Текст книги "Тропа барса"

Автор книги: Петр Катериничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Часть вторая
ГРУСТНЫЙ СОЛДАТ

Глава 14

Предают только свои. Мысль не новая, но от этого не легче. Или люди просто меняются со временем? Мы продолжаем считать их своими, а это другие. С тем же лицом, с тем же голосом. Ну да… Лицо меняется, а голос почти нет. Сколько бы времени ни прошло. Вот мы и ошибаемся. А люди… Словно их подменили на похожих, на чужих. Странно… Ты нужен людям, когда им плохо. Когда им становится хорошо, им не до тебя. Они тебя избегают. Как заразного. Особенно если тебе не везет.

Или просто невесело. Хотя и это понятно. Всем нравятся богатые, веселые и здоровые. Никому не нужны бедные и грустные. «Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться…»

Нет смысла оставаться… И негде.

Дома он находиться не мог. Вернее, дома у него не было. Так, жилище. Или обиталище. Нечто на «ще». Пепелище.

Два года он жил так. Сотни мелочей здесь напоминали ее, ее прежнюю… И еще то, как он был счастлив когда-то. А хуже всего… Хуже всего, наверное, то, что он уже не сможет любить. Он не сможет любить так, как любил ее. Никого и никогда.

Мужчина без любви – калека. А женщина? Женщина без любви – это даже не женщина, а просто существо никакого рода и никакого племени. Женщина – это или любовь, или никто. И ничто.

Любовь… Исписаны сотни, тысячи, миллионы страниц… «Для меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взор напрасно…» Все просто: постепенно она стала другой. Обособленной от него. Чужой. Наверное, ее тяготила его преданность. Или зависимость от него?

Такая вот странная закономерность: люди больше любят тех, кому помогают, чем тех, кто помогает им. Не все, но многие. Слишком многие. Может быть, благодарность кажется им чем-то унизительным? Гордыня бунтует. И ведет человека в омут. В бездну. Сначала… Сначала падение кажется просто яркой, расцвеченной огнями новогодней ледяной горкой, а потом… Снизу, из тьмы, выбраться наверх уже непросто. Особенно если нет ни сил, ни желания. И сотни, тысячи, миллионы индивидуумов остаются там, в самом низу, трактуя свое безволие и трусость как избранность непонятных. И катятся ниже. За край. Туда, откуда вернуться в люди уже нельзя.

Мужчина тряхнул головой. Мысли бежали, будто дрессированные лошадки по кругу…

Все мы – пленники стереотипов. Каждый – своего. Как в той песне?

Кони бывают серые, кони бывают розовые, Кажется, каждый может выбрать по вкусу коня.

Но… кони меняют масти, могут наездника сбросить, А это людей тревожит: его, тебя и меня.

Вот почему кони алые, с огненно-рыжими гривами В дикой степи несутся вольно, без седоков…

Просто нам всем спокойнее, не торопясь, с перерывами, Ехать тихонько по кругу на розовом пони верхом.

Она тогда сказала Гончарову: «Не переживай».

Нужно пе-ре-жить. Перейти через эту жизнь в другую. Какую, он еще не знал, но в другую. Чтобы выжить. Выбери себе жизнь – и живи.

Мужчина наполнил бокал до краев и выпил до дна. Здесь вам не тут, как говаривают комментаторы нашей сорвавшейся с резьбы жизни. Хлобыстать бордо урожая семьдесят второго года фужерами, как воду… Там бы сочли за глупца или в лучшем случае за чудака. Там такую бутылку демонстрируют всем, чтобы, так сказать, предвкушали.

Там…

Да черт с ними и ихним «там»… Многое у них действительно хорошо – хотя бы то, что любая склянка с пойлом выглядит так же красиво, как и на рекламной картинке… А вот по душам поговорить просто не с кем. И не о чем.

Жизнь замкнута рамками карьеры, бейсбола и хобби. Может это и хорошо. Но очень скучно.

У нас… Прямо по писаниям Льва Николаевича Гумилева – пассионарии всех типов и рангов столбят свое место под солнцем. И умирают, скошенные огнем разборок, ранними инфарктами, депрессиями… На их место заступают другие: умные, осторожные, интеллектуальные. «Мы со вторых печатаем портреты, хоть в этом, право, и не их вина…» Все нормально: нужно было встряхнуть этот гниющий муравейник, называемый «развитым социализмом». Встряхнули, как водится, в самом российском варианте. «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Мужчина долил остатки вина, сделал знак официанту. Ни официант, ни метр ничему не удивлялись. Хочется клиенту утолять жажду коллекционным вином по четыреста долларов за бутылочку? Да с нашим удовольствием, да хоть чайными стаканами, да хоть… Вольному – воля!

Официант вырос у столика:

– Еще бордо?

– Водки, – коротко бросил мужчина.

Он все ждал, когда комок в груди хоть как-то рассосется… На это способна только водка. Потом… Потом, когда комок растает, можно брести в свой грустный пустой дом. «Дома ждет холодная постель…» И добрать. Чтобы не было так холодно. Чтобы до полной черноты… Чтобы назавтра проснуться в скудной бездарности нового настоящего и ничего не желать… Нового? В сорок начинать жизнь сначала? Где оно, это начало? Все свое мы носим с собой. Всегда.

– Какую предпочитаете? – Официант открыл карту.

– Выпью-ка я померанцевой… Она полезная, – вспомнил мужчина горьковского Булычева.

Официант продолжал стоять. Мужчина добавил:

– Пол-литра, конечно. Закусить – на ваше усмотрение.

– Копченый угорь, балык, лососина свежайшая, со слезой, икра…

– Давай всего понемногу и компот.

– Что, простите?

– Компот. Из сухофруктов.

Компот из сухофруктов. Его варили в больших котлах и оставляли на ночь на улице: днем стояла жара, а ночи в Афгане холодные; утром компот пили, зачерпывая кружками, – после анаши жажда была зверская, неутоляемая… И еще – компот был с запахом дома. Того, куда хотелось вернуться. Это было важно.

Вернулись только трое. Из тридцати… Все были молоды и хотели жить, но повезло не всем. Так уж устроено: везет не всем, не во всем и не всегда.

– Извините, но из сухофруктов… Можем предложить персики в сиропе, ананасы, ассорти…

– Черт с ней. Неси кока-колу.

– Слушаюсь. Горячее?

– Эскалоп. И много зелени. Только потом. Позже. А пока… – Мужчина улыбнулся невесело. – Помнишь анекдот? Заходят двое в кабак, заказывают семь бутылочек водочки. «А что будете кушать?» – «Вот ее-то, родимую, и будем кушать».

Официант вежливо улыбнулся и исчез. Запотевший графин с померанцевой объявился на столе почти сразу; два блюда, с мясным и рыбным ассорти, тоже. Накатить большую рюмку и предаться буйству плоти. Поедая мясное и рыбное. Бред эта жизнь.

И ничего, кроме бреда.

Года три назад он осознал вдруг: у него нет ничего, кроме денег. Сейчас легче.

Гораздо. Потому что денег нет тоже. И «семейная лодка» не билась ни о какой быт.

Просто времени обратить на него внимание не было. Нужно было работать. Пахать.

Не замечая ни дней, ни ночей. Он и пахал. И тогда все было если не хорошо, то сносно. Все развалилось потом. Когда материальные проблемы ушли. Стало сразу пусто и ясно. Ибо материя вторична.

Просто они перестали понимать друг друга. И начали говорить на разных языках.

Это как китайский и вьетнамский: восточные люди поют. И ритм есть, и мелодия похожа… А языки разные. И говорящие на них не понимают друг друга. Совсем. И не хотят понимать. Такие дела.

А он… Он любил свою жену. И верил. Верил, что все вернется, что она станет вновь такой, каких сейчас не бывает… Бред. Человек все себе придумывает сам. И счастье, и радость, и сказку. Когда сказка проходит, остается пустота. Полная. И пережить помогает только одно: в жизни сказки случаются куда чаще, чем можно себе представить. Правда, не со всеми. Только с теми, кто верит. Способность к счастью, как и способность к сказке, – внутри нас.

Хотя… Возможно, это тоже иллюзии. Вот только как решить, какой мир более иллюзорен: тот, что внутри нас, или тот, что вовне? Человек, взрослея, лишается иллюзий, жизнь отбирает их у него, одну за другой. Наверное, когда умирает последняя, умирает душа. Хотя некоторые при этом продолжают существовать. К жизни это не имеет уже никакого отношения.

А тогда ему, Олегу Гончарову, оставалось освободиться только от денег. Как часто бывает, ему помогли. С радостью. Брат жены влетел. В очень изрядные долги. А Гончарова даже просить не пришлось – он подставился сам. Как только он сделал это, то стал ей не нужен. Совсем. Она вспомнила, что жизнь прекрасна и удивительна. И ушла к другому. Тот казался ей веселее.

А он ждал. Год. Еще год. Работал как заведенный, но работа не клеилась. Он шел по инерции. На той крейсерской скорости, какую сумел набрать когда-то. Но без ветра в парусах Америки не достигнешь. Кортес не добрался бы уж точно. Да и какой он Кортес… Хотя…

Мужчина, любой нормальный мужчина – завоеватель. Главный вопрос, который серьезно его волнует, – это вопрос войны и мира. Овладения этим миром. Захвата его. Но… Разве можно покорить мир, если нет той, к чьим ногам ты смог бы сложить обретенные сокровища? Просто так, за один ласковый взгляд… Хотя… Как у Александра Сергеевича? «Я не люблю тебя, герой».

Пришло время, и его подставили. Круто. Он уже не удивился: это предательство было не первым в длинной цепи. Боливар – лошадка норовистая и своенравная, как и Буцефал: только для одного. «И пряников, кстати, всегда не хватает на всех».

Вот и славно. В новую жизнь войти нелегко. Кредитка сегодня действует. Кредитка счета, которого де-юре не существует. Завтра, в десять часов утра, как только откроется банк, счет перестает существовать де-факто. Ну а сегодня… Сегодня он расплатится именно этими деньгами. И озадачит официанта чаевыми. Хорошими.

Смешно… Сейчас он как дервиш: все свое с собой. Весь капитал: пять зелененьких бумажек с портретом добродушного Франклина. Да и чего ему не быть добродушным?

Самый популярный мужчина на пространствах одной шестой земли… С названием кратким… Но содержательным.

А завтра… Да и… Стоит ли жить до завтра, если жуя такое дерьмо? Ведь уходить тоже лучше налегке. Лети как пух… «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Порой ему казалось, что он остался совсем один. Все его друзья подгадали уйти раньше. На той войне. Или после. Потому что война всегда.

«Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться…»

Нет… Завтра – это очень далеко. Так надолго лучше загадывать… Или завтра – это уже сегодня? Хм… Глубокая мысль… Как нас учит «Полароид», великий и мудрый «Живи настоящим!»

А вот это правильно! Водочка уложилась на бордо классно. Только несколько смурно. Мужчина тряхнул головой. Теперь самое время для горячего. А то «сегодня» перестанет быть «завтра» и плавно перейдет во «вчера». А что было вчера? То же, что и позавчера: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Бессмысленный и тусклый свет…»

Бессмысленный и тусклый… Тусклый и бессмысленный…

Мужчина посмотрел на стол. Водки осталось – на дне графина. Сделал знак рукой.

Официант материализовался немедля.

– Подавайте, друг мой, горячее.

– Сию минуту. Еще водочки?

– Нет. Водки достаточно. Лучше коньяк.

– «Курвуазье»?

– Да. Маленький графин. И продумайте десерт.

– Сделаем.

За столиком на двоих Олег был один. И не желал ничьей компании. Ресторан постепенно наполнялся: он славился хорошей кухней, да и открыт был до пяти утра.

Отсюда можно было пройти на второй этаж, в казино или варьете. Да и в самом заведении было стильно: никаких полуголых девиц, никакого шума-гама от визжащих лабухов; группа музыкантов состояла всего из трех человек; фортепиано и акустическая гитара составляли основу программы. Да, третий музыкант был просто виртуозом: он импровизировал попеременно на трех саксофонах и деревянной флейте.

Очертания зала сделались зыбкими, мягкими. Бордо и водка и бордо… Просто стихи… Гончаров знал, что сидит здесь до утра. Возвращаться в пустую квартиру, в бессонницу или уходить в тяжелое глухое опьянение он хотел. Здесь был свет, и это главное. Свет – вот что ему о сейчас нужно. И ничего, кроме света.

Девушку он заметил сразу. Она вошла в сопровождении метра, готового выпроводить ее вон: проституток в этом с претензией на аристократизм заведении не жаловали.

Для был бар, тоже на втором этаже. Впрочем, иноземное слово «проститутка» к этим жрицам ночи подходило плохо – даже в сглаживающем вечернем освещении они выглядели теми, кем были: потаскухами.

Эта девчонка была не потаскуха. Она быстро, лихорадочно перебегала взглядом от столика к столику: все были заняты парами или компаниями. Встретилась взглядом с Гончаровым, робко улыбнулась, а глаза ее… Он никогда видел таких глаз.

Вернее… Такие были у Тани, когда еще не разучилась смотреть на мир с непреходящим удивлением, заставляя и его видеть свет и краски… Только этой девочки глаза были… Ну да… Уставшими. Смертельно.

Сразу вдруг он понял, зачем она здесь: ей не хотелось оставаться одной в ночи.

Ей хотелось света. Как и ему.

Он поднял руку и приветливо, словно старой знакомой, помахал девушке. Аля победно глянула на метра; тот принял ее вместительную спортивную сумку, а она двинулась к столику мужчины.

– Спасибо вам, – выдохнула девушка и спросила, присаживаясь и устраивая на коленях небольшую кожаную сумочку:

– Я очень помешала?

– Совсем нет.

Официант был уже рядом. Чиркнул спичкой, зажег перед девушкой свечу. Ненавязчиво помедлил…

– Пока – коктейль. Самый легкий из тех, что у вас есть, – не глядя на него, произнес Гончаров. – И карту вин.

– Вы понимаете, я не… – начала было девушка.

– Я вижу. Просто у меня особый вечер. И я хочу вас УГОСТИТЬ. Если вы не против.

– Я не против. – Девушка смотрела на скатерть остановившимся взглядом.

Произнесла только:

– У меня тоже особый вечер. Очень особый.

Официант был умен: с горячим не поспешил; коктейль и карта появились мгновенно; судя по всему, этот не очень молодой человек давно освоил все премудрости своей профессии, главной из которых была: сумей угадать клиента не скупого и готового легко расстаться с деньгами.

Девушка сделала глоток из принесенного бокала. Хотя коктейль и был совсем слабым, Аля, почувствовав на губах вкус алкоголя, попросила:

– А нельзя «спрайт»?

– Можно. Но нужно ли? Тем более если вечер особый? – спросил мужчина, выделив интонацией последнее слово.

– Нет. Не хочу.

В действительности Але очень хотелось выпить. Страшное напряжение, в котором она пребывала почти двое суток, стало тяжким, словно многодневная бессонница, когда человек уже не отличает сна от яви… Но она точно знала: стоит ей выпить хоть немного, и она разревется, разрыдается прямо здесь, а это может закончиться…

Да чем бы ни закончилось, расслабляться пока нельзя. Нужно пережить эту ночь.

Потом, днем, она найдет место, где отоспаться; к кому-то из девчонок она идти не хотела, чтобы не подставлять. Днем будет солнце, и тогда можно забраться на любой чердак и спать. Долго.

Подняла глаза на мужчину. Немолодой и очень усталый. Морщины у глаз. Но было в его взгляде что-то еще, кроме усталости. И это не неуверенность, нет…

Отсутствие наглой самоуверенности – вот что это. И грусть.

– Я вам действительно не помешала?

– Нет. Пить в благородном уединении – дело пустое. Не хочется, но надо.

– Почему?

Он пожал плечами, улыбнулся:

– Осень.

– И только?

– Помните анекдот? Приходит алкоголик к наркологу. На традиционный вопрос врача:

«На что жалуетесь?» – тот вскакивает, хаотично встряхивает руками: «Доктор, по мне постоянно ползают такие маленькие зеленые крокодильчики!» Врач вскакивает со стула, повторяя движения больного: «А что вы на меня их бросаете!» – Мужчина взял сигару закурил. – Зачем вам, милая девушка, мои «крокодильчики»? У вас своих мало?

– Как раз – с избытком. И они совсем не маленькие, – вздохнула девушка.

Официант снова материализовался и застыл рядом со столиком вежливым молчаливым изваянием.

– Так что заказать? – спросил Олег.

– Что-нибудь попроще, – произнесла Аля и тут только почувствовала, как проголодалась.

– Тогда… – Мужчина быстро указал блюда в меню официанту, и тот с достоинством удалился.

Через пару минут появился салат из крабов, красная икра в тарелочке, под которой в специальной посуде медленно таяли кубики льда. Несколько кусочков масла и блины, горячие, дымящиеся… В отдельной рюмке была принесена водка; рюмку официант поставил перед девушкой, рядом бокал со «спрайтом», в котором плавал пузырчатый лед.

– Вы все-таки заказали водку… – произнесла Аля.

– Да. Не обижайтесь, но, по-моему, вам сейчас просто необходимо.

– Может быть. Но я так устала, что, боюсь, сразу поплыву.

– Ну и попутного ветра. Плывите. Утонуть я вам не дам. И непременно закусите горячим блинчиком с маслом и икрой.

– Водку?

– Как говаривал профессор Преображенский, холодные закуски предпочитает только недобитая большевиками буржуазия. Человек понимающий оперирует закусками горячими.

Девушка улыбнулась. За ней так давно никто не ухаживал, что… Нет, приставать – приставали, это сколько угодно, а вот ухаживать…

– Спасибо.

Она взяла рюмку, выпила маленькими глоточками, не торопясь, положила масло на блинчик, сверху – икру, неловко поддела вилкой, блинчик соскользнул и упал на стол.

– Ой! – Девушка посмотрела на скатерть, подняла глаза на мужчину. – А голова поехала…

– Лишь бы крыша устояла.

– У меня нет крыши. Я сама.

– Ну и как – самой? Аля пожала плечами:

– Неважно. Вы же видите. – Снова подняла на него глаза.

– Меня зовут Олег. Олег Гончаров.

– А я – Аля.

– Редкое имя.

– Редкое? – Аля засмеялась. – Алена, Лена.

– Алена – нежнее.

– Я привыкла к Але. А «Лена» мне не нравится. Когда ты – «одна из». Лена – это как просто «девушка».

Она поглядела на него снова, и взгляд ее на этот раз показался Олегу совершенно беспомощным – такой бывает у близоруких людей, вдруг оказавшихся без привычных, укрупняющих мир линз.

– Извините, Олег… Какую-то чушь несу… Я поем, ладно? А то действительно неприлично так пьянеть от рюмки водки. – Глянула на него лукаво. – Но простительно. У меня было трудное детство.

– На самом деле?

– Это как посмотреть. А вообще-то – поговорка такая. Пословица.

Гончаров закурил, чиркнув длинной спичкой. Принесли мясо в горшочке. Алена справилась с блинами и икрой и теперь быстро ложкой ела жаркое. Ему было приятно наблюдать, как она ест, что-то промелькнуло в памяти… Он улыбнулся даже, но улыбка вышла невеселой. Все просто в этой жизни: чтобы мужчина был мужчиной, а не особью мужского пола, даже с деньгами, ему нербходимо о ком-то заботиться, думать, тревожиться, кого-то защищать… Когда этого нет, жизнь становится лишь более-менее сносным функционированием, словно ты не человек, а биоробот. Всего лишь. И не более того.

– Уф… – Девушка откинулась на спинку стула. – По-моему, с едой я погорячилась.

– Это пройдет.

– Чувство излишней сытости?

– Чувство волчьего голода.

– Разве я похожа на волчицу?

– Скорее на загнанного волчонка. Который не понимает, за что его гонят.

Девушка посмотрела в глаза мужчине внимательно, пристально. Сейчас, немедленно ей нужно решить: она верит ему или нет. Иначе – пропала.

В глубине его глаз была только грусть. И еще – усталость. Такая бывает в глазах у больших добрых псов, преданных людьми. Им некого стало защищать: те, кого они любили, бросили их, оставив охранять пустой дом, в который никогда не вернутся.

А пес не способен поверить в предательство тех, кого любит. И умирает даже не от голода – от тоски. А вообще… Собаки – куда лучше людей. Нет, есть злые, ущербные псины: просто люди вывели и воспитали породу себе подобных. А по жизни Алена вообще давно заметила: все хорошие люди похожи на собак или на лошадей.

Только лошади порой еще грустнее. Но грустнее всех – люди.

– Вы чем-то обеспокоены, Аля? – спросил Гончаров тихо.

– Да. Обеспокоена.

Глава 15

Наблюдатель перезвонил в половине первого:

– Она у «Валентина».

– У Валентина? – не понял Крас. – У какого Валентина?

– Ресторан в центре города.

– Разве сейчас еще работают рестораны?

– Я неверно выразился. Комплекс. Ресторан, ночной бар, варьете, казино. Кукла в настоящее время в ресторане.

– Одна?

– Естественно, нет. Подсела за столик к какому-то субъекту.

– Что за субъект? Бандит? Авторитет? Деловой человек? Есть ли охрана?

– Охраны, судя по всему, нет, но…

– Что «но»?

– Это очень дорогой ресторан. Для самых-самых. И, скажем, как-то наехать на неизвестного здесь… Впоследствии могут быть неприятности. Очень большие неприятности.

– Они то ли будут, то ли нет. А те, что уже имеются по вине этой стервы, – совсем не маленькие. Вы контролируете ее?

– Да.

– Говоришь из зала?

– Да. По мобильному.

– Кто еще с тобой?

– Никого. Водитель здешний, по найму. Я его отпустил. Но машина осталась.

– Сможешь захватить девушку?

– Вот это вряд ли. Похоже, она не собирается расставаться со спутником в ближайшее время. А проводить какие-то силовые акции здесь – это… дурной тон.

Здесь люди отдыхают, и соответственно имеется своя служба безопасности.

– Квалифицированная?

– По этому варианту – да. К тому же «Валентина» контролируют и милиция, и государственная СБ – место уж очень видное. Похитить девчонку отсюда не проще, чем в Москве – Вовочку из мавзолея.

– Трупы, даже набальзамированные, никому не опасны. А эта девка… Хорошо.

Вызывай этих, частных… Оплата будет соответственная. Сможешь это сделать быстро?

– Да. На всякий случай я договорился заранее. Прибудут сразу по звонку.

– Ты общался с ними сам?

– Конечно нет. Кто ж с такими общается? Через посредника. Контакт-ответчик на телефоне.

– Они не устанавливают заказчиков?

– А. зачем им? Лишь бы деньги шли. У них полная предоплата.

– И они ни разу никого не кинули?

– А зачем? Репутация дороже. Да и они же не киллеры по персонам. Легионеры.

Пусть и разных… э-э-э… специализаций, но легионеры. А у них конкуренция.

Заказчиков меньше, чем охотников получать бабки за стрельбу.

– Утечек от них не будет? В службу безопасности, к примеру?

– Нет. Эти ребята занимаются слишком специфическим бизнесом. Любая утечка «направо» или «налево» поставит на их деле крест. Ну и на руководителях этой конторы – тоже. В прямом смысле.

– Убедил. Вызывай. Надеюсь, они не страдают излишними комплексами?

Человеколюбием, например?

– Нет. Мы их уже привлекали в прошлом году…

– Разве?..

– Решить таджикскую проблему… Грязную работу выполнили именно они.

– Вот как? Хорошо. Выпаси мне эту курочку. Чтобы к концу ночи она сидела на том насесте, какой я укажу.

– Постараюсь.

– Старайся. Сейчас, кроме тебя, Куклу кто-то контролирует?

– Никто.

– Уверен?

– Да. Я бы… почувствовал.

– Дьявол… – произнес Крас тихо, словно про себя, а мысли понеслись пришпоренными лошадьми. Он оценил ответ. Именно не «заметил» бы, а «почувствовал». Наблюдатель – профи исключительный. И сейчас он, Крас, «метет пургу». Он предпринимает шаги не на то, чтобы действительно захватить Куклу, а ищет… будущие оправдания перед Лиром. Дескать, предпринято все возможное, но…

Чушь! Лир не примет никаких оправданий. Никаких! Если девки не будет завтра утром на объекте "А"…

Все тело который раз за сутки покрылось липким потом. Ну конечно! Он, Крас, единственный, оставшийся от старой команды. Единственный! Если, конечно, не считать Маэстро. Но Маэстро – это совсем особый случай. Он даже не профессионал, он поэт убийств! За много лет он не провалил ни одного активного мероприятия. У него, Краса, провалов тоже было немного, но они были: не ошибается тот, кто ничего не делает… Маэстро – делал и не ошибался никогда. По крайней мере в своем мастерстве, которое он давно считал искусством.

Неспешно, постепенно Лир поменял всех; раньше Крас не обращал на это внимания, было слишком много работы… Теперь… Малейший его прокол, и Лир примет фатальное решение. Или уже принял? Нет, вряд ли… Слишком многое и многие завязаны на него, Краса… Но если сейчас сработать неточно или халатно, Лир…

Вот именно!

Он почувствует это! По-чув-ству-ет! И тогда… Как он сам выражался: "Легче купить новую борзую, чем вернуть азарт старой. Только один человек может наплевать на меняющееся время – я сам. Остальные должны соответствовать.

Несоответствие времени – это больше чем преступление, это ошибка. А платить за ошибки каждый должен сам". Все эти мысли пронеслись стремительно, как комета. – Я еще раз тебя спрашиваю, Наблюдатель: ты полностью уверен, что нашу Куколку сейчас никто не контролирует? Подумай…

– Да. Я уверен.

– В таком случае… не будем огород городить. Захвати ее. Немедленно.

– Извините, босс, я же информировал вас: система охраны комплекса…

– Забудь об этом. С этого момента ты должен помнить лишь об одном: рано утром прибудет… Лир. У меня есть все основания полагать, что, если девка не будет схвачена и выдана ему головой, мы все, все, превратимся во «временную творческую группу». Хорошо, что ты вспомнил Таджикистан, мне нет необходимости объяснять:

Лир не оставляет концов, он зачищает всех!

Крас перевел дух. Единственное, что вызывало некоторое удовлетворение, – теперь не один не чувствует, как сердце летит вверх тормашками куда-то вниз, в бездну… Пусть Наблюдатель побеспокоится, если хочет жить!

– Ты хорошо меня понял?

– Да.

– И вспомнил Душанбе?

– Естественно.

– Тогда мы организовывали зачистку. Если теперь завалим это дело, зачистят нас.

– Понял.

– И времени у нас – только до рассвета. Где, ты говоришь, находится это заведение?

– Леонтьева, 3.

– Я буду сам. Так надежнее. Девчонку до моего приезда из поля зрения не выпускать.

– Есть. – Наблюдатель замялся. – Так что, «частников» не вызывать?

– Как скоро они будут на месте?

– Минут через десять.

– При стволах?

– Как положено.

– Вот и пусть едут. Чем больше мути, тем лучше. Поставь им задачу так, чтобы…

Ты понял?

– Да, босс.

– Действуй.

– Есть.

Да, именно так. Сидеть в этом благоустроенном склепе и ждать, когда кто-то решит твою судьбу? И чувствовать, как убегает время, будто кровь из вскрытых вен? Нет.

Действовать. Самому. Тем более – действие рассеивает беспокойство.

Мужчина рассовал по карманам несколько ампул, баллончик с газом, два бесшумных пистолета. Задержался у зеркала: лицо его было непроницаемым и спокойным. И никакого шрама. По крайней мере, в вечернем освещении заметить его было невозможно. А в ночи – и подавно.

Настроение улучшилось. Он любил вечера и ночи. Ночь – время охоты. Губы скривились в усмешке, мужчина открыл дверь и шагнул во тьму.

Метрдотель Василий Васильевич Ковров служил в этой должности двадцать пять лет.

Клиентов привык распознавать по виду, хотя и разные они были в разное времечко.

Но в последнее время стал уставать. Гипертония? Да нет. Он уставал от другого – от мельтешения жизни. И ум его не желал принимать ее, эту жизнь. Хотелось устоявшегося. А то – вчерашний школяр с «гайкой» с полмиллиона на пальце покровительственно хлопает по плечу, при нем дама, да какая, к черту, дама! – шалава, профурсетка, шалащовка гнутая, только что в мехах да цацках. А завтра – нет уж его, крутого этого; в Америке, там кольт-миротворец уравнивал шансы живых, у нас – «Калашников»: и дырок больше, и пуля весомее! Взамен того – уже и новый гуляет, да с той же шалавой, чтобы пропасть через год или раньше… Не нравилась Василию Васильевичу такая жизнь. Покоя хотелось. Когда пули близко ложатся, какая-то излетная и тебя поцелует. Но бросить работу, и что делать?

Сон уже в старости не шел, и ночная работа Коврову нравилась: сидеть одному без сна в пустой квартире – дело горькое.

А так – домой он приходил утром, ужинал легко и читал кого-то из древних: были люди, были деяния! Не нонешним чета. Хотя… «Эти люди, никому не дававшие покоя, сами не ведали покоя, будучи подобны смерчам, которые все захватывают своим вращением, но прежде сами приведены во вращение и потому налетают с такой силой, что над собою не властны. Явившись на беду многим, они на себе чувствуют потом ту губительную силу, которой вредят другим» – вот что писал Луций Сенека о временах Гая Мария, Суллы, Цезаря. И добавлял:

«И не следует думать, будто кто-нибудь стал счастливым через чужое несчастье».

Да, это так… Ковров повидал немало людей выдающихся – у них было все, кроме счастья.

Ко входу подъехал роскошный джип, метр вышел встречать лично. Эту машину он знал. Молодой человек, вышедший из автомобиля, был правой рукой самого Ав-тархана. Теневого хозяина города. И хотя власть эту он делил с двумя другими, Беней и Кондратом, метр знал: рано или поздно останется только один. Как мудро заметил Тацит, с некоторых пор любая борьба имеет только одну цель: единовластие.

Впрочем, Ковров был вежлив и ровен со всеми: это их игры. Но Снегова выделял.

Помимо прочего, Снегов прекрасно разбирался в людях; в отличие от бандитов был не только бесстрашен, но и умен; умел, что называется, вести светскую жизнь: встречался с политиками, актерами, литераторами, деловыми людьми, крупными чиновниками… В этой упряжке он себя чувствовал не менее комфортно, чем среди боевиков; возможно, Автархан в будущем вообще удалит Сергея от «людей действия» и прикажет сосредоточиться на легализации бизнеса, но прежде тот должен заработать непререкаемый авторитет среди братвы. Впрочем, не его это, Коврова, дело. А уж кто останется на щите, а кто со щитом – то только Господь Бог знает.

Сейчас Снегов выглядел уставшим и озабоченным.

– Ужинать? – вежливо спросил его метр.

– И это тоже. – Молодой человек секунду помедлил. – Да, Васильич, взгляд у тебя приметливый… – Снегов вынул из бумажника фото и предъявил метру. – Девочка эта у тебя не мелькала?

Тот только глянул на фото, расплылся в улыбке:

– У вас хороший вкус, Сергей Георгиевич. Она в зале. Ужинает. Если бы я был предупрежден…

– Что?! – резко переспросил Сергей.

– Ужинает. По правде сказать, вы же знаете, Сергей Георгиевич, у нас репутация… Я не хотел пускать эту девушку, но она убедила меня, что у нее встреча…

– Так она в зале?

– Естественно.

– Веди, покажешь. Только незаметно.

Метр провел Снегова в подсобку охранников; сквозь жалюзи было видно: Лена Глебова действительно сидит за столиком рядом с мужчиной средних лет и уплетает мясо. в горшочке.

– Умопомрачительная девка! – произнес Снегов тихо. Надо же! Только что вылезла из жесточайшей разборки, а ест так, словно с утра посетила массажный кабинет, проплыла три кэмэ в бассейне, повалялась в солярии, взбодрила себя сном и только к ночи вспомнила, что диета сегодня необязательна…

– Сергей Георгиевич, если бы я знал, что вы… В зале не было свободных столиков, да и не приветствуем мы появление в заведении молодых дам без спутников… Этот мужчина помахал ей рукой, как хороший знакомый, и я решил, что встречу ей назначил именно он… Хотя сначала он и произвел на меня впечатление одинокого…

– Волка? – быстро спросил Снегов.

– Не-е-ет. Как бы это сформулировать… Ветерана.

– Ветерана? – удивленно поднял брови Сергей. – На вид ему лет сорок.

– Я имел в виду… В римском понимании этого слова: ветерана-воина, живущего на выслуге. Не очень счастливого… Впрочем, все эти фантазии стариковские…