Текст книги "Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х) (СИ)"

Автор книги: Петр Муратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Моя очередь заходить. Поздоровавшись, уселся за пианино – «училки по «фано» выглядели довольно утомленными, среди них Лидия Николаевна. Начал с «Огинского». Слежу краем глаза, стараясь не сбиться: педагоги зашевелились, приосанились, стали озираться на Ландину – она сидела с непроницаемым лицом. Перед «Элизой», переводя дух, оглянулся на присутствующих экзаменаторов, в их глазах читался немой вопрос, адресованный, скорее, Лидии Николаевне: «Второй класс? Что играет мальчик?!»

Отыграл. «Спасибо!» Вышел. Вскоре экзаменаторы стали выходить из класса, каждый из ожидавших результата экзамена учеников ломанулся к своему преподавателю. Я не спешил, ожидая окончания ажиотажа младших школяров. Наконец, Лидия Николаевна, улыбаясь, подошла ко мне.

– Ну что, на твердую пятерку не дотянул, кое-где смазал. Мне больше твой «выпендрёжный» репертуар защищать пришлось – все были весьма недовольны несоблюдением общепринятых правил, я тебя предупреждала.

– И что Вы им сказали?

– А, говорю, покажите духовика, который играет лучше. Ты знаешь, они как-то сразу успокоились. – И, вновь улыбнувшись, добавила. – А вообще ты – молодец!

Так в моем репертуаре появились вещи, которые не стыдно было показать на людях. Даже красовался с ними перед оркестрантами: обычно все по очереди немножко «лабали на фано» в перерыве репетиций.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Однажды ко мне подошел Рафис.

– Слышь, а чё ты у Макухи-то играешь? Давай к нам в духовой! Ты, вроде, пацан нормальный и лабух неплохой.

Вопрос, как говорится, интересный, однако ответ на него представлялся очевидным – отрицательным. Но отказать необходимо было постараться максимально дипломатично и убедительно. Так, чтоб Рафис не обиделся ни за себя, ни за своих пацанов-духовиков, ни, тем более, за Полякова.

– Видишь ли, Рафис, – начал издалека. – Я ж, типа, сразу к Макухе сел, он на меня конкретно ставит – я ж первая флейта.

– Ну и чё? – парировал Рафис. – И у нас будешь первой флейтой, а Андрюха подвинется (Андрей Климов тоже занимался у Акмала Хаялыча).

– Препод у нас симфонист, он, типа, сразу нас настроил на Макуху, помогает, объясняет, если чё. Ты ж знаешь. – продолжил я.

В глазах Рафиса читалось одно: «Не убедил». И тогда я понял, что пора вбросить решающий аргумент.

– И потом, вы же все с Павлюхина, Хади Такташа, Спартаковской, так? А я-то «комаровский». Мои пацаны, в натуре, не поймут.

Рафис, прищурив глаза, несколько секунд внимательно изучал меня, будто впервые увидел.

– Не, ты чё, в натуре, с Комарова что ли?

– Я тебе О!-твечаю!

Рафис, резко развернувшись, молча удалился. Базар окончен.

Почему наш диалог с Рафисом закончился так неожиданно? Очень просто: «комаровские» воевали с «павлюхинскими». Именно воевали – бились смертным боем, даже просто находиться на территории «противника» было небезопасно.

Не скрою, чтоб развернуть сюжет и продолжить повествование, вновь пришлось долго настраиваться, поскольку писать про гопников и про музыку – небо и земля. Но надо, ибо полную картину казанской жизни времен моего детства и отрочества изложить без описания явления, позже, во времена Перестройки, получившего название «казанский феномен», не получится. Ведь сталкиваться с этим, в той или иной степени, приходилось почти каждому казанскому мальчишке.

Я упоминал про культ «конкретного» казанского пацана. Конечно, стремление выглядеть приблатненным, «грамотно» базарить, культивировать в себе бойцовские качества, бесстрашие и агрессивность, качать мышцы и уметь драться – не уникальное казанское явление, оно присуще многим городам и поселкам страны. Во все времена на Руси сойтись врукопашную «стенка на стенку» считалось национальной забавой. Но войны группировок казанских гопников назвать «забавой» язык не поворачивается.

Всё как на войне: объявление войны какой-нибудь, как правило, соседской группировке, заключение союзов, перемирий. На стенах домов, заборах, в общественном транспорте часто красовались надписи: «Такие-то» – козлы, «такие-то» – короли (вместо слова «короли» обычно изображалась корона)», из которых можно было понять, кто с кем враждует. В итоге: «Чё-чё-чё?! За базар отвечаете? Айда шабла́ (толпа) на шаблу что ли?» И понеслась!..

Иногда «боевые действия» приобретали немалый размах – десятки бойцов с каждой стороны в рукопашной. Впрочем рукопашными, в полном смысле слова, схватки за «честь улицы» были далеко не всегда. Боевой «арсенал» включал в себя палки (бейсбольными битами тогда еще не торговали), цепи, кастеты, ножи. «Боестолкновения» нередко завершались очень печально. Словом, с наступлением темноты на улицу лучше было не выходить. Патрулирование своих «владений» называлось «моталками».

«Оружейных дел мастера», подобные покойному Валерке, обитали не только в нашем районе. Однажды меня, возвращавшегося поздно вечером из музыкалки, неожиданно окружили «павлюхинские» гопники. «Где живешь?» – первый вопрос чужаку повсюду был одинаковым. Правдивый ответ на него мог привести к самым непредсказуемым последствиям, поэтому я назвал какую-то далекую улицу, надеясь, что «павлюхинские» с ней проблем не имеют. Вообще-то, врать было опасно: могли «подловить» на втором вопросе: «Кого знаешь?» (авторитеты из разных группировок были широко известны гопникам за пределами своих улиц). И если ответа не следовало или он оказывался неверным – значит, врешь! А раз врешь, значит, скрываешь откуда на самом деле, а значит, скорее всего, с «вражеской территории». Но второго вопроса не последовало: какой-то мелкий салага из окруживших меня гопников (их брали для приобретения «боевого опыта») вылез вперед: «Чё п...шь, я тебя на Комарова видел!» Видал ли он меня там на самом деле или «брал на понт» выяснять было незачем, я мгновенно среагировал и, протаранив салагу, бросился наутек. Бегал я хорошо, несмотря на портфель с флейтой. «Стоять!» – крикнули сзади. Ага, сейчас! Послышался непонятный хлопок – дома я обнаружил маленькую дырочку в портфеле, уж не знаю, из чего по мне шмальнули. Хорошо хоть флейту не задели.

Пришлось моему отцу вечерами часто встречать нас с Форином с занятий из музыкальной школы, хотя, в силу возраста, это казалось несолидным – вроде как, уже не маленькие. Но что ж поделаешь? Да и в светлое время суток ходить по «территории неприятеля» приходилось максимально бдительно, будучи всегда начеку. Привычка постоянно оценивать «оперативную обстановку» вокруг вошла в норму.

Хорошо запомнил, как после празднования моего пятнадцатилетия мы с Форином пошли проводить гостей-оркестрантов – скрипача Саню Пьянова и кларнетиста Димку Аксакова. Идем, ничего не можем понять: Танкодром напоминал растревоженный муравейник. У всех встречавшихся какие-то возбужденные лица, люди эмоционально что-то обсуждали, то тут, то там – милиция. Оказывается, «павлюхинские» только что нанесли «визит» с палками и цепями, нападая на всех встречных пацанов. «Ответка» «комаровских» не заставила себя долго ждать. И так по кругу.

Но рисковал ли я, честно сообщив Рафису, где живу? Не думаю. Точнее, уверен, что нет. Почему? Правильно: спасала «одна святая к музыке любовь». Мы, оркестранты и, вообще, ученики «музыкалки», понятное дело, не придавали особого значения тому, кто с какой улицы, но во внимание принимали.

Некоторые мои одноклассники регулярно участвовали в «моталках» и в междоусобицах гопников, это существенно повышало авторитет. Я, естественно, участия в массовых драках сторонился, несмотря на культивируемый мною антураж гопника, но, повторюсь, это было частью общепринятых норм поведения.

Один единственный раз мне пришлось поучаствовать в коллективном махаче. Возвращаясь из города, на конечной троллейбусной остановке «Кольцо» на улице Свердлова я случайно встретился со своими пацанами, человек десять-одиннадцать. Стоим, базарим, никого не трогаем. И вдруг, как атака кобры – внезапное нападение с разных сторон. Кто-то из наших успел определить: «Павлюхинские!» Конечно, драка была скоротечной: всё таки – средь бела дня, остановка, полно народу, но одному из наших по кличке «Чича» успели сильно разбить лицо.

«Комаровские», на моей памяти, враждовали также с «аметьевскими», с «Высотной», ЖБИ, «Борисково», со «Вторыми горками». Когда я учился в девятом классе, в драке «шабла́ на шаблу» убили пацана со Вторых горок. Забили насмерть. Как беспристрастно и сухо констатировал милицейский протокол: «крики прекратились, удары продолжали наноситься». По «делу» тогда проходили четверо – все бывшие ученики нашей школы. Время стерло из памяти их имена, но кликухи помню до сих пор: Афоня. Купец, Селя и Гоголь. Все получили различные сроки заключения. Один из них «ходил» с одноклассницей Ирой Гараниной, она, помнится, еще собирала подписи учеников школы с просьбой взять его на поруки – не помогло. Весьма печальным фактом было другое. Многие наши пацаны рассуждали примерно так: «его (погибшего пацана)сюда никто не звал, он сам со своей шабло́й приперся на Комарова, не убили бы его – убил бы он». Замкнутый круг. Этот трагический случай вызвал большой общественный резонанс: в газете «Советская Татария» даже вышла статья «Драка». В ней автор пытался анализировать причины подобных вопиющих инцидентов, и не только у нас на Танкодроме.

Самой крутой в городе, в пору моего детства, считалась группировка «тяп-ляповских» – с жилого микрорайона вокруг завода «Теплоконтроль». Слава о ней «гремела» далеко за пределами Казани, группировкой руководили криминальные авторитеты. Суд по уголовному делу «тяп-ляповских» также освещался в газете «Комсомолец Татарии».

* * *

В чем причины столь широкого распространения в Казани подобных негативных явлений, о которых я пытаюсь поведать? Не знаю. Да и не ставлю задачу исследования этого, просто описываю, как всё происходило, исходя из личных воспоминаний и ощущений. Вражда молодежных группировок, массовые драки здорово отравляли казанскую жизнь той поры, заметно влияя на духовную атмосферу города. Народ вокруг постоянно пугал друга друга бесконечными страшилками, начинавшимися одинаково: «возвращался (возвращалась) поздно вечером домой...».

Определение «казанский феномен» появилось позже, при Горбачеве, в период «перестройки и гласности», когда я уже проживал в Сибири. Почему-то эта тема очень полюбилась журналистам и телевизионщикам, постоянно представлявшим родной город в нелицеприятном свете, как-будто ничего позитивного в Казани вообще не происходило. Тогда по телевидению и в прессе, после информационного «воздержания» «застойных» времен, вообще считалось нормой смаковать негатив. Вытаскиваешь «чернуху», «льёшь грязь» в глаза и уши сограждан – значит идешь «в ногу со временем». Гласность же! Безусловно, не замалчивать, освещать негативные явления жизни, призывать бороться с ними – показатель гражданской зрелости общества. Но всё хорошо в меру: тот период остался в памяти, как всеобщее низвержение основ и принижение значения почти всего, что было создано поколениями советских людей, сопровождавшихся мазохистски упоительными самооплевыванием и самобичеванием.

Всегда бесило, когда кто-то, узнав, что я из Казани, сразу начинал «давить на мозг», задавая вопросы про гопников, типа, «а правда, что у вас в Казани...» или, еще «лучше»: «...у вас, у татар...» В Новосибирске хулиганья, конечно, хватало, но массовых драк, войн группировок, как в Казани, в те времена не было.

Перво-наперво приходилось объяснять вопрошавшему, что никакой, абсолютно никакой националистической подоплеки в «казанском феномене» не было даже близко: группировки были подчеркнуто интернациональными. Главный вопрос: «где живешь?». «Честь улицы» – превыше всего. И вообще, Казань, мол, в этом плане не уникальна: молодежные группировки тогда безобразничали и в Горьком, и Свердловске, и в других крупных индустриальных городах, но с чьей «легкой руки» «ославили» именно Казань, не ведаю.

Не существовало у группировок и экстремистской направленности – подавляющее большинство гопников были «пролетарского происхождения». Помню, в марте-апреле 1979 года, к 90-летию со дня рождения Гитлера, по Казани поползли упорные слухи, что невесть откуда взявшиеся «бритоголовые» собираются шумно и широко отметить юбилей фюрера. Никто их в глаза не видывал, однако слухи множились и множились: кто-то говорил, что, мол, откуда-то приедут, кто-то – что они настолько глубоко законспирированы, но обязательно повылазят, «вот увидите»! Власти города, видимо, отнеслись к подобным слухам всерьёз, поэтому вечером 20 апреля на опустевших улицах города дежурили усиленные наряды милиции. «Патрулировали» город, с целью обнаружения и наказания «бритоголовых», и группировки гопников, каждая на «своей» территории. Впервые милиция их не трогала, а на вопросы «чего тут шляетесь?», пацаны объясняли: «Да не, начальник, отвечаем, всё нормально будет: мы, в натуре, бритоголовых ищем!» И действительно, махачей «шабла́ на шаблу» в тот день не случилось, между группировками было заключено всеобщее перемирие, правда, никаких бритоголовых ни милиции, ни гопникам обнаружить не удалось. И слава Богу.

Здоровые понятия о самом главном тогда были у всех. В те времена никому и в голову не приходило ставить под сомнение значимость и величие нашей Победы. С детства, играя в «войнушку», мы старательно изображали «русских» и «немцев», а не гоблинов или десептиконов, как сейчас, причем никто не хотел быть «немцем».

Вспомнилось также, как в день сообщения о нападении маоистского Китая на дружественный Вьетнам в феврале 1979 года пацаны нашего класса пришли к военруку школы Павлу Евстихиевичу Назаренко с вопросом на полном серьёзе: «Как попасть в добровольцы, чтоб воевать за Вьетнам?» Конечно же, военрук доходчиво объяснил, что надобности в нас нет никакой, наше, мол, дело – «учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин». Но каков сам порыв! К слову, «косить» от армии тогда считалось «западло». А служить все, как один, хотели в десанте или морской пехоте. Многие позже сами просились на службу в ДРА (в те времена, официальное название страны – Демократическая Республика Афганистан). Служили хорошо, в школу иногда даже приходили благодарственные письма из воинских частей.

Большинство гопников моего детства вспоминаются вполне вменяемыми пацанами. Многие из них впоследствии как бы переросли, переболели, перебороли этот возрастной недуг, и армия в этом «исцелении» сослужила хорошим лекарством. Хотя и немалое их количество ломали себе судьбы: вставали на «кривую дорожку», попадали в тюрьмы или спивались. Откровенные «отморозки» (хотя, в ту пору, такое словечко, как, кстати, и слово «братва», еще не употреблялось) тоже встречались, но их, слава Богу, были единицы.

Безусловно, группировки гопников той поры принципиально отличались от «братковских» ОПГ 90-х годов. Мне довелось как-то увидеть по каналу НТВ в телепроекте «Криминальная Россия» сюжеты про казанские ОПГ «Жилка» и «Хади Такташ» – разница колоссальная. Главная причина отличия – отсутствие, скажем так, экономической составляющей, несопоставимо меньшее влияние на молодежную среду криминального бизнеса «образца» семидесятых годов, размах которого просто смешно сравнивать с лихими девяностыми. Но многочисленные ОПГ лихого «десятилетия реформ» уже не были локальным казанским явлением, свидетельствуя об общественном «недуге» всероссийского масштаба.

Однако я веду речь лишь про семидесятые. Абсолютное большинство вчерашних гопников, повзрослев и посерьёзнев, шли работать, заводили семьи, некоторые даже получали высшее образование. Но я до сих пор не могу понять, что за бес вселялся в души обыкновенных пацанов?! Отчасти понятно: подростковый максимализм, «понты», бравада, общественный вызов, желание привлечь к себе внимание. Плюс, своего рода, протест против общепринятых норм поведения и правил жизни, ощущение силы, околокриминальная псевдо-романтика. Строптивость и агрессивность, как способ защиты. Но что еще?

* * *

Не бойтесь быть хорошими!

Помню, как-то Куцый целый день ходил и напевал в школе песенку старушки Шапокляк из мультфильма «Крокодил Гена»: «Кто людям помогает, тот тратит время зря, хорошими делами прославиться нельзя!». Я еще спросил его, чего, мол, распелся-то? Он в ответ:

– А чё-ё, не так что ли?

– Ну, Куцый, – отвечаю, – ты не прав!

– Да хули не прав-то, бля?! Пра-а-льно, хорошее сделаешь, никто и не заметит! Вон Филиппок (местный авторитет той поры)никому ничего хорошего не сделал, а все его знают и «ссат»!

Почему-то тогда среди многих наших пацанов считалось: вежливость, учтивость, доброжелательность – свидетельства мягкотелости, слабости. А слабых бьют! Вот и «старались» вовсю, выпендривались друг перед другом и всеми вокруг, как могли. И потихоньку, незаметно, исподволь подобная гипертрофированная норма общения формировала некую постоянную жесткую поведенческую установку, выйти из которой у многих уже не получалось. Засасывало. Зачастую ссору можно было легко загасить, но не-е-ет! «Кодекс чести» не позволял.

Общепринятыми, универсальными были даже походка и выражение лица. «Конкретному» пацану полагалось ходить не спеша, вразвалочку, чуть скосив стопы внутрь, руки непременно в карманах. На подчеркнуто безразлично-нагловатом лице как бы было написано: «Ну, чё-ё надо-то? Отвалите все!» Желательно что-нибудь жевать или курить, время от времени сплевывая на землю. Хрипловатый смех звучал толчками и напоминал кашель. Слова произносили немного в нос, растягивая и гнусавя.

В начальных классах одним из моих лучших друзей был одноклассник Азат Нуруллин (фамилия изменена), позже широко известный среди «комаровских» под кличкой «Таук». Из нормальной семьи, добрый, общительный мальчишка, когда он улыбался, на его щечках появлялись симпатичные ямочки. Никогда не забуду его письмо ко мне в Пятигорск (после первого класса я отдыхал там на каникулах у бабушки). Послание было довольно сложным, потребовался подстрочный письменный «перевод» моих родителей с помощью подсказок самого автора. Азатик пояснял, что именно хотел сообщить, но вот фразу «ваш кафтан стоит по-прежнему» объяснить им не смог: дескать, забыл, что хотел сказать.

Потом мы с ним оказались в разных классах – я, напомню, ушел вслед за Валеркой в новый класс. Общаться стали значительно реже, потом в мою жизнь вошел Форин, «музыкалка», флейта, оркестр. И я не заметил, с какого момента Азат стал превращаться в настоящего волчонка, злого и хищного. Его полностью захватила стихия улицы. С возрастом он заимел весомый авторитет среди гопоты, многие пацаны его боялись. Общение наше и вовсе свелось к минимуму – так, кивнем друг другу, да парой фраз перебросимся. Но я никогда не обращался к нему по кликухе «Таук», по имени и только по имени. Принципиально. И чувствовал: ему это импонирует.

Как ни странно, Азат побаивался моей пятигорской бабушки, хорошо знавшей его младшеклассником. Точнее, не побаивался, а как-то, случайно сталкиваясь на улице, сторонился, активно ее избегал. Почему? Бабушка, педагог во втором поколении, «Отличник народного просвещения», «Заслуженный учитель РСФСР», очень любила пообщаться с моими друзьями подчеркнуто дружелюбно, ласково. Вот и завидев Азата на улице, всегда подходила к нему с открытой улыбкой: «Привет, Азатик! Ну, что, мой милый дружочек, как твои дела?» Причем совершенно не «просекала» ситуации: «дружочек» мог стоять с пацанами, покуривая (папиросу он сразу бросал) и «конкретно базаря» нарочито хриплыми, типа, приблатненными голосами. Разок подобное забавное «рандеву» происходило при мне. Бедный «Азатик» терялся, начинал ёжиться, озабоченно озираться. У пацанов «выпадал глаз» и отвисали челюсти: чё-чё? Мы не ослышались? Грозный Таук, «аказыц-ца», «милый дружочек Азатик» этой странной е...той бабки? И ведь не нахамишь, не пошлёшь подальше – человек, как-никак, подошел к тебе искренне, с открытым сердцем.

Да уж... Я пытался объяснить бабушке ситуацию, втолковать момент, но она решительно не «врубалась», дескать, я что, не могу подойти поприветствовать «хорошего мальчика»? «Ты что, мне, старой заслуженной учительнице, еще будешь рассказывать, как нужно общаться с детьми?» Необходимо упомянуть, что в Пятигорске, где прошла ее основная педагогическая деятельность, гопников не было вообще. А Генка, сосед бабушки по дому, «отрекомендованный» ею как «ужасный хулиган городского масштаба», совершенно не впечатлил. Мой наметанный глаз сразу оценил: не-не-не – жидковат, в Казани этот чувак не потянул бы даже на авторитета средней руки.

Азат неплохо играл в футбол и хоккей за бывший мой «А»-класс, а когда его расформировали, судил матчи чемпионатов старшеклассников. Физруки доверяли ему: пацан авторитетный, его судейские решения никогда не вызывали несогласия и споров у игроков. Помню, как после обидной пропущенной мною «банки», он, вынимая шайбу из ворот, назидательно изрек: «Вот, Петя, это тебе не на пианине играть!»

Еще до окончания мною школы, Азат получил свой первый срок – год, за драку. В бытность мою студентом, отправился во вторую «ходку», более длительную. А когда я уже проживал в Сибири, он сел в третий раз, теперь уже надолго. По слухам, стал на зоне авторитетом, «смотрел» за карточными играми.

Но годы третьей «ходки» Азата совпали по времени с периодом колоссальных перемен как в стране, так и в криминальной жизни: во весь рост поднималась новая хищная поросль – знаменитая «братва» девяностых, поначалу не признававшая старые «добрые» воровские традиции. Хотя, со временем, «братков», попадавших на зоны, заставили считаться с ними. Оказавшись как бы на изломе эпох, Азат, освободившись с зоны, толком не «вписался» в новую жизнь. «Улица» изменилась до неузнаваемости: «пушки», «крыши», «стрелки», проценты, «откаты», «счётчики». Прежнего пиетета не стало, плюс отсутствие образования, специальности, да и на работу с тремя судимостями попробуй устройся. Хорошо хоть, что поддерживала семья, горячо любимый сын.

Пару раз мы с ним, в те годы, встретились. Улыбались, обменивались дежурными фразами, справлялись об общих знакомых – кто где и как. Но общения не получалось: мы словно с разных планет прилетели. Однако было приятно узнать, что Азат, по слухам, гордился наличием «друга-учёного».

Общая неустроенность и неудовлетворенность жизнью, к большому сожалению, привели к пагубному пристрастию, закончившемуся трагически: Азат преждевременно ушел из жизни, царство ему небесное. Вот я и думаю: останься он самим собой – и по-другому сложилась бы жизнь. Но, не смотря ни на что, Азатик остался в моей памяти добрым обаятельным мальчишкой с замечательными ямочками на щеках, который так и не смог вспомнить, что же означает фраза «ваш кафтан стоит по-прежнему».

* * *

«Не бойтесь быть хорошими!»

Так называлась передача для школьников, которую вёл на республиканском телевидении кандидат педагогических наук Михаил Бушканец. Произносил он название своей передачи своеобразно: «Не бойтесь быть «ха-о-шими»!», но это так, деталька. Ему удалось очень точно уловить и облечь в короткую ёмкую фразу суть внутреннего личностного конфликта очень многих подростков.

Передача была популярна, в ней участвовали ученики казанских школ. Обычно обсуждались различные общенравственные, гуманитарные темы. Для создания соревновательного духа приглашались ученики двух (именно двух!) школ. Задумано тонко: «свои» подсознательно тянулись к «своим», поддерживая точки зрения друг друга. Получался увлекательный двусторонний интеллектуальный поединок, часто возникали горячие споры, мнения расходились. Ведущий умело вёл диспут, направлял тему, вбрасывал мысли, подсказывал, помогал выйти из «штопора», когда выступавший запутывался в собственных рассуждениях, мягко гасил раздражение и агрессию, если градус споров повышался. Но иногда школяры зажимались и молчали, как партизаны на допросе, несмотря на все старания педагога «раскочегарить» участников «телешоу». Стоит отметить, сейчас народ намного более раскован перед телекамерами, чем тогда, особенно молодежь. Да и престиж и значимость самого факта показа по телевидению были несравнимо выше нынешнего. Фраза «меня по телеку показывать будут!» звучала магически. Раз в телевизоре – значит, крут!

Что ж, замысел был великолепен: школяры раскрывались, пытались разумно рассуждать, аргументировать, старались выглядеть лучше. И в тот момент, конечно же, не боялись быть хорошими! Их мнение было не просто замечено, выслушано и одобрено, но еще и, благодаря телеэфиру, растиражировано. Действительно, сидят в студии настоящие «живые» пацаны и девчонки, спорят в непринужденной манере, озвучивают правильные мысли, многие из которых, возможно, оставили бы при себе в повседневном общении со сверстниками, в силу некой доминирующей коллективной установки или ложных предубеждений. Внимали их речам и юные телезрители: раз это звучит с телеэкрана, значит... Помимо несомненной пользы для самих участников телепрограмм, услышанное по «телеку», глядишь, западёт полезным зернышком кому-то в душу и даст хороший всход. Михаил Бушканец всячески поддерживал верные мысли, не скупился на похвалу выступавшим, а в завершение, благодаря школьников за участие в передаче, всегда искренне всем желал: «Не бойтесь быть хорошими!» Молодец человек!

Довелось поучаствовать в этой передаче и мне. Представители от нашей школы утверждались директором лично. Предстояло «сразиться» со сборной специализированной математической школы №131, или, как ее кликали в народе, «стотридцатки» – туда, в разное время, перешли учиться несколько человек из нашей школы. Капитаном команды «стотридцатки» как раз и являлся бывший наш ученик Саша Курмышкин. Тема передачи: «Век техники или век человека?» Запись происходила на той же телестудии, где тремя годами раньше звучал «Марш Сайдащева» в исполнении оркестра Макухо.

Соперники не понравились нам сразу: снобизм и высокомерие читались на их лицах – фу-ты, ну-ты, спецшкола, блин. А мы кто? Так, обычная «рабоче-крестьянская» школа – мы ощущали почти что классовую неприязнь. Естественно, они утверждали, что «век техники», а мы, тоже совершенно естественно, что «век человека» – а как по-другому? Словом, «заруба» была нешуточная. Бушканец почувствовал их несколько пренебрежительное к нам отношение, самолюбование, легкое высокомерие, сквозившее в каждом выступлении представителя «стотридцатки», поэтому незаметно стал подыгрывать нам: чаще давать слово, соглашаться с нашей позицией, мягко останавливать самозабвенно «токующих» математиков. К тому же, какой, к чертовой матери, «век техники»? Человека! Человек превыше всего! Справедливости ради, отмечу, что Курмышкин, которого я немного знал лично (его родители преподавали математику в нашей школе), всё же лишнего не усердствовал, возможно из-за того, что жил по соседству, и «перегиб палки» мог выйти ему боком: большинство наших пацанов смотрели эту передачу.

С телестудии по домам нас подвозили на служебном автобусе. В салоне мы, представители обеих противоборствовавших сторон, старательно не замечали друг друга, еще не успев отойти от ожесточенного, почти «идеологического» противостояния. И вдруг я поймал себя на мысли, что мне физически не хватает Шампуня с Куцым для продолжения «ба́сара» со «стотридцаткой» в несколько ином «формате». Как пел Высоцкий, «настоящих буйных мало...» Но... нужно же «быть хорошими», как пожелал нам Бушканец.

После показа передачи авторитет участников теледиспута в школе резко вырос. Некоторые гопники даже одобрительно похлопывали по плечу: «Не, вы нормально всё-таки этим … (нехорошее слово) врезали! Нефиг им! Подумаешь, «стотридцатка», блин!»

Бушканцу подобный «телеспарринг» тоже понравился – идея сводить на интеллектуальном «ринге» учеников простой и специализированной школ оказалась очень удачной. Поэтому он пригласил повторить теледебаты на новую тему в том же составе, правда, я во втором раунде уже не участвовал.

* * *

Не могу не вспомнить добрым словом педагогов сделавших очень много, чтоб отвадить пацанов от улицы, оградить от влияния гопоты.

В нашей школе это были, прежде всего, учитель труда Юрий Алексеевич Никитин, руководивший кружком «Умелые руки», и упоминавшийся ранее физрук Леонард Георгиевич Качалич с его захватывающими школьными чемпионатами по футболу и хоккею (позже к ним добавились баскетбольное и волейбольное первенства) и «душеспасительными» ба́сарами с гопниками.

Кружок «Умелые руки». Ха! – усмехнетесь вы: тоже мне, «сделай сам». Но не спешите с выводами. Изделия, которые изготовляли ученики, поражали своим качеством и технической сложностью. Недаром многие пацаны ходили к Юрию Алексеевичу и в старших классах, когда уроки труда уже не входили в учебную программу. Кабинет труда поражал своей оснащенностью – сейчас таких уже не найти. Отдельно столярная и слесарная мастерские, множество самых различных инструментов и станков, с которыми трудовик, «мастер золотые руки», управлялся виртуозно. Он запомнился мне здоровым, сильным, довольно резким мужиком. Мог на уроке и «вклеить» особо «напрашивавшемуся», и обматерить, или, как меня однажды, вышвырнуть за шкирку с урока (не скрою, заслужил). Но никогда назидательно не «зудел», не «давил на мозг», не занимался нудным морализаторством. И именно своими открытостью, искренностью, справедливостью, неподдельной увлеченностью и какой-то мужской «настоящестью» подкупал пацанов. Не могу себе представить, чтоб кто-то из нас мог ему нахамить, что в отношении многих других учителей было обычным делом. Хорошо помню, как в восьмом классе на уроке литературы мы совместными усилиями довели до истерики молодую учительницу Эфиру Зиевну – она, бабахнув дверью, с плачем выскочила из класса и побежала в учительскую.

Начало восьмого класса ознаменовалось сменой директора. Вместо ушедшей на пенсию Розы Шараповны школу возглавил Лев Аркадьевич Могильнер – учитель истории, по непроверенным слухам, полковник КГБ в отставке. Прямой, жесткий, но справедливый и честный человек. Его педагогический «арсенал» напоминал таковой Юрия Алексеевича. Лев Аркадьевич совершенно не боялся гопников, не тушевался и не пасовал перед ними, был с ними подчеркнуто твердым и непреклонным. Разок, помню, элементарно навтыкал при нас авторитету по кличке «Усы». И гопники, чувствуя его силу и характер, частенько давали слабину, отступали. При Розе Шараповне они имели привычку постоянно приходить в вестибюль или на крыльцо школы, кого-то задирать, унижать – словом, «обозначать присутствие» в жизни школы (штатных школьных лицензированных охранников с тревожными кнопками и рациями, как сейчас, тогда не существовало). Ученики, в массе своей, их боялись, да и многие учителя, чего уж там скрывать, тоже опасались. Лев Аркадьевич быстро их отвадил приходить. Добавлю, что ни пионерская организация, ни комитет комсомола школы, где я «заведовал» сектором печати, абсолютно никакого влияния на гопников не имели, хотя многие из них числились членами ВЛКСМ. Но и только.