Текст книги "Запил под Хендрикса (СИ)"
Автор книги: Петр Семилетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Annotation
Становление школьника Сявы как музыканта встретит немало преград. Но всегда можно запилить соляк под Хендрикса.
Петр Семилетов
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Главка,
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Петр Семилетов
Запил под Хендрикса
Глава 1
Культ Чучи
Наматываем катушку. Чем больше витков, тем больше сопротивление. Тогда-то и вступает в силу основной закон ноль на массу. Выпадают игреки. Тема диссертации Сявыного отца Николая. Нарочно переехали в другой район, дабы никто не мешал писать диссертацию. И враги чтоб не знали. Врагов много, каждый может вломиться и похитить бумаги. Одна формула убьет человечество! Надо осторожнее.
Сява тоже уже сейчас проявляет задатки, он молодой ученый, но вынужден скрывать. В новой школе притирается трудно. Ведет себя неестественно – еще бы, такой груз в себе нести. Сын гениального отца, да от своих мыслей в голове тесно. И музыкант.
Проверяй музыку и поэзию математикой. Математику находи в кислых щах и цветках одуванчика. Физика тоже к этому причастна – ноль на массу. Учитель физики эту формулу не знает.
Борис Константинович – учитель физики, похож на обиженного пузатого вороненка. Пиджак – нараспашку, усы как обувная щетка, лоб кажется выше из-за лысины. А формулы не знает. Сява однажды написал ее на доске, во время перемены. Борис Константинович заходит, видит – поражается! – спрашивает:
– Кто это написал?
Все молчат. Сява тоже. Пусть учитель понервничает. Каково это – понимать, что в классе скрытно присутствует человек вселенского масштаба, способный ногтем перевернуть мир?
Математику проверяй аккордом. Сява носит повязку на голове и отращивает до плеч волосы. Длинные волосы зеркально отражают отрицательную энергию – поэтому у всех шаманов такие. Черный напульсник на запястье, кожанка – с виду он рокер. Здоровенный ноготь на мизинце.
В магазин на Володарского – каждую неделю. Улицу просто задавили высотные дома. Бурые, рыжие. Голову поднимаешь, неба не видишь. Нависают они, дома. Дальше – старая часть улочки сохранилась. Унылый желтушный домик на два этажа. В нем прохладный подвал с магазином. Там всегда играет тяжелая музыка, продаются кассеты и диски, футболки и кожаные браслеты с клёпками. А у входа пестрят бумажками объявления. Нужен гитарист. Я вокалист и собираю группу. Жанр такой-то.
Сява однажды прочитал – нужен гитарист в группу, играющую блэк-металл. А у Сявы есть гитара. Он знает аккорды и умеет читать табулатуры. Сява оторвал телефончик, позвонил из автомата, чтобы не вычислили. Надо шифроваться. Оставляй следы в истории, когда этого хочешь.
Договорился о встрече с каким-то – как его? Виталиком! Тот играл на басу. Сява пришел в гараж на репетицию группы. Гараж на отшибе, около Святошино.
Внутри оборудована почти студия. Пахнет сырым бетоном, всё в кабелях. Установка ударная, с носками в бас-бочке. Синтезатор у стены. Виталик улыбается:
– Видишь, всё как положено!
Кроме него, в гараже еще были мрачный ударник с квадратной головой и девушка-вокалистка. У девушки волосы длинные, а лицо круглое и доброе, как блин. Сява достал гитару из чехла, спросил:
– Можно подключиться?
– Вот педалька, вот комбик, – Виталий хозяином себя вёл. Это его дядя занимался музыкой серьезно. Гараж был дядин. Дядя приходил сюда, нажимал на клавиши синтезатора, бил в барабаны, и таким образом удовлетворялся на неделю вперед.
Сява воткнул кабель в гитару, покрутил на комбике громкость, бренькнул по струнам и сказал:
– Сейчас я покажу вам запил под Хендрикса.
Через пятнадцать минут Сява выходит из гаража. Впереди – пыльная, пустая улица, нагретая садящимся солнцем. За спиной у Сявы – гитара в черном чехле. А руки бурые от крови. Деку гитары он оттёр тряпками, а вот с рук не вышло. В гараже мертвая тишина. Сява ныкнулся в щель между гаражами. В нос ударило старой мочой. Вероятно, здесь у водителей отхожее место. Двинул вглубь, вышел в заброшенный сад. Стал пробираться, по ходу сорвал пучок листьев, начал водить ими по ладоням, но к бурости лишь прибавилась зелень, запахло кислым.
В следующий раз он пришел в подвальный магазин и спросил продавца, не слышал ли о происшествии. Тот не слышал. А Сява думал, что милиция будет ходить, расследовать. И в газетах ничего не написали. Сява сказал отцу – покупай больше газет, хочу быть эрудитом как ты. Николай несколько недель приносил домой газеты стопками. А сын всё читает. А потом Сяве сообщили по телевизору:
– Пойдешь в район треугольника Т!
Мало ли что? Но всё же достал карту, начал искать похожее улиц пересечение. А таких много. Все обойти? Теоретически возможно. Сейчас Сява много мотается по городу. Найти надо одного человека.
На Соломенке есть кирпичный дом на краю горы, куда уже не ходит трамвай. В доме том живет профессор точных наук Тимофей Чуча. У него нет телефона. Чуча – научный руководитель папы Сявы. Когда трамвайные пути разобрали, связь ученика с учителем прервалась.
Со стороны Николая в ход пошли колдовские доски и вращающиеся столы. В глухую полночь отец с сыном выходили на перекресток, чертили мелом тайные знаки и кувыркались. Чуча не отзывался. Однажды, когда вспыхивала и громыхала летняя, освежающая и расчетливая гроза, Николай забеспокоился:
– Я чувствую, худо с Чучей.
Как обычно, в бигудях и халате, Николай был похож на домохозяйку, только что заправившую бельем стиральную машину и ждущую по телевизору любимый сериал.
– Может быть, Чуча сейчас на Луне, – продолжал Николай, – С его способностями и доступом к лаборатории Главной космической академии наук, не исключено, что профессор исследует селенитов.
Сява почти каждый день едет на Соломенку. То едет, а то пешком от вокзала идет. Кругом стройки! А потом – ярусами, лестница в глубоком зеленом овраге, на гору взбирается. И посередке – ручей течет. Берега оврага травой-муравой покрыты. Между ярусами лестницы – ухоженные перебеги, аллеи со скамейками. Замечает Сява парочку, подходит и спрашивает:
– Вам серенаду спеть? – а он с гитарой туда ходит. Однажды ему ответили:
– Иди мальчик!
Дело было вечером. Темно. Сява огляделся – тихо, прохожих нет.
– Сейчас я покажу вам запил под Хендрикса!
И гитару принялся расчехлять. Повезло – есть ручей, можно смыть кровь. Неделю не появлялся в этих краях. Прошло время, забылось – осмелел, опять начал Чучу искать. Надо перебарывать себя. Трус тот, кто не борется со страхом.
Наверху лестницы – улочка затаённая, в тени деревьев. Стоит киоск, там продаётся съедобная всячина и очень вкусные жвачки хуба-буба. Почему-то в этом районе, и еще в огромном переходе возле станции метро Лыбедская. А так нигде больше в городе нет. Сява закупится жвачками на месяц вперед, потом ходит – наслаждается. Хочет натренировать себе челюсти как у бультерьера. Будет так – выйдет в сад, перекинет через ветку ремень, ухватится зубами и повиснет. А с такими навыками можно уже в цирк. В каждом городе есть цирк и нужны артисты. Но талантов – мало. Все в менеджеры подались. Умеют галстучки завязывать – навык, достойный палача.
Глава 2
О другом
– У тебя прическа-деган!
Так крикнул чумазый пацан, наверное клей нюхает. Вскочил в троллейбус, двери – пшшш и уехал. А Болсунов Андрей подошел к витрине магазина и поглядел на себя. Приличный молодой человек, в брючках выглаженных, в рубашечке на все пуговички под горло застегнутой, сверху розоватый жилетик – как всё правильно. А прическу он сам выдумал, называется – бутон. Одна парикмахерша была веселая и сказала напарнице, когда он из салона выходил: «Как детский горшок на голове!». Он вернулся и бросил одеколон в зеркало. И заплатил за убытки. Еще ненормальным назвали. Сами ненормальные. На прощание сказал:
– Интеллект ниже плинтуса.
И ушел с улыбкой.
Мать Андрея – владелица небольшой пекарни, а отец – живописец чудовищной силы. Уже пятнадцать лет он работает над полотном «Атеист в аду». Недра пещеры, острыми контурами сталактитов и сталагмитов полыхает зарево адского огня. Герой картины – молодой человек в очках и рваном костюме. Обороняется от чертей книжкой, где на обложке начертано – Дарвин. Черти подобны вставшим на задние лапы собачкам из цирка, но с обезьяньими хвостами.
Живут Болсуновы в доме на Ширме, где узкие улочки соединяются взаимно под немыслимо крутыми углами, а старые двухэтажные многосемейные домики теснятся теремами тех бедных людей, у которых одни валенки на всю семью. А у Болсуновых даже и валенок нет. Дом с башенками, на три этажа, не считая подвального. Вровень с нижним – густые, темно-зеленые кусты лжетсуи тисолистной, впрочем их благодаря забору не видно. С бетонного забора на улочку глядят длинные, взятые в защитную сетку, лампы. Хулиган да не разбий!
У художника Болсунова там большая мастерская. Всегда играет классическая музыка. Или современная танцевальная – когда творец танцует для вдохновения. Пожилой, седобородый человек пляшет один в мастерской, похожей на просторную теплицу для тропических растений, как в ботсаду. Вместо крыши – стекло, вместо стен – тоже, но иное, с другой стороны не видно. Такова уж скрытная природа. Никто не должен видеть, как творит мастер. Картины вынашиваются, словно дети. Зародыши мерзки, поэтому и скрыты до урочного времени. Машут руки, дергается клочковатая борода, музыка играет. Запыхавшись, хозяин берет кисточку, смешивает в палитре краску и наносит на полотно точный мазок. Еще одна тень на пятом чертике. Следует опустошение души. Месяц-другой художник Болсунов будет копить вдохновение.
Беспокоился – вот бы успеть закончить до того, как Земля столкнется с кометой. Комета-то подлетает к дому нашему не по дням, а по часам. И скоро повиснет хвостатым уродцем на небе. Хвост с изгибом, как у лошади.
– Уже и Антихрист бродит среди нас, – говорил Болсунов друзьям-художника, – Только мы не знаем, где и кто он. Может быть это ты!
Толкал кулаком в грудь товарища, бородача Вятского. Вятский – волосат, коренаст, любит вино и сыр. Живет на чердаке старого дома на той же Ширме. Окно выходит в сад. Вятский не пользуется дверью, а с балкона перемещается на яблоню и спускается по стволу. За пятьдесят лет жизни здесь он развил чрезвычайную ловкость, а благодаря ужимкам, волосатости и строению тела походил на обезьяну с патлами на голове. Когда на Ширме было еще много садов в частных усадьбах, хозяева приглашали Вятского лазить у них по деревьям и собирать урожай. Художнику доставалась треть. Маменька его делала варенья и везла на велосипеде на ближайший рынок – возле автовокзала. Благо, надо было ехать с холмов вниз, а не переться под гору.
У Болсуновых по вечерам собиралась компания людей искусства – художников, писателей. Бывали и общественные деятели. Эти последние, обыкновенно странники, находили в доме у Болсуновых приют. Андрей, тогда еще старшеклассник, был на таких вечерах и слушал. Гости обозначались для него как «дядя Миша», «дядя Слава», «тётя Сережа», «тетя Лида». Иногда Андрей тоже вмешивался в спор, но делал это неуклюже – он вообще составлял слова словно в вечной попытке удержать в руках горячую картофелину.
– Ну что, – говорил тётя Серёжа, вытянутый, длиннорукий, весь в светлом, – Поборем невежество в современном обществе?
– Борем-поборем, – со вздохом отвечал Андрей.
– Это верно сказано! – Вятский пускался ходить по комнате, приседая и раскачиваясь, – Под лежачий камень вода не течет! Надо объединяться и делать!
– Поддержим, – выступал вперед Скоромный, общественный деятель. Глаза у него всегда горели желанием помочь людям увидеть правду. Болсунов-отец указывал пальцем вверх – к этому пальцу устремлялось внимание, усиливая значение слов:
– Только на основах морали мы можем двигаться вперед. Мы за общество с высокой моралью – вот каким должен быть наш девиз!
И все галдят наперебой.
А то еще в подвале дома завелся святой человек, в мрачной одежде, подпоясанный, со светлыми очами, и молельный дом устроил для верных людей. Хлебопекарню семейную посещал и булки водой от своих рук кропил. Болсунова, по её выражению, «оделась простолюдинкой» и пошла к хлебному киоску, где спрашивала стоящих в очереди:
– А правда, хлеб в последнее время вкуснее стал?
Домой вернулась сияющая, спустилась в подвал и долго там со святым человеком беседовала. А Болсунов-отец сказал сыну:
– Ты учись у людей, видишь, какие люди возле нас собираются. Или мы возле них – не разберешь.
И Андрюша присматривался. В обозначенный день, самые близкие семье собирались у Чомина – так звали святого человека. Было у него лицо, будто человек понюхал несвежий сыр и тому испугался. С некоторой долей гнева.
Если приходил новый гость, Чомин скромничал и не знал, как начать речь. Тогда Болсунов-страший его просил:
– Расскажи о МилостИве. Человек вот не знает.
И Чомин тихо, ровным голосом, однако меряя бетонный пол подвала шагами, говорил, что Соединенные Штаты Америки, конечно, оплот сатаны, но оплот материальный, и антихрист появится не у них, а у нас, где клоака духовная. Что до бездуховных американцев, то у них добро попрано на государственном уровне. Так, обыкновенное имя Милостив сокращено до непонятного, ничего не значащего Стив и даже искажено – Стивен. Какой такой Стивен?
– И никто об этом не знает! – вставлял Болсунов-отец. Гость поражался.
Андрей завел себе дневничок, куда записывал самые показавшиеся ему важными слова Чомина, да и не только его, а и остальных – родителей, их друзей. Своих друзей у Андрея не было. Даже в школе он сидел на парте один. В институт не поступил. Дело в том, что Болсунов-отец писал скабрезные картины на каждого вузовского ректора в городе и рассылал им почтой. Так что в институт Андрею путь был заказан.
– Ничего, – сказали родители, – Ищи своё призвание!
И он искал. Приходит в библиотеку, говорит – поручите любое дело, например восстановление древних книг. Парень он усердный, а зарплату – сколько положите. Отказали. Тогда он в другую библиотеку, имени Салтыкова-Щедрина, ту, что над Кловом нависает. И там не приняли. Наконец отправился в Центральную научно-техническую, там где в здание встрял актовый зал, как летающая тарелка.
И он сразу смекнул. Тарелка – настоящая. Только выковырять её нельзя – может произойти взрыв и на месте города образуется воронка глубиной полтора десятка километров. Поэтому тарелку обмазали цементом и прилепили стекла, как будто окна. И когда он это сообразил, то испугался – пришельцы могут быть среди нас! А потом Андрея испугали.
Было это так. Андрей остался один дома. Чомин – в подвале, он не в счет. А должен был прийти сантехник, менять унитаз на втором этаже. Мать приказала Андрюше глаз с сантехника не спускать. Мало ли кто. Вышел из тюрьмы – записался в сантехники.
Явился дядя, усатый, с пузиком, в кепочке, в кожаной курточке – а осень была, в самую пору. Похож на фотокора, только с чемоданчиком. Унитаз-то уже стоял, был куплен заранее.
– Валера, – представился дядя.
– Жомовик, – невесть чего сказал Андрей и пожал протянутую руку. Валера хмыкнул. Огляделся в коридоре:
– Ну-с, где пациент?
– На втором этаже. Только вы потише. Бабушку разбудите.
Не было никакой бабушки. Андрей повел сантехника наверх, к туалету. Валера поставил свой чемоданчик и сказал:
– Так, давайте мы сначала всё перекроем. Где у вас тут подвал?
Андрей сообразил, что вопрос глупый и задан для отвода глаз. Нет, не проведешь на мякине. Поэтому отвечал так:
– Там же, где у других – внизу.
– Ну я понимаю, что внизу. А может вы спуститесь и перекроете?
Андрей растянул губы улыбкой так, что чуть пальцами уголки рта не взял да не отвёл в стороны. И произнес тщательно и издевательски:
– Хе, хе, хе. Может, вам еще ключ от квартиры?
Валера посмотрел по сторонам выразительно, потом наверх, и на Андрея глазами зыркнул:
– Вот что, парень, как говорится, не гони говно по трубам.
– О! – Андрей вскинул палец, – Тюремная лексика! Что же, уважаемый, думаете, мы все тут сидим и лапу сосем? Думаешь на лоха попал? Вот у меня твои соображения где!
И сжал пальцы в щепоть, как для крёстного знамения. Потом сам же вызвал для сантехника карету скорой помощи. Дело замяли откупными.
Болсуновы всем составом ходили в гости к Злобиным. Дружили семьями. Злобины пребывали в родственниках у каких-то академиков и неизвестно с чего кормились. Глава семейства, бородатый Игорь Злобин, находился в вечных переговорах с мастерами по дереву – заказывал у них деревянную мебель в народном стиле. Жена его, молодящаяся Софья Злобина, сидела дома, перемещаясь по комнатам в просторном сарафане, и ткала за настоящим ткацким станком. Дочка Зина шестнадцати лет, обладательница косы ниже пояса, приглашала в гости студентов-толстовцев, невесть где ею найденных. Казалось, что Зина не учится, не работает, а бродит по городу и в каждом закоулке выискивает толстовца.
Злобины привечали Болсуновых столом, выставляя глиняные миски с большими деревянными ложками. Игорь сам выстругал эти ложки и гордился.
– Ну-с, отведаем щец? – весело спрашивал он.
– Щи! – восторгался Андрей, брал ложку и шутливо стукал её держаком об стол. К веселью присоединялся и старший Болсунов:
– Щи давай! Давай щи!
И все смеялись. Вплывала утицей Софья, неся парящуюся кастрюлю. Один раз оттуда высунулась розовая человеческая рука, и Болсуновы всё же похлебали ради приличия, но потом, дома, художник Болсунов сказал:
– Это у них определенно перебор, да.
Однако на другие выходные снова ужинали у Злобиных. Не чуждались ужинов, но уже по будням, у других знакомых, которых между собой называли Чумазыми.
Порфирьевы, отец и сын, Борис и Степан, держали неподалеку, на узенькой Пролетарской улице – скорее даже переулке, нежели улице – сапожную коптильню. Копченые сапоги были в ходу осенью, зимою да ранней весной, а в остальное время Порфирьевы сидели без дела, иногда выдумывая потехи, на которые созывались все местные жители.
То возьмут и в самую жару устроят пробежку на лыжах по асфальту. То заходят в магазин на руках. Магазин местный располагался наверху крутого холма, так что представьте, сколько Порфирьевым пришлось отмахать с самого низу, где коромыслилась у подножия Пролетарская.
Глава 3
Начинается с кед
Больше мыслей об асфальт. Перед тем, как всё заострилось – вот верное слово – в сентябре, папа дал Сяве деньги и сказал – пойди купи кеды. В новую школу – в новой обуви. Может дело иначе повернется, как знать? Сява положил деньги под пятку в носок и поехал в китайский торговый центр. Увидел там черные кеды с желтыми шипами. Наверное, все чемпионы мира по футболу в таких если не голы на ответственных матчах забивают, то хотя бы тренируются. Купил, поехал домой на трамвае, довольный. А китайцев так и не увидел.
Пока этот железный козел – трамвай – вёз Сяву мимо депо, Сява вспоминал, как продавщица говорила с улыбкой – носить не сносить! Наверное, это те самые знаменитые китайские кеды, которые могли прожить с 1960 года по 1990 и остаться при этом чуть потрепанными, хотя исходили в них не одну туристическую тропу. Не те туристы, что сейчас блядовать по заграницам ездят, а наши обыкновенные туристы. Спортивный костюм, палатка, завтрак у костра, умывание в холодном ручье и всё такое. Еще транзисторный приемник. Включат и шагают след в след. Так было.
Сяве казалось, что стоит ему обуть эти кеды, и можно идти записываться в сборную. На массиве есть стадион, там вечно какие-то тренируются. Вот он туда, к главному тренеру. Дескать, хочу играть, записывайте. Команда уже собрана? А вы посмотрите на мою игру. Тренер ставит против него самого слабого игрока. На ворота. Говорит – забей. Сява – забивает. Потом тренер ставит сильнее. Потом самый сильный уже бьет, а Сява на воротах. Отбивает головой! Тренер такого не видел. Мяч от удара просто лопается. Бох! Звук такой – бох! Очень резкий, взрывной.
– Ну что, – говорит Сява, – Берете? Я могу так, на любительском уровне, а могу в большой спорт. Со мной у вас есть шанс пройти до самого верха. Держитесь меня и не пропадете.
Тренер ему, конечно, вырабатывает отдельное расписание. Когда вставать, что кушать, какие принимать витамины. Сява ему:
– Я что, мильянер? Нет у меня таких денег.
Открою секрет – профессиональные футбольные витамины стоят очень дорого. Бром и кальций в особой пропорции, совмещенные с особыми тибетскими травками. Тогда тренер говорит:
– Пошли со мной в аптеку.
Едут в самую дорогую аптеку города. И там все начинают думать, что тренер и Сява – голубые, и что тренер ему покровительствует, покупает барбитуру. Мол, из бутика зашли в аптеку за колесами. Сява тренеру грозит пальцем:
– Всё, мужик, я вычислил тебя.
Нет, не так, ничего он не говорит, а тренер везет его в ночной гей-клуб, и там все думают, что Сява голубой, там играет рок-группа, и Сява в перерыве между песнями выбирается на сцену, просит у музыканта гитару и объявляет в микрофон:
– А сейчас я покажу вам запил под Хендрикса.
И начинается танец кровавой силы, полет тяжелой деки. Викинг-берсерк один против многих, кругом враги, сам среди пустыни снежной. Нападайте, волки! Вввва. Стекла – вдрызг, и лица перекошенные, и тёплый, пьяный кисель в голове. Сява в кедах бегает по стенам. Смена центра тяжести по формуле ноль на массу. Тайная борьба дружбо.
Руки-ноги врозь, телескопический кадык наносит удар в область лучевого сплетения и человек в шляпе, наверное профессор, у него лицо и бородка профессора – пробит кадыком насквозь. Враг повержен и трепещет теплым мясом. Посреди главной улицы города. И все разбегаются.
Первый раз в новый класс. Сентябрь. Сява зашел раньше классной руководительницы, Евгении Ивановны. Хотел зайти вместе с нею, чтобы она его представила. В учительскую явился – там училки нету, она прямо на урок должна, того. Ну и все на Сяву смотрят, кто говорит – привет, а кто молчит. Он понимает, что надо как-то людей заинтересовать, поэтому садится на парту, приподнимает ноги, снимает кеды, потом натягивает на руки носки и прячется за учительским столом. Над поверхностью его сначала появляется одна рука в носке. Словно рот, она квакает:
– Бесплатное представление!
Слышен короткий ржач, потом еще. Это хорошо. Сява высовывает вторую руку:
– Приключения Смуглиии! Новая серия называется «Дегенерация».
Первая рука сказала:
– Я Смуглиии!
А вторая:
– А я учительница Евгения Ивановна.
– Я принес вам две таблетки дегенератина. Примите одну сейчас, а одну перед сном.
Надо же такому случиться, вот несчастье – именно в это время в класс зашла Евгения Ивановна и слышала всё, что говорил Сява. Попал парень! Училка оборвала представление так:
– А ты сейчас выйди. Вернешься с родителями.
Подобрав кеды, босой Сява потопал к двери, возле неё обернулся и бросил:
– Мать умерла, а отец очень занят.
Открывается загадочная страница истории семьи Савченко. Где мать Сявы, жена Николая? Последний утверждает, что вдов, однако сыну он рассказывал другое. Пришельцы. Искусственное осеменение. Рождение через задницу. Поэтому в нем задатки гения.
Сява остался ждать под дверью. В коридоре тихо, пусто, гудит и переливается длинная лампа под потолком. Стенгазета на стене – кто её нарисовал? Творческий человек. Такому всегда поручают. Умеешь рисовать, так потрудись. Сява подождет звонка, а когда училка выйдет на перемене, то – а ведь он не взял гитару, оставил её дома, вспоможительницу, души успокоительницу, мира сокрушительницу.
Тут в школе есть музыкальный кружок или местная рок-группа? Нехило бы попробовать туда влиться. У Сявы новое модное слово – нехило. Смена настроя вызывает смену модных слов. Было – кузяво, некузяво. Теперь – нехило. Пошел опять в учительскую. Там сидит за столом такая седая, с кудряшками, в круглых очках, чай из стакана пьет. Наверное сладкий чай. С дымком. Сява её спрашивает:
– У вас тут группа есть?
– Какая группа? Почему ты не в классе? – голос как у клуши.
– Рок-группа у вас есть? Алло мы ищем таланты. Я хочу поучаствовать.
Тётя клуша отхлебнула глоток:
– Что-то такое есть. Надо в десятом Б спросить.
И поставила стакан на стол – стук! Сява подошел, быстро наклонился и харкнул в стакан. Сказал:
– Чай-экспресс, как в поезде!
На другой день Сява под школой ждал одноклассников после уроков, днем. У него память цепкая на лица и числа. Взаимосвязь – лицу назначаем число, по числу вспоминаем лицо. Никто не укроется, не забудется, даже через сто лет. А он доживет до ста лет, вот увидите.
Ждал и в носу ковырял. Вот так забор, за ним площадка и школа. Забор из бетонных штучек крест-накрест, будто вышивка. Березки еще растут. Идет мимо прохожий, дяденька в пиджаке и шляпе. Сейчас только чудаки носят шляпы. И этот. У него в ноздрях гильзы, как знать? Надо же было сказать шутливо:
– Мальчик, а ты почему не в школе?
– А ты мне не тыкай! – и пяткой по туфле. А, скачи на одной ноге, дяденька в шляпе! Ты мне не тыкай, сам ученый, вызываю давай на диспут, поговорим о системе координат Декарта. Ноль два икса игрек, газ аргон и новый ледниковый период, всё мы знаем. Давай скачи отсюда!
Но дяденька решительно зашагал внутрь двора, к школе. Школа похожа на карлика с мощными плечами. Посередке, где значит тулово – там вход, там один этаж. Вроде книжного магазина, только не продается ничего. А с боков примыкают трехэтажные корпуса панельные, кирпичом обложенные. Учись, юноша, в уютной остановке! Вот тебе прибор карлопод, а вот зольская азбука и глобус. Никодим Петрович конечно директор школы, ему всё можно, но дихлофосом нос вздрючить поутру на линейке это перебор. И никто, ни одна собака поперек не сказала, вот что обидно. Это было вчера.
Сейчас так – или будет перемена и выйдут ученики, или успеет дядечка и приведет директора. Ему же хуже. Обоим будет хуже. Есть смысл подождать.
Покуда ждал, вспомнил. Год назад, в другой школе, проучился Сява ровно месяц. У одноклассника сломался компьютер.
– Так я тебе починю, – сказал Сява, – Я хорошо разбираюсь в технике.
Дима пригласил его к себе домой. Были там еще Димыны родители очень интеллигентного вида – оба в очках и тонко улыбающиеся. Много книжек везде – в шкафах, на шкафах, на полках и даже на полу стопками. Вот причина ухудшения зрения.
Провели Сяву к столу, где стоял компьютер. Системник да старый монитор с электронно-лучевой трубкой. Папа Димы пообещал жене:
– Сейчас нам молодое поколение покажет высший пилотаж, как с компьютерами надо обращаться.
И подмигнул. Сява уселся на стул-вертушку, крутанулся и, сцепив перед собой пальцы, хрустнул ими.
– Смотри, как асс работает, – сказал папа Димы.
– Не включается? – спросил Сява.
– Нет. Раньше включался, а потом перестал.
Дима тихо стоял рядом с мамой. Сява начал бормотать, тыкая пальцами в клавиатуру:
– А бэ це на два, эф пять, икс игрек зед, так. Лоад сервер. Лоад сервер. Эф пять.
Повернувшись к зрителям, пояснил:
– Ввожу секретные коды. Но что-то сопротивляется, – Сява нахмурился, подумал, добавил решительно:
– Будем разбирать.
– А может, вы сначала включить попробуете? – предложил папа Димы робко. Сява издал смешок, как будто при нем ляпнули очевидную всем глупость. Папе Димы стало стыдно, и маме Димы тоже стыдно, но за папу. Сява всех успокоил:
– Ничего, сейчас разберем, починим, а потом полетаем-постреляем!
Резко дернул вперед головой, вклеился в монитор и отклонился назад. В стекле образовался серый кратер с зубчатыми толстыми краями.
– Некоторые вирусы, – пояснил Сява, размазывая между пальцами кровь со лба, – Выдают гипнотизирующий эффект двадцать пятого кадра. Я нейтрализовал этот эффект прежде, чем вирус смог причинить нам вред! А иначе мы бы стали как сумасшедшие и поубивали друг друга. Так уже было.
Директор Никодим Петрович решил сам выйти. Еще пятнадцать лет назад жил в двухкомнатной квартире с женой – общались языком жестов. На кончиках пальцев нарисовали рожицы. Вот кислая, а вот с улыбочкой. И показывали друг дружке пальцы, Никодим Петрович с женой-то. А потом жена ушла с прорабом, он зарабатывал больше, а Никодим Петрович через год стал директором школы – так жизнь повернулась.
Похож на дикобраза – неопрятные жирные волосы копной назад, черные с перцем, лицо удивленного льва. Застыло в глазах это удивление, будто человек обратил взор свой к непонятному предмету.
Особо трудных учеников он желал вывести на тропу праведности, заводил на каждого тетрадь, куда писал свои наблюдения. Посещал родителей буянов на дому, смотрел условия, как кто живет.
– Вот, этот пацан, – показал дядя в пиджаке и шляпе. Сява в это время плевок кедом по асфальту растирал.
– Сломал мне на ноге пальцы! Я в судмедэкспертизу обратиться имею право!
– А может быть, он хотел убить угрожающую вам осу, – спокойно ответил Никодим Петрович. Сява насторожился. С чего бы это за него заступаются?
– Вы знаете, – продолжал директор, – Сява у нас очень отзывчивый мальчик, просто немного импульсивный. В школьном курсе есть материал об аллергии, а укус пчелы может вызвать такую сильную аллергию, что человек умирает в считанные минуты.
– Вы тут сумасшедшие все! – сказал дядя в шляпе, приподнял её и попрощался:
– Честь имею!
А Никодим Петрович остался рядом с Сявой.
– Давно хотел напроситься к тебе в гости. Твои родители дома? – директор сложил руки и чуть согнулся, склонив набок голову. Как смиренный проповедник.
– У нас сегодня генеральная уборка! Нет времени! – Сява хотел быстрее сдыхаться Петровича и дождаться однокашников. Не надо путать планы. Всё продумано и предопределено. Воплотитель судьбы, вот он кто – Сява.
– С мамой и папой хочу поговорить, есть возможность записать тебя на кружок юных авиаторов в бывшем Доме пионером, нужно согласие твоих родителей. Что Сява, хочешь на самолете летать, с парашютом прыгать?
Сява скорчил одухотворенное лицо и молодечески выпалил:
– Кто же не хочет?
– Ну, пойдем проводишь меня к себе домой.
– А это далеко!
– Ничего, у меня свободного времени много. Жены нету, хожу в театры. Сегодня спектакль отменили.
– Тогда пойдем пешком, к нам никакой транспорт не ходит.
– Люблю ходить пешком!
По дороге, Никодим Петрович рассказал Сяве такую быль. Идет он, Никодим Петрович, тихой улочкой и видит, как под высокой акацией стоит бабулька и зовет котика, что на самый верх залез. Никодим Петрович решил помочь и вскарабкался на дерево. Добрался до котика полосатого, кричит вниз:
– Он у меня! Что делать?
– Бросайте, ничего не будет!
Сбросил Никодим Петрович котика, тот сел внизу, пришибленный. Бабулька подобрала своего дружочка и была такова, а Никодим Петрович сидит, слезть не может. Труден и опасен показался ему обратный путь. Тогда Никодим Петрович решил схитрить. Когда внизу проходили люди, он кричал:
