Текст книги "Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Часть третья

Не сомневаюсь, вы станете обвинять меня в небрежности, если я умолчу о тех тратах и хлопотах, в которые пришлось войти Тесею, когда он готовился к королевскому турниру. Он велел возвести амфитеатр такой величины, что, осмелюсь вам сказать, во всем мире не было большего. Амфитеатр был выстроен в форме круга, в милю по периметру, и обнесен крепкими стенами и рвами. Сиденья ярусами поднимались на высоту шестидесяти футов, да так ловко были устроены, что каждый зритель без помех мог видеть целиком всю арену. С восточной стороны стояли ворота белого мрамора, гармонично уравновешенные точно такими же с западной стороны. Настоящая мечта, воплощенная в камне. Еще ни одно сооружение такого размаха и такой красоты не возводилось с такой быстротой. Тесей бросил клич по всей своей земле и созвал всех до одного мастеров, искушенных в арифметике или геометрии; он нанял для строительства этого чудесного театра лучших художников и самых прославленных ваятелей. А потом – чтобы было где совершать жертвы и обряды – он велел построить алтарь и святилище Венеры над восточными воротами. Над западными же воротами был сооружен храм Марса. Их строительство обошлось Тесею в целую повозку золота! А на северной стороне, в башенке, выраставшей из стены, Тесей возвел изящный храм богини целомудрия Дианы, искусно сложенный из белого алебастра и красного коралла.

Я чуть не забыл рассказать вам, какая благородная резьба, какие искусные картины – произведения лучших мастеров – украшали эти три храма. Так, на стенах храма Венеры запечатлены верные служители любви, томящиеся бессонницей и изнемогающие от жалобных вздохов; тут же были картины, изображавшие страдания влюбленных: их священные слезы, стенания и жаркие приступы страсти. И клятвы, которые они приносили. А также фигуры, олицетворявшие Наслаждение и Надежду, Желание и Безумство, Красоту и Юность, Веселье и Великолепие, Роскошь, и Заботу, и Ревность. Ревность была увенчана гирляндой из золотых бархатцев – это эмблема жестокости и отчаяния; на руке у нее сидела кукушка – пестрая птица, символизирующая неверность. Фрески на стенах живописали сцены всяческих пиршеств, концертов, пения и плясок, посвященных любви. Тут были символы желания и хвастовства, всех перипетий любви, какие только бывают на свете. Я не могу их все перечислить. Достаточно сказать, что весь остров Цитера, вотчина и излюбленная обитель Венеры, словно плыл на стенах этого святилища.

В садах Цитеры виднелась фигура Лени – привратницы у ворот любви. Там был Нарцисс из древних сказаний, а рядом с ним – распутный царь Соломон. Были там и другие мученики любви. Это и Геркулес, которого не раз предавали богини и смертные женщины. Это и Турн, из-за любви лишившийся всего. И Крез, влачивший несчастную жизнь в плену. А на другой стене две волшебницы – Медея и Цирцея – с кубками любовного напитка в руках. Нет на земле такой силы, которая могла бы противостоять Венере: и мудрость, и богатство, и красота, и хитрость, и сила, и стойкость – все они терпят поражение. Она одна правит миром. Я уже приводил вам примеры ее могущества. Существуют и тысячи других. Всех влюбленных она улавливала в свои сети, и все они лишь беспомощно твердили слово «увы».

Изображение самой Венеры в этом храме ослепляло красотой. Нагая богиня плыла по бескрайнему зеленому океану; нижнюю часть ее тела – что пониже пупка – омывали волны, сверкавшие подобно стеклу.

В правой руке она держала лютню, будто готовясь тронуть ее струны, а голову богини украшал венок из свежих роз – их аромат поднимался в воздух, где порхали горлицы. Подле Венеры стоял сын ее, юный крылатый Купидон; он был слеп, как гласит легенда, но не расставался с луком и блестящими острыми стрелами.

Почему бы мне не рассказать вам и о фресках, украшавших храм Марса? Стены там расписаны сверху донизу – так, словно то были внутренние покои его заброшенного храма во Фракии. Там, в краю снегов и морозов, находятся владения великого бога войны. А потому на стене изображен лес – дикий и запущенный, с черными узловатыми ветвями и голыми, поломанными деревьями. Между пнями и корягами пронесся порыв ветра, словно адский вздох, словно чудовищная буря приготовилась поднять все это в воздух и унести. Вот там, на берегу, возле холма, стоял храм всемогущего Марса, выстроенный из вороненой стали, и вход в него был узким и длинным. Сквозь эти мрачные ворота внутрь врывался не унимающийся ветер, потрясавший петли ворот. Ледяной северный свет проникал в этот храм через двери, потому что здание не имело окон. Сами двери были из несокрушимого адаманта, а рамы их обшиты толстыми железными листами. Кровля храма держалась на железных столбах – толщиной с бочку, они отливали холодным блеском.

Там, на стенах храма, я видел все мрачные картины мира, ввергнутого в войну. Я видел козни и ухищрения Преступности. Я видел жестокий Гнев, горевший как уголь в печи. Я видел вора. Я видел воочию сам бледный Страх. Я видел улыбчивого негодяя, прятавшего за пазухой нож. Там был крестьянский дом, охваченный пожаром, окутанный клубами дыма. Там были и измена, и тайное убийство, что шли рука об руку с борьбой и вооруженными стычками. Я видел нанесенные войной раны – залитые кровью, они соседствовали с кинжалом и грозным клинком. В этом аду эхом отдавались стоны. Я видел там самоубийцу: висок ему пронзил острый гвоздь, волосы вымазаны его собственной засохшей кровью. Там была и сама Смерть, лежащая навзничь с разинутым ртом. А посередине храма затаилось Злосчастье, имевшее прискорбное обличье. С ним рядом – Безумие, изрыгавшее дикий хохот и клокотавшее яростью. Кому еще там было место? Конечно, Недовольству, Тревоге и Жестокости.

На стене было изображено вот что: бедняга, брошенный в лесу с перерезанной глоткой; тысячи покойников, умерших отнюдь не от чумы; тиран, с ликованьем глумящийся над своей жертвой; разрушенный дотла город с перебитыми жителями. Я видел там горящие корабли, швыряемые по воле волн; охотника, растерзанного свирепыми медведями; свинью, пожирающую младенца в колыбели; повара с длинной ложкой, ошпаренного дьяволом. Всем людям и всем их делам вредит пагубное влияние Марса – всем, даже скромному бедняку-вознице. Вот он лежит, насмерть раздавленный колесом.

Здесь представлены и ремесла, которым покровительствует Марс. Вот – цирюльник и мясник с их острыми орудиями в руках; вот кузнец, кующий блестящую сталь. Над ними торжественно восседающий на башне полководец-победитель; над его головой висит на тонкой веревочке меч. Там были сцены смерти Юлия Цезаря, печально знаменитого Нерона и Антония, лишившегося целого мира из-за любви. Разумеется, никто из них в те времена еще и не родился, однако громовому Марсу заранее было известно об их грядущей гибели – ведь расположение звезд ясно говорило о той участи, что была им уготована. Все легенды о великих людях заканчиваются одинаково. Я не могу сейчас их пересказывать.

А вот и возвышающийся над всеми Марс на своей колеснице. Славный бог войны, облаченный в доспехи, мрачен, грозен и свиреп лицом. Над его головой сияют две звезды, которые в старинных книгах поименованы девицей Пуэллой и воином Рубеусом; как говорят нам умудренные люди, то были эмблемы двух созвездий, расположенных неподалеку от Марса. У ног бога распростерт багряноокий волк, готовый сожрать человека. Таков был Марс во всем своем величии.

Теперь я поспешу перейти к храму целомудренной Дианы, который опишу вам насколько возможно кратко. Сцены, изображенные на стенах храма, рассказывают, как предана эта великая богиня охоте и скромному целомудрию. Была там и одна из нимф Дианы – объятая горем, падшая Каллисто, которую разгневанная богиня превратила в медведицу; правда, потом она смилостивилась и превратила бывшую нимфу и ее сына, рожденного от Юпитера, в звезды. Так здесь изображено. Это всё, что я знаю. Затем я видел Дафну, дочь Пенея, превращенную в лавровое дерево. Лишь этим перевоплощением ей удалось уберечь свою девственность от похотливого Аполлона. Был там и Актеон, превращенный в оленя за его проступок: он подглядывал за обнаженной Дианой на берегу пруда. Его затравили и сожрали его собственные гончие псы, конечно же не подозревавшие, что это их хозяин. Есть там и Аталанта с Мелеагром, которые вместе с другими охотниками преследовали калидонского вепря; за это преступление Диана сурово покарала их обоих. Я видел там и множество других сцен из различных чудесных историй и легенд. Но сейчас у нас нет времени перебирать их все.

Саму богиню изобразили верхом на олене, с двумя собачками, игравшими у ее ног; а пониже – вечно переменчивая луна: то убывающая, то растущая. Одета богиня была во все ярко-зеленое и вооружена луком и колчаном со стрелами. Глаза ее были прикованы к земле, словно она разыскивала вход в подземное царство Плутона. Перед ней лежала роженица. Ребенок так долго не появлялся на свет, что женщина выкрикивала: «О Диана, богиня деторождения, лишь ты одна поможешь мне вынести эти муки!» Художник тут не пожалел красок: все выглядело точь-в-точь как живое. Вот какими были эти храмы, которые герцог Тесей, войдя в огромные расходы, приказал пристроить к своему амфитеатру. Увидев их завершенными, Тесей остался очень доволен. Постройки удались на славу. А теперь я вернусь к Паламону и Архите.

Уже приближался условленный день их возвращения в Афины, куда, согласно уговору, каждый должен был привести с собой сотню рыцарей, вооруженных для боя. Это был поистине цвет рыцарства. Полагаю, во всем мире не нашлось бы в те времена лучших воинов. Не нашлось бы никого благороднее или смелее их. Все они были свято преданы рыцарским добродетелям – скромности и чести. Все они мечтали стяжать себе силой оружия непревзойденную славу. А мог ли им представиться для этого более подходящий случай, чем состязание из-за руки Эмилии? Такое могло бы произойти сегодня. Если бы подобный турнир объявили в Англии или какой-нибудь иной стране, то кто из рыцарей стал бы колебаться? Сражаться за прекрасную даму – вот высшее блаженство. Ведь в этом, по моему мнению, и состоит цель и смысл рыцарства – и в старину, и в наши дни.

Так выступила в путь сотня Паламона. Одни были облачены в кольчугу и металлический нагрудник поверх легкой рубахи. Другие – закованы в сплошную броню, крепкую и тяжелую. Кто-то держал прусский или круглый щит, на ком-то были ножные латы. Один размахивал боевым топором, другой держал стальную булаву. Так было, и так будет всегда.

Среди рыцарей, сопровождавших Паламона, был царь Фракии Ликург. Черна была его борода, отважен облик. Глаза его сверкали желто-рдяным блеском. Брови были раскидистые и косматые, что придавало ему сходство не то со львом, не то с каким-то сказочным могучим зверем. Он был крупного телосложения, с мощными мышцами, широкоплечий и длиннорукий. Что еще о нем сказать? По обычаю своей страны, он ехал в золотой колеснице, запряженной четырьмя белоснежными быками. Вместо плаща поверх доспехов (утыканных яркими гвоздями, чьи шляпки поблескивали золотом на солнце) он набросил на себя медвежью шкуру, почерневшую от старости. Длинные волосы – черные и блестящие, как вороново крыло, – были зачесаны за спину. На голове лежала золотая диадема толщиной в мужскую руку, усеянная драгоценными каменьями, рубинами и алмазами, неслыханно тяжелая. За его колесницей бежало десятка два, а то и больше, белых волкодавов, величиной с бычка, привычных к охоте на льва и на оленя. Они следовали за царем с туго перевязанными мордами, на поводках, прикрепленных к золотым ошейникам. В свите фракийского царя ехали сто хорошо вооруженных рыцарей с отважными и дерзкими сердцами. Так выступал в бой Ликург.

Согласно старинным преданиям, которым я должен следовать, в процессии Архиты был и великий Эметрий, царь индийский. Он ехал на гнедом коне; на этом благородном животном была стальная узда и попона из золотой парчи, расшитой хитрыми узорами. Воистину, Эметрий напоминал самого Марса. Его герб был выткан из редкостного шелка и расшит крупным белым жемчугом; новенькое седло обшито чеканным золотом, а плащ, окутывавший плечи, украшен сверкающими рубинами. Волосы ниспадали ухоженными кудрями – такими же желтыми и блестящими, как солнце. У него был орлиный нос и глаза, отливавшие золотым светом; губы круглы и четко очерчены, лицо – свежо и светло, если не считать веснушек, рассыпанных там и сям. Он был настоящий лев – и видом и нравом. Лет ему было, пожалуй, двадцать пять. У него пробивалась борода, а голос звучал подобно боевой трубе. Голову его украшал лавровый венок, весь в пышной зелени. Для охоты он держал на руке ручного орла – белого, как лилия. Как и Ликург, он привел с собой сто рыцарей, прекрасно вооруженных и защищенных. Лишь головы у них были обнажены – в знак того, что они сражаются за любовь. И следует вам знать, что среди них были и герцоги, и графы, и даже несколько королей: все они собрались из преданности рыцарству. Вокруг них скакали ручные львы и леопарды. Так эта благородная конная процессия приближалась к Афинам. Они прибыли в город в воскресный день, в девять часов утра, и там, на улицах, спешились.

Афинский герцог, прославленный Тесей, приветливо встретил их и повел по городу к приготовленным для них чертогам; каждому было оказано гостеприимство в соответствии с его чином и званием. Тесей устроил для них пышный пир и позаботился обо всем с неслыханной щедростью. Вы, может быть, ждете, что я опишу вам музыку, что звучала на пиру, и услуженье за столами, и те дары, что получили гости высокого и низкого звания, и богатое убранство Тесеева дворца, или расскажу, в каком порядке были рассажены гости, или какая из дам была самой красивой или самой искусной в танцах, или кто лучше всех пел, или кто страстнее всех пел о любви, – но нет, боюсь, что я вас разочарую. Вы не услышите от меня ни о ручных соколах, сидевших на жердочках, ни о мастифах, лежавших на полу пиршественной залы. Все это вы можете увидеть на гобеленах. Для меня же сейчас важнее продолжить мой рассказ.

В ту воскресную ночь, до рассвета, когда только начинал петь жаворонок (до ухода темноты оставалось еще час или два часа, а жаворонок уже запел), Паламон поднялся с постели и произнес благословенье. Он проснулся в приподнятом настроении и решил совершить паломничество к Венере. Иными словами, он направился к святилищу богини, воздвигнутому у амфитеатра. В ее священный час – пятый час нового дня – он вошел в храм и, опустившись на колени на мраморном полу, стал смиренно молиться, обращаясь к ее кумиру:

«О прекраснейшая из прекрасных, благая госпожа Венера! Дочь великого Юпитера и супруга могучего Вулкана, радостная утеха горы Киферы! Заклинаю тебя именем твоей любви к Адонису, сжалься над моими горькими слезами. Пусть тронет твое сердце моя смиренная молитва. Увы, мне не хватает слов, чтобы поведать обо всех моих печалях и адовых мучениях. Сердце мое не в силах передать ту горечь, что я ощущаю. Я так рассеян и смущен, что могу лишь призывать твое благословенное имя. Смилуйся надо мной, прекрасная богиня. Ты видишь мою душу насквозь. Ты знаешь о моей печали. Внемли моим жалобам. Пожалей меня. А я обещаю тебе вот что. Я вечно пребуду твоим преданным слугой, я буду сражаться против пагубы бесплодного целомудрия. Таков мой обет. Я не прошу у тебя ни ратной славы, ни блистательных побед на поле брани; мне не нужны тщеславные подвиги и воинская удаль. Я жажду лишь одного – обладать Эмилией, хочу жить и умереть в служении любви. Ты сама можешь выбрать средство, только извести меня об этом. Мне безразлично – одержу ли я победу или потерплю поражение, – лишь бы заключить в объятия мою госпожу. Хотя я знаю, что грозный Марс – бог сражений, известно мне и то, что твое могущество столь велико на небесах, что одно твое желание способно привести меня к блаженству. Тогда я буду молиться в твоем храме, перед твоим священным кумиром, всю свою жизнь. Я буду возжигать сладкий огонь на твоем алтаре везде, где бы я ни оказался, и осыпать благовониями приносимые жертвы. Если же ты не захочешь благоволить ко мне и внять моей мольбе, тогда, прошу тебя, сделай так, чтобы завтра я погиб от руки Архиты. Направь на меня его копье. Если я умру, то уже не буду терзаться оттого, что он получит в награду Эмилию. Теперь, когда ты выслушала мою мольбу и постигла ее суть, о великая богиня, подари мне ее любовь!»

Окончив молитву, Паламон совершил все жертвенные обряды, каких требует Венера, с должным торжеством и старанием. Я не могу припомнить все его слова и действия – одно лишь могу вам сказать. Когда он завершил все ритуалы, статуя Венеры вдруг затрепетала и сделала ему знак. Это было доброе предзнаменование. И тогда Паламон поверил, что его молитва услышана. Знак, что подала богиня, извещал его о некой отсрочке, но он понял главное: просьба его будет исполнена. И он вернулся домой с легким сердцем.

Спустя три часа после того, как Паламон ушел к храму, яркое солнце начало совершать свой путь по небосводу. В ту пору пробудилась Эмилия и поспешила в храм Дианы. Ее сопровождали девушки-прислужницы, они несли священный огонь, благовония и одеяния, которые требовались для совершения жертвенных обрядов. Рога для питья, по обычаю, до краев полнились медом; у них было все необходимое для священной церемонии. Эмилия омылась в водах священного источника, а потом посыпала помещение храма благовониями; затем добросердечная дама облачилась в скромные одежды. Я не смею рассказывать вам о том, как именно она совершала священные обряды, разве что в самых общих чертах…

– А что тут такого запретного? – прервал тут Рыцаря Монах. – Ведь прежние времена миновали. Тьме язычества давно пришел конец.

– Расскажите-ка нам все, – поддержал Монаха Мажордом. – Нас это позабавит.

– Вреда от этого не будет, – поддакнул Мельник. – У вас ведь добрые намерения. Мы должны быть свободны в речах друг с другом.

– Тогда, если позволите, все так и будет.

Блестящие волосы Эмилии были распущены и ниспадали по спине. На голове ее лежал венок, сплетенный из листьев вечнозеленого дуба, посвященного Зевсу. Вначале она зажгла огонь в двух очагах алтаря, а потом исполнила обряд, как тот описан в «Фиваиде» Стация и других древних сочинениях. Когда огонь разгорелся как следует, она опустилась на колени перед изваянием Дианы и начала молиться.

«О целомудренная богиня зеленых лесов, – шептала она, – кому видно все сущее в небесах и на земле, царица темных Плутоновых владений, богиня невинных дев! Тебе открыто мое сердце уже много лет. Ты знаешь, каково мое желание. Я надеюсь, что никогда не навлеку на себя твоего гнева и твоего возмездия, как Актеон, превращенный тобой в оленя. Ты ведь знаешь, о великая богиня: все, чего я хочу, – это навсегда остаться девственницей. Я не хочу быть ничьей любовницей, ничьей женой. Ведь я из числа преданных тебе дев, которым мила охота, а не любовь. Я желаю бродить по диким лесам, никогда не выходить замуж, не вынашивать детей. Я еще никогда не хотела лечь с мужчиной. Помоги же мне теперь! Ты ведь богиня охоты, луны и подземного мира – ниспошли мне свою триединую милость! Исцели Паламона и Архиту от их страсти ко мне. Восстанови дружбу и мир, царившие между ними прежде, и отврати от меня их сердца. Вели угаснуть всем языкам пламени их жаркой любви и пылкого желания. Смягчи их тяжкие муки и потуши жгущий их огонь. Или хотя бы пошли им другую любовь – каждому свою. А если ты не удостоишь меня этой милости, если мне на роду написано иное, чем я сама желаю, то тогда попрошу тебя вот о чем. Если мне суждено выйти за Паламона или Архиту – то дай мне в мужья того из них, кто любит меня сильнее. Но пусть уж лучше до этого не дойдет! Внемли, богиня целомудренной чистоты, деве, которая стоит перед тобой на коленях и проливает горькие слезы. Ты ведь сама дева и наша охранительница – так позволь и мне, молю тебя, сохранить девство! Если я останусь невинной, то буду служить тебе всю жизнь».

Вдруг, пока Эмилия еще молилась, яркое пламя на алтаре взметнулось кверху. А потом, к ее изумлению, огонь в одном из очагов внезапно угас – а потом разгорелся вновь. После этого второй очаг потух, и в тот же миг раздался такой треск и рев, словно загорелась целая куча влажного хвороста. С каждой ветки, лежавшей в костре, заструилась кровь – капля за каплей падала она на пол храма. Эмилия смутилась и страшно перепугалась. Что же это? В страхе она закричала будто помешанная. Она не выдержала и разрыдалась. Но в то же мгновенье перед ней явилась сама Диана. Перед ней возник призрак богини с охотничьим луком в руках и заговорил:

«Дочь моя, перестань кручиниться. Боги постановили – и скрепили свое решение вечной клятвой, – что ты должна выйти замуж за одного из этих доблестных рыцарей, которые столько из-за тебя выстрадали. Я не могу тебе пока сказать, за кого именно. Но один из них станет твоим законным супругом. А теперь прощай. Мне пора. Но вот что еще я тебе скажу. Эти огни, пылающие на моем жертвеннике, были моим знамением тебе. Ты сама видела свою судьбу».

Затем призрак Дианы растаял в воздухе, только звякнули стрелы в ее колчане.

Эмилия стояла, пораженная внезапным видением.

«Я не понимаю, что разумела великая богиня, – промолвила она. – Но отдаю себя под твою защиту, о Диана. Поступай со мной, как тебе угодно».

С этими словами Эмилия покинула святилище и возвратилась во дворец. Там я ее и оставлю.

А час спустя, в час планеты Марса, Архита отправился в храм бога, чтобы принести там жертвы. Он исполнил все священные обряды, а затем со страстью и пылом принялся молиться богу сражений:

«О могущественный бог, чьи владения раскинулись в морозных пределах Фракии, ты, в чьих руках исход всех войн, в каких бы странах и королевствах они ни велись! О ты, владыка воинской удачи, прими мою жертву и выслушай мою мольбу. Если моя молодость заслуживает твоего сочувствия, если моей силы достаточно, чтобы я служил тебе верно и преданно, то умоляю тебя: смилуйся над моими страданиями. Ты ведь и сам испытывал те же муки, когда твоей возлюбленной госпожой стала прекрасная, юная и свежая Венера. Ты вволю обладал ею. Но как-то раз хромой Вулкан поймал тебя в свои сети, когда ты возлежал с его женой… Впрочем, к чему об этом вспоминать? Во имя тех мук, которые ты тогда претерпевал, сжалься над моей жгучей болью. Я молод и невежествен, как ты знаешь, но, полагаю, никто в целом мире не ранен любовью так сильно, как я. Эмилия, причина всех моих терзаний, нисколько не печется о том, погибну я или уцелею. Мне известно, что я должен добыть ее в турнире, прежде чем она сама сжалится надо мной; знаю я и то, что мне понадобится твоя помощь и твоя милость, чтобы я мог собраться с силами. Так помоги же мне, владыка, в завтрашней битве. Ради того пламени, что жгло когда-то тебя, и ради того пламени, что сжигает меня сейчас, присуди завтрашнюю победу мне. Пускай мне достанутся все труды – тебе же достанется слава! Я буду почитать твой храм превыше всякого другого места на земле. Я буду упражняться во всех искусствах и отраслях войны, дабы доставить тебе удовольствие. Я вывешу свои знамена и все вооружение моих соратников над этим освященным алтарем. И здесь же я зажгу неугасимый огонь, где буду поклоняться тебе вплоть до своего смертного часа. И вот какой еще обет я приношу тебе: я отстригу свои волосы и бороду, доселе не знавшие ни лезвия, ни бритвы, и принесу их в жертву твоему могуществу. Я пребуду твоим преданным служителем до самой своей кончины. Теперь же, о великий бог, смилуйся над моей печалью. Подари мне победу. Большего я не прошу».

Когда Архита закончил молиться, кольца, висевшие на дверях храма, затряслись; сами врата содрогнулись, словно от некой неземной силы. Архита испугался. Огонь, горевший на жертвеннике, взметнулся ввысь, озарив своим светом весь храм. От земли вознесся сладкий аромат и пропитал собой трепещущий воздух. Архита поднял руку и бросил в пламя еще немного благовоний. Покончив со всеми жертвенными обрядами, он ждал, склонив голову. Тогда статуя Марса шевельнулась, и загремел щит с гербом бога. Раздался странный звук, как будто глухой шепот, и послышалось одно-единственное слово: «Победа!» Архита возрадовался и, воздав дань Марсу, вернулся к себе, с надеждой ожидая предстоящей битвы. Он ликовал, как жаворонок, взмывающий ввысь.

Но вот, в итоге всех этих событий, разворачивавшихся на земле, наверху, в небесах, вспыхнула вражда среди богов. Венера и Марс спорили друг с другом – богиня любви противостояла богу войны. Юпитер силился разрешить их спор, но согласие восстановил не он, а Сатурн. Сатурн, сам бледный и холодный бог, прекрасно знал и слабые места, и былые приключения всех прочих небожителей. Он умел водворять мир и покой в небесных чертогах. В конце концов, и у старости есть свои преимущества. Ведь она – знак мудрости и длительного опыта. Юнец может обогнать старца, но вряд ли перемудрит его. Хотя, пожалуй, и не в обычае Сатурна было утишать вражду и прогонять ужас, но на сей раз он нашел способ примирить обе стороны.

«Венера, внучка моя, – сказал он. – Моя широкая орбита простирается гораздо дальше тех пределов, что досягаемы для людского рода. Я повинен в том, что люди тонут в морской пучине. В моей власти и узник, томящийся в темнице. Я отвечаю за повешение и удушение веревкой. Я – вождь восстаний и мятежей. Я повелеваю громкими стенаниями. Я ведаю тайными отравлениями. Когда я нахожусь в созвездии Льва, то распоряжаюсь возмездием и наказаниями. Я торжествую над поверженными чертогами. Я обрушиваю стены на каменщиков и плотников. Это я убил Самсона, когда он пошатнул столб. Я – владыка лихорадки и дрожи. Я заправляю изменами и тайными заговорами. Я улыбаюсь, видя приход чумы. Слушай же меня. Прекрати лить слезы. Я позабочусь о тебе. Твой рыцарь, Паламон, завоюет свою даму, как ты ему и обещала. Марс, в свой черед, поможет Архите и спасет его от бесчестья. Но вы двое сейчас же должны примириться. Я знаю: у вас разные характеры, потому-то между вами и вспыхнула распря, но сейчас довольно споров! Я – твой дед. И я готов и желаю тебе помочь. Осуши глаза».

Так говорил грозный Сатурн.

Теперь же я оставлю богов на небесах, а сам вернусь к земным событиям. Настало время для турнира. Я битву и мужей теперь пою.