Текст книги "Нейтронный Алхимик: Консолидация"

Автор книги: Питер Ф. Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

– Какого черта, Дюшамп! – бешено взвыл в эфире диспетчер. – Немедленно отрубай движок!

«Крестьянская месть» поднималась из глубины дока на облаке сияющих ионов, и стены и балки за ней плавились и оседали.

На причиненные его поспешным отлетом разрушения Андре Дюшамп даже не глядел. Все его внимание поглощало управление кораблем. Платформы СО Кули уже захватили цель, но он знал – они не станут стрелять, покуда он находится так близко к астероиду. Капитан торопливо закрывал один за другим все ремонтные люки.

Разместившиеся кольцом по краю дока хранилища сжиженного горючего сдетонировали наконец под ударами выхлопов. Цепная реакция взрывов выбросила в пространство огромный фонтан белого пара и поток обломков. Взрывы были так сильны, что вся конструкция дока начала рушиться. Гасители углового момента в шпинделе космопорта поползли в сторону перегрузки, когда импульс прокатился по каркасу массивной конструкции.

Взрывная волна от лопнувших хранилищ достигла «Крестьянской мести», и разлетающиеся осколки пробили темное кремниевое покрытие корпуса в десятке мест. Звездолет мучительно вздрогнул. Потом горизонт событий скрыл его, и «Крестьянская месть» исчезла.

Джеральд Скиббоу посещал салон уже в третий раз. Просторный полукруглый зал был врезан глубоко в скалу Гайаны. Широкие раздвижные стеклянные двери вели на веранду, откуда открывался прекрасный вид на вторую жилую каверну астероида. Салон, несмотря на царящую в нем принудительно-беззаботную атмосферу, находился в сердце самого охраняемого флотского госпиталя, хотя меры безопасности были намеренно ненавязчивы. Врачи и больные общались свободно, как надеялись создатели этого места, в непринужденной обстановке. Салон создавался, чтобы пациенты, пострадавшие от травм, шока или, как бывало порой, излишне энергичных допросов, могли восстанавливать навыки общения. Сюда можно было зайти в любое время – посидеть в глубоких мягких креслах, выпить, закусить, поиграть в несложные игры.

Джеральду Скиббоу в салоне не нравилось. Искусственная обстановка астероидных каверн была для него непривычна, изогнутый пол просто пугал, а дорогая модная мебель напоминала ему об аркологе, из которого он так старался выбраться. Он не хотел вспоминать. В памяти его осталась семья, и другого дома у нее не было.

В первые дни после личностного допроса он умолял своих тюремщиков избавить его от этих воспоминаний своими хитрыми машинами – или уж сразу убить. Нанотехнические нити оставались внедренными в его череп, им так просто будет очистить его, выжечь электрическими разрядами прошлое. Но доктор Доббс только улыбался ласково и качал головой, отвечая, что его цель – вылечить Джеральда, а не мучить дальше.

Джеральд Скиббоу начал уже ненавидеть эту милую улыбку и прятавшееся за ней упорство. Эта улыбка приговаривала его к жизни в окружении ужасающе прекрасных воспоминаний – саванна, смех, сладкая усталость в конце дня и те самые дни, наполненные простым трудом. Это была память о счастье, и, зная это, он понимал, что потерял свое счастье и никогда не обретет вновь. Он уверился, что военные королевства Кулу намеренно погружают его в омут памяти, карая таким образом за всплеск одержания на Лалонде. Иной причины отказывать ему в помощи он не видел. Они винили его и хотели, чтобы он это понял. Воспоминания днем и ночью нашептывали, что он лишился всего, что он ничего не стоит, что он подвел своих единственных любимых. И он обречен был переживать свою неудачу снова и снова.

Прочие раны от встречи с командой Дженни Харрис медпакеты исцелили легко и быстро, хотя сейчас лицо и голову Джеральда покрывали свежие шрамы, оставшиеся после того, как несколько дней назад он попытался выцарапать из мозга эти любимые улыбчивые лица. Он рвал кожу, чтобы добраться до черепной коробки и вскрыть ее, выпустить своих родных и тем освободиться самому. Но на него набросились крепкие санитары, и доктор Доббс улыбался очень грустно. Потом ему дали что-то, от чего на него напала сонливость, и назначили дополнительные сеансы у психотерапевта, когда ему приходилось, лежа на кушетке, рассказывать все, что он чувствует. Толку, конечно, не было – откуда?

Сейчас Джеральд присел на высокий табурет у барной стойки и попросил чашку чая.

– Да, сэр, – с улыбкой ответил бармен. – И печенье, конечно.

Принесли на подносе чай и печенье. Джеральд налил себе чашку, стараясь не пролить. Реакция в последнее время подводила его, а зрение стало плоским, лишенным глубины и ясности, а быть может, таким стал мир.

Он облокотился на полированную барную стойку и, взяв чашку обеими руками, стал медленно потягивать горячий напиток. Взгляд его раз за разом проскальзывал по рядам декоративных блюд, бокалов и ваз на полках за баром. Зрелище было скучноватое, но так, по крайней мере, от него не ждали, что он начнет всматриваться в открывающийся за дверями веранды головокружительный пейзаж. Когда его привели в салон впервые, он попытался выпрыгнуть с веранды – в конце концов, сто пятьдесят метров не шутки. Когда он перевалился через металлическое ограждение, двое его собратьев по несчастью даже зааплодировали. Внизу, к сожалению, была натянута сетка. Когда она прекратила колыхаться и Джеральда втянули наверх, доктор Доббс терпеливо улыбался.

Голоэкран в дальнем конце стойки был включен на новостной канал (вероятно, подцензурный – незачем зря расстраивать пациентов). Джеральд пересел поближе, чтобы слышать комментарий. Ведущим был благородного обличья седовласый мужчина. Голос его был размеренно величав, а на губах, конечно, играла улыбка. На экране появился Омбей, видимый с низкой орбиты. Континент Ксингу приходился на центр экрана. От основной массы суши, окрашенной зеленым и бурым, отходил вниз сияюще алый отросток. Это, как понял Джеральд, и была последняя аномалия, накрывшая захваченный Мортонридж. К сожалению, что творится под облаком, не мог сказать никто. Источники в королевском космофлоте Кулу подтвердили, что облако соответствует эффекту дисфункции реальности, наблюдавшемуся над родиной леймилов, но утверждали, что каким бы бесовством ни баловались одержимые, выдернуть Омбей из вселенной им не под силу – слишком мало их было. Кроме того, распространение алого облака остановилось над огневой стеной. После двух предупредительных выстрелов с платформ СО край облака отступил на оговоренную границу.

Пугающее изображение сменилось пущенными вперебивку кадрами: правительственные здания, мрачные чиновники в мундирах, берущие штурмом двери, не обращая внимания на вопросы журналистов. Следить за ходом репортажа Джеральду было тяжело, хотя ведущий изо всех сил пытался создать впечатление, что «ситуация» на Мортонридже «близка к разрешению» и строятся какие-то «планы».

Глупцы. Они ничего не понимали. Даже высосав его мозги досуха, они не поняли совершенно ничего.

Он задумчиво сделал еще глоток. Быть может, если ему очень повезет, одержимые начнут наступление. Тогда он навеки избавится от боли, вернувшись в бесчувствие мрака.

Потом пошел репортаж о вчерашнем пролете адовых соколов. Пять кораблей прыгнуло в систему Омбея – два пролетели высоко над планетой, три совершили несколько прыжков между немногими заселенными астероидами, постоянно держась на почтительном удалении, не входя в зону поражения платформ СО и ныряя в червоточины, стоило кораблям королевского космофлота двинуться наперехват. Целью их было, очевидно, датавизировать кодированную для открытого доступа сенсозапись во все сети связи, с которыми им только удавалось соединиться.

Появился Леонард Девилль и принялся разглагольствовать о том, какое это печальное событие и он надеется, что его народ не поддастся на столь грубую пропаганду. Да и в любом случае, презрительно добавил он, запрет на гражданские перелеты не позволит попасть в лапы Киры Салтер даже тем глупцам, что поверят ее призывам, – они просто не достигнут Валиска.

– Сейчас мы покажем, – проговорил симпатичный ведущий, – выдержки из этой записи, хотя по просьбе правительства добровольно воздержимся от того, чтобы продемонстрировать ее целиком.

На голоэкране появилась прекрасная девушка, чье тело едва скрывала полупрозрачная тряпица.

Джеральд моргнул. Память обрушила на него целый ворох образов, куда более ярких, чем тот, что представился ему на экране. Прошлое боролось с настоящим.

– Знаете, вам ведь скажут, чтобы вы ни в косм случае не смотрели эту запись, – проговорила девушка. – И сделают все, чтобы вы этого не видели…

Ее голос – мелодия, в такт которой трепетала память. Чашка вывалилась из рук Джеральда, и чай залил его рубашку и брюки.

– …ваши мама с папой, старший брат, те власти, что правят там, где живете вы. Почему? Понятия не имею. Разве что потому, что я одна из одержимых…

– Мэри? – Горло у него перехватило так, что Джеральд Скиббоу едва мог шептать. Двое сидевших за ним надзирателей встревоженно переглянулись.

– …демонов…

– Мэри. – На глаза его навернулись слезы. – О боже… Милая!

Надзиратели разом поднялись на ноги, один торопливо датавизировал аварийный код в сеть клиники. Странное поведение Джеральда привлекло внимание и других пациентов. Многие заухмылялись – опять этот псих за свое.

– Ты жива!

Опершись о барную стойку, Скиббоу попытался перескочить через нее.

– Мэри!

К нему подскочил официант.

– Мэри! Девочка моя!

Ориентация отказала Джеральду окончательно, и, вместо того чтобы перепрыгнуть стойку, он рухнул на пол за ней. Официант успел только вскрикнуть, когда споткнулся о распростертое тело Джеральда Скиббоу и полетел кувырком, ударившись при этом головой о ту же стойку и взмахом руки сметя на пол груду стаканов.

Джеральд вытряхнул из волос осколки стекла и поднял голову. Мэри еще была там, на экране, она все так же улыбалась, лукаво и призывно. Улыбалась ему. Она ждала отца.

– МЭРИ!!!

Он рванулся к ней в тот самый миг, когда за барную стойку забежали надзиратели. Первый уцепился за рубашку Джеральда, оттаскивая его от голоэкрана. Взревев от ярости, бывший фермер обернулся к новой помехе и замахнулся кулаком. Программа рукопашного боя едва смогла отреагировать на это внезапное нападение. Под воздействием торопливых оверрайдов сокращались мышцы, выводя надзирателя из-под удара – но слишком медленно. Кулак Джеральда ударил его в висок со всей силой, наработанной за месяцы тяжелого труда. Надзирателя отшвырнуло на его сотоварища, и оба едва не полетели навзничь.

Салон взорвался одобрительными криками и аплодисментами. Кто-то швырнул в подвернувшегося фельдшера цветочным горшком. Зазвенел сигнал тревоги, и персонал потянулся к парализаторам.

– Мэри! Девочка, я здесь! – Джеральд дотянулся до голоэкрана и прижался лицом к холодному пластику. Она игриво улыбалась в паре сантиметров от его расплющенного носа – фигурка, составленная из мириад крошечных светящихся шариков. – Мэри, впусти меня!

Он забарабанил по экрану кулаками.

– Мэри!

Она сгинула. С экрана ему улыбнулся симпатичный ведущий, и Джеральд, взвыв в отчаянии, замолотил по экрану со всей силы.

– Мэри! Вернись! Вернись ко мне!

По загорелому лицу ведущего стекала кровь из разбитых костяшек.

– О боже, – вздохнул первый надзиратель, разряжая парализатор в спину беснующемуся Джеральду.

Джеральд Скиббоу застыл на миг, потом тело его сотрясла судорога, с губ сорвался долгий, исполненный муки вопль. И уже падая на пол, прежде чем потерять сознание, он в последний раз выдавил:

– Мэри…

14

Учитывая склонность плутократов Транквиллити к легкой паранойе, не следует удивляться, что медицинские учреждения в обиталище никогда не страдали от недостатка пожертвований. Соответственно – а в данном случае и к счастью, – мест в них всегда было больше, чем больных. После двадцати лет хронического недоиспользования педиатрическое отделение мемориального госпиталя имени принца Майкла было забито под завязку, а потому в дневное время в центральном его проходе творилось нечто равносильное демонстрации, переходящей в мятеж.

На тот момент, когда в отделение заглянула Иона, половина детишек с Лалонда с дикими воплями гонялись друг за другом вокруг коек и столов. Шла игра в одержимых и наемников, и наемники всегда побеждали. Обе команды пронеслись мимо Ионы, не замечая ее и не зная, кто она такая (обычный эскорт из приставов остался за дверью). Высокопоставленную гостью выбежал встречать измученный доктор Гиддингс, главврач отделения педиатрии. Было ему не более тридцати; экспансивность заставляла его изъясняться с торопливой манерностью. При общем худощавом сложении щеки его были на удивление пухлыми, придавая врачу мальчишеское очарование. Ионе стало любопытно, не косметической ли хирургии он обязан таким эффектом; человек с таким лицом будет вызывать у детей инстинктивное доверие – эдакий всеобщий старший брат.

– Мэм, простите, – выпалил Гиддингс, мучительно пытаясь застегнуть верхнюю пуговицу халата и озабоченно оглядываясь. – Мы понятия не имели, что вы заглянете…

Всюду были разбросаны подушки и покрывала, вокруг бродили пестрые мультяшные куклы, глупо хихикая или повторяя излюбленные фразочки, – впустую, подумала Иона, потому что эти дети едва ли узнают шоу-идолов нынешнего сезона.

– Не думаю, что детям понравится, если только ради меня их заставят убираться, – с улыбкой заметила Салдана. – Кроме того, я присматриваю за ними последние несколько дней. Сюда я зашла, только чтобы удостовериться, что они хорошо адаптируются.

Доктор Гиддингс опасливо покосился на нее и пятерней пригладил растрепанные кудри песочного цвета.

– О да, они адаптируются прекрасно. Впрочем, детей всегда легко подкупить. Еда, игрушки, платья, походы в парк, любые игры на свежем воздухе – безотказный метод. С их точки зрения, это летний лагерь в раю.

– По дому они не тоскуют?

– Не очень. Уж скорее они тоскуют по родителям. Конечно, их отсутствие вызывает серьезные психологические проблемы. – Доктор обвел руками все отделение. – Но, как видите, мы как можем стараемся их занять, чтобы у них времени не было думать о Лалонде. С малышами легче. Старшие дети бывают упрямы и склонны к хандре. Но, опять-таки, не думаю, чтобы это привело к серьезным последствиям… в ближайшее время.

– А в перспективе?

– В перспективе? Единственное настоящее лекарство – вернуть их на Лалонд, к родителям.

– Боюсь, с этим придется подождать. Но вы прекрасно с ними поработали.

– Спасибо, – пробормотал врач.

– Вы нуждаетесь в чем-то? – поинтересовалась Иона. Доктор Гиддингс скорчил гримасу.

– С медицинской точки зрения все они здоровы, кроме Фрейи и Шоны, а этим двоим прекрасно помогают медпакеты. Через неделю они будут в порядке. Так что больше всего им сейчас нужны крепкие, любящие семьи. Если бы вы обратились к возможным приемным родителям, думаю, у нас хватило бы добровольцев.

– Я попрошу Транквиллити объявить об этом и присмотрю, чтобы новостные каналы не забыли.

Доктор Гиддингс с облегчением улыбнулся:

– Спасибо. Вы очень добры. Мы беспокоились, что не найдется желающих, но если вы попросите лично…

– Все что могу, – отшутилась Саддана. – Вы не против, если я пройдусь по отделению?

– Ничуть. – Он не то поклонился, не то споткнулся.

Иона двинулась по проходу, осторожно обойдя восторженную трехлетнюю девчушку, танцевавшую в обнимку с толстой мультяшной жабой в желтом сюртуке.

Из проходов между кроватями вылетали в проход игрушки. По стенам и даже на мебели гроздьями липли голоморфные наклейки, раз за разом прокручивавшие один и тот же мультик, и казалось, что полип гнется под радужными дифракционными узорами. Любимчиком детворы был, похоже, синий чертик, ковырявшийся в носу, чтобы потом забрасывать прохожих гнойно-желтыми соплями. Никаких медицинских приборов на виду не оставалось – все было встроено в стены и прикроватные тумбочки.

Дальний конец прохода упирался в столовую, где за длинным столом собирались за едой все пациенты отделения. В стену ее были врезаны два больших овальных окна, из которых открывался вид на наружную сторону обиталища. Сейчас Транквиллити проходил над ночной стороной Мирчуско, но кольца сияли, точно покрывшиеся изморозью стеклянные арки, и ровным аквамариновым блеском сиял безупречный берилловый диск Фальсии. Продолжали свой вечный танец вокруг обиталища звезды.

Перед окном устроилась в горе подушек девочка, внимательно глядя на открывавшиеся ей астрономические чудеса. Если верить местной памяти нейронных слоев, она сидела так уже не один час – ритуал, повторявшийся ежедневно с того момента, как прибыла «Леди Мак».

Иона присела на корточки рядом. Девчонке было лет двенадцать. Коротко остриженные волосы были настолько светлыми, что казались седыми.

– Как ее зовут? – спросила Иона.

– Джей Хилтон. Она в группе старшая и верховодит остальными. Говоря о хандре, доктор Гиддингс имел в виду ее.

– Привет, Джей.

– А я вас знаю. – Джей выдавила кривую улыбку. – Вы Повелительница Руин.

– Боже, ты меня раскусила.

– А я так и думала. Все говорят, что у меня прическа как у вас.

– Хм, почти правда – только у меня волосы подлиннее.

– Меня отец Хорст стриг.

– Хорошо получилось.

– Конечно.

– Он, как я понимаю, не только хорошо стрижет.

– Ага.

– Ты с другими детьми мало играешь?

Джей презрительно наморщила нос.

– Да они просто мелкие.

– А-а. Предпочитаешь смотреть в окно?

– Ну, примерно. Я раньше никогда космоса не видела. Настоящего космоса, вот такого. Я думала, там пустота, и все. А тут такое разное и красиво – кольца, все такое. И парк тоже. На Транквилити здорово.

– Спасибо. А не лучше ли тебе погулять? Знаешь, сидеть тут целыми днями нездорово.

– Наверное.

– Я что-то не так сказала?

– Да нет. Просто… мне кажется, тут безопаснее.

– Безопаснее?

– Да. Я по пути сюда болтала с Келли, мы вместе были в челноке. Она мне все свои записи показала. Знаете, что одержимые боятся космоса? Они поэтому и наводят красные облака на небо – чтобы не видеть звезд.

– Это я помню, да.

– Забавно, если вдуматься – покойники, а темноты боятся.

– По-моему, слава богу, что они хоть чего-то боятся. Ты поэтому здесь сидишь?

– Ага. Тут как ночью. Здесь они меня не достанут.

– Джей, на Спокойствии нет одержимых. Клянусь тебе.

– Этого вы не можете знать. Никто не может.

– Ладно. Тогда на девяносто девять процентов – устроит?

– Верю. – Джей робко улыбнулась.

– Хорошо. По семье тоскуешь?

– По маме. Мы на Лалонд улетели, чтобы от остальных избавиться.

– Ох…

– И по Друзилле скучаю. Это мой кролик. И Санго – это был мерин мистера Манани. Но он умер. Его Декстер Квинн застрелил.

Несколько секунд Иона разглядывала девочку. Ей показалось, что приемные родители ничем ей не помогут – слишком много пережил этот ребенок, чтобы купиться на эрзац. Но доктор Гиддингс что-то говорил о подкупе…

– Я тебя хочу кое с кем познакомить. Думаю, вы хорошо сойдетесь.

– С кем? – спросила Джей.

– Она моя подруга, очень близкая. Но она не заходит в звездоскребы, ей это тяжело. Тебе придется встретиться с ней в парке.

– Мне надо подождать отца Хорста. Мы обычно обедаем вместе.

– Думаю, один раз он не будет против. Мы оставим ему записку.

Джей явно колебалась.

– Наверное… Я не знаю, куда он пошел.

«Повидаться с епископом Транквиллити». Но вслух Иона этого не сказала.

– Интересно, почему демон представился тебе красным? – спросил епископ, когда они проходили по старомодному саду при соборе среди вековых тисовых изгородей, розариев и окруженных камнями прудов. – Это кажется мне слишком… классическим. Едва ли можно поверить, что Данте в самом деле побывал в аду на экскурсии.

– Думаю, «демон» в данном случае – слишком упрощенный термин, – ответил Хорст. – Без сомнения, то был некий дух, но вспоминая тот случай, я могу заметить, что скорее любопытствующий, чем злобный.

– Поразительно. Встретиться лицом к лицу с существом мира иного… И ты говоришь, что оно появилось прежде, чем иветы начали свою черную мессу?

– Да. За несколько часов. Хотя на мессе оно присутствовало определенно, в тот миг, когда началось одержание.

– Значит, это его рук дело?

– Не знаю. Но его присутствие едва ли случайно. Какое-то отношение к этим событиям оно имело.

– Странно…

Хорста тревожила прозвучавшая в голосе старика меланхолия. Джозеф Саро был вовсе не похож на сурового реалиста, бывшего епископом арколога, откуда происходил Хорст. Это был добродушный и благовоспитанный человек, чья утонченность хорошо подходила для такой епархии, как Транквиллити. Почти седая борода и морщинистое черное лицо придавали ему некое приятное благородство, которое больше пристало бы светскому льву, нежели пастырю.

– Ваша светлость… – произнес Хорст.

– Странно подумать – две тысячи шестьсот лет прошло с той поры, как Господь наш ступил на землю, с последней эпохи чудес. Мы, как ты верно подметил, привыкли иметь дело скорее с верой, нежели с фактами. А теперь нас снова окружают чудеса, хотя и исключительно мрачного свойства. Церкви более не приходится учить ближних наших, а потом молиться, чтобы те приходили к вере, – нам достаточно указать пальцем. Кто может отвергнуть то, что предстает оку, хотя и искушает тебя?

Епископ неловко улыбнулся.

– Наше учение не потеряло смысла, – ответил Хорст. – Скорее напиталось им вновь. Поверьте, ваша светлость, церковь стояла веками, дабы живущие сегодня могли услышать слово Христово. Это великое достижение, и в нем все мы можем черпать утешение. Столько пережила наша вера – схизмы и ереси… И все, чтобы в самый черный час слово Его было услышано.

– Какое слово? – негромко спросил Джозеф Саро. – Слишком много истинных историй развелось за века – древнее правоверие, свитки откровенцев, учения ревизионистов. Слово Христа-воина или Христа-миротворца? Кто знает, что было сказано, а что приписали, чтобы ублажить Рим? Столько лет прошло…

– Вы ошибаетесь, ваша светлость. Простите меня, но разве так важны детали? Достанет того, что Он был. Веками мы несли дух слов Господа нашего, и его мы сохранили живым ради этого дня. Христос указал нам, что в каждой душе таится достоинство и каждый может быть искуплен. Если дух наш крепит вера, нам не потерпеть поражения. И с этой силой мы должны собраться, чтобы одолеть одержимых.

– Ты, без сомнения, прав, и все же весть эта кажется настолько…

– Простой? Основы всегда просты. Поэтому они и основы.

Джозеф Саро похлопал Хорста по плечу:

– Ох, мальчик мой. И кто из нас теперь учитель? Я завидую крепости твоей веры. Насколько проще был бы мой труд, если б я был наделен твоим рвением. Что человек обладает душой, для меня несомненно, хотя наши замечательные коллеги-ученые, конечно, станут искать рациональные объяснения во мраке квантовой космологии. Кто знает, быть может, они и найдут его. И что ж? А как объяснишь ты различия верований, Хорст? Тебе придется подумать об этом, потому что, Господь свидетель, подумают и другие. Теперь, когда существование мира иного подтверждено, религия – все религии – подвергнется проверке. Что скажешь ты о тех, кто уверен, будто именно им открыт истинный путь к Господу, – о мусульманах, индуистах, буддистах, сикхах, конфуцианцах, синтоистах, даже племенах Звездного моста, не говоря уже о сектантах всех и всяческих толков?

– Важно то, что исток всех верований един. Человек нуждается в вере. Если ты веришь в Бога, ты веришь в себя. Превыше этого дара нет.

– В каких мутных водах мы бредем, – пробормотал епископ. – А ты, Хорст, вырос. Ты стал проницателен на диво. Рядом с тобой я испытываю смирение и даже страх. Пожалуй, мне следует попросить тебя читать проповедь в следующее воскресенье. Паства слетится на твой голос. Быть может, тебе предназначено стать одним из новых евангелистов церкви.

– Не думаю, ваша светлость. Я лишь прошел через ушко игольное. Господь испытал меня, как испытает всех нас в грядущие дни. Я вновь обрел веру и за это должен благодарить одержимых.

Рука его невольно коснулась горла, ощупывая мелкие шрамы, оставленные тогда невидимыми когтями.

– Молю лишь, чтобы Господь не посылал мне слишком тяжких испытаний, – тоскливо промолвил Джозеф Саро. – Я слишком стар и закоснел в слабостях своих, чтобы поступить, как ты на Лалонде. Не хочу этим сказать, что не горжусь тобой. Мы с тобой рукоположены по новозаветному обряду, однако труд, положенный тебе, я бы назвал ветхозаветным. Правда ли, что ты произвел экзорцизм, мальчик мой?

Хорст усмехнулся:

– Воистину.

Капитан Гуртан Мауер все еще содрогался в рвотных позывах, когда крышка ноль-тау капсулы захлопнулась, оставив его в безвременной черноте. Пытки и унижения смогли сломить его дух – тому порукой были его жалкие мольбы и клятвы, – но рассудок его оставался, как прежде, ясен. В этом отношении Квинн был непреклонен. Лишь здравомыслящий человек способен осознавать нюансы собственных мучений. Поэтому боль и терзания всегда прекращались за миг до того момента, когда разум готов был оставить бывшего капитана «Танту». Так он мог продержаться не один день и даже не одну неделю. А в ноль-тау он сможет ждать, покуда гнев Квинна не разгорится снова, – для него облегчение не наступит, и мука его будет бесконечна.

При этой мысли Квинн улыбнулся. Сутана его сжалась до приемлемых размеров, и одержимый оттолкнулся от палубы. После катастрофы на земной орбите, после унизительного бегства ему требовалась передышка, чтобы восстановить душевное равновесие. Гуртан Мауер позволил ему выпустить пар – выместить злобу на членах команды он не мог: их оставалось всего пятнадцать человек, и почти вес они были незаменимы.

– Куда мы направляемся, Квинн? – спросил Лоуренс, пока они плыли по переходу в рубку.

– Не знаю. Держу пари, большая часть Конфедерации уже слышала об одержимых. Проклятье, нам придется нелегко.

Он протиснулся в люк и оглядел рубку.

– Мы почти закончили, Квинн, – сообщил ему Двайер. – Повреждений было не так много, а корабль военный – почти у всех важных систем есть дублирующие. К полету мы готовы. Но что мы побывали в переделке, станет ясно сразу. Мы не можем выйти наружу, чтобы залатать корпус, – скафандры на нас не работают.

– Ладно, Двайер. Хорошо поработали.

Бывший толкач алчно ухмыльнулся.

Все ждали, что Квинн сообщит им следующую цель. Но он и сам не был уверен, что знает ее. Его ждала Земля – но, быть может, он поторопился, отправившись туда сразу. Старая дилемма – броситься на приступ с армией аколитов или втайне подтачивать корни. После скучного Норфолка Квинн горел жаждой деятельности. Она не угасла до сих пор, но похоже было, что прорвать оборону Земли с налету у него не получится. Это было бы не под силу даже королевскому космофлоту Кулу.

Нужно добыть другой, не засветившийся еще корабль. Стоит ему причалить к орбитальной башне, и на планету спуститься он сумеет. В этом Квинн был уверен.

Но где взять корабль? Он так мало знал о мирах Конфедерации. За двадцать прожитых на Земле лет он лишь единожды встречался с иномирянином.

– О! – Он усмехнулся Лоуренсу. – Конечно. Коллега Баннет.

– Что?

– Я знаю, куда мы направимся. – Он глянул на дисплеи. Резервов сжиженного горючего хватило бы еще на четыреста световых лет. Достанет с лихвой. – Нюван, – объявил он. – Мы летим на Нюван. Двайер, проложи вектор.

– А что за планета Нюван? – спросил Лоуренс.

– Второй пригодный для обитания мир, который нашли люди. Туда народ слетался со всех аркологов. Когда-то.

Нью-Конг постоянно хвастался, что прекраснее него не найти города во всей Конфедерации. Утверждать обратное осмеливались немногие.

Никакое другое сообщество адамистов не обладало капиталами, равные которым вложены были в этот город с той поры, как Ричард Салдана на этом месте вышел из челнока, сказав (если верить легенде): «Этот шаг оставит след в песках времен».

Если он действительно заявил это, то оказался прав. Столица королевства Кулу являлась живым архитектурным памятником, который, единожды увидев, невозможно было забыть. С самого начала определяющим фактором в его планировке был эстетический, с уклоном в монументальность. Улиц здесь не было – только роскошные бульвары, зеленые аллеи и реки (каждая вторая проложена искусственно), все наземное движение было убрано в лабиринт подземных трасс. На перекрестках красовались памятники и статуи всех стилей – от мегалитического до современного, – славя героические страницы истории королевства.

Хотя население столицы насчитывало девятнадцать миллионов человек, стандарт плотности строительства в ней был настолько низок, что город распростерся на пять сотен квадратных километров вокруг площади Первой посадки. Среди частных, общественных и доходных зданий, столь редко разбросанных по его кварталам, можно было найти образчики всех архитектурных эпох, кроме железобетонных блоков, программируемого силикона и композитных эзистаковых панелей, ибо все, что строилось в Нью-Конге, строилось на века. Среди неороманских правительственных зданий высились семнадцать соборов. Глянцево черные пирамиды кондоминиумов были не менее популярны, чем жилые дома в наполеоновском стиле, чьи мансарды заглядывали в дворы-колодцы. Длинные террасы снежно-белых каменных резиденций выдавали влияние сэра Кристофера Рена, в то время как дома поменьше строились скорее в восточном и арабском стилях.

Пролетая над стройными шпилями и вычурными башенками, Ральф Хилтч видел, как продувает бульвары холодный осенний ветер. Представшее ему зрелище было привилегией немногих. Коммерческие пролеты над городом запрещались строжайше, лишь машинам аварийных служб, полиции, старшим правительственным чиновникам и самим Салдана дозволялось взирать на столицу с высоты.

И лучшего времени для прилета Хилтч не мог бы выбрать, даже постаравшись. Утренний морозец уже коснулся деревьев, склонявшихся над декоративными протоками в парках и скверах. Зеленая листва была окрашена в тысячи оттенков золота, бронзы, багрянца, и в ярком солнечном свете мерцали триллионы осенних пикселей. На сырой траве уже лежали волглые рыжие груды палой листвы, собираясь в настоящие дюны с наветренной стороны домов. Многомиллионная армия служебных механоидов Нью-Конга была запрограммирована не торопиться с уборкой, и в столице царил король-листопад.

Но сегодня изысканное совершенство города портили поднимающиеся над несколькими районами столбы дыма. Пролетая вблизи одного из них, Ральф воспользовался сенсорами флайера, чтобы приглядеться к готическому замку, сложенному из стеклянных глыб янтарного и красного цветов. Дым поднимался из остатков разрушенной башни. В главном чертоге еще полыхал огонь. В парке рядом стояли два десятка полицейских машин и транспортов морской пехоты, вокруг замка вышагивали фигуры в активной броне.