Текст книги "Голубая роза. Том 2"

Автор книги: Питер Страуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 94 страниц)

– У тебя сломана машина. Как ты уедешь?

– Уйду пешком. Если увижу кого-нибудь, спрячусь в кювете.

– Это же десять миль!

– Ничего другого не остается, – и с тем же могильным юмором, уже едва заметным. – Не думаю, что кто-нибудь меня подвезет.

В полдесятого, когда начало смеркаться, я уже ждал его, хотя знал, что его, скорее всего, не будет еще долго. Я бродил по дому, выглядывая в окна, и ожидал увидеть, как он бредет через поле. К десяти, когда уже стемнело, я выключил свет везде, кроме своего кабинета, чтобы его никто не увидел. Потом сел на крыльцо и стал ждать.

Он шел четыре часа. В два ночи я услышал шорох за ореховыми деревьями и, вскинув голову, увидел его идущим через разоренную лужайку.

– Я на крыльце, – прошептал я и распахнул ему дверь. Даже в темноте я видел, насколько он истощен.

– Держись подальше от окон, – предупредил я и повел его на кухню. Он упал на стол, тяжело дыша, весь в грязи и клочьях соломы.

– Тебя кто-нибудь видел?

Он покачал головой.

– Я дам тебе что-нибудь поесть.

– Прошу тебя, – прошептал он. Пока я жарил бекон с яйцами, он оставался в том же положении, с согнутой спиной и потупившимися глазами.

– У меня болят ноги, – пожаловался он. – И бок. Я упал на камни.

– А как ты уходил, кто-нибудь видел?

– Если бы видели, меня бы здесь не было.

Пока яичница жарилась, я предложил ему умыться.

– А курить у тебя есть? Я не курил уже неделю. Я протянул ему пачку.

– Господи, Майлс, – он всхлипнул. – Господи...

– Хватит. Твоя еда почти готова. Можешь пока поесть хлеба, – он даже не заметил буханки, лежащей прямо перед ним.

– Господи, – повторил он и вгрызся в хлеб. Когда я поставил перед ним тарелку, он начал есть, молча и жадно, как спасшийся от смерти.

После того, как он закончил, я выключил свет, и мы прошли в комнату и сели в кресла. Я видел, как движется в темноте огонек его сигареты, когда он качается в кресле.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– Майлс. Майлс. Ты возвращаешь меня к жизни, – мне показалось, что он опять плачет, и я был рад, что свет выключен. Я пошел на кухню и вернулся с бутылкой и двумя стаканами.

– Вот хорошо. Что это?

– Джин.

– Я его не пил. Моя мать никогда не держала в доме спиртное, а по барам я не ходил. Мы пили только пиво. Знаешь, она умерла от рака легких. Курила много, как и я.

– Очень жаль.

– Это было уже давно.

– Что ты собираешься делать теперь, Пол?

– Не знаю. Поеду куда-нибудь. В какой-нибудь город. Вернусь, когда все это кончится, – сигарета разгоралась от его затяжек, качаясь взад-вперед вместе с ним. – Еще одна девушка. Она исчезла.

– Я знаю.

– Потому они и хотели меня убить. Ее нет уже больше недели. Я слышал по радио.

– Майкл Муз.

– Точно, – он невесело засмеялся. – Ты его, должно быть, не знаешь. В нем фунтов триста пятьдесят, и он все время жует жвачку. Гротескный тип. С такими свинячими глазками и усиками, как у Оливера Харди. Просто персонаж “Бэббита”. Он никогда не найдет себе работы нигде, кроме Ардена, и дети смеются над ним на улице, но даже ему лучше, чем мне. Да, над ним смеются, но его и уважают. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому, что он вырос у всех на глазах. И женился на женщине из Бланделла, рыжей, которая работает на телефонной станции. Они его знают, и он один из них, – сигарета качнулась, и я смутно разглядел, что Пол Кант подносит к губам стакан джина. – А знаешь, в чем мое преступление? Я не ходил с ними по барам. Я не женился. У меня никогда не было девушки, даже мертвой, как у тебя, Майлс. Вот они и подумали, что это сделал я. Потому что я другой. Не такой, как они.

Мы долго сидели молча, глядя друг на друга в темноте.

– Ты знаешь, это началось не сейчас. В начальной школе все было нормально – я до сих пор вспоминаю ее, она мне кажется раем. А в старших классах все началось. Понимаешь, я не был крутым. Таким, как Белый Медведь. Не занимался спортом. Не гулял с девушками. Обо мне пошли слухи. К концу школы людям уже не хотелось, чтобы я появлялся рядом с их детьми. Можно я налью себе еще?

– На полу, возле твоего кресла.

– Поэтому когда случилось такое с девочками, они, естественно, решили, что это я. Пол Кант, кто же еще? Он всегда был какой-то не такой. Не вполне нормальный, в обществе, для которого нормальность – высшая добродетель. И потом случилось еще кое-что. Меня забрали в полицию. Били. Буквально ни за что. Они говорили тебе?

– Нет, – солгал я. – Ни слова.

– Я пролежал семь месяцев в госпитале. Каждый день пилюли. Ни за что. Когда я вышел оттуда, работу смог найти только у Зумго. С этими бабами. Боже. Знаешь, как я шел сюда сегодня? Украдкой выбирался из собственного дома. Знаешь, что стало с моей собакой? Они убили ее. Один из них пришел ночью и задушил мою собаку. Я слышал, как она кричала, – мне показалось, что он снова плачет. В воздухе плыли запахи джина и сигаретного дыма.

Потом:

– Так что ты скажешь, Майлс Тигарден? Или ты собрался только слушать? Что ты скажешь?

– Не знаю.

– Ты был богатым. Ты мог учиться в частной школе, потом в университете, и курить дорогие сигары, и ездить за границу, и жениться, и покупать костюмы у “Брукс Бразерс”, и делать, что захочешь. Да хоть преподавать свою литературу в колледже. Я хочу еще джина, – он нагнулся, и я услышал, как бутылка звякнула о стакан. – О, я немного пролил.

– Ничего.

– Я скоро напьюсь. Скажи, Майлс, это ты?

– Что?

– Ты этот тип? Может, ты оторвался от своей роскошной жизни на время и приехал сюда, чтобы развлечься с несколькими девочками?

– Нет.

– И не я. Тогда кто же?

Я потупился. Прежде чем я решил рассказать ему про Зака, он заговорил снова.

– Нет, это не я.

– Я знаю. Думаю, что...

– Это не я. Они просто хотят, чтобы это был я. Или ты. Но насчет тебя я не знаю. Ты так добр ко мне, Майлс.

Так добр. Должно быть, никто никогда не душил твою собаку. У таких, как ты, наверное, особые собаки. Борзые или мастифы.

– Пол, я пытаюсь помочь тебе, – сказал я. – Ты неверно представляешь мою жизнь.

– О, простите, сэр, я не хотел грубить. Я ведь всего лишь бедный деревенский парень. Бедная тупая деревенщина. Я уже говорил, почему это не я. Потому что я никогда не гулял с девушками. Ты помнишь, что я это говорил?

Я помнил и надеялся, что он не будет растравлять себя этим и дальше.

– Помнишь?

– Помню.

– Понимаешь?

– Да.

– Да. Если бы я делал это, то с мальчиками. Ну не странно ли. Вот почему это не я. Я не дотронулся ни до одной женщины. Никогда.

Он качался в кресле, мерцая огоньком сигареты.

– Майлс?

– Что?

– Оставь меня одного.

– Тебе это так важно?

– Уходи отсюда, Майлс, – он опять плакал. Вместо того, чтобы уйти, я прошел мимо его кресла и подошел к окну, выходящему на дорогу. Я ничего не видел, кроме темного отражения своего собственного лица. Сплошная чернота. Позади меня всхлипывал Пол.

– Ладно, – сказал я. – Я ухожу. Но я вернусь. Я в темноте поднялся наверх и сел за свой стол. Было три пятнадцать. Утром начнутся неприятности. Если арденцы вломятся в дом Пола и обнаружат, что его нет, об этом сразу же узнает Белый Медведь. И потом они могут попытаться искать его в моем доме, а если они застанут нас вдвоем, это только подтвердит их подозрения. Ружье Дуэйна на этот раз не спасет меня. Мимо проехала машина, и я подпрыгнул. Звук скрылся вдали.

Прошло пятнадцать минут. Достаточное время, чтобы Пол мог успокоиться. Я встал, только сейчас заметив, как я устал.

Я опустился в темную комнату, где по-прежнему мерцал огонек сигареты. Запахи джина и дыма казались очень густыми в холодном воздухе дома.

– Пол? – я подошел к креслу. – Пол, ложись спать. У меня есть планы на завтра.

И тут я увидел, что его нет. Кресло было пустым. Сигарета лежала на краю пепельницы.

Я уже знал, что случилось, но все же зажег свет, чтобы убедиться. Возле кресла стояли бокал и опустошенная на три четверти бутылка. Я заглянул в кухню, потом в ванную – Пола нигде не было. Я громко выругался, отчасти от досады, на свою беспечность, отчасти от отчаяния.

Я вышел через крыльцо на лужайку. Он не мог уйти далеко. И тут я вспомнил шум машины, который слышал сверху, и бросился бежать к стоянке.

Я выехал на дорогу и механически поехал к ферме Сандерсонов, в направлении Ардена. Потом мне пришло в голову, что он мог выбрать и другой маршрут, вглубь долины. И еще: что он мог уйти в поля, по которым пришел из города. Я представлял, как он блуждает там или прячется где-нибудь за домом, и говорил себе, что деться ему некуда и что скоро он обязательно вернется.

Я развернулся на темной дороге и поехал домой. Проехал еще немного в другую сторону: бесполезно. Я добрался до дома, поставил машину и сел на крыльцо ждать. Не больше часа, говорил я себе. Нужно подождать. Несмотря на усталость, я сомневался, что смогу заснуть.

* * *

Через час меня разбудил звук, который я вначале не смог определить. Высокий, возбужденный вой, чисто механический, раздавался откуда-то справа, но спросонок я не сразу сориентировался: мне показалось, что я снова в Нью-Йорке. Там я часто слышал этот звук. Пожарная сирена.

Я окончательно проснулся и обнаружил, что стою на крыльце в сером утреннем свете и слушаю вой пожарной сирены. Туман ковром закрывал поля и дорогу. Пока я пытался определить, откуда доносится звук, он внезапно смолк. Я ворвался в комнату. Бокал и бутылка по-прежнему оставались на своем месте. Пол Кант не вернулся.

Зная, что нужно спешить, я сбежал с крыльца. Туман, разлившийся по лужайке, скрыл выжженные пятна. Я, спотыкаясь, пошел к дороге, начисто забыв про машину. Потом побежал.

От дома Сандерсонов я уже мог видеть впереди на шоссе красный отблеск в воздухе. Я перестал бежать и быстро пошел, пытаясь унять боль в груди. Я прошел мимо школы, мимо церкви. Красные отблески плясали за скалой песчаника. “Энди”, —подумал я и снова побежал. Мимо проносились машины, двигались люди. Возле магазина Энди стояла пожарная машина, чуть поодаль, у колонок – полицейский автомобиль. Я услышал треск огня, этот ужасный звук разрушения. Но горел не Энди; я увидел языки пламени за белым фасадом соседнего магазина.

Я подумал, что вполне мог принять гудение мотоцикла за шум автомобиля. Я слишком устал, чтобы обнаружить разницу.

Я прошел мимо Энди и свернул за угол. Сперва я увидел только горящий Волшебный Замок Дуэйна, превращающийся в ничто, как того часто хотел его создатель. Его рамы и перекрытия корчились в огне, как обугленные кости. Трое пожарных в касках и резиновых сапогах поливали пожар бесполезной струёй из шланга. Из огня поднимались клубы пара. Потом я увидел Белого Медведя, молча стоящего возле пожарной машины; он был без формы, в спортивной куртке и коричневых брюках. Похоже, он лелеял свою бессонницу с бутылкой “Дикой Индейки”, когда его застал звонок из пожарной охраны. Было еще достаточно темно, чтобы отблеск пожара окрасил небо и окна близлежащих домов зловещим красным отсветом. Дейв Локкен в форме стоял рядом с Энди и его женой, одетыми в халаты, с одинаково неподвижными лицами. Все трое заметили меня одновременно и уставились, как на демона.

Белый Медведь помахал мне. Я продолжал смотреть на огонь; доски рушились, поднимая охапки искр.

– Тебя разбудила сирена? – осведомился он. Я кивнул.

– Ты вовремя. Спал одетым?

– Я не из постели.

– Я тоже, – он печально усмехнулся. – Хочешь расскажу кое-что? Тебе будет интересно.

Я тупо смотрел на кучу серых армейских одеял, сложенных между горящим Волшебным Замком и магазином Энди.

– Конечно, они не погасят эту хибару, – сказал он, – но хотя бы не дадут огню распространиться на магазин Энди Кастада. Позвонили слишком поздно, чтобы им удалось спасти это творение нашего Дю-эйна, но об этом, я думаю, никто не пожалеет, особенно он сам. Оно должно было рухнуть уже давно. Что интересно, Энди с женой утверждают, что сначала услышали шум, а потомуже огонь. Они проснулись, выглянули в окно и очень испугались.

Поглядев на Энди и его жену, я подумал, что это похоже на правду.

– Так вот, старая Маргарет стала звонить пожарным, а Энди побежал во двор, уж не знаю, зачем – может быть, пописать. И там он увидел что-то. Знаешь, что?

– Понятия не имею, – Белый Медведь использовал свой старый трюк.

– Не имеешь? И ты не виделся этой ночью со своим старым другом Полом Кантом? – наклоненная голова, поднятые брови, нарочито безразличное выражение лица. Еще один старый трюк.

– Нет.

– Ага. Ладно. Так вот, как я говорил, Энди выскочил из задней двери и увидел это на пороге. Он, как и ты, не знал, что это такое, но решил узнать. Вот он и взял грабли и вытащил это – половина его уже обгорела. И когда он разглядел, что это, он рванул домой и начал тоже мне звонить, но мы с Дейвом уже выехали.

– Ну, и что все это значит, Белый Медведь? – жар огня, казалось, увеличился, поджаривая мне щеку.

– Я думал, ты догадаешься, – он взял меня за руку и повернул к магазину. – Но тебе уже не о чем беспокоиться. Я поставил не на ту лошадь, но так или иначе все закончилось. С этого момента ты свободен от всех подозрений.

Я посмотрел в его большое лицо и разглядел за внешним дружелюбием разочарование и злость. Он повел меня вперед, поддержав под руку, когда я споткнулся.

– Сейчас шестнадцатое июля, приятель, так что нечего тебе торчать здесь до двадцать первого. Впрочем, как хочешь. Это ведь меньше недели. Оставайся, если тебе так хочется, только держи язык за зубами.

– Белый Медведь, – сказал я, – я не знаю, о чем ты говоришь, но знаю, кого ты заподозрил.

– Заподозрил?

Мы были уже возле груды одеял, и Локкен, Энди и Маргарет Кастад прянули в стороны, явно не желая оставаться рядом со мной.

– Там нашли человека, – Белый Медведь нагнулся с видом человека, поднимающего монету с тротуара.

– Человека?

Он молча откинул край одеяла. Я увидел лицо лежавшего там. Половина его лица обгорела, но глаза были еще открыты. Я почувствовал, что у меня подгибаются колени. Белый Медведь опять сжал мою руку, и я вновь ощутил его скрытую злость.

– Это твой пропуск отсюда, Майлс, – сказал он. Я посмотрел на его освещенные огнем черты и обратно – на тело Пола.

– А что с его головой? – спросил я и услышал, что мой голос дрожит. – Его как будто ударили дубиной.

– На него рухнули доски.

– Они не рушились до моего прихода.

– Значит, упал. Я отвернулся.

– И еще, Майлс, – сказал Белый Медведь за моей спиной. Он подтащил меня к другому одеялу, накрывающему еще что-то. – Смотри. Энди нашел еще кое-что, – какое-то время я не мог угадать, что лежит под серой тканью, так как металл почернел от огня. Это оказалась еще одна десятигаллоновая канистра из гаража.

– Так он поджег дом, – подытожил Белый Медведь. – Ясно, как день.

– Что? Это канистра из моего дома.

– Конечно. Он пробрался к тебе, стащил ее и вернулся сюда. Больше ему негде было ее взять.

– Постой, – сказал я. – Он былу меня этой ночью. Он пытался сбежать, пока эта банда не добралась до него. Он не виноват.

– Хватит, Майлс. Ты уже заявил, что у тебя его не было. Слишком поздно лгать.

– Сейчас я не лгу.

– Раньше лгал, а теперь нет, – он явно не верил как тому, что я говорил раньше, так и тому, что говорю сейчас.

– Он ушел от меня около трех. Должно быть, кто-то следил за ним все это время. Кто-то убил его. Он этого и боялся. Я слышал машину.

Белый Медведь отступил на несколько шагов. Я видел, что он пытается держать себя под контролем.

– Мне кажется, Майлс, – сказал он, опять поворачиваясь ко мне, – что коронер может взглянуть на это дело с одной из двух сторон. Ты слушаешь? В зависимости от того, насколько ему дорога репутация Пола Канта, он может посмотреть на это, как на самоубийство или как на смерть от несчастного случая. Одна эта канистра послужит достаточным доказательством.

– Только эти два вердикта?

– Ага.

– А если я ему подскажу?

– Тебе нечего лезть в это дело, Майлс. Заканчивай свои исследования и уезжай.

– А кто здесь коронер?

Белый Медведь поглядел на меня торжествующе:

– Я, кто же еще?

Я уставился на него.

– Зачем в таком маленьком городке платить зарплату двоим?

Я молча повернулся к огню. Он стал намного ниже после того, как крыша и дверной косяк рухнули в пылающее сердце огня. Одежда у меня прилипла к телу. Кожа на лице и руках покраснела.

– Он был у меня, – сказал я, подходя к нему. Я не мог больше сдерживаться. – Он был у меня, а ты изнасиловал мою кузину. Ты и Дуэйн. Вы убили ее. Может быть, случайно. Ты хочешь зарыть в землю те две смерти, но с этой у тебя не получится.

Его гнев был страшнее, чем у Дуэйна – он был более спокойным.

– Дейв, – окликнул он.

– Ты не можешь повесить их на невинного человека только потому, что он мертв, – продолжал я. – Я знаю, кто это сделал.

– Дейв, – Локкен подошел ко мне. Я слышал скрип его ботинок по гравию.

– Это тот парень, Зак. Есть еще одна возможность, но слишком безумная... так что это Зак, – Локкен удивленно прошептал что-то за моей спиной. – У него в машине эти бутылки из-под коки и дверная ручка...

– Ты знаешь, кто такой Захария, Майлс? – спросил Белый Медведь тихим, ровным голосом.

– И пожары он любит, так ведь? Дуэйн сказал, что он их так любит, что не будет ждать, пока их зажжет кто-то другой.

Дейв Локкен схватил меня за руки.

– Держи его, Дейв, – сказал Белый Медведь. – Держи крепче, – он подошел ближе, и Локкен сжал меня так, что я не мог шевелиться. – Ты знаешь, кто такой Захария?

– Теперь знаю, – выдавил я.

– Он мой сын. А теперь я поучу тебя, чтобы ты держал язык за зубами.

За секунду до того, как он меня ударил, я увидел его лицо, искаженное гневом, и подумал, сказал бы мне Дуэйн то, что сказал, если бы не поранил руку. Потом я уже не думал ни о чем. Осталась только боль. Локкен отпустил меня, и я рухнул на гравий. Откуда-то издалека я услышал слова: “Локкен, проваливай отсюда поскорее”, – и открыл глаза. Передо мной стояли его ботинки; один из них поднялся и опустился прямо мне на лицо. Голос Белого Медведя гремел, как гром:

– Было бы лучше, если бы ты никогда не приезжал сюда, Майлс, – я услышал его тяжелое дыхание: смесь очень “Дикой Индейки” с запахом пороха. – Майлс, черт тебя побери, если ты скажешь еще хоть одно слово об этих проклятых бутылкахили о дверных ручках, яразорву тебя пополам, —дыхание его стало прерывистым, живот выпятился над пряжкой ремня. – И запомни: твоя кузина умерла двадцать лет назад. Кто бы ни был там в тот момент, он спас тебя, вытащив на камни. Но в другой раз он может не повторить этого. Он может просто бросить тебя назад в воду, – он выпрямился и пошел прочь. Я услышал, как шины царапают гравий, и закрыл глаза.

Когда я открыл их и потрогал лицо, оно было липким от крови. Вокруг никого не было. От Волшебного Замка Дуэйна осталась только дымящаяся груда обгорелых бревен. Тело Пола исчезло вместе с одеялами. Я лежал совершенно один на белом гравии, рядом с угасающим огнем.

Десять

Началась финальная сцена.

Вернувшись домой, я отмыл лицо от крови, залез в постель и оставался там тридцать шесть часов. Друзей у меня не было – Пол погиб, Дуэйн ненавидел меня, насчет отношения ко мне Белого Медведя тоже не оставалось иллюзий. Осталось надеяться только на Ринн, которой было за девяносто. Но если Белый Медведь и весь Арден очистили меня от подозрений, от кого мне нужна защита? От Зака? Но ему явно нечего было меня бояться. Я лежал под одеялами, потел и дрожал от страха.

Я помнил, что я сказал Белому Медведю, когда он обвинил Пола Канта: что есть еще одна возможность, но слишком безумная. Этим, возможно, и был вызван мой страх... но ничего не произошло, и страх постепенно рассеялся. В конце концов я смог заснуть.

Проснулся я от запаха холодной воды, заполнившего комнату.

– Алисон, – сказал я.

Свершилось. Рука коснулась моего плеча. Я перекатился в постели и ощутил под руками девичье тело. Оно было холодным, куда холоднее моего. Я находился в полусонном состоянии, когда реальность представляется зыбкой. Я думал только о ней, о том, что она вернулась. Мои руки ощупали ее лицо, выступающие скулы, гладкие волосы. Я почувствовал под ладонью ее улыбку, и не было никакого сомнения, что это улыбка Алисон Грининг. Чувство блаженства охватило меня. Я касался ее гладких ног, обнимал тонкую талию, клал голову в ямку между ключиц. Никогда еще я не ощущал такой радости.

Хотя нет: в первые годы брака я так же просыпался, полусонный, обнимая Джоан, и думал: “Алисон”, —и занимался с ней любовью, видя в ней черты давно умершей девочки. В те ночи я испытывал то же блаженство, тот же экстаз; но сейчас эти ощущения были необычайно яркими. Я сдавил ее в объятиях и вошел в нее, чувствуя под собой ее тонкое тело, напряженное, как струна. С меня свалилось все, все злоключения предыдущей недели. Если бы мы были на поле боя, я не заметил бы ни пуль, ни разрывов снарядов.

По мере того, как ее тело теплело, начались странности. Не то, чтобы ее тело изменилось, но что-то происходило с отдельными его частями: одну секунду это было то самое тело, которое я видел белеющим в воде, а в другую оно делалось полнее, больше. Нога, прижатая к моему боку, вдруг наливалась весом и начинала давить сильнее. Груди под моим весом были маленькими, потом большими; талия, которую я обнимал, была тонкой, потом раздавалась в объеме.

Один раз, на долю секунды, мои руки как будто коснулись чего-то странного, непохожего на плоть.

Часы спустя я открыл глаза и увидел перед собой изгиб юного тела, оказавшийся плечом. Руки обнимали меня, круглое колено было просунуто меж моих ног. Постель купалась в запахах – острый запах секса, тальк, молодая кожа, свежевымытые волосы. И еще запах крови. Я вскинул голову – рядом со мной лежала Алисон Апдаль.

– Ты?

– Мммм, – она чуть отодвинулась. Ее глаза были такими же прозрачными и спокойными, но лицо стало мягче.

– Как давно ты здесь?

– Где-то с часа ночи. У тебя все лицо было разбито, когда мистер Говр тебя избил. Этот его болван помощник, Дейв Локкен, все рассказал в городе. О том, что между вами случилось. Вот я и решила тебя утешить, пусть даже ты и пытался обвинить Зака. Но это просто глупо.

– Уходи.

– Не волнуйся насчет папы. Он ничего не знает. Сегодня среда, а по средам он всегда ездит в кооперацию. Он даже не знает, что я не ночевала дома.

Я внимательно посмотрел на ее довольное лицо.

– Ты была здесь всю ночь?

– Что? Да, конечно.

– Ты не заметила ничего странного?

– Только тебя, – она хихикнула и обняла рукой мою шею. – Ты очень странный. Не нужно было говорить мистеру Говру про Зака. Заку ты правда нравишься. Он даже прочитал некоторые книги из тех, что ты ему дал, хотя обычно он читает только книги о преступлениях. Ты сказал это из-за того, что было на пруду? Мы же просто подурачились. Тебе самому понравилось. Я помню, как ты на меня смотрел, когда я была голая.

Она поморщилась, очевидно, почувствовав что-то острое в постели, и повернулась, открыв моему взгляду все свое крепкое тело. Я вновь испытал вожделение – она была права. Я словно не занимался любовью много месяцев. Нагнувшись, я погладил рукой ее грудь. Снова запахло горячей кровью. В этот раз мои ощущения были совсем иными, чем ночью. Ее тело казалось мне чужим, наш ритм не совпадал, ее резкие движения убивали во мне желание. Потеряв терпение, я быстро перешел к заключительному этапу, чего она, видимо, и хотела. Я попытался вновь пробудить ощущение двойственности, но не вышло – теперь это было лишь тело Алисон Апдаль, незнакомое мне.

Когда все кончилось, она села:

– Хорошо. Но в этот раз вы не вкладывали души.

– Алисон, – спросил я, – это Зак сделал это? Эти убийства? Это ведь не Пол Кант, что бы там Белый Медведь ни говорил.

Ее мягкость исчезла раньше, чем я кончил говорить. Она села на край кровати, отвернувшись, и я увидел, что плечи ее вздрагивают.

– Зак только говорит обо всем этом, он никогда ничего такого не делал, – она подняла голову. – А чем вы занимались в этой постели? Меня все утро что-то кололо, – она встала и откинула простыню. В ногах были разбросаны порыжевшие сосновые иглы, целая пригоршня. – Пора вам сменить простыни. Они уже начинают прорастать.

Я смотрел на иголки, не в силах выговорить ни слова Она повернулась к выходу.

– Алисон, – сказал я, – ответь мне на один вопрос.

– Я не хочу говорить на эту тему.

– Нет. Слушай, это не вы с Заком заказывали по радио песню две недели назад? От А до З?

– Да. Но я же сказала, что не хочу говорить об этом.

* * *

Конечно, Алисон не знала, что означают для меня эти похожие на пальцы иголки, и не обратила особого внимания на мое возбуждение.

– Не похоже на прощание любовников, верно? Одни глупые вопросы, – сказала она, натягивая майку и влезая в джинсы. – Вам, похоже, и правда нравится все портить. Не волнуйтесь, больше я не нарушу ваше уединение, – увидев, что я не протестую, она поглядела на меня внимательней. – Эй, Майлс, что случилось? На вас лица нет, прямо как в первый день.

– Неудивительно, – сказал я. – Это по той же причине. Слушай, уходи, ради твоего же блага.

– Ради моего блага? Ну вы и тип!

– Конечно, конечно. Уходи, – она сунула ноги в сандалии и скатилась по ступенькам, даже не попрощавшись.

Другие объяснения. Должны быть другие объяснения. Я подцепил эти иголки в лесу или просто когда бродил по ферме. Или они забились в мою одежду, когда меня бил Белый Медведь. Я встал и вытряхнул простыни, потом по какому-то наитию оделся, взял карандаш, бумагу и спустился вниз, чтобы поработать за столом в кухне. Вскоре явилась Тута Сандерсон, и я попросил ее сменить простыни.

– Слышали о том, что стряслось у Энди вчера утром? – спросила она, уперев руки в бока.

– Ага.

– Должно быть, рады.

– Кто же не рад хорошему битью?

– Ред говорит, что Полу Канту нужно было сбежать уже давно.

– Это похоже на Реда.

– Я думаю, он убил себя. Этот Пол всегда был какой-то странный.

– Да, это ваша любимая теория.

Показания Туты Сандерсон 18 июля

Я так думаю, что не стоит просто поддаваться общему мнению. Пользы от этого мало, правда? Мне кажется, Пол Кант просто струсил – он ведь всегда был слабым. Ведь он ни в чем не признался, разве не так? И ту, другую, девушку еще не нашли.

Поэтому я не перестала следить за Майлсом. Если он решит удрать или еще что. И в среду утром я пришла как обычно, и я скажу вам, о чем я думала – о том разорванном фото дочки Дуэйна. Это меня прямо жгло. Вы знаете, какие мысли могут быть в голове у мужчины, когда он рвет фотографию девушки?

И вот в то утро я, подходя к дому, увидела, как она оттуда выходит, и сказала себе: вот оно, случилось, и я немного задержалась, чтобы он не знал, что я это увидела. И когда он попросил меня сменить простыни, я сразу поняла, чем они там занимались. Можно солгать любому, но женщину, которая стирает вам простыни, не так легко одурачить.

Вот я и решила рассказать об этом Реду. Я знала, что он от этого взовьется, но ведь он мужчина и должен был решать, говорить ли Дуэйну, что творится у негов доме.

* * *

Раз пять в тот день я готов был уехать – сесть в машину и отправиться куда глаза глядят. Но я все еще не забрал свою машину и все еще думал, что могут быть Другие объяснения кроме тех, что приходили мне в голову, когда я стоял вечером у окна и смотрел на далекий силуэт на опушке леса. Но страх оставался, и его нельзя было рассеять никакими объяснениями. Он поднимался со мной по лестнице, он не оставлял меня, когда я ел, спал, работал, он холодком пробирался под мою одежду.

Она – твоя ловушка, сказала тетя Ринн. Вся моя жизнь демонстрировала справедливость этих слов.

Мысли об этом обратили меня к тому, с чего все началось, – к той ночи в лесу. Я попытался восстановить свои впечатления. Позже я уверял себя, что это фантазии, замешанные на литературе, но в ту ночь я не чувствовал ничего литературного – только чистый, всепоглощающий ужас. Мы именуем злом силы, которые можем понять; но как назвать то, что бесконечно превосходит наше понимание? Не вызвал ли я эти могущественные и враждебные силы, пытаясь воскресить мою кузину? Она не обещала мне утешения, подумал я, снова вспомнив о фигуре на краю леса; не обещала ничего, что я мог представить себе.

Ночь, которая изменила все, начались обычно, как все мои ночи. Я пожевал кое-что – о.решки, сыр, пару морковок – и вышел на лужайку. Ночь была теплой, полной запахов сена и свежескошенной травы, и я слышал, как стрекочут кузнечики и поют где-то далеко птицы. Я вышел на дорогу. Оттуда не было видно леса, но я чувствовал его – пятно холода в сердце теплой ночи. С тех пор, как все обитатели Ардена решили, что я невиновен, я ощущал еще больший контроль за собой, чем раньше.

Я подумал об иголках в моей постели и вернулся во двор.

Пододвинул стул к столу и начал писать. Через несколько минут меня встревожило изменение атмосферы: воздух в комнате наполнился движением. Лампочка под потолком замигала, делая темнее мою тень на страницах. Запахло холодной водой.

Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук.

Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня. Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла в меня через ноздри, через уши, через глаза. Стопка бумаги взлетела в воздух и разлетелась на отдельные листы. Мое сознание сделалось нечетким, ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и за моим животным ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и он слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой рукой зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я чувствовал ее ненависть всеми органами: темнота, обжигающий холод, запах воды, свистящий шум и вкус огня во рту. Это было наказанием за недавнее тоскливое животное совокупление, совершившееся в бессознательном состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись, биться о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил над собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги и бумаги; потом снова вернулся в него, мучаясь и содрогаясь, подобно раненому зверю.

Ее пальцы, казалось, просунулись внутрь моих; ее тонкие кости проникли вглубь моих, причиняя ни с чем не сравнимую боль. В ушах у меня звенело все громче и громче. Потом вспыхнул свет.

* * *

Когда я открыл глаза, все кончилось. Я уже не кричал, а скулил. Я не помнил ее ухода, но знал, что она ушла. В окно заглядывала луна, освещая перевернутый стол и разбросанные бумаги.

Потом у меня схватило живот, и я едва успел сбежать вниз. Изо рта хлынула горькая коричневая жидкость. В это время я сидел на унитазе, извергая такую же жидкость из противоположного конца тела. Я отвернул голову к раковине, закрыв глаза и чувствуя, как по лицу струится пот.