Текст книги "Умри завтра"

Автор книги: Питер Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

14

Вскоре в разных машинах прибыли Дэвид Браун, ответственный за место происшествия – стройный мускулистый мужчина чуть за сорок с коротко стриженными рыжими волосами и веселой веснушчатой физиономией, в анораке на толстой подкладке, джинсах и кроссовках, – и полицейский фотограф-криминалист Джеймс Гартрел, крепкий, высокий, темноволосый.

Браун согласился с Грейсом, что судно местом происшествия не является, поэтому никто не потрудился надеть защитную одежду. Решено было просто обнести оградительной лентой участок вокруг самой драги.

И теперь Грейс стоял у кордона, с благодарностью обхватив обеими руками кружку с горячим кофе, неофициально опрашивая капитана и главного инженера, показания которых записывала инспектор Мантл. Было десять минут седьмого.

Небритый капитан Дэнни Маршалл в яркой куртке поверх толстого пуловера, джинсах и морских сапогах озабоченно поглядывал на часы. Главный инженер Малькольм Беккет в грязной белой робе и каске не так дергался, но Грейс чувствовал напряженность обоих мужчин. Капитан с инженером явно огорошены находкой трупа, но главное, их беспокоят финансовые последствия непредвиденного нарушения расписания.

Подошел один из членов команды с распечаткой, указывающей точные координаты участка морского дна, где тело попало в головку трубы. Лиззи Мантл переписала их в свой блокнот, сунула разграфленный лист в пластиковый пакет для вещественных доказательств, положила в карман. К телу подвешен тяжелый груз, но известно по опыту, что, несмотря на это, сильные течения способны унести труп на значительное расстояние. Надо поручить бригаде подводников рассчитать вероятную сферу сброса.

Послышался рев мотоцикла. Сотрудница общественной бригады содействия полиции, которую Грейс поставил у трапа, чтобы посторонние не проникли на борт, доложила по рации:

– Фельдшер подъезжает, сэр.

– Иду.

Пока Грейс шагал по палубе, рев мотоцикла усилился, по пристани запрыгал одиночный луч. Через несколько секунд в свете судовых огней показался мотоцикл БМВ с опознавательными знаками санитарной службы. Водитель – Грэм Льюис – остановился, отбросил ногой подпорку, старательно уравновесил машину, снял шлем, кожаные перчатки, вытащил из багажника медицинскую сумку.

Даже когда у полиции нет никаких сомнений, коронер требует, чтобы квалифицированный медицинский работник официально констатировал на месте происшествия факт смерти, при условии, конечно, если от тела не осталась лишь кучка костей или оно не лишено головы. Раньше для этого вызывали полицейского врача, а теперь заключение делают фельдшеры.

Грейс спустился навстречу Грэму Льюису по шаткому веревочному трапу, прошагал мимо девушки из вспомогательной бригады, с радостью отмечая, что еще не материализовался ни один из местных журналистов, которые обычно появляются в подобных случаях.

Доброе и сочувственное лицо Грэма Льюиса – невысокого жилистого фельдшера с курчавыми седыми волосами – удивительным образом моментально внушало успокоение и уверенность любой жертве несчастного случая. Несмотря на все, что ему ежедневно доводилось видеть на службе, Грэм Льюис был неизменно весел.

– Как дела, Рой? – мимоходом приветствовал он суперинтендента.

– Лучше, чем у застрявшего в трубе бедняги, – ответил Грейс и подумал, что едва ли будет в этом уверен, если не успеет на прием. – Скорее всего, сумка вам не понадобится. Пострадавший мертвей мертвого.

По раскачивавшемуся трапу он проводил фельдшера на палубу, под свет прожекторов, мимо катушек кабелей, оранжевой ленты конвейера, которая обычно грохочет, перенося груз с палубы в лоток, откуда он будет высыпан на причал.

Стальные щупальца головки трубы, висевшей примерно в двух футах над палубой на противоположном борту, напоминали пару гигантских крабовых клешней. В них зажат кусок черного просмоленного брезента, опутанный веревками. Еще несколько веревок, продетых в глазки в брезенте, обмотаны вокруг шлакобетонных блоков, которые теперь лежат на грязной металлической палубе, окрашенной в оранжевый цвет.

– Труп в обертке, – сообщил Грейс. – Ее разрезали, тело не трогали.

Грэм Льюис заглянул в длинную прорезь. Грейс наблюдал за ним со страхом и любопытством.

Фельдшер надел латексные перчатки, шире раздвинул края упаковки, открыв неподвижное, почти прозрачное серовато-белое тело. Юноша лет семнадцати-восемнадцати, по всему судя, в воде находился недолго.

К сильному запаху пластика примешивается слабый душок разложения, но не жуткое назойливое гнилое зловоние смерти, которое издавна ассоциируется в сознании Грейса с более или менее старым трупом. Предположительно юноша умер несколько дней назад. Вскрытие точней покажет.

Паренек худой скорее от недоедания, чем от занятий спортом – мускулатура не развита. Рост приблизительно пять футов семь-восемь дюймов, по лицу ничего сказать невозможно. Надо лбом топорщатся короткие пряди черных волос.

Фельдшер слегка повернул голову мертвеца.

– Пока не видно никаких признаков черепной травмы.

Грейс кивнул, сосредоточивая взгляд и мысли на другой части тела – брюшине. А именно на аккуратном вертикальном разрезе от горла до ниже пупка, обрывающемся у густого треугольника лобковых волос и зашитом крупными стежками.

Он встретился с фельдшером взглядом и снова принялся разглядывать разрез. Почти черный пенис лежит на пучке волос, вялый, сморщенный, как сброшенная змеиная кожа. Пенисы мертвецов всегда представляют глубоко прискорбное зрелище, словно конечный символ мужественности, застыв в неподвижности, становится конечным символом смерти.

– Что за чертовщина? – пробормотал Грэм Льюис. – Ткани не повреждены… Должно быть, посмертное вскрытие или что-нибудь вроде того.

– Аккуратный разрез, – согласился Грейс. – Хирургический?

Стоявший неподалеку капитан Дэнни Маршалл озабоченно спрашивал Лиззи Мантл, долго ли еще ждать переноски тела на берег и когда можно будет отправиться в рейс – команда уже потеряла больше часа драгоценного времени, отпущенного на разгрузку. Чтобы окупиться, «Арко Ди» должна работать непрерывно. Нельзя упустить волну. Еще час, и драга не успеет вовремя разгрузиться к вечернему отливу.

Инспектор отвечала, что этот вопрос в ведении суперинтендента Роя Грейса.

Капитан Маршалл впервые понял знакомых шкиперов с рыбацких судов, которые вытаскивают трупы сетями и сразу выбрасывают обратно, чтобы не связываться с медлительными полицейскими процедурами.

– Определенно не рана залатана, – подтвердил Льюис. – Бедняга перенес операцию. Только… – Он замолчал в нерешительности.

– Что? – подтолкнул его Грейс.

– Этот разрез мне решительно напоминает посмертное вскрытие.

– Суперинтендент, скажите, пожалуйста, долго нам еще ждать? – спросил капитан.

– В зависимости от патологоанатома, – сочувственно ответил Грейс, у которого в этот момент зазвонил телефон. – Только нечистого помянешь, тут же объявится, – прокомментировал он.

– Рой, – раздался голос Надюшки Де Санча, патологоанатома министерства внутренних дел, – к огромному моему сожалению, у нас тут срочный случай. Даже не знаю, когда до вас доберусь. Как минимум, часа через четыре, если не больше.

– Ладно, я перезвоню, – вздохнул Грейс.

Фельдшер нащупывал у трупа пульс. Обязательная формальность.

Суперинтендент принял решение, отчасти продиктованное стремлением попасть на прощальную вечеринку, но все-таки главным образом реально сложившейся ситуацией. Он уже побеседовал с восемью членами экипажа. Каждый подтвердит, что труп найден в море. Фотограф Джеймс Гартрел полностью отснял и сфотографировал сцену. Тело поднято со дна в пластиковой обертке – крайне невероятно, чтобы на судне остались криминалистические свидетельства. Если были на самом пластике, то их смыло водой при подъеме.

У него есть полное право задержать драгу, объявив ее местом происшествия, только что это даст – непонятно. Тело попросту поднято с морского дна. Драга имеет к нему точно такое же отношение, как вертолет к снятому с поверхности воды утопленнику. Причина смерти будет установлена в морге.

– Могу вас обрадовать, – объявил Грейс Дэнни Маршаллу. – Назовите фамилии и адреса всех членов экипажа, и вы свободны. – Потом оглянулся на фельдшера. – Переправляйте тело на берег, пусть остается в обертке.

– Ничего, если попозже пришлю заключение? – спросил Грэм Льюис. – Тренирую нынче вечером молодежную команду регбистов.

– Я не знал, что вы тренер по регби. Полицейская команда под моим началом. Нам нужен новый тренер.

– Звякните мне.

– Обязательно.

– Заключение можно представить завтра. – Грейс снова взглянул на разрезанное худощавое тело.

Кто ты? Откуда? Кто тебя так? Зачем? Почему?

Вечное почему.

При каждом убийстве Рой Грейс на месте происшествия задает себе в первую очередь этот вопрос. А в свои тридцать девять лет, молодой еще по полицейским меркам, он слишком часто бывал на местах преступлений.

Слишком часто, чтобы испытывать потрясение.

Но не слишком, чтобы равнодушно относиться к самой смерти.

15

Линн ненавидела эту дорогу и в лучшие дни – медленный долгий подъем по шоссе А23 через пригороды столицы к Королевской больнице Южного Лондона на Денмарк-Хилл, где Кейтлин предстоит провести четыре дня на предварительном обследовании.

В последний раз они ехали этой дорогой в апреле, чтоб прикупить в «Икеа» что-нибудь для спальни. Хоть какое-то развлечение, если здравомыслящий человек может назвать развлечением воскресную толкучку в магазине.

Впрочем, после сурового испытания их ожидала награда, для Линн фактически двойная, – Кейтлин не просто ела «нездоровую», по ее твердому убеждению, пищу, от которой всегда нос воротила, но и сладострастно чавкала, как поросенок.

Пройдя, наконец, бесконечную очередь к кассе, купив тумбочку, лампу, постельное покрывало, обои, занавески, они зашли в ресторан, заказали фрикадельки с молодой картошкой и на десерт мороженое. Больше того – купили на ужин хот-доги с горчицей и кетчупом, которые съели прямо в машине, не доехав до дома. Линн почти ожидала, что Кейтлин с минуты на минуту потребует остановиться, выскочит, выплеснет обратно содержимое желудка, а та с ухмылкой сидела, облизываясь, и повторяла: «Ох, какое дерьмо! Жутче даже как бы не бывает!»

Редкий случай – дочка по-настоящему наслаждалась едой, ненадолго внушая надежду на начало нового, лучшего жизненного этапа.

И сейчас рядом высокая подсвеченная дымовая труба «Икеа» с синими и желтыми полосами наверху. Кейтлин на пассажирском сиденье скорчилась над мобильником, сосредоточенно набирает текст. Так и сидит над ним целый час после отъезда из Брайтона, фары встречных машин освещают призрачное желтовато-белое лицо.

– Хочешь фрикаделек, детка?

– Отстой, – сонно пробормотала Кейтлин, не поднимая глаз, будто мать предлагала ей яд.

– Мы как раз проезжаем «Икеа», можно остановиться.

Дочь все тыкала в кнопки.

– Закрыто.

– Без четверти восемь. По-моему, открыто до десяти.

– Фу! Хочешь типа меня отравить фрикадельками?

– Помнишь, мы тут закусывали в апреле? Тогда тебе понравилось.

Кейтлин вдруг оживилась.

– Я прочитала в Сети, что фрикадельки напиханы жиром и всяким дерьмом. Знаешь, туда втюхивают даже осколки костей, от которых живот раздувается. А для гамбургеров корову целиком суют в мясорубку. Все идет – голова, шкура, внутренности. Называется чистой говядиной.

– Только не в «Икеа».

– Угу, я и забыла, что для тебя эта шведская барахолка – священный алтарь, благословленный каким-то нордическим богом.

Линн с улыбкой дотянулась до ее руки:

– Все равно лучше больничной еды.

– А то. Не волнуйся, в долбаной больничке я вообще ничего есть не стану. – Кейтлин опять застучала по кнопкам. – Все равно только что ужинали.

– Я ужинала, детка. Ты даже не притронулась.

– Ладно, – зевнула Кейтлин. – Врешь. Я йогурт ела.

Линн затормозила у светофора, снова взяла дочку за руку.

– Тебе сегодня вечером обязательно надо поесть.

– Зачем?

– Чтобы сил набраться.

– Сил у меня как раз выше крыши.

Линн стиснула ее ладонь, но не дождалась ответа. Вытащила из кармашка на дверце дорожную карту, быстро сверилась. Мотор сбавил обороты, выхлопная труба стукнула в днище. Загорелся зеленый. Она сунула карту обратно, толкнула липкий рычаг, включив первую передачу, и отпустила тормоз.

– Как себя чувствуешь?

– Боюсь. И устала до чертиков.

Двигаясь в транспортном потоке, Линн опять стиснула руку Кейтлин.

– Все будет хорошо, дорогая. О тебе позаботятся наилучшим образом.

– Люк сидит в Интернете, кинул сообщение. Девять из десяти человек, которые в Соединенных Штатах ждут пересадки печени, умирают, так и не дождавшись. В Соединенном Королевстве каждый день умирают трое ожидающих. В Америке и Европе в очереди на трансплантацию стоят сто сорок тысяч.

В бешенстве Линн не заметила горящих тормозных огней шедшей впереди машины и ударила по тормозам что было силы, чтобы не врезаться ей в зад.

Пропади пропадом проклятый Интернет! Пропади пропадом придурок Люк! Неужели безмозглому обормоту больше нечего делать, как пугать мою дочь?

– Люк ошибается, – заявила она. – Я говорила с доктором Хантером. Это неправда. Просто некоторых тяжелобольных слишком поздно ставят на очередь. К тебе это совсем не относится.

Она изо всех сил старалась придумать, что еще сказать, не впадая в поучительный тон, но голова внезапно опустела. Консультант доктор Грэнджер обещал постараться добиться приоритета для Кейтлин. И столь же откровенно добавил, что ничего не может гарантировать. Да еще проблема с редкой группой крови.

Линн молча вела машину под равномерный писк кнопок мобильника и неравномерный писк поступающих сообщений.

– Хочешь, включу музыку, милая? – спросила она наконец.

– Только не тот отстой, что у тебя в машине, – ответила Кейтлин, впрочем добродушно.

– Может, поищешь что-нибудь по радио?

– Как скажешь. – Дочь дотянулась и включила радио. Зазвучала старая песенка «Сисор систерс» «Не хочу танцевать». – Как бы про меня. Нынче вечером танцев не будет.

Линн криво улыбнулась. В неожиданной вспышке уличных фонарей худенький перепуганный призрак на пассажирском сиденье тоскливо улыбнулся в ответ.

16

– Так-так-так, не трудно угадать, кто это тут у нас трупных мух обогнал, – проворчал Рой Грейс, проходя вместе с инспектором Лиззи Мантл мимо поста у трапа и с неудовольствием опознавая прибывшего репортера брайтонской газеты «Аргус».

В любое время дня и ночи Кевин Спинелла опережает прочих журналистов, особенно когда слышен душок подозрительной смерти. Или, возможно, душок самой смерти. Может быть, острый нос молодого человека чует смерть с той же четырехмильной дистанции, что и трупные мухи. Либо он нашел какой-то способ взлома новейшей закрытой полицейской радиосети.

Есть подозрение, что у него имеется осведомитель в полиции. Грейс решил с этим как-нибудь разобраться, но в данный момент его мысли заняты совсем другим. Надо как можно скорее попасть на проводы главного суперинтендента Джима Уилкинсона и выяснить, почему Клио так холодно предупредила о предстоящем нетелефонном разговоре.

Что же хочет сказать любимая женщина? Почему говорит, как чужая? Собирается бросить его? Нашла себе другого? Решила вернуться к прежнему бойфренду, чокнутому «заново рожденному»[8]8
  «Заново рожденные» – взрослые члены баптистской церкви, сознательно принявшие крещение водой.


[Закрыть] адвокату?

Надо признать, что с ее бывшим мужем, «старым итонцем»,[9]9
  «Старый итонец» – выпускник Итона, одной из девяти старейших в Великобритании мужских привилегированных средних школ.


[Закрыть] Грейсу близко даже не сравняться. Клио родилась и выросла совсем в другой среде, принадлежит к другому классу. Интеллектуалка из богатой семьи, получившая образование в частной школе-интернате.

А суперинтендент Рой Грейс – необразованный коп из среднего класса и сын копа из среднего класса. Ни к чему другому никогда не стремился и никем другим быть не хотел. Любит свою работу, товарищей и коллег. Охотно признается, что если бы время повернулось вспять, то остался бы на своем месте.

Может, она догадалась об этом?

Несмотря на все старания хоть отчасти сравняться с Клио в знании философии, которую та изучает в Открытом университете, Рой давно безнадежно отстал. Может быть, она просто решила, что он для нее недостаточно умный?

– Какая приятная встреча, суперинтендент Грейс, инспектор Мантл…

Репортер сверкнул зубами в широкой улыбке и встал прямо у них на дороге. Секунду-другую они простояли так близко, что Грейс уловил аромат мятной жвачки.

– Что привело в гавань двух старших детективов в такой морозный вечер?

Журналист с проницательными глазами на худом лице, с модной короткой стрижкой, одет в бежевый прорезиненный макинтош с поднятым воротником поверх тонкого летнего костюма со старательно завязанным галстуком, обут в дешевые скрипучие черные туфли.

– Не совсем подходящий наряд для рыбалки, – ехидно заметила Лиззи Мантл.

– Я скорей собираюсь выуживать факты, – отпарировал репортер и вопросительно вздернул брови. – Или, может, высасывать с морского дна? – Он на секунду оглянулся на отъезжавший фургон из морга и снова обратился к детективам: – Можете прокомментировать?

– Не сейчас, – отрезал Грейс. – Возможно, после вскрытия, на завтрашнем брифинге, если буду его проводить.

Спинелла выхватил блокнот, развернул.

– Очередной «поплавок». Можно на вас сослаться?

– Извините, никаких комментариев.

– Захороненный в море покойник?

Грейс решительно направился к машине. Спинелла засеменил за ним, стараясь не отстать.

– Как-то странновато, правда, что к нему прицеплены шлакоблоки?

– Вы знаете номер моего мобильника. Позвоните завтра около полудня, – отмахнулся суперинтендент. – Может быть, к тому времени что-нибудь прояснится.

– Скажем, насчет разреза на теле?

Грейс замер на полушаге, с трудом взял себя в руки.

Откуда настырному сукину сыну об этом известно?

От кого-то из членов судовой команды? Спинелла непревзойденный мастер выкачивать информацию из незнакомых людей.

Репортер ухмыльнулся, с радостью видя недоумение огорошенного детектива.

– Ритуальное убийство? Обряд черной магии?

Грейс торопливо собирался с мыслями, не желая видеть в утренних газетах пугающие сенсационные заголовки. Впрочем, возможно, журналист прав. Очень странное дело с тем самым разрезом. Грэму Льюису он напомнил посмертное вскрытие.

– Хорошо. Вот какое условие. Если вы опубликуете лишь основные факты – драга вытащила неопознанный труп, – я завтра после вскрытия открою вам шлюзы. Годится?

– Откроете шлюзы, – одобрительно кивнул Спинелла. – Вполне уместное выражение, тем более в порту. Мне понравилось. Замечательно. Очень даже неплохо, суперинтендент!

17

Симона промокла и проголодалась. Часами бродит по темным улицам под проливным дождем. Плохое время года – в холод все сидят дома, почти нет туристов. Остается надеяться, что с приближением Рождества, когда толпы народу ринутся за покупками, добыча станет богаче.

Она трусцой пробежала мимо закрытого банка с темными окнами, гадая, зачем туда ходят богатые важные люди. Дальше в отеле швейцар предупредил строгим взглядом, что охраняет от нее богатых и важных людей. Еще дальше витрины с едой в минимаркете, на которые она жадно взглянула.

Нет даже растворителя, чтоб разжать когти голода. В начале вечера поскандалили с Ромео, подрались за последнюю бутылку, уронили на землю, содержимое вылилось в сточную канаву. Он ушел вместе с псом и остатками растворителя, не желая мокнуть под дождем. Голодная Симона не хочет возвращаться в подземную дыру, пока не раздобудет какую-нибудь еду. Вдобавок там младенец вопит пуще прежнего.

Со вчерашнего дня она съела только пару тоненьких, как спички, чипсов из выброшенной картонки на тротуаре возле «Макдоналдса». Выпрашивала милостыню у дорогого с виду ресторана, умирая от обжигающих запахов чеснока и жареного мяса, но выходившие люди – сухие, довольные – садились в машины не глядя, как будто она невидимка.

Мимо едут автомобили, такси и фургоны. Промокшие кроссовки шлепают по лужам – и ладно. Впереди на Северном железнодорожном вокзале наверняка сухо. Наверняка там толкутся друзья и знакомые, пока их не вышвырнет в полночь полиция. Может, дадут поесть. Может, удастся свистнуть шоколадный батончик в каком-то еще незакрытом ларьке.

Она поднялась по ступенькам в просторный, скупо освещенный зал бухарестского Северного вокзала. В лужах на полу фантастически отражается верхний свет белых ламп, тянущихся парами в дальний конец. Прямо перед глазами огромное электронное табло с крупной надписью «Отправление». На круглых часах 23:36.

На табло указаны пункты назначения и время отправления поездов на всю ночь и следующее утро. Названия некоторых городов ей известны, другие она видит впервые. Иногда слышит от людей о городах и о странах, где всегда тепло, можно найти работу, получать хорошие деньги, жить в красивом доме. Может быть, просто сесть в поезд и поехать под стук колес, куда повезет. Может быть, там тепло, есть еда, нет плачущих младенцев.

Перед закрытым кафе с синей вывеской с белыми буквами «Метрополь» сидит на полу бородатый старик в вязаной шапке, лохмотьях, резиновых сапогах и потягивает из бутылки спиртное. Рядом лежит грязный спальный мешок, остальное имущество, видно, хранится в брезентовой торбе. Старик ее узнал, приветственно кивнул, она тоже кивнула в ответ. Все бездомные знают друг друга в лицо, но не по именам.

Дальше слева со скучающим видом курят два индюка, как здесь зовут полицейских, молодые, зловещие, в ярких желтых куртках. Ждут полуночи, чтоб вытащить дубинки и очистить вокзал от бродяг.

Дальше справа ярко освещенный кондитерский киоск с кофейным автоматом, на котором сверху написано «Нескафе». С обеих сторон от голубого прилавка полки с безалкогольными напитками и пивом. Симпатичный мужчина лет пятидесяти в коричневой спортивной куртке, синих брюках, начищенных черных туфлях нагружает пластиковые мешки пачками печенья, конфет, шоколадок, орешков, банками с газировкой.

Симона постояла, прикидывая, не удастся ли что-нибудь стибрить, но хозяин киоска, приметив, следил за ней из-за прилавка, как ястреб. Если даже не поймает, то индюки точно достанут, а терпеть побои не хочется. Хоть в тюрьме сухо и кормят, оттуда обязательно отправят в заведение.

В заведении она ходила в школу, и ей это нравилось. Она любит учиться и знает, что надо учиться, если хочешь когда-нибудь изменить свою жизнь. А само заведение ненавидела. Ненавидела других девчонок – настоящих сук, извращенца директора, который ее бил за отказ взять в рот член, запирал в темной комнате, где скреблись крысы.

Нет, туда она ни за что не вернется.

Выйдя на платформу, Симона остановилась, глядя на хвостовые огни отходившего поезда. Одинокий уборщик в светящейся желтой куртке, как у индюков, возил шваброй по мокрым блестящим плитам.

Нахлынула волна радости при виде знакомых фигур, скорчившихся за бетонным пилоном, – шесть знакомых лиц, семь, если считать младенца.

Высокий тощий Тавиан, смуглый, как цыган, улыбнулся Симоне. Он всегда улыбается. В мире бездомных мало кто улыбается, поэтому Симоне нравится этот девятнадцатилетний юноша с худым симпатичным лицом, теплыми карими глазами под густыми мужскими бровями, в синей вязаной шапке с ушами, военной камуфляжной куртке поверх серой нейлоновой ветровки, под которой еще что-то надето в несколько слоев. У него на руках спящий младенец в вельветовом комбинезоне, завернутый в одеяло, – его третий ребенок. Двух первых забрали в заведение.

Рядом стоит мать ребенка, крохотная, до сих пор пухленькая после беременности Сиси лет семнадцати, по прикидке Симоны, которая тоже всегда улыбается, будто жизнь – смехотворная до смерти фишка. На ней объемная куртка с капюшоном в белую и синюю полосу, широкие зеленые спортивные штаны и новенькие белые кроссовки, явно только сегодня украденные. Круглое лицо отечное, двух передних зубов не хватает. При виде Сиси вспоминаются изображения эскимосов на уроке географии в школе.

Имена других неизвестны.

Унылый мальчишка лет тринадцати, в вязаной лыжной шапочке, безразмерной черной куртке, джинсах и кроссовках всегда держит руки в карманах. Рядом с ним другой, который мог бы быть его старшим братом, с мордочкой как у хорька, жидкими усиками, торчащими светлыми волосами, сейчас приглаженными дождем, с самокруткой в зубах.

Еще две девушки. Старшая, лет двадцати пяти, тоже смахивает на цыганку, с длинными обвисшими темными волосами и сморщившейся от многолетней жизни на улице кожей. Другая, двадцатилетняя – хоть на вид вдвое больше, – в куртке с оторочкой из овечьей шерсти и теплых штанах, держит в одной руке сигарету, в другой пластиковый пакет с бутылкой растворителя, подносит горлышко к носу, вдыхая и выдыхая с закрытыми глазами.

– Привет, Симона! – Тавиан дружески протянул руку.

Она шлепнула по ладони всей пятерней.

– Как дела? Где Ромео?

Симона пожала плечами:

– Видела сегодня. Как вы? Как малыш?

Сиси улыбнулась, но промолчала. Она вообще редко говорит. Тавиан ответил:

– Позавчера хотели забрать, мы удрали.

Симона кивнула. Власти всегда забирают младенцев. Пристраивают в какой-нибудь государственный приют. Вроде тех, откуда она лет примерно с восьми без конца удирала. Вот уже года три-четыре умудряется жить на свободе.

Все молчали, глядя на нее. Тавиан и Сиси с улыбкой, другие равнодушно, как бы ожидая, что она чего-нибудь принесла – еду или новости, – а ей было нечего принести из сырой темной ночи.

– Нашли новую ночевку? – поинтересовалась Симона.

Улыбка Тавиана угасла, он покачал головой:

– Нет. Индюки в последнее время совсем оборзели. Колотят, прогоняют. Делать им, видно, нечего – всю ночь за нами гоняют.

– Те, что ребенка хотели забрать?

Тавиан вытащил из коробки смятый окурок, прикурил, легонько качая младенца свободной рукой.

– Нет. Те были из какой-то специальной службы.

– Знаю одно хорошее место у трубы отопления, – сообщила Симона.

Тавиан равнодушно пожал плечами:

– Ничего, обойдемся.

Эту компанию никогда не понять. Они ничем не отличаются от Симоны, имеют не больше ее. В каком-то смысле ей даже лучше – есть куда пойти, есть что-то вроде дома. А эти кочевники спят где придется – в переулках, под козырьками у дверей магазинов, просто под открытым небом, прижимаясь для тепла друг к другу. Про трубы отопления знают, но никогда возле них не живут. Для Симоны они такие же чужаки, как и все прочие.

Например, мужчина средних лет, который подходит с набитыми доверху сумками. Тот самый, которого она видела у кондитерского киоска.

– Вижу, вы голодные, я вам еды принес, – сказал мужчина со слегка самодовольной улыбкой, которая сразу насторожила Симону, и протянул сумки.

Вся компания сразу ринулась, затолкалась. Мужчина крепкого сложения, лицо приятное, искусно подстриженные волосы, наблюдает за ними с большим интересом. На нем белая рубашка без ворота, коричневая куртка и синие брюки, а еще дорогие, до блеска начищенные туфли, только почему-то в такую холодную ночь он без пальто, которое явно мог бы себе позволить.

Удерживая при себе одну сумку, мужчина дождался, пока суета стихла, все разошлись, разглядывая неожиданно принесенные ветром богатства, после чего предложил Симоне бесценный клад из конфет и печенья.

– Угощайся, пожалуйста, все твое, – сказал он, внимательно глядя на нее.

Она запустила руку, вытащила батончик «Марс», жадно впилась зубами, не сняв обертку. Даже не поверить, как вкусно! Торопливо кусала, кусала, боясь, что батончик вдруг выхватят, сунула в рот последний кусок, уже с трудом прожевывая. Потом снова полезла в мешок, выудила бисквит в шоколадной глазури и теперь принялась разворачивать.

Неожиданно поднялась суета. Ее больно ударили в плечо, она вскрикнула, оглянулась, выронила мешок. Позади стоял индюк с ненавидящей ухмылкой, с поднятой черной дубинкой, чтоб снова ударить. Симона в отчаянии вскинула руки, и удар пришелся по запястью. Судя по боли, рука перебита. Полицейский опять замахнулся.

Индюков было семь-восемь, если не больше.

Послышался звучный удар, Тавиан упал.

– Малыш, мой малыш! – завизжала Сиси.

Дубинка ударила ей прямо в рот, разбив губы.

Удары обрушивались со всех сторон.

Кто-то внезапно схватил Симону за руку и отдернул назад от дубинок. Это был мужчина с мешками сластей. Длинный костлявый индюк с маленьким крысиным ротиком закрутил дубинкой, собираясь обрушить ее на обоих, и тут мужчина вытащил из кармана куртки пачку денег.

Полицейский ухватил бумажки, махнул рукой и сосредоточился на компании бездомных. С тошнотворным стуком дубинка хрястнула по чьей-то спине.

Симона ошеломленно уставилась на незнакомца, который снова дернул ее за руку.

– Беги за мной, скорее!

Она еще не решила, можно ли ему верить, и вновь оглянулась на свалку. Увидела истерически визжавшую Сиси на коленях с окровавленным ртом, без ребенка; остальные осели на платформе бесформенной грудой под градом ударов. Индюки хохотали, забавляясь, для них это спорт, игра.

Симона в железной хватке своего спасителя скатилась по вокзальной лестнице и под дождем побежала к открытой задней дверце большого черного «мерседеса».