Текст книги "Почти невероятные приключения в Артеке"

Автор книги: Петроний Аматуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Петроний Аматуни
ПОЧТИ НЕВЕРОЯТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ В АРТЕКЕ
_{Сказочная повесть}

Всем артековцам, которые есть, и тем, которые будут…

^{ГЛАВА ПЕРВАЯ}
Жизнь, как она есть

1.

Он происходил из знатного рода австралийских попугаев и, как все птицы, был дважды рождённый. Первый раз он появился на свет в виде белого яичка в далёком австралийском городе Сиднее.

– Там была самая безмятежная пора моего предварительного детства, – с удовольствием вспоминал он потом.

Уже тогда, влекомый жаждой впечатлений, он совершил смелое путешествие, пролетев в самолёте тысячи опасных километров, и приземлился в столице Великобритании – Лондоне.

На пути пришлось преодолеть африканские грозы и океанские штормы, ужасная болтанка трепала над Бискайским заливом, но нашему мужественному авиатору это было нипочём: ведь спокойнее всего участвовать в воздушных странствиях в качестве яйца.

– А когда вылупишься, – заметил наш мудрец в беседе с автором этих строк, – то начинается жизнь – как она есть…

После короткого отдыха он перелетел из Лондона в Москву, где пересел на поезд и всего за двадцать часов добрался до нашего весёлого города, раскинувшегося на крутом правобережье Дона в тихом месте, где реку опоясали два новых автомобильных моста и один железнодорожный, построенный ещё в давние времена.

Здесь, решив угомониться, Великий Покоритель Пространства уверенно пробил своим прочным клювом нежную скорлупу и родился вторично в семье человека, разводившего говорящих птиц.

Его нарекли прекрасным именем Тюля-Люля, которое могло означать всё что угодно и вместе с тем – ничего.

Когда Тюля-Люля окреп, добрый хозяин передал его за приличное вознаграждение Папе, а тот уже отдал его бесплатно своему двенадцатилетнему сыну Килограммчику.

Этот молодой человек, находясь тогда в пятом классе средней школы, с трудом, как сквозь дремучие тропические леса, пробирался к основам наук.

Когда у него появлялась «неохота», его подгонял Папа, а в частые минуты неудач Килограммчик находил утешение в ласковых объятиях Мамы, закрывая глаза на то немногое, что осталось позади, и боясь представить себе то, что ожидало его ещё впереди до окончания учебного года, не говоря уже об Аттестате зрелости…

2.

Трудно описать красавца Тюлю-Люлю. Рост у него небольшой – сантиметров двадцать. На крепкой умной головке будто надета золотистая тюбетейка, а на груди – золотистая «манишка» с тёмно-синими пятнышками в виде ожерелья. На короткой шее золотистые и синие тоненькие «волны» и такой же расцветки крылья, небольшой размер которых понуждал к стремительному и «порхающему» полёту. Хвост длинный, из шести-семи синих перьев. Лапки с четырьмя пальцами – тоже синие, но не так, будто от холода, а по-настоящему. У Тюли-Люли даже крючковатый клюв был с синей шишечкой наверху.

Его друга, уже упомянутого мной Килограммчика, на самом деле звали Гошкой. Это розовощёкий толстячок с плутоватыми карими глазами. Шатен, среднего для своих лет роста.

У каждого человека есть какая-нибудь особенность в характере; у Гошки сопротивление. Всему и во всём. Особенно сильно оно вспыхивало, когда Папа давал ему поручение. Любое. Даже ничтожное. Например, вбить гвоздь в деревянную стену. В таких случаях Гошка тратил уйму усилий, чтобы оттянуть время: пересчитывал мух на кухне, гонял соседского сиамского кота Осьминога Кальмаровича, принимал таблетки от головной боли – лишь бы не браться сразу за порученное ему дело.

Вот каким странным и непохожим на других рос этот Гошка…

Ещё он любил поесть и в этом искусстве тоже не имел себе равных. Папа пытался его сдерживать, но это редко удавалось: Мама готовила так вкусно, что бывало, и сам Папа неохотно поднимался из-за стола, тяжело отдуваясь.

Ели же к обеду подавались ещё и блины да миска сметаны, Папа весело говорил:

– Ну, брат, держись… – и, расправив плечи, добавлял: – Не посрамим свою фамилию!

И не посрамляли, разумеется.

К третьему классу фигура Гошки округлилась и стала, как гирька, – отсюда и прозвище Килограммчик.

Папа, как и полагается, был главой семьи с самого её основания. И ещё писал книги для детей младшего и среднего школьного возраста, преимущественно сказки.

Писатели, как правило, надомники: пишут в своём домашнем рабочем кабинете. Папа вставал чуть свет, и Гошка не переставал удивляться: к чему? Ведь раз ты нигде на службе не состоишь и тебе так повезло, что не надо являться, как в школу, к определённому часу, не угнетай свой организм, а создавай ему щадящие условия!

Но Папа фактически мог работать только не более двух-трёх часов в сутки – утром. Потом семья, как следует завтракала, он провожал жену и сына до двери, брился и… отправлялся на: заседание, совещание, симпозиум, собрание, форум, митинг, диспут, встречу с читателями или выступление по телевидению (радио), открытие (или закрытие) выставки – одним словом, отправлялся на Мероприятие и возвращался домой вечером, где (по чётным числам) к этому времени собирались гости и единодушно выбирали улыбающегося Папу тамадой, то есть главным диктором застолья.

Мама была пе-ди-ат-ром (детским врачом). За день она умудрялась принять, осмотреть и вылечить несколько десятков ребятишек, по пути домой наполнить две огромные авоськи, ещё успевала приготовить ужин, а когда не было гостей (по нечётным числам) – выстирать, высушить и выгладить бельё.

Гошка старался не вмешиваться в дела родителей и быть самым незаметным в доме, чтобы ему давали минимум поручений. Тем более, что сейчас у него появилась забота – научить говорить Тюлю-Люлю. Но попугайчик упорно молчал, хотя по его осмысленному взгляду было видно, что он с интересом слушал Гошку, особенно когда тот читал стихи.

И вот сегодня (в нечётный, «разгрузочный», день) Папа вспомнил о сыне и попытался уточнить, сделал ли Гошка уроки. И есть ли у него вообще дневник.

Это оказалось так некстати, что Гошка умоляюще глянул на Маму, и та немедленно пришла на помощь.

– Своим постоянным контролем, ты хочешь отнять у ребёнка детство, – сказала она Папе. – Пусть он хоть изредка отдыхает…

– Изредка? – с сомнением повторил Папа. – Он пришёл из школы четыре часа назад и всё ещё не сбросил с себя усталость. Что их там, прессуют, что ли?

– Довольно того, что мы с тобой не знаем покоя! Сейчас время так ускорилось – не успеем оглянуться, как наш малыш вырастет и сам станет папой…

От этих слов Гошка похолодел.

– Мне бы хотелось подольше оставаться ребёнком… – признался он.

– Странный ты человек! – пожал плечами Папа. – Всё свободное время возишься с попугаем, когда перед тобой открывается удивительный мир неведомого!

– Как же! – усмехнулся Гошка. – Взрослые день и ночь барахтаются в нём: уже ничего не осталось на нашу долю…

– Ты видишь, как терзается ребёнок! – торжествующе сказала Мама. – А ведь ему необходим щадящие режим.

– Ошибаешься, сынок, – продолжал Папа. – Этому миру неведомого конца-края не видно: полностью его изучить не одному поколению невозможно – так коротка человеческая жизнь.

– Вот хорошо! – обрадовался Гошка. – Тогда и браться не надо. Научатся люди жить по пятьсот лет – пусть те поколения и пробуют…

– Устами младенца глаголет истина, – поддержала его Мама.

– Ты хочешь, чтобы наш сын вырос безграмотным чудиком? – поднял брови Папа.

– А чем лучше чудик образованный?! – парировала Мама. – Я хочу, чтобы Гошенька стал нормальным человеком, не обходя детство стороной; тогда ему ничто не грозит!

– Ну что ж, я разрешаю ему дружбу с попугаем, – тоном приказа заявил Папа, – но при условии, что мой сын избавится от двоек и троек. Решено! Хватит дебатов, а то я растеряю то, что придумал сейчас…

– Ты работаешь, даже когда разговариваешь, – едко сказала Мама. – Смотри, чтобы ты сам…

Папа не успел возразить: Гошка уловил, что разговор приобретает разрушительный характер, и вмешался.

– Хватит вам, родители! Лучше объясните мне, необразованному, – искоса глянул он на отца, – почему вы так перегружаете себя и не измените свой образ жизни? Бросьте работать и посвистывайте…

Папа и Мама растерянно переглянулись.

– Это ты? – грозно спросила Мама, поворачиваясь в Папе.

– Что я?! – испуганно моргнул Папа.

– Я спрашиваю: это ты внушил ребёнку своё низкое желание превратить меня в домашнюю работницу?.. А сами будете посвистывать?..

– Послушай, ну как ты могла?..

– Да, разумеется, расхохоталась Мама, и голос её задрожал. – Ты представитель сильного пола. Творец! А я должна бросить работу и обслуживать двух объедающихся мужиков?!

– О чём ты говоришь? Причём тут я?.. Гошка, ты понял что-нибудь?!

Мама заплакала.

– Значит это у него наследственное, – проговорила она сквозь слёзы. – Я знала, что в тебе живёт жестокий деспот, вселившийся теперь и в моего сына… На я этого не допущу, так и знай!

– Да нет, же, Мама, – повысил голос Гошка. – Я имею в виду вас обоих: ведь Папа может всё бросить и чихать в промокашку…

– Ах так! – возмутился Папа. – Ты хочешь, чтоб твой отец стал бездельником? Вёл жизнь завзятого тунеядца? Лишился радости творчества?! Я тебе чихну!..

И Папа кинулся к шифоньеру. Гошка сообразил, чем это может обернуться, и мгновенно исчез из дома.

Тюля-Люля с удивлением наблюдал происходящее и даже поковырял коготком в носу.

Папа, с ремнём в левой руке, присел на диван рядом с Мамой, вытер её платочком слёзы и нежно обнял за плечи правой рукой. Потом Мама поцеловала Папу и ушла в магазин, довольная тем, что день заканчивается так удачно. Папа задумчиво посмотрел ей вслед, облегчённо вздохнул, словно капитан океанского лайнера, миновавший бурю, погладил Тюлю-Люлю по золотистой тюбетейке и тихо произнёс:

– Тяжела ты, доля мужская…

И вдруг Тюля-Люля отчётливо, голосом Папы, произнёс:

– Тяжела ты, доля мужская.

Папа пошатнулся от удивления, а потом обрадовался и спросил:

– Так, значит, ты говорящий попугай?

– Иес, – скромно ответил Тюля-Люля, что по-английски означает «да».

3.

Теперь Тюля-Люля говорил беспрестанно, повторяя почти всё услышанное и лишь изредка вставляя английские слова, знакомые ему ещё по «предварительному детству», – когда он был яичком в Австралии, где этот иностранный язык очень распространён.

Пошли тёплые дни.

Папа купил Тюле-Люле просторную клетку и установил её на балконе, чтобы попугайчик мог дышать свежим воздухом в безопасности.

В первый же вечер, когда вся семья отправилась в кино, а Тюля-Люля на балконе коротал время в одиночестве, ни с того ни с сего возле клетки появился шустрый воробей.

Затворник искоса глянул на это невзрачное существо и придал себе важный, равнодушный вид. – Кто вы, если не секрет? – нарушил затянувшееся молчание незнакомец.

– Я Тюля-Люля, – гордо ответил наш герой, – австралиец, происхожу из знатного рода Пситтакиформес, то есть попугаев… Родился из белого яичка без единого пятнышка и являюсь членом семьи Многолетнева!

– О, ваше сиятельство! – сразу присмирел воробей и для чего-то огляделся. – Так вы родственник писателя!..

– Иес! – ещё более значительным тоном ответил Тюля-Люля и задрал клюв к небу.

– Не завидую вам, ваше сиятельство, – сочувственно чирикнул собеседник.

– Ты… ты что, смыслишь в литературе?!

– Ваш Папа имеет обыкновение читать самому себе вслух, и я порой с удовольствием слушаю… Однако сейчас я имею в виду его сына, этого душегуба и мучителя… Когда он даёт духу пришельцу Осьминогу Кальмаровичу, я не возражаю…

– Пришельцу? Так-так, продолжай.

– Так вот я и говорю: писательский сынок, Килограммчик, видимо, набрался от сиамского пирата жестокости, сделал себе рогатку из вишнёвого дерева и пуляет по нас, то есть по воробьям!..

– Пуляет? Это ружьё или пистолет?

– Ни то ни другое, ваше сиятельство. Это много ужаснее… Я опасаюсь, вы ещё увидите…

– Гм… Как тебя зовут?

– Меня?! – смутился воробей. – Никак… Я ведь никто; я даже вылупился из яичка с крапинками… У меня нет имени.

– Надо бы обзавестись, – посоветовал Тюля-Люля, – это удобно. Для меня, например.

– Слушаюсь, – склонил головку воробей.

4.

Его не было два дня, а на третий он примчался радостный и шумный.

– Ваше сиятельство! – захлёбываясь от восторга, чирикал он. – Я придумал себе кучу имён… Но самое красивое, по-моему, Люля-Кебаб! Каково?

– Я думаю, – наставительно ответил Тюля-Люля, – что тебе из простой семьи негоже называться столь звучно… И потом, люля-кебаб – это еда. Не далее как вчера Мама угощала меня…

– Жаль… А если я назовусь Домино?

– Проще надо, приятель, проще…

– Фиалка?

– Это слишком нежно!

– Карбюратор?

– Тоже красиво, хотя и грубее.

Они перебрали ещё с десяток имён, и вконец огорчённый воробей предпринял последнюю попытку:

– Может быть, Чик-Чирик?..

– Ну что ж, – одобрительно кивнул Тюля-Люля. – Пожалуй. Скромно. Запоминается легко… И ближе к происхождению.

– Я – Чик-Чирик, у меня теперь тоже есть имя! – на весь двор заорал воробей и запел тут же сочинённую им песенку:

 
Я Чик-Чирик, Я Чик-Чирик,
Я ко многому привык
И не боюсь отныне
Сиамского котыню,
Ведь я знаком и дружен с ним —
С его сиятельством самим!
 

И хотя стихи были далеки от совершенства, Тюля-Люля благосклонно отнёсся к доморощенному поэту и даже слегка одобрил:

– Гуд. Вот только насчёт дружбы ты хватил лишку…

– Простите, ваше сиятельство… может быть, я подредактирую песенку?.. Допустим так:

 
Я Чик-Чирик, я Чик-Чирик,
И ко многому привык;
Его сиятельство само
Мне подарило имя, но…
 

– Этот вариант совсем Вери гуд, – сказал Тюля-Люля. – Ведь жизнь полна всяких «но», и преуспевает тот, кто в совершенстве разбирается в них – я слышал это в Лондоне. Ну что ж, хвалю, хвалю… Ол Райт!

5.

Подошло лето.

Килограммчик блестяще перешёл в следующий, шестой, класс. Всего с одной четвёркой – по пению. В школе его приводили в пример, но больше всех торжествовала Мама:

– Вот видишь! – сказала она Папе. – Ты оставил мальчика в покое, и он показал, на что способен.

Папа и Килограммчик переглянулись и перемигнулись. На самом деле всё обстояло иначе. Папа однажды поймал своего сына за шиворот и грозно сказал:

– Двойки или жизнь?! Выбирай…

– А как же с детством? – намекнул Гошка. – Мама будет в отчаянии.

– Если только пикнешь ей, смотри тогда, – твёрдо заверил Папа. – Ты не птица и нечего порхать по жизни. А детству дело не помеха… Ну?

И перед взором струхнувшего Гошки убедительно замаячил великолепный сыромятный ремень, приобретённый Папой по случаю.

– Жизнь… – сдался Килограммчик.

– Но только порядочного человека! – предупредил Папа.

– Согласен.

– Клянись!

– Честное пионерское.

– А теперь давай дневник и начнём…

И, представьте себе, дело пошло на лад!

Вот как было всё в действительности, но они не хотели расстраивать маму и лишать её удовольствия приписать успехи Гошки своей методе.

6.

– Всё, – сказал Гошка Тюле-Люле, – второго числа еду в Артек.

– Это что такое?

– Как тебе объяснить?.. Пионерский лагерь. Лучший в мире! Туда и детей направляют особо отличившихся…

– И ты тоже отличился?

– А то! Сам посуди: плёлся в хвосте и вдруг – вжик! – выскочил в отличники. Такими гордятся больше всего, потому что отличник – он сам по себе отличник и никого не удивляет, а нерадивые, вроде меня, если вырвутся вперёд, то все учителя гордятся: мол, наша работа! Я и дальше так буду: первая четверть на двойках, вторая – на тройках, а потом – вжик! – и отличников догнал… стратегия, брат!

– И тебя примут в Артеке?

– С оркестром!

– Но ведь ты сделал рогатку?!

– А-а, – покраснел Килограммчик. – Это сиамский бродяга натрепался?

– Чик-Чирик рассказал.

– Серенький?

– Да. Ему-то за что досталось?

– Ошибка молодости, – вздохнул Гошка. – Больше не буду! Хочешь, я сломаю рогатку? И – никому ни слова…

– Хочу.

Тюля-Люля перелетел на крышу шифоньера, чтобы лучше видеть, как Гошка разломает своё изделие и выбросит в мусоропровод.

А второго числа следующего месяца Тюля-Люля расстался с Килограммчиком и заскучал.

7.

Тот ужасный день, что так резко изменил жизнь Тюли-Люли, начался в воскресенье после обеда. Мама утром проводила Папу в Симферополь, чтобы потом он автобусом добрался до Артека – проведать Гошку, развесила бельё во дворе, побеседовала с соседкой, и тут началась катавасия…

Небо сразу помрачнело, низкие рваные тучи, вытягиваясь и клубясь, то как бы дёргали друг дружку, то словно гонялись взапуски и ворчали, как львята.

Мама сбежала вниз и стала снимать с верёвки надувшиеся ветром рубашки, наволочки и огромный пузырь – пододеяльник; Тюля-Люля вышел из клетки и намеревался помочь Маме советом, но не успел пошевелить крылышками, как сиамский негодяй кинулся на него, обхватил лапами и зловеще мяукнул сквозь зубы.

Тюля-Люля завопил вне себя от ужаса, но его крик поглотил страшный удар грома. Только Чик-Чирик успел услышать, потому что находился поблизости.

Мгновение – и смелый воробей, подгоняемый порывом ветра, кинулся на Осьминога Кальмаровича и ударил злодея по темечку. Сиамец от неожиданности выпустил попугайчика из лап. Правда, в последнюю секунду он всё же успел ухватить зубами свою жертву за хвост и вырвал несколько перьев. Тюля-Люля свалился с балкона в пыльную бездну; очередной, ещё более мощный порыв упругого ветра подхватил его, оглушённого и ослеплённого молнией, и увлёк в неведомую даль.

Чик-Чирик, несмотря на нелётную погоду, хотел устремиться за своим покровителем, но тут небо прорвалось окончательно, и Тюлю-Люлю словно бы смыло проливным дождём.

Гроза буйствовала не менее часа. Потом небо очистилось, и ласковое солнышко с недоумением глянуло на бурные потоки воды, отражаясь в сотнях луж.

Чик-Чирик произвёл взлёт и принялся за поиски.

– Ваше сиятельство, ваше сиятельство! – звал он, большими зигзагами расширяя трассу своего полёта, но напрасно.

Земля отвечала многоголосым гомоном, вежливо короткими сигналами автомобилей, противным визгом трамвайных колёс на высыхающих рельсах.

К вечеру сил у воробья поубавилось основательно: он пересёк уже почти весь город и очутился в посёлке, что совсем рядом с аэропортом.

– Ваш… ст-во… – едва слышно попискивал он, и, когда уже вовсе утратил надежду, где-то рядом, из беседки в чьем-то саду, послышался радостный и давно ожидаемый голос:

– Я здесь, Чик-Чирик! Это ты барахтаешься в мире неведомого?

Обрадованный воробышек юркнул под крышу беседки и увидел столь изрядно потрёпанного попугайчика, что едва узнал в нем «его сиятельство».

От счастья у Чик-Чирика наступила минутная немота, потом, заикаясь от волнения, он пропищал:

– Ваше… с-тво… Эко вас изобразило…

Вероятно, он хотел сказать «преобразило», но поторопился.

– Ну-ну, малыш, – одобрительно заметил Тюля-Люля, – ты просто молодец, что нашёл меня, безграмотный чудик…

– Ваше… ст-во… – поразился Чик-Чирик, – что вы говорите? И почему, как люди?

– А как же ещё? Я ведь говорю в основном чужими словами и фразами, особенно если волнуюсь…

– Понимаю, ваше сиятельство… Полетели домой. Я запомнил дорогу.

– Ты хочешь лишить ребенка детства? А ему нужен щадящий режим, – голосом Мамы ответил Тюля-Люля.

– Ваше сиятельство, – настаивал Чик-Чирик, – простите, что осмеливаюсь думать в вашем присутствии, но я думаю, что нам надо летёть. К Маме. Домой…

– В таком состоянии? Без рулевых перьев? – с сомнением произнёс Тюля-Люля. – Боюсь, что мне не дотянуть…

– Что делать? Что делать? – огорчился Чик-Чирик. – Я придумал Я думаю, что надо лететь за Мамой и привести ее сюда… Я быстро, ваше сиятельство!

8.

Мама была очень расстроена исчезновением Тюли-Люли. Она обошла все соседние дворы Расспрашивала встречных, звонила по телефону в бюро находок и наконец в отчаянии присела на балконе, чтобы собраться с мыслями.

Вот тут-то и появимся Чик-Чирик…

Мама сразу узнала его, подставила ему теплую ладонь, погладила по головке и грустно сказала:

– Нет теперь нашего друга, Серенький. Боюсь, что он погиб…

– Нет-нет, Мама, он жив! – заверещал воробей на своём птичьем языке. – Поедемте, я покажу вам это место…

Убедившись, что Мама не понимает его, Чик-Чирик несколько раз срывался с ее ладони, устремлялся в сторону автобусной остановки, возвращался и вновь звал ее.

И Мама… догадалась!

Сбежав с лестницы, она посадила воробья в свою раскрытую сумочку, чтобы он мог свободно выглядывать и не пропустить нужную остановку, села в автобус, и они поехали.

Умница Чик-Чирик привел-таки Маму к нужному месту и торжествующё сел рядом с попугайчиком. Тюля-Люля задрожал от радости, замахал крылышками и чуть отвернулся от смущения за свой столь потрёпанный вид. Он ожидал, что Мама кинется сейчас к нему и он прижмется к ее душистой щеке. Но этого не произошло.

– Ты ошибся, Серенький, – произнесла она, в недоумении поворачиваясь к воробью. – Наш Тюля-Люля – красавец! А этот… Увы, это не он, Серенький…

– Да нет же, это он, Мама, увёряю вас, он! – возбуждённо прыгал Чик-Чирик, но Мама не поняла его.

– Спасибо, Серенький, поехали назад, – позвала она.

Но Чик-Чирик дал знать, что остаётся, и Малаа уехала одна.

Тюля-Люля опустил головку: он был обижен до глубины души. Нe узнать своего друга! Ценить близкое существо, так сказать, по одёжке! Это было свыше его сил.

– Ваше сиятельство, – в отчаянии произнёс Чик-Чирик, – но почему вы молчали? Не подтвердили Маме, что вы – это вы? Или уже разучились говорить по-человечески?

– Я? Разучился?! Слушай… – Тюля-Люля громко чихнул точно так, как это делает Гошка, отчего воробей испуганно стал оглядываться, ища мальчика, пока не догадался, что это искусство попугайчика.

– Так позовите её, ваше сиятельство!

– Ни за что! – гордо ответил Тюля-Люля. – Я разрешаю и тебе покинуть меня…

– Как можно, ваше сиятельство?! – возмутился Чик-Чирик. Неужели вы думаете, что я способен на предательство? Я остаюсь с вами.

Вскоре под крышей беседки воцарилась густая темнота, без единой крапинки, и собеседники уснули: Тюля-Люля на основной перекладине, а Чик-Чирик – в почтительном отдалении.

9.

Утро выдалось прекрасное. Свежий воздух пронизывали юные солнечные лучи; ароматы полевых трав смешивались с чудесными запахами цветов; приятный рокот заходящих на посадку самолётов мягко доносился издалека.

Друзья проснулись рано и с удовольствием позавтракали на птичьем дворе. Даже небольшие расстояния Тюля-Люля преодолевал с трудом, а линия его полёта была столь извилистой и несуразной, что Чик-Чирик не удержался от шутки:

– Ваше сиятельство, глядя на вас, я невольно вспоминаю свои первые учебные порхания.

– Хотел бы я видеть, как бы ты порхал после когтей негодяя Осьминога Кальмаровича…

– Нет-нет, ваше сиятельство! – взъерошился воробей. – Я, извините, просто пошутил…

– Ну, ладно, надо изучить местность и выбрать себе постоянное жилье.

– Так вы не хотите возвращаться домой?!

– У меня уже нет дома. У тебя – другое дело.

– Ни за что, ваше сиятельство! Я остаюсь с вами.

– Похвально, малыш. Значит, мы из одной стаи, как говорят у нас в Австралии.

Обследовав квартал, в котором они находились, и не найдя подходящего жилища, они перелетели в соседний, Собственно, обследованием больше занимался Чик-Чирик, поскольку хвостик его был невредим и полёт увереннее.

Он-то и обнаружил «квартиру» в новом пятиэтажном доме, где помещалось почтовое отделение. Тюля-Люля пристроился над открытым окном и с удовольствием вслушивался в названия городов, произносимые посетителями. Люди отправляли заказные письма и телеграммы, бандероли и посылки во все концы страны и за границу. Тюля-Люля, прикрыв глаза, заметил:

– Ты ощу щаешь, малыш, всю необъятность этого мира и прелесть путешествий?

– Ещё бы! – чирикнул воробышек. – Как я завидую вам, столько повидавшему, ваше сиятельство!

– Ты слышишь? БАМ!.. КамАЗ!.. Атоммаш!.. Какие звучные названия! Так и хочется повторять их… Должно быть, это где-то неподалёку от Австралии. Пальмы, могучее солнце, морские пляжи…

– Вы кто такие? – вдруг раздался сверху хрипловатый голос, и они, задрав клювы, увидели на краю крыши Скворца.

Вот-с, их сиятельство – знатный австралиец… а я… как видите… Но мы живем на другом конце города…

– Я так и подумал, что вы не нашенские. Уже все здесь знают, что БАМ, Атоммаш – великие стройки, там чудеса техники.

– Техники? – оживился. Тюля-Люля. – Это хорошо. Я люблю технику.

И тут кто-то там, в помещении почтового отделения, совсем рядом с открытым окном, произнес:

– Будьте добры, примите посылочку в Артек: там внучек мой отдыхает.

– Яблоки посыпаете?

– Да, из своего сада…

Тюля-Люля едва не свалился с кирпичного уступа от волнения.

Артек?! – задыхаясь от восторга, прошептал он. – Ты слышал, малыш? Там Гошка, я хочу к нему! Дошло? Килограммчик, значит, это наследственное! Я всегда знала, что ты деспот… Чихать в промокашку! Где? Где эта посылка?

– Я вижу её, ваше сиятельство! Она на весах… Но это дырявый ящик – не рассыплется он?

– Через любое из его отверстий я проникну внутрь и отправлюсь в путь… Пищи там хватит. Решено: я уезжаю в Артек!

Они нетерпёливо вертелись возле зарешеченного окна, а когда настал обеденный перерыв, Тюля-Люля распрощался с воробышком, не без труда пролез через круглое отверстие в артековскую посылку, и новое его путешествие началось!..