Текст книги "Охотники на лунных птиц"

Автор книги: Пэтси Адам-Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава XIII
Лучше всех запахов запах корабля

Когда я училась в маленькой лесной школе, в нашем учебнике было одно стихотворение, которое мы очень любили, возможно потому, что жили далеко от моря. Теперь я понимаю, что автору неведомо было то, о чем он писал. Стихотворение называлось «Запахи».

В нем поэт описывал свои любимые запахи, но последнее четверостишие приводило нас в экстаз:

 
Камфора, скипидар и чай,
Бальзам рождественского дерева —
Это все души умерших.
По мне запах корабля лучше всего.
 

Когда диких быков острова Пэссидж сняли с борта «Шиэруотера», у нас уже не осталось времени навести после них порядок, так как начинался сезон перелета птиц. Быки пробыли под палубой несколько дней, и ребятам пришлось целый день выгребать навоз лопатами. К сожалению, шлангами там промыть оказалось невозможно, пришлось набросать опилки и уже на них ставить бочки с тушками птиц. Бочки протекали, рассол капал, а одна огромная бочка и вовсе рассыпалась, залив весь пол густой маслянистой жидкостью.

Погода стояла теплая. И несмотря на то что ветер завывал и море бесновалось, солнце припекало нещадно.

Стоя на якоре или спеша укрыться в гавани, мы целыми днями пропадали на судне и понятия не имели, что у нас что-то неладно, пока к нам не подошел «Роберт Джон».

Когда судно приблизилось к нам с подветренной стороны, ребята открыли дверь рубки. Мы сгрудились, всем хотелось поговорить, но, прежде чем обменяться любезностями, они почему-то стали принюхиваться и спросили:

– Откуда так сильно пахнет?

Мы никакого запаха не чувствовали, но тут они запустили моторы и отплыли в сторону.

– Да ведь от вас несет этим, как его… – Они затруднялись подобрать слово. – Черт знает чем.

– Не машинным ли маслом? – забеспокоился Лес.

– Да нет, не таким приятным. Неприятное, отвратительное зловоние. Да неужели вы сами не чувствуете? Вы же окутаны им, как туманом, – говорили они.

Но мы ничего не ощущали, да и думать об этом забыли, пока разыгравшаяся непогода не загнала нас в укрытие. Лес оттягивал паше возвращение в гавань, пока не стало совершенно ясно, что погода не улучшится, поэтому большинство рыбачьих судов добрались туда раньше нас, собрались в кружок. Люди на палубе перекидывались новостями и ругали погоду. Поначалу мы шли с надветренной стороны, а когда стали подходить ближе к ним, они начали оглядываться на нас. Люди на «Фюр Венчэр» принялись выбрасывать содержимое коробок с наживками за борт. Очевидно, они подумали, что кое-что успело протухнуть.

Однако вскоре все поняли, что причина в нас, и поэтому те, кто еще не успели бросить якорь, обходили наше судно с надветренной стороны.

Самым вежливым образом они объяснили нам, что мы им действуем «на нос».

– Вы как в облаке, – кричали нам Билли и Тэд с «Роберта Джона».

Лес решил проверить, в чем дело. Сняли брезент и подняли крышку люка, чтобы спуститься, но оказалось, что в этом не было надобности. Все выяснилось, как только подняли брезент.

– Не трогай его, Пит! – приказал Валлаби.

Брезент положили на место, и запах исчез, мы его не ощущали, зато рыбаки громко роптали.

На корме запаха не ощущалось, да и на баке ребята его не чувствовали. Пит его тоже не почувствовал, даже когда открыли люк! Наступила влажная, душная ночь. На корме нечем было дышать. Труба проходила от двигателя через каюты и так сильно накалилась, что прислонись – и одежда вспыхнет. Да и никому не нужная печь тоже накапливала в себе тепло, и находиться между камбузом и каютами было невыносимо.

Честный Том страдал бессонницей, а в такую душную ночь он и вовсе не мог заснуть. Поэтому Том решил отоспаться на полубаке.

Однако минут через десять он вернулся позеленевшим, его тошнило. Он не мог промолвить ни слова, пока не принял желудочные таблетки.

– Заснешь тут, – выдохнул он. – Стоит раза два глубоко вдохнуть, и можно потерять сознание.

Через люк трюма шел одуряющий запах, а ребята словно ничего не замечали.

Когда Лес обмолвился об этом, один из парней сказал:

– Вот оно что! Я ощущал это запах, но не хотел признаваться. До этого мне не приходилось выходить в море, и я понятия не имел, чем должно пахнуть на корабле.

Впрочем, во время следующего рейса в Лонсестон обоняние нас не подводило. Ребята вычистили как следует «хранилище запахов», а я улетела самолетом из Лонсестона в Мельбурн, чтобы успеть на гастроли балетной труппы мадам Рамберт и посмотреть Салли Гилмор в партии жены морехода.

Я вылетела первым рейсом. Мне так хотелось поскорее купить себе новое белое с нежно-розовыми бутонами шелковое платье. Я мечтала о таком. К тому же плечи у него должны были быть открытыми, а длина до колец. Нижние юбки у него были розовая, кремовая, нежно-зеленая и белая. В то время, это было очень модно. Много месяцев я носила брюки и темные свитеры. И теперь мне особенно захотелось быть женственной. В какой-то мере мне это удалось, так по крайней мере я думала до тех пор, пока не увидела свою фотографию в разделе новостей, на которой из-под короткого платья виднелись мои израненные и заклеенные пластырем ноги.

Несмотря ни на что, балет мне понравился. А как мне обрадовалась мама, когда встречала меня в аэропорту.

– Не знаю, чем ты там занималась, но ты просто пышешь здоровьем. Наверное, сказался твой отдых на море, – воскликнула она.

Я не стала возражать и объяснять, что такое морское путешествие. Да и как описать, что такое «Шиэру-отер». Всего каких-то несколько месяцев назад я понятия не имела о той необычной жизни, которой жила теперь. Тогда я была поглощена повседневными заботами театра, художественного совета, деятельностью Международного Красного Креста. Теперь мне стало ясно, что от меня ждут те, кто, как и я раньше, многого не понимали.

Инстинктивно чувствуешь, что о постоянной опасности, лишениях и суровых испытаниях, выпавших на вашу долю, о страшных штормах, на которые моряки молча приучали вас не обращать внимания, о грязи, пропитавшей вашу одежду и прилипшей к телу, о людях, которые старались не говорить о своих предках, чтобы после смерти возродиться уже белыми людьми на островах Бассова пролива, о тяжелом рабском труде, способном излечить и ум, и сердце, и душу, и все, что поддается боли, рассказывать не стоит. Всего этого не объяснишь.

Когда я вернулась на корабль, Алек сказал мне:

– У моряков такая репутация. Они получили ее у девиц на берегу, и все из-за того, что не умеют болтать. Если не умеешь разговаривать, нужно действовать, ты понимаешь, что я имею в виду – сказал Алек.

В течение довольно длительного времени многое на берегу вызывало во мне раздражение: люди, места, которые я посещала, и даже само время. Когда-то я любила музыкальные вечера. Теперь же их напыщенная атмосфера, условность при передаче предметов друг другу, маленькие пальцы, держащие бокалы с вином, вызывали во мне неприязнь. Я чувствовала себя в юбке удивительно неловко, приходилось поминутно контролировать себя, так ли поставила ноги, не приняла ли свою излюбленную позу, не закинула ли правую ступню на левое колено. К счастью, у меня было не так уж много времени, чтобы, выражаясь словами Пита, «болтаться без толку».

Как-то раз, когда мы ждали в Лонсестоне прилива, мы с Питом и Алеком отправились в кино на дневной сеанс.

Демонстрировался фильм «Мыши и люди». Пит то и дело вскакивал, пришлось его одернуть. Ребята досидели до середины картины, но, прежде чем уйти, притащили мне и себе по пять брикетов мороженого. Не представляю, что побудило их к этому, но представляю, как ругала нас уборщица, которой пришлось выгребать мусор из-под кресел.

Когда я пересказала содержание фильма Лесу, он заметил, что, должно быть, ребята подражали недоумку Ленни, герою фильма. За эти слова ребята обещали вышвырнуть его за борт, потому что, как они объяснили, «Ленни несладко приходилось в жизни».

В каждом порту имелась пивная для моряков. В Лонсестоне была гостиница «Морская», которая для хозяина «Шиэруотера» служила и конторой, и клубом, и кафе. Когда судно стояло на причале в Лонсестоне и кому-нибудь хотелось узнать время отплытия, надо было лишь заглянуть в «Морскую». Лес обычно пил немного и никогда перед выходом в море. Ему нужно было общество. Там, в «Морской», он подписывал документы, заполнял декларацию судового груза, которой потом закрывали форточку, чтобы не дуло, отрывали от нее кусочки, чтобы прикурить, и использовали для других целей. Однажды ее и вовсе унесло за борт.

Все моряки с небольших торговых судов, как только причаливали, сразу же отправлялись в «Морскую». Я ни с кем из них не была знакома, а они меня узнавали, и если я собиралась туда пойти, то старалась выглядеть наилучшим образом. Моему самолюбию льстили их замечания, которые, вероятно, надо было рассматривать как выражение восхищения.

В противоположность сложившемуся мнению об их амурных приключениях моряки отменно разбирались в женской красоте и прочих прелестях. Порой, когда женщины хмурились в ответ на присвист или возмущались, заслышав: «Милая, ты меня покорила!», я думала, как жаль, что они не знают, что такое выражение чувств дороже всяких комплиментов, потому что непосредственность неподкупна. Многие женщины поежились бы, до-ведись им расслышать замечания, когда они гордо и высокомерно шествуют мимо моряков.

Как-то Пит пригласил меня в «Морскую» перед отплытием. Мне было слышно, как он о чем-то долго спорил с барменом. Неожиданно передо мной появился громадный бокал с мятным ликером. Я чуть не вскрикнула от удивления.

– Помнится, ты как-то сказала, что тебе нравится этот напиток, – сказал Пит. – А Дадли пытался всучить мне крохотную рюмку. Наверное, думает, что у меня монет не хватит! Тогда я кинул ему пятерку, схватил этот бокал и сказал: «Наливай полнее, Дад».

Однажды вечером, перед выходом в море, Лес Джексон вернулся из «Морской» и сказал, что Дадли недосчитался двухшиллинговых монет.

– А у меня их навалом, – сказал он.

У Леса действительно их было много. Он раздавал их на чай направо и налево. Монеты позеленели и пахли плесенью. Лес собрал их, подобрал с пола носок, ссыпал туда монеты, перекинул его через плечо и, как Санта Клаус, отправился в бар.

Когда мы прибывали в порт, там бывало шумно и весело. Однажды субботним днем мы подходили к своему причалу. В это время у гребцов на парных лодках шла тренировка. Указывая на них, наши ребята буквально падали от смеха:

– Вот устроили потеху, за ними не угонишься!

Однажды поздно вечером мы поднимались по реке Тамар. Капитан, свесившись с рангоута, давал указания рулевому, потому что река была плохо освещена, и вдобавок на ней имелось много извилистых поворотов.

– Правого борта, Пит, правей немного! Где твоя правая рука, Пит, понимаешь? Правая рука, Пит! Вот в эту сторону! – И в этот миг большой деревянный бакен прошел так близко, что я даже потрогала его рукой.

– Ну и ну, чуть не врезались!

– Чуть, – сказал Лес. – Я ведь говорил Питу, что нужно взять правее.

Мы причалили к пустынной пристани Лонсестона.

– Где же люди?

– А ты как думаешь? День-то не рабочий, воскресенье.

Да откуда нам было помнить об этом!

Как только разнеслась весть о нашем приближении и о том, что мы привезли большое количество «овечьих птиц», к пристани стали стекаться такси, автобусы, грузовики, мотоциклы, велосипеды и пешеходы. Местная радиостанция бесплатно делала нам рекламу, объявляя, что «Шиэруотер» входит в порт. Это означало, что мы начнем торговлю, как только причалим. Я напишу этикетки: «свежая – 3 шиллинга, соленая – 2». Пит устроит на пристани нечто вроде прилавка, а к обеду все пятьсот свежих и пятьсот соленых тушек будут раскуплены, хотя каждый раз при виде полицейского Питу придется прятаться, так как у нас нет разрешения на торговлю на улице.

Ночью ребята иногда карабкались на борт корабля-конкурента и рисовали грузовую ватерлинию не там, где ей положено быть, в отместку за то, что этот корабль, с их точки зрения, несправедливо имел более высокую грузовую отметку.

Пит, бывало, отправлялся разглядывать торговое суденышко меньше нашего, а потом, запыхавшись, возвращался с новостью:

– У них на койках есть простыни! Самые настоящие простыни! Ребята из команды клянутся, что их меняют каждую неделю. Наверное, они шутят.

Глава XIV
Море влечет всегда

Я сразу поняла, что «Шиэруотер» не «Куин Мэри». Вряд ли найдется еще другое более неудобное судно, чем «Шиэруотер». По правде говоря, меня не раз спрашивали, как вообще умудряются набрать команду на наше судно при тех тяжелых условиях, которые на нем существуют.

Ответ прост. Дело в том, что на судне всегда происходило что-нибудь интересное, здесь никогда не смолкал смех и оно было самым удачливым из всех. Когда судам приходилось укрываться в плохую погоду в гавани, люди приходили в уныние и проявляли свой дурной характер. Ни один просоленный морем моряк не желал стоять на якоре.

Однако на «Шиэруотере» из этого положения извлекали максимум удовольствия. То же происходило и во время захода в порты. Как-то нам пришлось простоять несколько дней на якоре на острове Бейбел. Мы не могли выйти в море – слишком штормило, так же как и вернуться домой – мешал сильный ветер, поэтому наше судно вместе с семью рыболовными судами было вынуж-депо укрываться в бухте острова Флиндерс под названием Селлер (Погребок).

По вечерам на судах загорались огоньки. Со стороны суда напоминали маленький город. Мы выходили па палубу и спорили, кому принадлежит тот или другой огонек: «Черной ведьме», «Роберту Джону», «Звезде Эдема» или «Газели», которую мы прозвали «Обжорой». Со временем мы стали отличать один корабль от другого: ночью – по расположению огней и по другим признакам, а днем издалека – по высоте мачт, расположению рубки. Если корабль был вообще едва виден, то, как выражались мои бабушки, «по наитию».

В те дни, когда нельзя было пойти на гнездовье, мы, чтобы убить время, отправлялись на судно «Фэр Венчэр», хозяева которого ставили ловушки на креветок. Это было весьма драматическое мероприятие. Шкипер «Фэр Венчэра» Рей Фрэнд сидел у штурвала, одним глазом наблюдая за рулем, а другим – за эхолотом. Линия, вычерчиваемая на бумаге, отражала контуры морского дна. Опытным глазом рыбак легко отличал скалистое дно от песчаного. Во всех этих премудростях я ничего не понимала, но душа моя уходила в пятки, стоило линии на карте резко взмыть вверх, указывая на подводный горный кряж в форме вулкана. Мне казалось, что она никогда не остановится в своем движении вверх, пока ее проткнет наше судно своей вершиной.

Я поднимала глаза на Рея, чтобы убедиться, что он следит за эхолотом. В самый последний момент, ровно за секунду до того, как на диаграмме должна была появиться вершина и тотчас начинался спуск, Рей бросал взгляд на эхолот и кричал:

– Запускай!

Ребята на палубе «выстреливали корзину», то есть резко бросали ее за борт, чтобы она попадала на выступ скалистого кряжа.

Все утро они кидали вокруг корзины с приманкой – куоочки мяса акулы, ската, осьминога. В каждый кусочек они вставляли деревянную шпильку, которую накрепко прикрепляли к внутренним стенкам бамбуковых корзин. Корзинки висели на длинном шнуре с краевыми пластмассовыми и желтыми стеклянными шариками, для того чтобы их можно было легко найти. На каждом участке с корзинами Рей приказывал оставлять вымпел. Яркие вымпелы крепились к двухметровому бамбуковому шесту, воткнутому в большой кусок пробки, к которому, в свою очередь, были подвешены корзины. Эти шесты были видны за несколько километров. Когда работа велась на краю континентального шельфа, эти шесты были необходимы для тех, кто хотел отыскать в море свои корзины-ловушки.

Днем мы прошли по проложенному маршруту и вытащили ловушки. Мужчины в желтых дождевиках вытягивали мокрые бамбуковые корзины и высыпали их содержимое на палубу. Больше всего здесь было лангустов, но попадались и яркие рыбы-попугаи, маленькие скаты и, конечно же, осьминоги. Их можно было просто убить, как и всю остальную добычу, но моряки испытывали к осьминогам такое отвращение, что старались выместить на них всю свою неприязнь.

Всех ракообразных измеряют по спинному щиту. Тех, которые отвечают минимально допустимому размеру, бросают в люк, а мелочь выкидывают за борт.

Работа проводилась в то время, когда судно продолжало швырять по волнам. Я держалась обеими руками, но даже так трудно было устоять на палубе, через которую перекатывались волны. А люди должны были работать, и работать быстро, обеими руками, ловко жонглируя тяжелыми корзинами. Они удерживали равновесие, стоя на полусогнутых ногах и слегка наклонившись вперед.

Маленькое суденышко ныряло и скользило по волнам, чего «Шиэруотер», больший по размеру, никогда бы не смог сделать. Нас швыряло из стороны в сторону, мы промокли до нитки и, так же как и на «Шиэруотере», ели на ходу.

Однажды днем Рей Фрэнд получил по радио сообщение для молодого рыбака Питера Пикета. На борту судна, на котором он плавал, радио не было, и нам пришлось помотаться, чтобы отыскать его в море. Когда мы оказались на траверзе его лодки, море так штормило, что подойти к судну мы никак не могли. То его заносило на гребень волны, то наше судно куда-то проваливалось и исчезало из виду. Рей из всех сил кричал, чтобы передать сообщение, но ветер уносил его слова. Тогда он выстроил нас вдоль борта «Фэр Венчэра», и в тот момент, когда мы поравнялись, все разом крикнули:

– Привет, папаша!

Питер Пикет недоверчиво ткнул себя пальцем в грудь, как мальчишка, получающий подарок от Деда Мороза, а потом вдруг закричал:

– Ура!

Он ©первые, стал отцом.

Четыре года спустя Питер ушел в море, попал в шторм и не вернулся. В газетах сообщалось, что у него остались жена и четверо маленьких детей. Его приятель Рей Фрэнд отправился на судне вдоль восточного побережья Австралии. Он останавливался в портах, чтобы собрать пожертвование рыбаков в пользу погибшего. В газете напечатали обращение, и это помогло собрать несколько тысяч фунтов стерлингов. Так что с финансовой стороны семья теперь была обеспечена даже лучше, чем до смерти кормильца. Но разве могут деньги заменить светловолосого юношу, взгляд его голубых глаз! Никогда не забуду, как радостно он реагировал на наше «Привет, папаша!» Как недавно все это было!

Проходит время, и меняются и люди и корабли. Одно лишь море остается неизменным. Оно – в извечном ожидании.

Однажды утром Билл и Тэд с «Роберта Джона», проплывая мимо, сообщили нам сводку погоды, полученную по радио из Мельбурна.

– Радио на судне – великая вещь, – сказал Лес.

Ребята, совершая еще один заход вокруг нашего судна, спросили, как готовить «овечьих птиц». Дело в том, что они поймали несколько штук, о лицензии и речи не могло быть. Потом они сделали еще один круг, и, когда судно было рядом, я попыталась перешагнуть к ним, чтобы помочь им приготовить птиц.

– Я в тапочках, – крикнула я, хватаясь за соломинку. По правде говоря, мне совсем не хотелось переходить к ним и готовить на их маленьком суденышке.

– Раз ты мастерица готовить, мы примем тебя и босую, – отозвались они.

Что правда, то правда. Готовить птиц я научилась. Я, должно быть, наготовила их не меньше тысячи. Их привкус ощущался во всем, что бы я ни ела, даже чай отдавал птицами. Островитяне говорили, что со временем запах этих богатых жиром птиц пропитывает кожу. Теперь я в этом не сомневалась. Я побаивалась, что мое умение готовить «овечьих птиц» приобретет такую известность, что меня будут отсылать на каждое судно, где успели незаконно наловить птиц.

Однако мои опасения не оправдались. Рыбаки с «Роберта Джона» вовсе не жаждали, чтобы я им готовила. Просто им захотелось поговорить с кем-нибудь о музыке.

– Мы слышали, ты любишь музыку. – Это было их единственным объяснением, а может быть, и оправданием.

К тому же ребята с «Шиэруотера» изрядно хвастались тем, что я их вкусно кормлю. Как только мы отошли подальше от маленьких суденышек, где нас не было слышно, они достали свои музыкальные инструменты и с девяти утра до шести часов вечера услаждали рыб и птиц музыкой. Ребята одолжили у кого-то на острове Флиндерс старую скрипку, но оказалось, что никто из них не умел на ней играть. Тут выяснилось, что скрипка была единственным, кроме пианино, инструментом, на котором я играла. Таким образом, мое имя заняло в программе заметное место.

У них были духовые и деревянные инструменты. Кроме того, они отлично спелись. Однажды я уже слышала, как они пели в отеле «Уайтмарк» свою любимую песню о друзьях с перепончатыми лапками. Когда Тэд Райян работал в порту, он играл в оркестре в своем родном городе Куинсклифе и считался одним из лучших музыкантов.

Билл Уитерс играл менее профессионально, но, несмотря на это, имел большой успех. Когда они собирались вместе, то непременно пели. По утрам, скользя по бушующей синеве океана, когда земля казалась неясным грязноватым пятном, они пели, закидывая корзинки. Они исполняли и оркестровую музыку. Я напрочь забыла о том, что мне надо готовить, и, когда подошло время обеда, чувствовала себя очень неловко. Однако вскоре я уже смеялась. Мы сидели в их безукоризненно чистой кухне и наслаждались превосходно приготовленным блюдом. Оказывается, они заранее поставили варить птиц на медленном огне.

Они знали толк в птицах, эти ребята. Через центр стола проходила корабельная мачта во всю длину, увешанная дужками самых разнообразных птиц: дикой утки, лебедя, чирка, кейп-барренских гусей, перепелов, бекасов.

После трапезы оставалось часа четыре до подъема корзин. Время пролетело совершенно незаметно. Все вышли на палубу, и Тэд стал играть на трубе. Палубу «Роберта Джона» опоясывали канаты на высоте всего полутора метров, поэтому безопасности ради я села на пол, а Тэд стоял на раскачивающейся палубе, расставив ноги, и посылал чудесные звуки в напоенный морем воздух. Он играл целый час. Косяк кейп-барренских гусей, гогоча, пролетел над нами. Тэд направил в их сторону сверкающее серебро музыки и как эхо повторил их крик. Словно зачарованные, гуси парами пролетели над судном. Какое-то мгновение они были с нами, а потом улетели.

Музыка продолжалась почти до заката, когда удочки, которые тащились за кормой весь день в ожидании барракуд, вдруг задергались. Билл закрепил рулевое колесо таким образом, чтобы судно повернуло кругом, и схватил обманку. Немного погодя ее взяла и я.

Обманка – это ярко раскрашенный кусочек дерева с прикрепленным к нему большим крючком. Она крепится шпагатом к короткому шесту, который держат в руке. Когда рыбы видят нечто яркое, они начинают безумствовать и хватать приманку.

Почти все время наша тройка вытягивала добычу одновременно. Барракуда – свирепая рыба длиной около метра, плавает она стаями. У этой рыбы зубы неровные и острые как бритва. Когда барракуда хватает обманку, ее вытаскивают из воды, с размаху кидают на палубу и бьют по голове железкой, вырывают крючок изо рта и снова забрасывают удочку.

Еще до того как закончилась ловля, вся палуба была усеяна огромными хищными, переливающимися всеми цветами радуги рыбами. А в отдельном ящике лежали три щуки, пойманные мною. До этого мне не приходилось рыбачить, как, впрочем, и после этого. Тогда, во время короткого бабьего лета, мне довелось почивать на лаврах.

К чаю подали дикую утку и бекаса. Когда мужчины вышли, чтобы приготовить для меня лодку, я взобралась на стол и прикрепила к мачте еще одну птичью дужку. Они тут были самых невероятных форм; некоторые, например лебяжьи, напоминали скорее всего крошечный лошадиный хомут.

Решили, что меня доставят на дальний конец острова, туда, где заброшены корзины, а оттуда я пешком доберусь до Биг-Галча, где меня подберут. В конце апреля рано темнеет. Перешагнув через борт лодки, я очутилась в кромешной тьме. На плече я несла шест с тремя щуками, а в руке – рюкзак с морскими раками.

– Улов, достойный «Шиэруотера», – сказал Тэд, помахав мне на прощание.

Билл, стоя на корме, оттолкнул лодку и начал грести. Я ощущала гордость, что возвращаюсь с хорошим уловом.

Вода казалась черной, небо и остров – тоже черными, но, как только Билл принялся грести, вода вокруг весла стала фосфоресцировать. Вскоре яркие зеленые огоньки осветили весь путь от «Роберта Джона», а также весло и борта лодки.

Послышался голос Билла:

– Наверное, рискованно пробираться вдоль берега. Скалы вокруг довольно круты. Еще тапочки свои промочишь.

Я промокла насквозь. Порядочный Джек, соперник Честного Тома, полный энтузиазма, ожидал меня на скале с факелом. Он старался осветить путь к берегу приближающейся лодке. Как он объяснил потом, он хотел зацепиться за нее. Джек с грохотом бросил свои почти сто двадцать килограммов на борт маленькой лодчонки, и она вместе с двумя пассажирами перевернулась. Билл выронил свой факел, и мы тотчас погрузились во тьму.

Это произошло неожиданно и быстро, рыбаки вытолкнули меня на берег. Я слышала, как ругался Билл, стараясь перевернуть лодку.

– Тащи Пэтси к берегу! – крикнул он Порядочному Джеку, который уже был готов махнуть рукой на рыцарство и податься домой.

– Ладно, – ответил Джек не очень любезно. – Давай руки.

– Я не могу, – упрямо заявила я.

Потом из-за этих моих слов обо мне рассказывали небылицы, будто я не бросила бы рыбу, даже если бы это могло меня погубить. Мне это так понравилось, что я, даже не пыталась объяснить истинное положение дела. На самом деле все было проще: меня так потрясли последние события, что я не могла сообразить, где у меня руки, а где ноги. Ведь я не умела плавать, поэтому не успела испугаться, а просто была ошеломлена.

Билл вцепился в меня, вытащил на поверхность вместе с моими рыбами и всем остальным, а потом подтолкнул к скалам. Я еще не успела отдышаться, как он уже повернул лодку и отправился восвояси.

– Осторожней, Пэтси! – крикнул он. – Бейбел будет тебя преследовать. К нему (всегда возвращаются. Так уж повелось. Так что хватай свою рыбу и мотай отсюда.

В то время самой модной была пластинка «Рыбак Педро», и на прощание Билл крикнул словами песенки:

– Прощай, я тебя покидаю.

Однако нам больше не суждено было встретиться, но тогда никто еще не знал об этом.

Тэд заиграл на палубе. Поначалу мы не могли уловить мелодию, потом, продолжая грести, запел звонким чистым голосом Билл:

 
Прощай, я тебя покидаю,
Не омрачай расставанья,
Помни, расстаются даже лучшие друзья…
 

Стоя на скале, Порядочный Джек отозвался своим могучим голосом, полностью соответствующим его фигуре:

 
Прощайте, прощайте, славные друзья,
Прощайте, да, прощайте,
Не быть мне больше с вами,
Свое сердце на плакучей иве оставляю.
 

Билл отплывал все дальше и дальше. Только было видно, как вода фосфоресцировала под ударами его весел, (И слышался затихавший голос:

Пусть мир будет в мире с тобой-бой-бой…

Труба издала хриплые звуки, оба исполнителя рассмеялись, а мы отправились своей дорогой через гнездовья. Там вокруг норок суетились птицы, прилетевшие кормить птенцов.

Пока мы стояли на якоре, Пит не тратил времени даром и однажды заявил, что его ждет «нечто приятное». В переводе это означало, что он познакомился с хорошенькой девушкой и рассчитывает, что не встретит практически никакого сопротивления с ее стороны, какими бы решительными его действия ни были.

Капитан не возражал против этого, что кто-то отвезет Пита на берег, а затем съездит за ним. Однако лодку на берегу оставлять он не позволил. Двое ребят добровольно согласились отвезти Пита, но, когда пришло время ехать за ним, выяснилось, что они заснули.

Пит что-то кричал с берега. Лес сказал, что, видимо, ему самому придется съездить за парнем, но с места не сдвинулся. Прошел час. Пит продолжал орать, в его голосе уже слышалось волнение. Честный Том сказал:

– Лес валяется на койке в сапогах, а это значит, что, возможно, он еще съездит за Питом. Наверное, Пит продрог, – громко добавил Честный Том.

– Да уж, наверное, промерз до костей. Он еще попрыгает, – рассмеялся Лес.

Немного погодя крики Пита резко прекратились.

– Может, он плывет к нам? – спросила я.

– Да нет, – спокойным голосом заметил Лес. – Пит не умеет плавать.

Откуда-то со скал, недалеко от того места, где мы стояли на якоре, раздался свист.

– Пита обходят, надо его вызволять, – сказал Лес из каюты.

Тех, кто не знал, что Лес получил образование в одной из старейших школ Австралии, его словарь приводит в изумление. (Учитель этой школы рассказывал мне, что Лес был отличным учеником, учителя жаловались только на то, что тот подолгу сидел, уставившись в окно. Только после того как Лес закончил школу, они узнали, что он ставил в школьном парке ловушки и все время следил, не попался ли кто-нибудь в них.)

Поздно вечером снова послышались крики, на сей раз с того места, которое охотники называли Булл Хэд Скраб, или– Бычья Плешь.

– Нашел куда вести девчонку, – сказал Лес.

Прошло немного времени, и парень вернулся к берегу.

– «Шиэруотер» – кричал он. – «Шиэруотер»! Валлаби!

Лес лениво прохаживался по палубе:

– Привет, малыш!

– Я готов! – поспешно выкрикнул юноша.

– Понятно.

– Ну так приезжай, забери меня!

– Когда?

– Сейчас. Поскорее, да скорее же! Мне угрожает опасность!

Изъясниться короче, чтобы немедленно вызвать капитана, было невозможно. Лес зашелся от хохота:

– За ним гонится ее старик!

По воплю на берегу можно было судить, что Пит кинулся в заросли. Немного погодя свист снова раздался с Бычьей Плеши.

– Они разбудят в нем зверя, – сказал Лес и снова ушел в свою каюту. – Он в безопасности, пока может бегать. Никто из местных дальше порога дома ночью не выйдет.

Когда Пит снова появился на берегу, Лес вышел на палубу и перекинулся с ним несколькими словами. Их голоса звонко раздавались в прохладной тишине ночи:

– Как ты там, Пит?

– Что ты предлагаешь?

– Ты о чем, Питер? – словно ни о чем не догадываясь, спросил Лес.

– Ты прекрасно понимаешь о чем. Ну, короче, Валлаби. Приезжай за мной. Я нахожусь… А-а-а-о-о! – Его голос, удаляясь, замер.

– Это ужасно, – сказала я. – Он еще совсем мальчик.

– На берег он сошел не с мыслями мальчика, – сказал Лес.

– Но он натерпелся страха, – причитала я.

– Такой урок всем впрок, – заключил Честный Том.

Однажды вечером Лес устроил нам, как он выразился, «настоящий шикарный ужин». Он никогда не держал на борту спиртного, считал, что несчастные случаи в море и так довольно часты, так что нет надобности создавать их искусственным путем. Так или иначе, но ему никогда не удавалось так спрятать вино, чтобы его не нашли.

– Искать иголку в стоге сена для моряка – детская забава, если на кончике иголки есть хоть капля грога, – оказал мне как-то с гордостью Алек, когда я увидела его с пустой флягой, которая вчера еще была полной. (Мать дала мне ее с собой «на непредвиденный случай», я спрятала ее как следует и никому об этом не говорила.)