Текст книги "Секретная миссия Рудольфа Гесса"

Автор книги: Питер Пэдфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

На протяжении всей беседы Хаусхофера не покидало чувство, что "она проходила не без предварительного обсуждения с фюрером и что я вряд ли услышу о деле еще что-нибудь, пока он и его заместитель не придут к новому соглашению". Если Альбрехт был прав (а за своим патроном он следил пристальным взглядом поэта и драматурга), Гесс принял решение связаться с Гамильтоном после повторной консультации с Гитлером. В таком случае, это был еще один пробный камень, брошенный Гитлером. Дальнейшие призывы к здравому смыслу, ставшие для него традицией, снова сопровождались нанесением ударов. В течение августа Геринг умудрился существенным образом обескровить Королевские ВВС. В начале сентября он переключил атаки на Лондон и другие города, чтобы подорвать моральный дух гражданского населения и склонить его к мыслям о мире.

После беседы с Альбрехтом Гесс написал Карлу Хаусхоферу во что бы то ни стало сохранить контакт со "старой дамой"; другу Альбрехта должен был написать он сам или Альбрехт, письмо на лиссабонский почтовый адрес должен был доставить какой-нибудь агент Иностранной организации:

"Для этого Альбрехту нужно бы поговорить с Болем [главой "Иностранной организации"] или с моим братом [его заместителем]. В то же время даме нужно дать адрес этого агента в Л. (или, если он не является его постоянным жителем, адрес другого агента "Иностранной организации", постоянно проживающего в городе), которому, в свою очередь, можно направить ответ".

Являясь составляющей частью общего наступательного плана по заключению мира, инициатива Гесса была уникальной уже потому, что лететь и выступить в качестве эмиссара он собирался сам; этот факт подтверждают послевоенные заявления его обоих секретарей – если только они оба не лгали по договоренности, как сделал его адъютант Карл-Гейнц Пинч. Его берлинская секретарша из штаба по связям, Ингеборг Шпер, сказала, что получила приказ собирать сведения о погоде над проливом. Северным морем и Британскими островами "начиная с конца лета 1940 года, дать точный временной промежуток уже не могу". Его мюнхенская секретарша, Хильдегард Фат, указывала:

"Начиная с лета 1940 года, точного времени не помню, по приказу Гесса я должна была собирать секретные данные о погоде и климатических условиях над Британскими островами и Северным морем и передавать их Гессу".

Примерно в это время Гесс снова начал летать. Дать ему самолет он сначала попросил Геринга, но тот отказал, тогда он обратился к своему знакомому, профессору Вилли Мессершмитту. Знал он и его технического директора, Тео Кронейсса, с которым встречался в годы Первой мировой войны. То, что это действительно было так, подтверждается одной из попыток Геринга освежить память Гесса в Нюрнберге после войны:

"Ты не помнишь господина Мессершмитта? Ты хорошо знал его. Он сконструировал все наши истребители, и он дал тебе самолет, когда я отказал, – самолет, на котором ты летал в Англию. Господин Мессершмитт сделал это за моей спиной".

Вероятно, здесь можно найти объяснение причины, почему выбор пал на герцога Гамильтона. Можно предположить, что Гесс знал, что у Гамильтона в Дангрей-Хаус имелась собственная взлетно-посадочная полоса; в конце концов, Альбрехт Хаусхофер останавливался в его доме в качестве гостя. Не исключена возможность, что Гамильтон был выбран по той причине, что имел якобы вес во влиятельных кругах, включая королевский дворец, не последнее значение имело и наличие взлетно-посадочной полосы, куда под прикрытием темноты можно было приземлиться без ведома властей, провести переговоры, заправиться у хозяина горючим и также незаметно улететь. Если план Гесса состоял именно в этом, то он жестоко просчитался. Взлетно-посадочная полоса с травяным покровом находилась на небольшом склоне, мало того, что ее почти невозможно было отыскать в темноте, она совершенно не годилась для современного тяжелого истребителя-бомбардировщика, выбранного Гессом для полета. Гамильтон использовал ее для "Тайгер Моте" и подобных легких самолетов, скорость приземления которых не превышала 80 миль в час; попытка приземлиться на скорости «Мессершмитта» 110 миль в час была бы равнозначна самоубийству. Однако, похоже, Гесс намеревался сделать именно это. Как следует из его последующего рассказа Ильзе, он никогда не прыгал с парашютом и даже не интересовался, как это делается, что едва не стоило ему жизни. Также трудно найти объяснение его запросам относительно погодных условий не только над проливом, но и над Северным морем и Британскими островами, которые он делал, занимаясь подготовкой встречи с Гамильтоном, если только не собирался лететь к нему в Шотландию.

Эта идея удовлетворяла его психологические потребности: устав от компромиссов и унижений своей партийной должности связного, он был готов на активные действия, способные принести осязаемый практический результат. Вдобавок, это было связано с полетом, чему он когда-то учился и что любил. В случае успеха, кроме осуществления долгосрочной стратегии фюрера, он укрепил бы собственное положение подле Гитлера.

Идея, вероятно, нравилась и Гитлеру. До отказа Галифакса в июле того года от публичных призывов фюрера к миру он был уверен, что «разумные» элементы в Британии возобладают над «консерваторами». Судя по поступавшим сообщениям, ситуация еще не стала необратимой; 19 августа испанский министр иностранных дел после беседы с британским министром в Мадриде пришел к выводу, что Англия еще могла бы сесть за стол переговоров. В начале сентября из Мадрида опять пришло сообщение о том, что испанский посол в Лондоне считает английских капиталистов готовыми закончить войну, а Сити представляется ему как "оплот пацифизма и пессимизма". 10 сентября из Лиссабона поступила информация о том, что, в связи с начавшимися бомбардировками, оппозиция Черчилля снова оживилась, хотя еще и не сформировалась в серьезное движение, так как не "является сплоченной; среди консерваторов и в стране в целом наиболее сплоченными являются промышленники Лидса, Бирмингема. Из другого доклада вытекало, что кабинет министров готовится к трансатлантическому перелету с переводом Черчилля в консультанты Рузвельта; "похоже, что в полном разгаре находится подготовка программы переправки королевской семьи в Канаду". 17 сентября из Лиссабона пришла депеша куда более драматического содержания, в которой говорилось о "полном нарушении, в связи с воздушными налетами, порядка в Лондоне", грабежах, мародерстве, саботаже и социальной напряженности: "Встревоженные капиталисты боятся внутренних беспорядков. Очевидно укрепление оппозиции кабинета. Черчилля и Галифакса обвиняют в том, что они отдают Англию на растерзание, вместо того, чтобы, пока не поздно, искать компромисса с Германией".

В конце месяца поступило сообщение из Вашингтона, демонстрирующее пессимистическое настроение посла в Лондоне: "Англия, – телеграфировал Кеннеди Рузвельту, – кончена". Дневниковые записи Гарольда Николсона и Джока Колвилля, находившихся почти в центре событий в Лондоне, показывают, что поступавшая информация в значительной степени отражала действительность. В августе Николсон писал, что его жена беспрестанно задавала "мучивший всех вопрос: "Как можем мы победить?" Он предвидел, что усиливающиеся бомбардировки и напор германской миротворческой пропаганды рано или поздно выставят Черчилля виновным в ужасных страданиях, причиной которых было его упрямство; еще он предвидел, что в стране свою деятельность развернет пятая колонна: "…крайние левые, послушные приказам из Москвы… крайние правые, озлобленные унижением, причиненным Черчиллем консервативной партии… низший слой среднего класса, напуганный бомбардировками… далее придут пацифисты и Оксфордская группа, которые скажут, что материальное поражение ничего не значит, в моральном перевооружении можно найти силу, большую, чем все богатства мира…"

Он предвидел, что в такой психологической обстановке Ллойд Джордж или Бивербрук могут выдвинуться в качестве пророков. В сентябре, через десять дней после интенсивной бомбардировки Лондона, он высказал озабоченность настроением обитателей лондонского Ист-Энда, "где много горечи"; и всеми подспудно владеет вопрос: "Если Гитлер продолжит круглосуточные атаки, сумеют ли они выстоять?"

У Гитлера имелись все основания предполагать, что он сможет сломать моральный дух британского народа и правительства. Идея его заместителя полететь в Британию, как в свое время Чемберлен летал в Мюнхен, чтобы увенчать стремление к заключению мира с Англией, импонировало его любви к театральности; ему все представлялось в упрощенном виде, особенно после побед на западе ничто не казалось невозможным. Должно быть, именно так и воспринимали они этот план; если перефразировать высказывание Вейцзекера, адресованное Черчиллю, для Гитлера и Гесса он был не логической, а психологической необходимостью.

О намерении Гесса лететь в Британию Хаусхоферы ничего не знали, но Альбрехт 19 сентября сказал родителям, что часть возложенной на него миссии считает "заданием дурака". Согласно его последним данным, Британская империя и Соединенные Штаты готовились подписать соглашение о союзничестве. Однако сказать что-либо, что могло бы переубедить Гесса, он не мог. Он набросал письмо Гамильтону, которое предполагал присовокупить к нескольким строчкам, предназначавшимся миссис Роберте. Он проявил большую аккуратность в подборе слов, чтобы не насторожить британских цензоров и не нанести вреда адресату и старой даме. Гессу он отправил копию с пояснениями:

"Г [Гамильтон]… не может полететь в Лиссабон, не получив разрешения… то есть об этом будут знать, по крайней мере, министр авиации, Синклер, и министр иностранных дел, Галифакс. Если все же он получит разрешение ответить или поехать, нет необходимости в установлении его местонахождения в Англии; если разрешения он не получит, то и попытка действовать через посредника тоже не принесет особого успеха".

В любом случае, продолжал он, нейтральному посреднику, которого Гесс намеревался послать в Британию, технически будет не трудно установить в Шотландии местонахождение герцога Гамильтона. Гессу, вновь предложившему действовать без посредника, это, по всей видимости, тоже было ясно; лететь должен был он сам. Альбрехт подытожил:

"Причиной моих недавних возражений является тот факт, что возможность успешного завершения попыток достичь компромиссного мира между фюрером и британскими высшими классами представляется, к моему большому сожалению, весьма крошечной. Все же в заключение письма я бы хотел снова указать, что даже теперь шансы добиться успеха через посла Лоутьена в Вашингтоне или сэра Сэмюэля Хора в Мадриде несколько лучше, чем через моего друга Г."

Но в нацистской Германии ничто не следует принимать на веру. Нам никогда не узнать, насколько искренним был пессимизм Альбрехта, может быть, он предусмотрительно предохранялся от будущих обвинений в авторстве плана. Он писал отцу: "Я уже достаточно ясно дал понять, что инициатива в этом деле исходила не от меня". Черновик письма Гамильтону был написан по-английски; в независимом параграфе говорилось:

"Если вспомнишь мои последние довоенные сообщения, то поймешь значимость того факта, что в настоящий момент я могу спросить тебя, нет ли какой возможности нам встретиться где-нибудь на окраине Европы, возможно, в Португалии, и переговорить. Я мог бы сказать тебе то, что сделало бы твою попытку на короткое время вырваться в Лиссабон оправданной если ты сумеешь убедить в этом свое начальство, оно позволит тебе выехать. Что касается меня, то прибыть в Лиссабон я могу в любое время (без каких-либо трудностей) в течение нескольких дней после получения от тебя известий. Если будешь отвечать на мое письмо, пожалуйста, пиши по адресу:…"

Гесс одобрил черновик, и после обсуждения с Альбертом, братом Гесса, Альбрехт с некоторыми изменениями переписал его набело, добавив адрес фирмы в Лиссабоне, владелец которой был членом "Иностранной организации" Гесса, куда следовало направлять ответ. Письмо было датировано 23 сентября, в своем адресе в верхней части страницы он поставил букву «Б», означавшую «Берлин». Уже одно это должно было насторожить цензора. Добавив наилучшие пожелания от своих "отца и матери" к своим собственным, он подписался стилизованной буквой «А», как обычно подписывался в письмах, адресованных тем, кого он хорошо знал. Письмо вышло на трех листах. Он свернул их и вложил в конверт с адресом: "Его Светлости герцогу Гамильтону и Брэндону, палата лордов, Лондон". Затем он написал записку миссис Роберте, в которой просил переправить письмо герцогу Гамильтону, которого, как он сказал, он знал еще как лорда Клайдсдейла. Оно может быть важным для него и его друзей в правительстве, констатировал он; он был "искренне убежден", что оно не причинит никому вреда и, возможно, окажется "полезным для нас всех". Адресовав пакет "Mrs V. Roberts, Lisbon, Caixa Postal 506", он отдал его брату Гесса для доставки. Потом написал короткую записку Гессу: "Нужное вам письмо было написано сегодня рано утром [23] и уже отправлено".

В тот же день в письме отцу он выразил уверенность, что надежды на мир нет ни малейшей, но отказать своему патрону он не мог: "Ты знаешь, что для себя в будущем я не вижу никакой возможности действовать. Если наш дикий народ ожидает "тотальная победа" от Глазго до Кейптауна, как это мыслится, тогда тон всему будут задавать пьяные сержанты и коррумпированные спекулянты; на специалистов с тихими манерами спроса больше не будет. Если победы не будет, если англичане сумеют выдержать первый удар и затем, с американской помощью и используя фактор большевистской ненадежности, создадут долговременное военное равновесие, тогда, несомненно, потребность в таких, как мы, возникнет, правда, в обстоятельствах, когда спасать будет практически нечего. И если меня сейчас призывают, это значит, что я подвергаюсь опасности бессмысленного труда и слез, с чем могу столкнуться, если заранее дам ясно понять, как ничтожны шансы на успех всех наших попыток, что и пытался сделать. Если, несмотря на все это, мне все же прикажут, я не смогу сделать большего…"

На эту тему, продолжал Альбрехт, он переговорил с фон Вейцзекером, находившимся в аналогичном положении. Фон Вейцзекер подтвердил, что повлиять на события они смогут только тогда, когда обстоятельства, изменившись, оправдают их ставший предметом гласности пессимизм. Если этого не случится, подытожил Альбрехт, высший закон истории будет на стороне СС.

В октябре Гесс начал разработку другой линии. Он пригласил руководителя "Иностранной организации" Эрнста Боля, квалифицированного специалиста по Южной Африке, передал ему черновик письма Гамильтону, составленный им и попросил перевести его на английский язык. И на этот раз он не выдал своего намерения доставить письмо самому.

После войны Боль говорил допрашивавшему его следователю: "Для этой поездки в Англию я сделал всю работу, связанную с переводом. Я не знал, что он собирается в Англию, я думал, что он едет в Швейцарию…"

Работа, которую Боль охарактеризовал как связанную с переводом, длилась с перерывами с октября "до января или февраля" следующего, 1941 года.

"Профессор Хаусхофер предложил… чтобы я встречался в нейтральной стране, возможно, Швейцарии, в то время я был твердо убежден, хотя сегодня уже не могу доказать это, что Гитлер обо всем знал, потому что мне представляется невероятным, чтобы Гесс делал что-то столь важное, не спросив Гитлера… Как мне кажется, в Германии об этом знали лишь три человека:

Гитлер, Гесс и я. Все хранилось в тайне. Мне приказали никому ничего не рассказывать, даже его [Гесса] собственному брату, работавшему у меня, даже его секретарю".

Позже, когда Боля пригласили с тем, чтобы попытаться перед Нюрнбергским процессом восстановить память Гесса, Геринг сказал: "Напомни ему, что это был ты, кто переводил его письмо".

Вы не помните, – сказал Боль Гессу, что это я переводил ваше письмо герцогу Гамильтону?

Нет.

Вы не помните, что отвезли письмо герцогу Гамильтону, которое я переводил?

Представляется странным, что переводом одного-единственного письма Боль занимался три или четыре месяца. Но это у него не уточняли. Из протоколов его допросов не ясно, продолжал ли Гесс все это время работать над текстом письма, дополняя и развивая его.

Боль также упомянул о полном изменении в тот период состояния здоровья и настроения Гесса: "С того момента, как им завладела эта идея… он так переменился, что нет никакого сомнения на тот счет, что [он] полон сил и очень увлечен этим делом, оно сделало его совершенно спокойным человеком, подняло ему настроение". Боль сделал, несомненно, правильный вывод, что причиной подъема душевных сил стала появившаяся в его жизни цель. Вероятно, частично это было связано и со снятием запрета на полеты. Заводы Мессершмитта в Аугсбурге находились в сорока с небольшим милях от дома Гесса в Харлахинге, раз или два в неделю он выезжал туда, чтобы потренироваться на двухмоторном двухместном истребителе-бомбардировщике «Ме-ПОД», заводской номер 3869, радиокод VQ+OQ, предоставленном профессором Мессершмиттом специально для его личного пользования. В первых полетах его сопровождал пилот Гитлера, Ганс Баур. После полетов он обычно шел отдохнуть в офицерскую столовую, где с летчиками-испытателями обсуждал технические детали или изменения, в которых нуждалась машина. Судя по короткой записке, написанной жене и маленькому сыну Вольфу, готовым к полету он почувствовал себя к концу ноября:

"Мои дорогие, я твердо убежден, что вернусь из полета, который намереваюсь предпринять в ближайшие несколько дней, и что полет увенчается успехом. Если нет, все же поставленная мной цель стоила того, чтобы ее добиваться. Я знаю, вы знаете меня: вы знаете, что поступить по-другому я не мог.

Ваш Рудольф".

В какой-то степени эта записка позволяет понять его характер. Ее можно сравнить с письмом, написанным из заключения в Британии в январе 1945 года:

"Я лишь одного желаю своему сыну: чтобы он мог быть «одержимым» чем-то, все равно чем: конструированием машины, новой медицинской идеей или пьесой даже если никто не построит эту машину, никто не прочтет пьесу или не захочет ее поставить, или доктора всех направлений ополчатся против него и, объединившись, морально растерзают его на части…"

Являясь, с одной стороны, доказательством его непосредственной цели, прощальная записка, тем не менее, вызывает удивление, так как, насколько известно, ответа на письмо Альбрехта от Гамильтона не поступило. На ту дату оно лежало в отделе "Сбор корреспонденции (частная переписка)" штаб-квартиры британской цензуры, по соседству с МИ-5, на Уормвуд Скрабз в Лондоне. 2 ноября оно легло на стол отдела PR4; инспектор номер 1021 записал: "Почта Кука – письмо, направленное из офиса Кука в Лиссабоне, адрес миссис В. Роберте, зарегистрирован в офисе Кука, Беркли ст., Лондон. Автор, возможно, немец, пишет, возможно, из Берлина ("Б"), и просит адресата переслать письмо герцогу Гамильтону… Он называет имя и адрес посредника в Лиссабоне, через которого возможно передавать письма с минимальной отсрочкой".

Его спустили в МИ-12 для МИ-5, и оригинал было решено направить в министерство иностранных дел, но потом решение пересмотрели, и б ноября оригинал поступил в МИ-12 для МИ-5, фотокопии в министерство иностранных дел и IRB. Как выяснилось, от серьезных неприятностей Альбрехт не смог уберечь ни Гамильтона, ни старую знакомую его семьи.

Командир авиакрыла герцог Гамильтон исполнял обязанности командира базы Королевских военно-воздушных сил в Тернхаусе, за пределами Эдинбурга. Там он находился с конца июля. Во вторник 12 ноября, через шесть дней после того, как письмо Альбрехта попало в МИ-5, он передал полномочия своему заместителю, командиру авиационного крыла Пинкертону, и взял десятидневный отпуск; куда он отправился, неизвестно, так как его бумаги недоступны.

По совпадению в тот же день Альбрехт Хаусхофер написал матери: "Из Л. [Лиссабона] ничего не слышно. По всей видимости, ничего не получится".

Глава 16.Двойная игра

Активная деятельность Гесса, связанная с урегулированием дел с Британией, не ограничивалась привлечением Хаусхоферов и Боля; если верить мемуарам замечательного двойного агента Душко Попова, то в игре участвовал еще адмирал Канарис. Попов, югослав по национальности, принадлежал к высшему слою общества. Образование он получил во Франции и в университете Фрейбурга в Германии. Он работал на югославский банковский консорциум в Лиссабоне. В 1940 году, когда Канарис был занят увеличением сети агентов в Великобритании, Попов был завербован в абвер и приписан к лиссабонскому отделу. В декабре Попова отправили в Лондон, где ожидалось, что его социальные и финансовые связи обеспечат ему верный доступ в высшее общество. Так оно и случилось, только произошло это по другой причине: к тому времени он уже информировал британскую секретную службу о том, что завербован немцами; так что туда он отправился в качестве двойного агента, когда фактически работал на Стюарта Мензиса.

Перед отъездом он получил инструкции от приятеля университетских дней, Йоханна Йебсена. Выходец из семьи богатого гамбургского судовладельца, он состоял агентом 1-го отдела абвера и находился в дружеских отношениях с руководителем отдела, полковником Гансом Пикенброком, который, в свою очередь, был близок с Канарисом. Во время инструктажа Йебсен сказал ему, что Гесс знал о "высоких лицах" в Великобритании, которые искали контакта с Германией. Еще он сообщил, что абвер работал в контакте с уэльскими националистическими группами, говорившими о возвращении на пост премьер-министра Ллойд Джорджа и стремлении сесть за стол переговоров. Однако не исключена возможность, что эти слухи были делом рук двух двойных агентов, работавших на британцев, известных под кодовыми именами «Снежок» и «Бисквит». В число их информаторов как будто входил человек по имени «ГВ», состоявший якобы в уэльской националистической партии.

Эта работа выполнялась специальной секцией МИ-5, образованной в то лето и задуманной как «W» филиал; предназначался он для контроля над «обращенными» германскими агентами, которые, делая вид, что работают на своих хозяев из абвера, на самом деле посылали секретные данные по приказу своих офицеров из филиала «W». Агентов, попадавшихся в Британии и отказывавшихся служить новым хозяевам, казнили. В конце сентября было сформировано руководство «W» и состояло из «Си», трех руководителей департаментов разведывательной службы и главы отдела «Би» МИ-5, в состав которого входил филиал «W». Сделано это было для координирования, отбора и смешивания правдивой и ложной информации, предназначавшейся для распространения двойными агентами, К тому времени, когда Попов прибыл в Англию, базовая структура "перекрестной системы", предназначавшейся для полного контроля над германской шпионской сетью в Великобритании во время войны, была готова. Не хватало только контролирующего органа низшего уровня для наблюдения за повседневной работой агентов; но уже до конца года был создан и он «XX» для обозначения "Комитета двойного креста", или "Комитета двадцать".

Из Лиссабона Попов прибыл в Бристоль, откуда офицер МИ-5 препроводил его в Лондон, где он остановился в «Савойе». Там у него состоялось собеседование с главой филиала «W», майором Т.А. ("Таром") Робертсоном, "выглядевшим, как голливудская версия молодцеватого британского военного"; потом на протяжении четырех дней его допрашивал ряд офицеров разведки, среди которых был знаменитый оксфордский спортсмен международного класса, автор детективных романов Дж. К. Мастермен, работавший на МИ-5 и возглавивший впоследствии "Комитет XX". Попов на своих следователей произвел хорошее впечатление и для агентурной работы получил кодовое имя «Скаут», позже измененное на «Трицикл». К нему приставили офицера. Тот поводил его по местам, о которых он должен был сообщить абверу, имевшим, в основном, отношение к оборонным сооружениям Великобритании. Потом его устроили в фиктивную экспортно-импортную компанию с офисом в районе Пиккадилли.

Его также пригласили на новогодний вечер в дом к Стюарту Мензису, тот попросил его дать информацию по Канарису и его ближайшему окружению. Мензис правильно вычислил, что Канарис был катализатором антигитлеровского движения, и ему хотелось определить их силу. Кроме этих данных, которые он должен был передавать непосредственно Мензису без каких-либо посредников, задание Попова, данное Мастерменом и "Комитетом двойного креста", состояло в том, чтобы, с одной стороны, поразить германских хозяев мощностью оборонительных сооружений Великобритании, с другой убедить их в том, что в Британии имеются влиятельные люди, готовые сесть с Германией за стол мирных переговоров. В каждом случае передаваемая им информация содержала толику правды и одновременно обеспечивала Гитлера и Гесса теми сведениями, которые они хотели бы получить: что вторжение слишком рискованно и что Черчилль может быть смещен. Несомненно, что Попов сообщил следователям об активном интересе своих германских шефов к "высоким лицам", стремившимся к миру.

Многие из сообщений германского посланника в Лиссабоне в министерство иностранных дел в Берлине подтверждают истории, распространяемые "Комитетом XX", некоторые из них могут быть приписаны Попову. Одно, отправленное телеграфом 4 января 1941 года, на следующий день после прибытия Попова в Лиссабон, со ссылкой на "деморализующий эффект бомбардировок", создавало видимость того, что британское сопротивление может быть сломано.

Все это почти соответствовало действительности. Бивербрук как министр самолетостроения добивался сверхчеловеческих результатов, однако в кабинете министров в ту осень проявлял крайний пессимизм и в октябре уговорил Ллойда Джорджа встретиться с ним в Лондоне, чтобы спасти страну "от пропасти, в которую она неслась со свойственной ей слепой яростью". Ллойд Джордж был таким же пессимистом; на протяжении осени его "военный советник" Бейзил Лидделл Харт выставлял меморандум, настаивая на компромиссном мире, поскольку самое большее, на что могли рассчитывать на военном поприще, застой, который обеим сторонам грозил неминуемой экономической разрухой, культурным опустошением и эпидемиями; выиграть от этого могла только Советская Россия и, возможно, Соединенные Штаты.

В декабре внезапно умер лорд Лоутьен. Через Бивербрука Черчилль попросил Ллойда Джорджа занять его место и поехать в качестве британского посла в Вашингтон, но тот отказался, сославшись на возраст и рекомендацию своего врача; на самом деле он считал, что конец Черчилля предопределен и хотел быть наготове, чтобы сесть в его кресло и достичь соглашения с Германией. Тогда занять должность в Вашингтоне Черчилль попросил Галифакса; тот согласился, хотя без особого желания и радости. Рэбу Батлеру он пожаловался: все из-за того, что Черчилль, по его мнению, хочет избавиться от джентльменов. Министром иностранных дел вместо Галифакса Черчилль назначил Энтони Идена, человека из числа своих единомышленников.

Телеграмма из Лиссабона от 4 января не может быть приписана Попову, но более поздняя депеша, отправленная в том же месяце, – вполне. Как и предыдущая, она исходила от германского посла в Лиссабоне и направлялась в берлинское министерство иностранных дел. Датирована она была 23 января и включала сообщение от "агента абвера о настоящем положении дел в Англии". Агент находился в Англии с 10 декабря по 3 января 1941 года. Хотя дата прибытия и не со' впадает точно с числом прибытия Попова в Англию, указанным в книге Мастермена "Система Двойного креста", все остальное практически полностью соответствует фактам, изложенным Поповым в мемуарах. Как следует из отчета, агент посещал Бристоль (куда прибыл Попов) и другие города, перечисленные Поповым в мемуарах, в которые его возил сопровождавший офицер. Агент сообщал о сооружениях оборонного назначения: "Все гавани от Станстентана до Портсмута имеют бетонные оборонительные сооружения", боевую мощь армии составляют двадцать семь-тридцать дивизий, еще несколько дивизий находятся в состоянии комплектования. В своих мемуарах Попов писал:

"Насколько нам известно, немцы полагали, что пятнадцать из двадцати семи известных британских дивизий полностью укомплектованы… Хотя на деле и шесть дивизий не были готовы вступить в бой…" Ночь на 29 декабря агент провел в Лондоне под страшным воздушным налетом. Три часа, которые он длился, он посчитал "самыми ужасными в своей жизни… шквал огня, взрывы, осколки…". В мемуарах Попов описывает эпизод, когда бомба попала в «Савой», и осколок зеркала в его номере поранил ему лицо. Эти царапины "были красноречивее тысячи слов", когда, забинтованный и загипсованный, он приехал в Лиссабон. "Мои рассказы о невыносимых бомбардировках они сделали для немцев более достоверными". Несомненно, этот отчет из Лиссабона не исходил от Попова, исполнявшего роль двойного агента; в связи с этим заключительный раздел донесения представляется еще более интересным.

Настроенными на мир агент называет:

(1) лорда Брокета;

(2) лорда Лондондерри;

(3) лорда Лимингтона.

Если бы этим трем людям дали власть, к которой они так стремятся, они согласились бы на любые условия.

Какими были истинные взгляды лорда Лимингтона в то время, никто не знает; он не обладал реальной властью, но был известен своей эксцентричностью. В свою очередь, лорд Лондондерри во времена расширения Герингом военно-воздушных сил Германии был министром авиации и благословил это расширение в такой же мере, в какой Джон Саймон и Адмиралтейство способствовали развитию германского флота. До войны обозреватели Бивербрука окрестили его "лорд Лондондерри пронаци". В палате общин на него смотрели с подозрением, считая лидером лобби лордов, выступающих за компромиссный мир. Подобно Букклейчу, Лидделлу Харту и другим, он в большей степени возражал из стратегических, а не пронацистских взглядов. А про лорда Брокета, вероятно, наиболее активного из мирного лобби, говорили, что он и впрямь имел пронацистские взгляды. В его случае заключение Попова относительно желания "согласиться на любые условия", несомненно, походило на правду. Брокет был спонсором Лонсдейла Брайанса, который с одобрения лорда Галифакса в феврале 1940 года встречался в Швейцарии с фон Хасселлем. В начале 1941 года он находился в Лиссабоне, надоедал всем в британском посольстве и, готовя еще одну встречу с фон Хасселлем в Швейцарии, утверждал, что выступает от лица лорда Галифакса. На его деятельность смотрели сквозь пальцы, вероятно, потому, что она вписывалась в кампанию дезинформации, начатую руководством «W» и "Комитетом двойного креста".