355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Питер Акройд » Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера » Текст книги (страница 4)
Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 01:51

Текст книги "Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера"


Автор книги: Питер Акройд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Рассказ Рыцаря
Здесь начинается рассказ Рыцаря
Часть первая

– Во время оно, как говорится в старинных сказках, жил-был герцог, и звали его Тесей. Он был царем и правителем знаменитых Афин и еще при жизни прославился как непобедимый завоеватель. Не было под солнцем никого блистательнее его. Он уже покорил множество богатых царств. Благодаря своему полководческому мастерству и силе оружия, он завоевал страну амазонок, ранее называвшуюся Скифией, и сыграл свадьбу с их царицей Ипполитой. С великим торжеством и гордостью привез он на родину свою добычу – невесту. Привез и ее младшую сестру – Эмилию, которая станет героиней этого рассказа. Итак, на время я оставлю Тесея на его победном параде. Вы сами можете все это представить. Войска маршируют стройными рядами. ПОМПА. МУЗЫКА. КРИКИ «УРА!». Повозки везут трофеи. Да, славное зрелище, что и говорить!

Конечно, будь у меня больше времени, я бы с удовольствием поведал вам подробнее о той победе, которую Тесей одержал над амазонками. Рыцари ведь любят поговорить о войне. Что за сражение это было! Как бы мне хотелось рассказать вам об ожесточенной битве между афинянами и амазонками! О том, как Тесей брал штурмом – и в прямом, и в переносном смысле – вспыльчивую красавицу Ипполиту. Я с удовольствием описал бы вам их славный свадебный пир, а потом, во всех подробностях, – и ужасы той бури, которая грозила потопить корабли афинян, возвращавшихся на родину. Но куда там – на все это не хватит отведенного мне времени. Видит Бог, передо мной расстилается обширное поле, ждущее пахаря, а волы, запряженные в мой плуг, – увы, не самые могучие животные. Да и сам рассказ впереди достаточно длинный. Я не стану зря задерживать своих милых спутников. Ведь каждому предстоит в свой черед поведать собственную историю. А потом мы узнаем, кто заслужил ужин. Так на чем я остановился?

Ах да. Герцог Тесей! Ну, так вот. Когда во всем блеске славы он уже приближался к Афинам со своей невестой, то заметил, что у главной дороги стоят на коленях, в два ряда, какие-то женщины, все в черном. Они пронзительно кричали, рыдали и били себя в грудь. Никто, наверное, никогда не слыхал таких жалобных стенаний. Они не прекратили стенать, пока им не удалось схватить за поводья герцогского коня. Конечно, Тесей очень рассердился.

«Кто вы такие, – спросил он, – что омрачаете своими слезами и воплями мое победное возвращение?

Уж не завидуете ли вы моему почету, раз орете тут как ошпаренные кошки? Или, может быть, вас кто-нибудь обидел? Кто причинил вам зло? Я постараюсь вам помочь, если это в моих силах. И почему, скажите мне, вы все вырядились в черное? Отвечайте!»

Тут самая старшая из дам упала в обморок. Она была такая бледная, что даже Тесей ее пожалел. Впрочем, вскоре она пришла в себя, изящно поднялась и ответила ему:

«Мой добрый господин, которому улыбнулась Госпожа Фортуна! Мы вовсе не завидуем твоему успеху и не рыдаем о твоих победах. Как мог ты такое подумать! Но мы молим тебя о милости и о помощи. Устыдись нашего горя и нашего несчастья! Пролей хоть слезинку из сострадания к нам, бедным женщинам. Выкажи нам доброту. Быть может, мы заслужили право на твое внимание. Нет среди нас ни одной, что не была бы прежде герцогиней или царицей. А теперь мы влачим жалкое существование, нас совсем источило горе. Госпожа Фортуна обошла нас стороной. Так уж повернулось ее колесо. Нет в мире такой радости, которая не могла бы обратиться в печаль. Вот потому-то мы поджидаем тебя здесь, в храме богини жалости, уже две недели. Пожалуйста, помоги нам, благородный герцог. Дай нам силы».

«Да кто же вы, мадам?»

«Сейчас я всего лишь несчастная женщина, а когда-то была женой царя Капанея. Он был одним из тех семерых, кто осаждал Фивы. Но там, у городских ворот, он упал, сраженный намертво молнией Зевса. Это был самый злосчастный день моей жизни. Быть может, ты слыхал и мое имя – Эвадна. Все эти женщины, которые рыдают здесь рядом со мной, тоже потеряли мужей при осаде Фив. А старик Креонт – нынешний царь Фив – пышет злобой и гневом. Да нет, какой он царь! Он – просто тиран Фив. Этот злобный сердцем тиран, этот узурпатор осквернил тела наших погибших мужей. Он велел сорвать с них доспехи и свалить в кучу. Он не позволяет ни сжечь, ни похоронить трупы. Они уже стали добычей псов и падальщиков».

Тут женщина снова испустила вопль и ударила себя в грудь.

«Пожалей же нас, – воскликнула тут другая. – Мы, несчастные женщины, молим тебя о помощи. Да тронет наша печаль и твое сердце!»

Благородный властитель Тесей спешился. Его сердце и впрямь дрогнуло при виде такого горестного отчаяния. Как! Чтобы женщины столь высокого звания оказались низвергнуты в такую бездну страдания и унижения! Нет, сердце его не могло вынести такого зрелища. Ведь оставлять мертвых без погребения – настоящее кощунство! Да, в те стародавние времена чрезвычайно чтили воинские обычаи. Тесей обнял дам, всех по очереди, и как мог попытался утешить их. А потом принес клятву как добрый и истинный рыцарь…

– В точности как вы, – вставил тут Трактирщик.

Рыцарь пропустил мимо ушей это замечание.

Тесей поклялся так жестоко отомстить Креонту, чтобы весь народ Греции единодушно признал: да, тиран понес заслуженную кару, и его постигла быстрая гибель от рук афинского правителя. Такую клятву он принес. И в тот же миг, без малейшего промедления, он вскочил на своего скакуна, развернул знамя и повел войско на город Фивы. Он дал обет не возвращаться в Афины, пока не разгромит Креонта, и медлить не стал. Он лишь распорядился отправить в Афины, во дворец, свою новобрачную, Ипполиту, и ее младшую сестру, красавицу Эмилию. Между тем свою первую брачную ночь он провел не на супружеском ложе, а в седле, в пути. Что тут еще сказать!

Его войско блистало оружием в полях под Фивами. На Тесеевом огромном белом стяге был красными нитями вышит Марс – бог войны и владыка сражений – с высоко поднятыми копьем и щитом. А рядом развевался флажок Тесея, хитроумно затканный золотом, с изображением головы Минотавра, убитого им в критском лабиринте. Смерть всем чудовищам! Так скакал герцог, так странствовал завоеватель, окруженный цветом рыцарства. Во всем величии явился он к вратам Фив и спешился там; а затем выстроил отряды своих воинов в поле, где намеревался сражаться.

Я не стану смущать дам подробным отчетом о битве. Буду краток. В сражении Тесей убил Креонта по всем рыцарским правилам честного боя, а войско его обратил в бегство. Затем он взял штурмом город и сровнял с землей его стены: ни единой балки, ни единого стропила не осталось на месте. Это была справедливая кара. Он вернул дамам трупы убитых мужей, хотя от них уже мало что осталось: одни кости. Что ж, теперь хотя бы погребальные обряды можно было совершить с подобающими почестями. Было бы слишком мучительно описывать, как рыдали, вопили и стенали несчастные дамы, когда останки их мужей сжигали на погребальных кострах. Довольно будет сказать, что Тесей, доблестный завоеватель, оказал всем этим женам великий почет и должное уважение, а те потом отправились по домам, кто куда.

Тесей, убив Креонта и захватив Фивы, остался со своим войском на бранном поле. Ведь работа была еще не закончена: требовалось навести порядок во вновь завоеванном царстве. Да и убитых еще предстояло ограбить. На земле громоздились трупы убитых фиванцев, и афиняне принялись дотошно срывать с них доспехи и одежду. Грабители усердно выполняли эту работу, тщательно обыскивая всех павших в битве, чтобы не пропустить чего-нибудь ценного. И вот тут-то происходит новый поворот в моей повести. Среди груды убитых афиняне обнаружили двух юных рыцарей, лежавших рядышком, словно и в сражении они доблестно бились вместе, бок о бок. У них были одинаковые геральдические эмблемы и богато изукрашенные доспехи. Оба, тяжело раненные, были ни живы ни мертвы. Одного рыцаря звали Архитой, другого – Паламоном. Вы наверняка о них слыхали.

Афинские герольды изучили гербы на их щитах и объявили, что эти двое юношей – кузены, члены королевской фамилии и настоящие фиванские аристократы. Поэтому солдаты осторожно извлекли их из кучи мертвых тел и бережно перенесли в шатер Тесея. И тогда благородный герцог возвестил, что этих юношей следует заключить в афинскую темницу, где они проведут остаток жизни, не имея ни малейшей надежды на освобождение. За них не станут требовать никакого выкупа. И вот, покончив со своими славными трудами, Тесей увел войско с места сражения и поскакал домой, в Афины, с лавровым венком победы на голове. Там он и живет до сих пор, в почете и в довольстве. Счастью его нет конца. Что тут еще добавить? Однако давайте обратим взор к темничной башне. Там, в душевных терзаниях и в горе, прозябают Паламон и Архита. Там суждено им провести в страданиях остаток дней. Какой бы великий выкуп за них ни предложили, им никогда не видать воли.

Итак, все в мире шло своим чередом, день проходил за днем и год пролетал за годом, пока в одно прекрасное майское утро все вдруг не переменилось. В то весеннее утро Эмилия поднялась с постели – Эмилия, сестра королевы, та, что была прекраснее лилии на зеленом стебле, свежее первых майских цветов, милее розы, чей цвет не может сравниться с ее румянцем, – так вот, говорю я, Эмилия поднялась до зари и приготовилась встречать день прежде, чем взошло солнце. Месяц май не терпит ночного лентяйства. Он тормошит каждое благородное сердце и пробуждает душу словами: «Вставай же! Ступай, отдай дань весне». И потому Эмилия вышла почтить май – пору весны и возрождения. Она надела желто-зеленое платье. Ее светлые волосы, ниспадавшие до талии, были заплетены в косы и уложены вдоль спины. При восходе солнца она прогуливалась по саду, разбитому возле замка, и собирала красные, белые и пестрые цветы, чтобы сплести себе замысловатый венок на голову. Срывая сирень и фиалки, она пела ангельским голосом. Однако за этим садом, обнесенным стеной, находилась та самая темная башня, где томились в заточении Паламон и Архита. Это была главная башня замка, и стены ее были толще и крепче, чем у любой другой тюрьмы, сколько их ни есть на свете. Так рай и ад – пение Эмилии и томление двух рыцарей – вдруг оказались совсем рядом друг с другом.

Солнце уже вовсю светило, воздух был кристально чист, когда Паламон поднялся со своего соломенного тюфяка. С позволения тюремщика, этот печальный рыцарь занимал верхнюю каморку башни, откуда открывался вид на Афины. Виден ему был и сад, расстилавшийся внизу, где в зеленом одеянии весны продолжала прогуливаться блистательная Эмилия. Но Паламон еще не видел ее. Он расхаживал взад и вперед, меряя шагами жалкую, тесную каморку, и оплакивал свою участь. «Увы мне! – шептал он сам себе. – О, лучше бы мне никогда не рождаться!»

Но вот он случайно взглянул в сад сквозь толстые железные прутья решетки на оконце. Его взгляд упал на Эмилию, которая гуляла внизу. В тот же миг он побледнел и воскликнул: «Ах!», словно в сердце ему вонзилась колючка. Его возглас пробудил Архиту – тот очнулся от сна и спросил Паламона, что его так расстроило.

«Кузен, – так обратился он к нему, – ты стал бледен, как мертвец. Чем ты встревожен? Ты выглядишь больным. Отчего ты внезапно так вскрикнул? Кто тебя обидел? Ради бога, не кляни так сурово судьбу за наше заточение. Мы должны вооружиться терпением. Таков рок. У нас нет выбора. Мы подпали под гибельное влияние Сатурна, мы повинуемся вращению сфер и не в силах избегнуть предначертанной нам участи. Как говорит пословица? „Кто по горло в воде, тому только плыть остается“. Так уж судили небеса в тот день, когда мы родились на свет. Мы должны стойко нести свое бремя».

Паламон, качая головой, отвечал брату:

«Кузен, ты неверно истолковал знаки моей скорби. Я вскричал вовсе не оттого, что опечален нашим заточением. Новая пытка проникла мне в сердце, войдя через глаза, и теперь она наверняка убьет меня. Я опечалился из-за нее. Из-за той, что с цветами. Там, внизу. – Он снова приблизился к оконцу и взглянул на Эмилию. – Красота дамы, которую я вижу, той, что прогуливается по саду замка, и стала причиной моей великой боли и моих стенаний. Я даже не могу сказать, кто она – смертная женщина или богиня. Могу лишь догадываться, что это сама Венера, сошедшая на землю».

Тут он упал на колени и принялся молиться вслух:

«О Венера, великая богиня, если такова твоя воля – явиться в этом саду передо мною, злосчастным созданием, то умоляю тебя: вызволи нас из этой мрачной темницы. А если уж такова моя судьба – томиться в заточении по изволению богов, то обрати свой благосклонный взор хотя бы на моих родных, унижаемых тираном».

А пока он молился, Архита подошел к оконцу и тоже увидел Эмилию, гулявшую по саду. Ее красота поразила и его, но если Паламона можно было назвать раненым, то Архита чуть не погиб на месте.

«Эта совершенная красота, вид этого чуда в саду внезапно убил меня. Если я не добьюсь ее жалости и милости, если мне не будет позволено хотя бы видеть ее, то можно считать меня мертвецом. Больше мне нечего добавить».

Услышав его жалобы, Паламон разгневался:

«Ты говоришь это серьезно? Или шутишь?»

«Я серьезен как никогда. Да поможет мне Бог, у меня нет причин для потехи».

«Но разве ты не знаешь, ведь это бесчестно – совершать коварство и предательство по отношению к своему кузену! – Говоря это Архите, Паламон нахмурился. – Мы ведь оба принесли нерушимую клятву, что никогда не перейдем друг другу дорогу в любви, что каждый из нас будет стремиться к общему для нас благу. Мы оба поклялись, что скорее погибнем под пытками, чем станем врагами или будем мешать друг другу. Что будем преданы друг другу до тех пор, пока смерть нас не разлучит. Я клялся в этом. Думаю, и ты тоже. Вряд ли ты станешь отпираться. А теперь – что же это такое происходит? Тебе ведь известно о моей любви к той даме в саду – но тебе вдруг тоже вздумалось стать ее воздыхателем. Нет уж! Я буду любить ее и служить ей до самого дня моей смерти. Не ты, Архита, нет – я! Клянусь в этом! Я первый ее полюбил. Я доверил тебе свою тайну, я поделился с тобой своей печалью. И ты, мой названый брат, связан со мной клятвой, ты должен во всем помогать мне. Иначе ты прослывешь лживым, клятвопреступным рыцарем!»

Архита, возгордившись, заносчиво отвечал ему:

«Это ты прослывешь вероломным рыцарем, Паламон. Я первым ее полюбил».

«Да что это ты такое говоришь?»

«Ты только на себя посмотри! Ты ведь до сих пор не в силах понять, кто она – богиня или смертная! Ты тронут любовью к богине, а меня сжигает страсть к смертной женщине. Потому-то я и признался в своих чувствах тебе – моему брату и кузену. Предположим даже, что ты полюбил ее первым. Что же скажут нам ученые мужи? Когда любовь сильна, любовь не ведает закона. Сама любовь – суверенная владычица. Земные правила уже не идут здесь в счет. Влюбленные нарушают их каждый день. Мужчина одержим любовью, даже если сам этому не рад. Он не может убежать от любви, даже если это стоит ему жизни. Он может полюбить девицу, вдовицу или замужнюю женщину. Это не важно. Любовь – это закон самой жизни. Как бы то ни было, ни у тебя, ни у меня все равно нет никакой возможности завоевать ее благосклонность. Ведь ты прекрасно знаешь, что мы оба обречены на пожизненное заключение в этой каморке, и даже на выкуп нет никакой надежды. Мы с тобой – как те два пса из Эзоповой басни, что перегрызлись из-за одной кости. Они дрались целый день, и все зря, пока не прилетел коршун и не похитил их добычу. А значит, мы должны вести себя как вельможи при короле. Каждый – сам за себя. Ты не согласен? Повторяю тебе: я буду любить ее вечно. Ты тоже можешь любить ее, если хочешь. Тут нечего больше сказать, нечего и поделать. Мы ведь останемся в этой тюрьме навеки – и будем сносить любую участь, какая нам уготована».

Будь у меня больше времени, я бы подробнее рассказал вам о бесконечных спорах и вражде, вспыхнувших между ними. Но буду краток и не стану отклоняться в сторону. Случилось однажды так, что в Афины прибыл почтенный герцог Пирифой, царь лапифов. Он был близким другом Тесея с детских лет, и вот явился в город навестить давнего приятеля; никого в мире он не любил так крепко, как Тесея, и тот отвечал Пирифою взаимностью. Всякий, кто читал старинные книги, знает об этом. Однажды, когда Тесей умер, Пирифой спустился в ад, чтобы вызволить друга. Что делал Тесей в аду? Эту часть истории я не знаю. Вернемся, с вашего позволения, к моему рассказу: должен вам заметить, что этот Пирифой некогда был любовником Архиты. И вот, выполняя просьбу и искреннее желание друга, Тесей велел выпустить Архиту из темницы безо всякого выкупа. Архите позволялось отправиться куда ему заблагорассудится, но освобождался он при одном условии: по уговору, если Архиту застигнут и поймают на афинской земле, то ему немедленно отрубят голову. Под каким бы предлогом, в какое бы время он сюда ни прокрался – его ждет казнь. Что же делать Архите? Покинуть Афины и вернуться в Фивы – что же еще? Это был самый безопасный путь. Но теперь ему следовало всего опасаться: отныне его голова оказалась в закладе.

На самом же деле он страдал еще пуще прежнего. Он испытывал смертные муки. Он плакал, он стенал, он скулил, он сетовал. Он втайне искал случая покончить с собой.

«Увы мне! – восклицал он. – Зачем я только родился на свет! Отныне моя темница еще мрачнее и безотраднее, чем тюремная камера. Теперь мне приходится сносить все пытки ада, тогда как ранее я пребывал в чистилище. Лучше бы я никогда не знал Пирифоя! Тогда я пребывал бы сейчас в блаженстве, а не в горе. Ибо тогда, пускай в цепях и в заключении, я мог бы наслаждаться созерцанием моей обожаемой возлюбленной. Пусть я никогда не снискал бы ее милостей, но мог бы хоть изредка видеть ее. Ах, Паламон, милый мой кузен, тебе досталась пальмовая ветвь победы! Ты можешь сносить все тяготы заточения. Сносить? Нет, наслаждаться ими! По сравнению со мной ты – в раю. Фортуна повернулась к тебе лицом. Ты будешь созерцать ее, а я сделаюсь слеп. А раз ты наделен благом ее столь близкого присутствия, то, как знать, быть может, ты, достойный и красивый рыцарь, когда-нибудь и достигнешь цели, к коей столь пылко стремишься. Фортуна ведь вечно вращается, как колесо. Но я, живя в бесплодной ссылке, не могу ожидать подобной благодати. Я лишен всякой надежды, я пребываю в толиком отчаянии, что никто на свете не смог бы утешить меня. Никто – ни огненная, ни земная, ни водяная, ни воздушная тварь не уймет моей боли. Итак, мне суждено жить и умереть в несчастье и безнадежности. Я должен навеки распрощаться с радостью и счастьем».

Он разразился слезами, а потом снова принялся сетовать:

«Отчего многие люди жалуются на Провидение и на решения Господа Бога, если та судьба, что их постигает, гораздо лучше той, какую они едва ли способны вообразить? Одни алчут богатства, но достигают его ценой собственного здоровья или даже самой жизни. Другие мечтают вырваться из тюрьмы на волю (как некогда мечтал и я), а, выйдя, погибают от рук собственной родни. В надежде, в тщеславии кроется бесконечная угроза. Мы не знаем, каков будет ответ на наши молитвы. Мы походим на пьяницу, который, шатаясь, бредет по улицам: он знает, что где-то у него есть дом, но никак не может вспомнить название улицы. Он долго плутает, и все напрасно. Так и мы блуждаем в этом грешном мире. Мы ищем свое счастье в каждом переулке и закоулке, но очень часто сбиваемся с пути. Все с этим согласятся. И кому, как не мне, знать, сколь это верно! Ведь еще недавно я верил, что освобождение из тюрьмы станет для меня высшим благом. О, как я ошибался! Теперь же я лишен малейшей надежды на счастье. Раз я больше не смогу лицезреть тебя, Эмилия, то я все равно что мертвец. Можно ли добавить жара огню, или радости – раю, или боли – аду? Мне больше нечего сказать». – Он умолк, сел и опустил голову.

Но вернемся в тюремную камеру, где по-прежнему томился Паламон. После внезапного ухода Архиты он принялся рыдать, охваченный тоской и отчаянием. Темная башня оглашалась его скорбными воплями. Цепи, сковавшие его ноги и орошенные горько-солеными слезами, сделались мокрыми и блестящими.

«Увы, Архита! – восклицал он. – Ты одержал победу в нашем состязании! Ты ведь теперь упиваешься свободой в нашем родном городе. К чему тебе вспоминать обо мне, о моих страданиях? Я знаю – ты ведь доблестен. Я знаю: ты ведь умен. Вполне возможно, ты соберешь нашу родню и пойдешь на Афины войной, а потом благодаря своей отваге, – а может быть, и благодаря договору с Тесеем, – ты получишь руку моей Эмилии. Но я скорее расстанусь с собственной жизнью, чем с нею! Ты же теперь волен бродить где хочешь. Ты избавлен от заключения. И ты – знатный государь. Для меня же все иначе. Я заперт в темнице. Я обречен плакать и вопить до конца своих дней, должен терпеть все горести тюремной жизни. Но нет горести более тяжкой, чем боль неразделенной любви.

А значит, мне предстоит терпеть двойные муки на этой грешной земле».

Так он стенал, лежа на каменном полу своей темницы, и на него напал такой острый, такой внезапный приступ ревности, что сердце у него болезненно сжалось. Ревность окутала его, словно безумие. Он побелел, как молоко, – нет, хуже: побледнел, как кора мертвого ясеня.

И снова принялся громко рыдать.

«О жестокие боги, правящие этим миром, вы, что связываете его вечными решениями, начертанными на пластинах из несокрушимой стали! Что для вас – род человеческий? Разве люди значат для вас больше, чем овцы и бараны, теснящиеся в загонах? Люди ведь тоже обречены на смерть, как и любой полевой скот. Люди тоже живут в неволе, в заключении. Люди страдают от болезней и прочих напастей, даже когда они ни в чем не повинны. Но что за слава для вас – в том, чтобы так немилосердно наказывать род людской? Какая вам польза от вашего предвидения, если оно только терзает невинных и карает праведных? В чем смысл вашей прозорливости? И вот еще что возмущает меня. Люди должны выполнять свой долг и, во имя богов, сдерживать себя, не позволяя себе утолять все свои желания. Они должны придерживаться определенных правил, дабы спасти свои души, – тогда как неразумные овцы попадают прямиком во тьму небытия. Ни одно животное не терпит мук после смерти. А вот мы даже после кончины обречены по-прежнему плакать и рыдать, хотя и так уже наша земная жизнь была полна страданий. Разве это справедливо? Разве это похвально? Наверное, ответ на этот вопрос могли бы дать богословы, но мне все это хорошо известно. Мир полон горя. Я видел, как змея жалила неосторожного путника, а потом уползала прочь. Я видел, как вор грабил свою жертву, а потом уходил – никем не пойманный, невредимый. А я должен прозябать здесь, в темнице. Воистину, боги в их завистливой ярости против моего народа уничтожили почти всю мою родню и сровняли с землей стены Фив! А теперь еще и Венера вознамерилась погубить меня, отравив мою душу ревностью к Архите. Куда же мне деваться?»

Теперь я на время оставлю Паламона в его беде, а вам пока расскажу о том, что происходило с Архитой. Лето миновало, и удлинившиеся ночи лишь продлевали его муки. По правде сказать, я и сам не знаю, кто из них двоих претерпевал горшие мучения – выпущенный на свободу влюбленный или узник. Позвольте же мне подытожить их положение. Вот Паламон: осужден на пожизненное заключение и обречен остаток своих дней провести в цепях и кандалах. Вот Архита: навеки изгнан из Афин под страхом смертной казни, навсегда лишен права лицезреть прекрасную Эмилию. К вам, влюбленные, я обращаю свой вопрос: кому из них тяжелее? Один может изо дня в день видеть изредка свою обворожительную возлюбленную, но никогда не сможет приблизиться к ней. Второй волен, как ветер, может странствовать по свету, но никогда больше не должен видеть Эмилию. Поразмыслите же. Поломайте над этим голову. Мысленно поместите эти две фигуры на шахматную доску. А я тем временем продолжу свой рассказ, чтобы мы узнали, что было дальше.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю