Текст книги "Запил под Хендрикса (СИ)"
Автор книги: Петр Семилетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Под руководством админа Николай вышел на сайт знакомств и отыскал себе избранницу по имени Маша. Вот что он набрал ей одним пальцем, шевеля губами и ошибаясь:
Дорогая Маша, ты меня не знаешь, я тебя тоже, но ведь это отличный шанс познакомиться! Я секретный агент, но не могу много об этом говорить, может быть расскажу больше, когда мы сблизимся. Но и тогда я не смогу рассказать всю правду! А правда очень опасна, я носитель таких тайн, что людей буквально убивают! Но я выжил в этой мясорубке и теперь скрываюсь под чужим именем и даже в чужой квартире, и сын не мой, а приемный уникум, плод секретного эксперимента по выращиванию музыкального гения, нового Бетховена. Рожденный в колбе… Ты наверное видела об этом журналистское расследование по телевизору, но они докопались не до конца.
По осени, когда землю засыпает красными листьями и небо так изумительно прекрасно, у меня бывают изнурительные, жгучие поносы. Я переношу их стоически, до боли стиснув зубы. Я не герой, но могу многое. Позвони мне на домашний телефон.
А завтра позвонил какой-то шутник и сказал искаженным басом, едва удерживая смех:
– Васю можно?
– Я Вася, – Николай ответил, – У меня для вас уже лежит пакет.
На той стороне провода несколько секунд обдумывали и спросили:
– А когда и где можно забрать?
– У входа в Сырецкий парк, например часам к четырем.
– Отлично. Как вас можно узнать?
И Николай потом весь день хохотал до пяти, представляя себе, как незнакомец отправился в Сырецкий парк, ждал-ждал пакета, а потом понял, что его обманули.
В пять Николаю снова позвонили:
– Ну ты, умным себя считаешь? Я твой адрес вычислю по базе, жди гостей.
В девять вечера, стук в дверь, будто ногами. Николай открывает, на пороге – человек, в пуховике и шапке, вроде бы здоровенный, а борода у него рыжая и явно приклеенная. Сходу басит:
– Ты жлоб моего сынка обманул?
– Я понимаю, вы хотите выяснить отношения, – сухо говорит Николай, – Давайте пройдем. Я напою вас чаем.
Гость заходит, Николай изображает собаку, принесшую тапочки – чуть хвостом не виляет. Гость тапочки отметает:
– Я так. У меня ноги чистые.
Савченко до этого только прикрыл дверь, а сейчас нарочито запирает на все замки, засов, цепочку.
– Это ты зачем? – спрашивает гость хмуро.
– Привычка. Знаете, мой дом – моя крепость. Идемте в кухню.
Жестом пропускает вперед. Гость идет, Николай кидается на него со спины. Полтора часа спустя размышляет. Часть в холодильник, на будущее, часть можно приготовить и отнести сыну в лес. А если этого, с фальшивой бородой, хватятся и начнут искать именно у Савенко? А как вычислят? А очень просто – узнают на АТС последние звонки. Хорошо, пусть приходят, что такого? Николаю позвонил злостный телефонный хулиган. На том дело и кончилось. Откуда Николаю знать, куда хулиган потом отправился? Может к друзьям своим, наркоманам. А что это у вас в холодильнике? Свинина. Нельзя мясо в холодильнике держать? Вы бы лучше настоящих преступников ловили, а не отвлекали честных граждан от – я, между прочим, тоже в органах служу, но я заговорился, это вас не касается. Вы бы может в других условиях мне честь отдавали. А пока можете просто – под козырек, извините, ошибочка вышла.
Но отправился на стихийный базарчик, продал под видом телятины. От греха подальше.
Снег уже весенний, большой, сразу тает, много сыплет на асфальт, черное и белое. Но снова ударил мороз.
Глава 13
Приключение
Нет денег. Николай Савченко удивленно смотрит в открытый рот кошелька. Как так?
– Банкрот! – говорит продавщице в окошке. Хлебный ларек, примыкающий к базару. Только тут свежий хлеб, лучший хлеб. Очередь волнуется:
– Да проходите!
– Не дадите ли в кредит? – как птица, Николай склоняет голову набок.
– Следующий пожалуйста, – выглядывает со своего места, кто там. Николай ладонью по стойке!
– Перчаточки-то наденьте! Одними и теми же руками и хлеб, и деньги. Да вы тут всех перезаражаете… Сифилисом.
Такой он человек, что заводится с пол-оборота. Сам же потом и страдает за правду. У человека обостренное чувство справедливости. По ледяной корке, взрытой солью, каблуками сопротивлялся. Кулаки перед собой держал окровавленные. Тетеньку за разбитым стеклом так и не достал – она вжалась там в глубине, у двери, и кричала – ой спасите!
Потом милиция его увозила – а потом сдали на руки шизовозке, особой машине из психиатрической больницы. Савченко испытывал их эрудицию:
– Потерял я рукавицу!
Повторял и повторял, пока один санитар не прошептал:
– Увезли его в больницу…
– Вы знаете, – сказал Николай ему, – Вы единственный умный человек, которого я встретил сегодня. Отпустите меня!
– Я не имею права, – ответил санитар. Ну такой здоровый человек, сидит напротив. Как не прервать эту умеренность?
– Бью челом!
Савченко резко подался вперед вклеил его головой в лицо. Санитар скорчился, прижал руки к лицу – между пальцами потекла кровь. Николай спросил спокойно:
– Не правда ли, я излучаю флюиды добра?
Покуда ехали дальше, мысль работала финансово.
За какие деньги жили Николай и Сява? История фантастическая. Раз в четыре года на спине у Николая появлялся особенный нарыв, гной из коего был способен врачевать подобно пчелиному яду, только в тысячу раз сильнее. Этот гной, нацеженный в наперсток, по баснословной цене покупался сообществом больных высокопоставленных людей. Поддерживая в себе жизнь, они могли дальше трудиться во благо обществу.
Конечно, сначала Николай не думал ничего продавать. Когда началось это благословение, больше похожее на проклятие, он был молод и плохо знаком с человеческой черствостью, ленью. В местной поликлинике баночку – да, в те годы счет шел еще на банки – удивительное лекарство принять отказались. Николай решил не сдаваться и пошел в Академию наук – я хочу спасти человечество, примите меня немедленно! В этой банке – биологически-активное вещество, способное заживлять раны и сращивать кости. А такаже оно способствует долголетию.
Но был и другой источник доходов. Голосу дикой утки – кряквы – подражать чрезвычайно трудно. Николай овладел этим мастерски и в охотничий сезон отправлялся на болота, где бродил в камышах, крякая и подставляя горб под выстрелы. В спину он делал себе особые уколы и вырос горб. Хоть нож туда всади – больно не будет.
Так собирал Николай с охотников мзду, обещая не доводить дело до суда. Дробь же добывалась с помощью магнита и шла на выплавку грузков, продаваемых после дяде Мише, что торговал на базаре рыбаков – Бухаре, у подножия мохнатого деревьями холма подле станции метро Днепр.
В основном же Савченко добывали деньги продажей меда и пчелиного яду от Николаиного дяди Михаила, который сидел безвылазно на пасеке в Полтавской области. Сява гостил пару раз у этого грузного мужчины, даже в доме носящего шляпу с сетчатой вуалью, перчатки и прорезиненный плащ.
Николай работал и фотографом. Как-то его попросили красиво снять пиццу для рекламы. С пиццерией, которая заказывала рекламу, он договорился о доставке на дом – мол, там у него студия, удобнее будет снять.
Привезли шесть коробок отменной горячей пиццы. Николай открыл, сделал несколько снимков и понял – не фотогеничный продукт. Поэтому он решил смастерить такую пиццу, которая бы выглядела хорошо. Сходил в магазин, купил несколько круглых коржей. Затем поел салата из помидоров и сыра и сунул два пальца в рот.
Серое вещество напрягай и будут деньги. А во время Перестройки и гласности то штаны на продажу варил, то сам одевал брюки поуже и отправлялся в частный сектор. Стучится в калитки, когда хозяин или хозяйка подходит, Николай спрашивает – хотите секса? Ему отвечают – нет, или грубо посылают. Тогда он прокрадется ночью за ограду, в сарайчик сортира, и кидает в дырку пару пачек дрожжей. А наутро хозяева бегают по огороду и руки заламывают.
Кабинет, белая решетка на окне бросает квадратами тень на стол. Несколько папок с бумагами. Психиатр годам ближе к сорока, холеный, крепкий – наверное в уличной драке наклепает двум хулиганам из трех – третий сам убежит. Сидит, ручки сложил. А напротив него – Николай.
– Тут ваша карточка из диспенсера пришла, – говорит Борис Иванович. Так психиатра зовут.
– В ней нет ничего для меня нового, – улыбается Савченко. И вдруг спрашивает, подавшись вперед:
– У вас тут макароны по-флотски дают?
– Нет, а…
– Как врач врачу я вам скажу, что только при здоровом питании пациент будет здоров и счастлив.
А между тем сейчас самый сезон идти на мрачную гору, на улицу – кажется Патриса Лумумбы – под шмотовый склад-магазин близ винного завода, и продавать теплые куртки польской системы «Пухонат». Достаточно дернуть за веревочку, и под действием сжатого воздуха капюшон наденется на голову сам по себе, а манжеты и низ куртки затянутся.
– Полный «Пухонат»! Как говорим мы, продавцы.
Семья – супруги и дочка-школьница, пришли сюда отовариться, приобрести зимнюю одежду. Николай, вьется у входа:
– Вижу, обносились, но накопили деньжат – ничего! Обуем-оденем! – излучает счастье.
– А вам что нужно? – это супруг, охраняет покой супруги.
– О! Строго!
Николай встряхивает большой сумкой, подмигивает и быстро говорит заговорщицки:
– Куртки системы «Пухонат»! Елки-палки, за смешную цену!
Борис Иванович в своем кабинете пальцы сплел между собой и слушает, хозяин. Николай живо спрашивает:
– А давайте вашу эрудицию проверим! Хау мэни копэкс ду ю хэв?
– Я хэв ноу мани, ай эм пур доктор, – смеется Борис Иванович.
– А взятки? – удивляется Николай, – А наркотиками приторговываете?
И заметил, как правое веко собеседника напряглось. Николай сразу, чтобы не рыпался:
– Придется значит мне пропуск наружу прописать, или что там у вас. Я сам медик, но уже не помню. А не пропишете, так я к главному врачу жаааалобу, – и провел ребром ладони по листу бумаги на столе.
Профессор Михульский на тропе войны. Распахивает дверь, входит. Большой, шире санитаров, что рядом с ним. Проверяет отделение. Борис Иванович привстает немного, чтобы не выглядело подобострастием. Но и дань уважения.
– Новый гость нашего учреждения? – спрашивает профессор, – Буйный?
Это он к Николаю. Тот смеется:
– Буйный… Если не кормить.
Профессор – к доктору:
– Он же совершенно нормальный, зачем вы его задерживаете? Где его история болезни?
Борис Иванович протягивает:
– Вот. Хронический клиент.
– Так. Как он к нам попал?
– Драка где-то. Потом сопротивлялся санитарам, сломал одному нос.
– Ой, я не знал! – протянул Николай и свел брови, – Машина дернулась, я не удержался и головой в него ударился. Так что, нос таки сломан?
Профессор почесал свой нос:
– Да, история неприятная, но это больше, мне кажется, хулиганство.
Борис Иванович вспылил:
– Он сейчас просто придуривается нормальным!
– Что значит «придуривается»? Это непрофессионально, – сурово сказал Михульский. В это время Николай, глядя вперед, в самое сердце правды, процедил:
– Коррупция.
– Где? – спросил профессор.
– Не далее как десять минут назад вот этот, – указал на Бориса Ивановича, – с позволения сказать, лекарь человеческих душ, забыл про самую святую в своей жизни клятву, клятву Гиппократа, и вымогал у меня взятку.
Борис Иванович рассмеялся, но профессор возразил:
– Чему вы собственно смеетесь? Может быть, я должен прислушаться к словам этого человека… Простите, – повернулся к Николаю, – как вас по-батюшке?
Николай вздохнул, положил руки на стол:
– Ну что, пожалуй я открою карты. Майор милиции Гумский, Иван Ильич, отдел по борьбе с наркотиками.
– Вот как?! – Борис Иванович поднял брови.
– Здесь, – Николай усилил голос, – в этой больнице, мною расследуется схема оборота наркотических веществ в большом масштабе. Схема включает в себя выписывание психотропных средств больным, вступившим в преступный сговор с Борисом Ивановичем, да, с вами, и не улыбайтесь, с последующей передачей этих средств больными дальше по цепочке распространения. Я ничего не упустил, Борис Иванович?
– Вы забыли упомянуть, что я использую катапульту для переброса пакетов с наркотиками с территории больницы наружу, прямо на Куреневский базар.
– А знаете, – сказал Михульский, – я с нашим гостем согласен. Мне совсем не смешно, Борис Иванович. Вы дурачка валяете, а дела совершенно серьезные.
– Пусть покажет удостоверение.
Николай возразил:
– Ну кто же ходит с удостоверением на задание под прикрытием? Если хотите проверить, я могу позвонить в особый отдел, назвать кодовое слово, и только тогда вам подтвердят мою личность, по телефону.
– Мы не настолько наивны… – начала доктор, но профессор перебил его:
– Давайте, звоните, пожалуйста, – и поставил телефон перед Николаем. Тот набрал пальцем на круге случайный номер. На том конце провода сняли трубку и уютный мужской голос представился:
– Профессор Тимофей Евгеньевич Чуча.
Главка,
когда наконец пришла весна
Сява, и скрипят сосны, и утром на траве роса холодная, можно лизать и не будешь жаждой томим. Сладка роса! На стыке марта и апреля. Что для сибиряков связан с холодом, снегом еще, а в Киеве в апреле обычно тепло – не то, чтобы очень, но зелень появляется, самая вдохновенья пора. Земля дышит синим небом!
На рассвете, чуть не в темноте, Сява бродил по лесу, доходил до его края, до улицы, и вглядывался в дома на противоположной стороне. Где желтые окна – там люди не спят, готовятся, наверное, идти на работу. Пьют чай или даже завтракают. У Сявы неприятно сводило в животе и хотелось сочинять песни.
На пустыре, что примыкал к лесу, поселились собаки. Разных цветов и штук. Сяву они не трогали, Сява на них не лаял. Утренний обход у Сявы каждый день проходил мимо них.
Один раз Сява заметил, что дорогу переходит человек. Мужчина такой аккуратно одетый, так к любовнице ходят. Свитерок, курточка, стрижечка. Победоносная улыбка. Держит в руках бумажный пакет. До собак не дошел, а пошуршал чем-то в кармане да кинул им из пакета нечто, постоял и вернулся на другую сторону. Сява подумал – ага, кормит! Не успели еще собаки подбежать – Сява собрал с земли несколько сарделек – кажется, еще теплых – показал заворчавшим собакам дули, и скрылся в лесу.
Сел на бревно, первую сардельку сшамал. Вторую не успел – и полз, и полз по хвое, по битым стеклам, по шишкам перекатным, рыгая и делая в штаны. Пылал разум черными стенами. Кто был, как помнил, откуда взялся? В черной воронке звали голоса. Закусил язык и наполнился рот соленой кровью.
Землю скрёб! Ногами суча… В черноте дО ночи, с ночи пришел Сява в особую силу, когда подвластно останавливать ветер. Утречка дождался, к стае пошел, а там вчерашний холеный мужчина явился, посмотреть, как обстоят смертельные дела.
Сява вышел к нему не таясь, волоча за гриф гитару. Был он грязен и бледен, ожившему мертвецу подобен. Незнакомец решил, что Сява мимо пройдет, а Сява мимо не прошел. И потом машины по крови на асфальте ездили, а тела не было – загадка для мрачных.
Глава 15
В Детский мир за струнами
К маю все струны вышли. Порвались, натягиваясь на горло. Майские праздники, в лесу будет много людей. Сява добровольный санитар леса. Видели плакаты – не жечь костры и берегите лес? Сява следит за порядком.
Надо в «Детский мир» за новым набором струн. Конечно же стальные. Если б зима задержалась и улицы были покрыты льдом, Сява бы надел коньки – а были, сняты с одного дяди, который катался на лесном озере Алмазном – он бы, Сява, по прямой как конькобежец прогнал бы от леса вдоль линии метро и до «Детского мира».
Но жарко, льда нет. Сява ходит в пуховике, потому что не знает, какой сейчас месяц. Отец давно не появлялся, некому сказать. Даже жрачку не оставляет. Питается Сява травой и кореньями. В школе учили, что древние люди занимались собирательством. Батарейки для радио кончились. Наверное таки май – май после того, как отмечают Пасху, а Сява видел, как однажды люди с утра ходили по широкой тропе в храм на краю леса, с корзинами, святить куличи и еду. Сява напал на одно такое семейство, уложил по ногам гитарой, забрал корзину и убежал. В тот день он повторил это трижды и обеспечил себя едой на всю неделю.
Значит, скоро май. Но пока не знаешь точно, нет смысла одеваться легко. Вдруг надвинется циклон. Северные воздушные массы и всё такое. И ходи мерзни! А так ты в пуховике защищен надежно. Пар костей не ломит.
Заросший и вонючий, Сява встретил в лесу журналистов. Двое, парень с дорогим фотоаппаратом-зеркалкой и девушка с диктофоном. Рыжая, но вовсе без веснушек и этих внешних черт ящерицы – значит, крашеная! Редакционное задание – сделать репортаж про лес, за которым такая дурная слава. Желательно интервью с представителями местного населения. Сява слонялся по главной тропе и смотрел на солнце через ветки. Вот журналисты его увидели и спросили:
– Здравствуйте! Можно с вами поговорить?
– Конечно.
– Вы местный? Вы тут живете, вы бомж?
– Я бард, а не бомж. Я удалился в лес искать вдохновения. Урбанистические пейзажи нашего города убивают во мне творчество. Только наедине с природой я могу творить.
– Оу, – сказала девушка. А фотокор ей шепнул: «Это дауншифтер! Давай сделаем о нем статью!».
– Скажите, – обратилась к Сяве журналистка, – А вы можете нам что-нибудь сыграть?
– Я оставил гитару… Дома. В землянке.
– А в гости не хотите нас пригласить? Нас интересует ваш быт, как вы живете, можно сказать – выживаете один в лесу. Ведь же один?
– Нет, нас целая группа. Киевское общество бардов «Лесовики». У нас в землянке вам не понравится. Пахнет гнилой картошкой. Это от наших носков.
– Вы чудовище! – девушка рассмеялась. А фотокор щелкнул фотыком.
– Вот этого не надо, – сказал Сява.
Конечно – три бабки, три шпанюка. Давно кто-то рассказывал, что ходили в парке бабки-оборотни, а еще мертвец из земли палец вот так выставлял с ногтем – чтобы велосипедные шины лопались. Старая история.
– У меня есть предложение, – Сява сглотнул слюну и повторил: – У меня есть предложение. Девушка остается тут заложницей, а ты, – ткнул пальцем в сторону фотокора, – Сбегай в «Детский мир» и купи мне новые струны!
– А на! – фотокор ударил фотыком Сяву в лоб! Сява ладони туда прижал, наверное кровь пошла. Отступает и ноет с перепадами:
– А-а-а-а.
– Бежим! – кричит фотокор журналистке. А той кажется, что она смотрит сейчас кино. Сява руки отнимает – по лицу кровища, а сам улыбается.
– Хэви метал пэр!
Фотокор так быстро бежит по траве, что ободками ботинков её срезает. И бешено крутится в голове – что за пэр такой, что за пэр? И где журналистка Лена? А вот она на дерево лезет, а внизу Сява, ствол трясет и пинает. Надо вернуться и защитить.
Вызвать милицию! По мобилке не приедут. Конечно, в каждом лесу стоит таксофон для экстренных случаев, если кто шампур проглотит или один охотник попадет другому в глаз. Покуда фотокор стоял и думал, рядом Сява возник. Отличная погода, не правда ли? Что вы сейчас читаете? О, Томас Лав Пикок, забытое нынче имя. Получи гитарой по голове! Получи гитарой по голове!
И осаживается фотокор, расставив руки. Ничего не видит, горячее застлало глаза. Слова за ухом:
– Можно было всё решить по-хорошему.
Злобно. И падает лицом вниз.
Журналистки уже нет на дереве. Беги, зови! Пусть приходят, пусть берут. Опишу гитарой круг, сокрушатся челюсти! Круши ребра и плечи! Гуди кость!
Скачет – Сява, гитару за собой тащит, по сучьям по траве, по сучьям по траве, бороздя хвою. Налипают на деку хвоинки. Даешь струны из Детского мира!
Надо идти самому. По светлым улицам, там где мир цивилизованных людей, которые ходят в галстуках и надевают трусы навыворот совершенно случайно. Посещают парикмахерские и платят за то, что отдают лишний вес. Больше мыслей об асфальт. Потеряем пирожок.
Иностранного гостя из себя изобразить. Американский рокер, приехал в Киев, решил погулять по городу без охраны. Эксцентрик и дебошир. Бунтарь.
Прошел как в бреду от леса дворами через спальный район, перебрел сквозь торговые ряды и базарную толчею. Гитара в руках, походка – американо. Сплевывает, жвачку воображаемую жует. Глядит по сторонам, одобрительно качает головой:
– Оу ес. Ес.
Раскладка с газетами.
– Дайте мне свеженькую, дайте мне мягенькую!
Через рельсы трамвайные да на улицу Юности. Полегчало, народу поменьше. Останавливает двух мужичков:
– Экскьюз ме, – и улыбается, – Ду ю спик инглиш?
– Пошли отсюда, – один мужичок тащит другого. Сява рядом на полусогнутых семенит и допытывается:
– Хау кэн я вент ту зэ Детский мииир? Плиз хэлп ми!
Двое уходят. Смело шагаем дальше. Одностороннее движение. Сегодня – день пешехода. Сява идет прямо посередке проезжей части. На него прет маршрутка. Желтая, в кабине четки на зеркальце мотаются, а водитель лютый. Бибикает! У себя дома бибикай! День пешехода, понял, ты, бык?
Ну вылезай-вылезай. Ты чего рукавчики засучиваешь, свитерок свой мнешь? На, на! Водитель лезет под микроавтобус, а Сява обрушивает гитарой удар за ударом на капот – вмятины, на стекло – сеть, потом дырка, на бока – вмятины. Водитель из-под днища орет – вызовите милицию, а Сява, декой гитары вбивает справедливость:
– Они! Тебя! Самого! Посадят! Ты талончики не даешь!
Хэви метал пэр. Колонна машин за маршруткой встала. Сигналят. Несколько водителей вышли из автомобилей, советуются кучкой, на Сяву озабоченно взгляды бросают. Они им кричит издевательски:
– Дяденьки! Давайте все сюда! На рок-концерт!
И гитарой искру из асфальта иссекает.
– Я – анарх!
– Говнарх! – к нему бежит, пригнувшись, мужчина-бык в кепке. Кулаки сжал, челюсти сжал. Сява его остановил. Проломил ему голову!
Струн – нету. Порвались у музыканта струны. Не поет природа, нет у ней поэта. Умолкли птицы – некому играть, аккомпанировать. Без творческой личности тишина. Сява натужился и попытался телепортироваться. Оказаться где-нибудь на Подоле, хотя бы у памятника Сковороды, там часто на мраморном постаменте сидят неформалы. Сява соберет вокруг себя кучку и скажет милостиво:
– Я бы сыграл, но у меня порвались струны.
Сразу к нему протянутся пять рук с пакетами струн. Нет, будет иначе. Один неформал скажет:
– Бери мои. Сейчас со своей гитары сниму.
Или пошлют гонца на Андреевский спуск, к какому-то хиппану, что там сидит играет растаманские мелодии. И молва, молва – рокер Сява с Дарницы дает импровизированный концерт, почти квартирник, только на открытом воздухе. Репертуар самый безбашенный.
Сейчас самое время, чтобы тут, на залитой кровью улице Юности, появился профессор, подростковый психолог, ведущий смелого эксперимента, и сказал громко и твердо:
– Этот парень необычный, у него буйная фантазия. Я собираю группу таких уникумов, чтобы открыть у них паранормальные способности с помощью специальных методик. Подростки-паранормалы полетят в космос. Первый полет на Марс – за ними. Я в это верю.
Конечно, из маршрутки вылезет его вечный оппонент, ученый, тоже профессор Иван Кашимский. Нет, даже академик.
– На Марс первыми полетят обезьяны!
Глава 16
Битва
Конечно, так и будет. Профессор с мировым именем вступится за своего любимого ученика. Чуча сейчас возьмет такси и приедет. Седой, суровый, начнет стучать палкой об пол:
– Я требую пояснений! На каких основаниях вы поместили сюда Николая Павловича? Разве вам неизвестно, что человеку, который трудится над диссертацией, нельзя нервничать? Так вы заботитесь о будущем науке, о её лучших кадрах?
Конечно, психиатры станут говорить, что Николай больной на всю голову, и что он враль, и что возможно опасен для общества, но Чуча только улыбнется с удивлением:
– Он? Да это милейший человек, мухи не обидит! Как-то идем с ним по улице. Трасса, оживленное движение. Автомобили снуют, снуют! Вдруг Николай Павлович срывается с места и бежит в гущу машин, вытянув руку, вот так! Что-то подхватывает, возвращается. Я глаза зажмурил, боюсь открывать – машины мимо него как торпеды, одна, другая, и ветер от них! Возвращается Николай Павлович, показывает мне ягодку крыжовника. Вот, дескать, живое! Не допустил, чтобы кто-то на него наехал. А вы говорите, опасен. Это же святой человек!
– Я не свят, – скажет Николай, – погодите, я не свят. Я просто стараюсь, как это говорится, жить по совести.
Вспомнится всуе и как Савченко был председателем жилищного кооператива, как превращал дом в образцовый, а когда пришли холода, однако отопление еще не включили, однажды вечером лично обходил все квартиры с коробкой свечей, звонил в двери и предлагал идти в подвал обогревать этими свечами трубы. Тепло – от сердца к сердцу.
Диссертация Савченко, «О распределении газов в организме». Сжатый воздух способен творить чудеса. Органическая пневматика. Перенаправление естественных газов в мышцы с целью их усиления. Новое слово в науке! И в медицине.
– Я сам медик, – сказал Николай.
Напротив него человек в спортивном костюме. Засунул в уши пальцы и губами шевелит. Не слышать. Попал в дурдом из-за громкого тиканья будильника. Тик! тик! тик!
Николай махнул перед ним рукой. Человек моргнул, но руки не опустил. Николай придвинулся и отчетливо, чтобы собеседник видел губы, произнес:
– Не хотите поговорить?
Хлопнула дверь, прошел здоровенный, низкий санитар в белом. Николай сказал, чтобы все слышали:
– Сюда уже едет профессор Чуча! Это ваши последние часы, сотруднички!
И вдруг понял, что времени не будет, время не течет, пока этот сумасшедший напротив держит пальцы в ушах. На нем течение времени завязано. Схватил того за руки, силился отнять. Крик! Набежали! Укололи! Ох потолок на меня падает!
А дом Болсуновых существовал будто в отдельной вселенной, оторванный от действительности. Приходили и уходили люди, не задерживаясь, выплеснув, почерпнув. Упокоившегося Чомина сменяли иные, обретаясь у Болсуновых на правах почетных гостей, без поселения в подвале. Новый человек, Игорь Слонимов, пузатый и лысоватый, тёр руками линялые свои старые джинсы – сегодня был приглашен в качестве праздничного торта – как его назвал Болсунов-старший. И пока молчал, ждал скопления народу. А народ приходил постепенно, надувая от жары потные щеки. Улыбки узнавания, иногда объятия.
Явился Вятский.
– Ну, кто это? – шепотом к старшему Болсунову. Тот проговорил стороной рта:
– Забавный левак. Но что-то в нем такое есть, иначе я бы не пригласил.
– Понял, – Вятский подмигнул.
Когда все собрались, и даже нарядная в сарафане Зина Злобина со студентами в толстовках – на коих Слонимов поглядывал с ехидцей в глазах – были вынесены свежие хлеба на подносах.
– Вот это по-нашему, да, – восхитился Злобин, а жена его Софья, тоже в сарафане, как и дочь, громко всех спросила:
– Правда, оригинально?
Злобин же изошел слюной и затопал ногами, при всех:
– Сколько раз говорить тебе, что это словечко выдумано умниками, своего родного языка не ведающими! У них, англичан, «ориджинэл», а у нас, русских, «своеобразно»! Оригинально! Блевать мне от такого слова хочется!
– А ведь верно, – заметил Слонимов, – словечко-то буржуазное.
Болсунов подскочил к нему, взял за плечо, чтобы представить гостям:
– Мы знаем, что вы состоите в организации…
– Давайте без политики, – отмахнулся Слонимов.
– Хорошо. Я хочу познакомить вас с Игорем Семеновичем, вот он, – указал рукой на Слонимова, тот едва заметно кивнул присутствующим, – Человек, не скрывающий левых взглядов, хотел рассказать нам о продвижении мировой революции мирным способом.
– Как именно? – крикнул неизвестный никому старик и закашлялся в кулак.
Слонимов вышел на середину комнаты:
– Проект «Колыбель революции». Ничего противозаконного, никаких силовых методов.
– Способов! – топнул ногой Злобин, – Это у них, за бугром, «мэтход»! Следите! – и погрозил пальцем.
Слонимов продолжил:
– Внедрение революционных мыслей еще с так сказать колыбели, с детского возраста. Борьба с буржуазным мышлением на корню, когда оно еще, так сказать, не развилось в акулье капиталистическое. Известно, что новорожденная буржуазия, – обвел насмешливым взглядом публику, – для воспитания своих детей часто нанимает нянек. Что же, мы предоставим им своих нянек! Подготовленных, революционных. Дитя буржуа, прокляни отца и мать своих! Впитай идею, подними бунт против родителей.
– Это чудовищно! – каркнул старик.
– Это действенно! Наши няни, дождавшись ухода родителей – а вернее уезда в своих буржуйских членовозах…
– Ах! – Зина грохнулась в обморок и студенты, как пчелы, принялись над нею хлопотать, обмахивая платками. Один студент поддерживал ей голову и дул в лицо. А Слонимов продолжал:
– Когда родители уезжают, наша няня читает ребенку работы Карла Маркса, у нас есть красочные детские варианты, с картинками. И когда ребенок, живущий в религиозной семье, тычет пальцем в портрет улыбающегося бородача и спрашивает – кто это, кто это, бог? Няня отвечает – нет, Ваня, это Карл Маркс, очень умный дядя.
Андрей послушал и ушел к себе в комнату. Ноги как ватные. Как по воде руками. Только пару часов назад – он с Леной в лесу, потом этот дикий, с щетиной чумазый пацан выскакивает из-за ствола сосны, удар гитарой Лене в висок, а Андрей под нею, и пытается встать и натянуть штаны, а на нем безвольное тело дергается. Смеется пацан зато, гитару над собой крутит.
И дрались оба жестоко.
Футы, нуты, большой рюкзак за спиной, набит битком круглыми пней обрезками. В одной руке коряга сосновая, похожа на баобаб в миниатюре, как на картинках про африканскую саванну, а в другой руке – небольшая бензопила. Идет Пахомов, не скрывается. Лесников не боится, хоть у тех бензопилы побольше. А что, чтооо? Местный житель, имеет право. Леса у нас принадлежат государству, государство это народ на каком-то уровне, стало быть имеет право хоть все деревья спилить к чертовой бабушке. Но ведь Пахомов не лесники. Не раз наблюдал он, как вырубается лес, а на его месте возникает один из тех дымных пожаров, о которых власти говорят, что это дух Подмосковья – тамошние леса горят, а к нам в Киев доносит. А лесники бают, дескать, стояли крепкие сосны, да пожар-злодей всех изничтожил. Пришлось даже пни выкорчевать. Зато теперь есть поляна, будет где зайцам свадьбы играть.
Пахомов он что – идет как медведь, согнувшись. Корягу найдет – и в рюкзак. Резчик он по дереву, Пахомов. Сам пилит редко, и то не деревья, а сучья. Ежели видит в деревянном узловище лицо, или фигуру – ходит вокруг, подбородок чешет, раздумывает. Поймет, что выйдет резная скульптура, срезает острым ножом или бензопилкой. Еще корни хороши, сухие корни, невесть кем выкопанные, отломанные от стволов. Какой невидимый силач извергает их прочь из сырой земли?
Земля в одном месте зияет ямами. То полузасыпанные окопы. Соединяются коридоры, подходят к прямоугольным комнатам, набросай сверху бревен, покрой сверху мхом, и будет партизанский штаб. Так и было. Давно.
