Текст книги "Шхуна «Мальва»"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Рыбак тихо подошел к одному старику и остановился. Тот недовольно обернулся, спросил:

– Чего тебе?

Рыбак молчал.

– Чего тебе, спрашиваю? – приглушенным голосом повторил старик. – Места мало, что ли? Проходи дальше.

– Мм-о!.. Ммы-ы!.. – завертел головой рыбак.

– А-а! – протянул старик. – Убогий, значит? Глухонемой? Ну, бес с тобой, садись рядом.

Глухонемому не везло. То он раньше времени дергал удилище, то опаздывал подсекать и вытаскивал удочку уже тогда, когда хитрая и осторожная рыба обгладывала червяка и уходила дальше. Ни одной рыбешки он не положил еще в свою плетеную корзинку, а солнце стояло уже в зените. Словно по команде, темные фигуры зашевелились: люди начали открывать свои мешочки, сумочки, корзинки, доставать оттуда вареные картофелины, маленькие пучочки зеленого лука, сухарь или черствую корку хлеба. Старик, сидевший рядом с глухонемым, разложил на песке костер из щепок, прибитых к берегу волнами и высушенных солнцем, и положил в огонь пяток небольших бычков. Запахло печеной рыбой, и старик увидел, как глухонемой облизал губы.

– Что облизываешься, убогий? – спросил старик. – Жратвы, небось, нету ни грамма?

Глухонемой отвернулся и опустил голову.

– Вот оно, дело-то какое, – продолжал старик, разговаривая с самим собой, – превратились мы, слышь, в эскимосов, так у тех же хоть сырой трески вдоволь было... А что у нас есть? Десяток бычков за день поймаешь, проглотишь их, и даже слюны во рту не почувствуешь. Вот оно, брат, дело-то какое...

Старик вытащил из костра рыбешек и, перебрасывая их с ладони на ладонь, чтобы быстрее остыли, предложил глухонемому:

– Возьми бычков, убогий, – он дотронулся до плеча рыбака и протянул ему рыбу. – Оно, слышь, хоть брюхо этим не набьешь, а все ж канудить не так будет...

– Ы-мм.. Мм-оо... – замычал глухонемой и отрицательно замотал головой, отказываясь от угощения.

– Бери, слышь, дурень! – рассердился старик. – Нету сейчас у человека таких прав, чтоб от жратвы отказываться. Все мы, слышь, пока ироды топчут нашу землю, – нищие! Вот оно дело-то какое. И сыны, когда сию чуму прогонят, опросят: «Как жили? Зверями глядели друг на друга или по-братски горе делили?» – что ответим? Бери, убогий, не подаяние это, а братская помощь...

Глухонемой, будто поняв речь старика, взял рыбу и отвернулся, чтобы старик не видал, с какой жадностью он проглатывает печеных бычков.

Через несколько минут темные фигуры снова застыли вдоль берега. Безуспешно просидев на одном месте рядом со стариком, глухонемой приподнял над головой удочку и, что-то промычав, перешел на другое место. И когда ему удалось подцепить первого бычка, он шумным мычанием приветствовал свою удачу.

Однако счастье, видно, не дружило с глухонемым. Кроме этого единственного бычка, он долгое время ничего не мог поймать. Закинув несколько раз удочку в одном месте и ничего не вытащив, он вставал, брал свою корзину и переходил дальше. Его сутулая спина и картуз, сползший на уши, медленно двигались от одного рыбака к другому. Люди сосредоточенно, с упорством фанатиков следили за своими поплавками, ворчали:

– Тише ты! Ходишь, рыбу пугаешь...

Только старик, не покидавший своего камня, на котором изо дня в день сидел с лесками, тихо говорил, провожая глазами рыбака:

– Ищет убогий своего счастья. А рыба – она дура: где ее ждешь, она там в аккурат и появляется. Ждать только уметь надо...

*

На корме затопленного баркаса с удочкой в руках сидел Ленька Глыба. Он внимательно смотрел на поплавок. Рыба не ловилась, и это удручало мальчишку.

Вот уже три дня, как в доме не было никакой еды. Вчера вечером мать сварила последний бурак, который Ленька принес с базара, а сегодня надежда только на бычков. Брат Иван не появлялся, и ни Ленька, ни мать не знали, жив ли он. В тот день, когда Иван собирался идти в море, он на несколько минут заглянул домой и сказал матери:

– Мама, вам с Ленькой надо уйти из дому. Совсем уйти. Через час за вами придет человек.

Потом он прошел в комнату, где лежал раненый офицер Иван Капуста, и через некоторое время вывел его оттуда под руку. На улице их ждала какая-то девушка.

Человек, который пришел за матерью и Ленькой, отвел их за город в маленькую землянку. Седой старик открыл им двери и радушно проговорил:

– Заходите, заходите, будем вместе богу молиться, чтоб напасти прошли мимо нас...

Старик не понравился Леньке. Был он похож на святого угодника, тихий, молчаливый, часто крестился, склоняя голову перед иконой. Леньке казалось, что дед пришел с того света, чтобы проповедовать тишину и покорность. И ходил старик как-то неслышно, склонив голову набок и поглядывая из-под косматых бровей. Слова у деда были такие же древние, как он сам.

– Ты, отрок, не затаивай неприязнь против человеческого существа, если оного не знаешь, – говорил он Леньке, прижавшемуся к матери и исподлобья наблюдавшему за стариком.

Ленька даже прикрыл глаза, так как ему показалось, что старик читает его мысли. Он хотел выйти из землянки, но старик вдруг взял его за руки и, близко притянув к себе, строго сказал:

– Запомни: отныне ты будешь искаем иродами и будь посему осторожен. Возвращаясь в землянку, гляди, чтобы за спиной твоею не шествовало подобие человека, немцем называемое. А то навлечешь ты и на себя, и на матушку свою несчастье превеликое. Уразумел, сынок?

Ленька уразумел. И когда утром в землянку неожиданно вошел Христо Юрьевич Араки, Ленька весь сжался и забился в угол. Он помнил, как его брат Иван говорил, что этот хозяин кофейни – продажная душа и что, когда вернутся в город наши, будет грек болтаться на телеграфном столбе, как последний предатель...

Христо Юрьевич поздоровался и сел на скамью. Только сейчас Ленька заметил, как постарел грек. Глубокие морщины залегли по всему лицу, черные, как у Юрки, глаза как-то потускнели.

«Не сладко, небось, живется с немцами даже таким, как ты, – со злорадством подумал Ленька. – Подумаешь – хозяин кофейни! «Отпуск только за германскую валюту...» Вот тебе и валюта!..»

Христо Юрьевич снял фуражку и тихо проговорил:

– Ночью в море шла стрельба. Искали нашу шхуну. Не все немцы вернулись на берег

Он говорил отрывисто, короткими фразами. После каждой фразы наступала пауза, и в это время грек смотрел то на старика, то на Леньку, то на его мать.

– Шхуна ушла, – продолжал он. – Ее не нашли. Теперь по всему городу ищут нас. Надо быть осторожным... Крайне осторожным

И, подняв высокий воротник пальто и надвинув на глаза фуражку, Христо Юрьевич ушел.

«Как же так? – думал сейчас Ленька, сидя на затопленном баркасе с удочкой в руках. Как же так, Христо Юрьевич – хозяин кофейни, прихлебай немцев, а теперь скрывается сам... Может, потому, что Юрка на шхуне? А что с его кофейней? Надо сходить посмотреть...

Ленька, конечно, понимал, что надо быть осторожным, но считал, что лично ему бояться нечего. Кто из фрицев знает его? Мало ли мальчишек ходит по городу и ловит удочками рыбу? Правда, немец Люмке видел Леньку на шхуне, но и Ленька видел немца Люмке. И уж если они повстречаются, Ленька сумеет обмануть немца и удрать от него.

– А, Ленька! – услышал он вдруг голос за своей спиной. – Ну, как рыба? Не идет?

Ленька оглянулся и увидел Петра Калугина. Был Петро худ, и желтое лицо его было похоже на лицо мертвеца.

– Не идет, дядя Петро, – ответил Ленька. – Нету рыбы.

– Плохо дело, малыш, – Петро Калугин примостился рядом с Ленькой и начал прилаживать удочку. – Плохо, плохо... Небось, и на зуб положить нечего, а, Ленька?

– Нечего, дядя Петро.

– Это так, Ленька. А кишки, небось, марш играют, а?

– Играют, дядя Петро...

– Да, малыш, плохо... Ну, а Иван где? – шепотом, хотя поблизости не было ни души, спросил он.

– А я знаю? – Ленька вытащил удочку из воды и поправил червяка. – Ушел в море, да так и нету.

– А где ж вы теперь с матерью живете, Ленька?

– Там, – Ленька махнул рукой в неопределенном направлении. – Там живем, у знакомых.

– Мне бы с твоей матерью повидаться надо, Ленька, – сказал Калугин. – Не проводишь меня к ней?

– А она в деревню ушла, – ответил Ленька. – Хлебом там у родичей подразжиться хочет.

– В деревню? Брешешь ты, Ленька. Никаких родичей в деревне у вас нет.

– А кто ж говорит, что к родичам, – Ленька хотя и заметил свою оплошность, но не смутился. – Просто так пошла. На платок выменять хочет. Да чего вы, дядя Петро, разговариваете? Рыбу всю распугаете.

– Ладно, малыш, – проговорил Калугин. – Не веришь мне – не надо. Я не в обиде. Время сейчас такое. Я, правду сказать, брательнику твоему тоже поначалу не верил. А оно, видишь, что получилось? Правильный человек Иван Глыба. Правильный.

– Ничего я не знаю, дядя Петро, – тихо сказал Ленька. – Вот плохо, что бычки не ловятся. Раньше за час целый кукан можно было наловить. А теперь...

– Ну, опять глухонемой место меняет, – с досадой проговорил Калугин, увидев подходившего глухонемого рыбака. – Или думает он, что Петро Калугин счастье с собой носит: куда я перейду, туда и он...

Глухонемой рыбак влез на баркас и, изобразив на своем лице подобие улыбки, сел между Ленькой и Петром Калугиным. Петро недовольно покосился в его сторону и сосредоточенно начал глядеть на свой поплавок. Ленька тоже молчал. Море слегка дышало, и поплавки медленно качались на волнах. Долго ни у кого из рыбаков не клевало. Но вот у глухонемого поплавок быстро погрузился в воду, вынырнул, снова исчез, и сквозь тонкую пленку воды Петро увидал, как он пошел в сторону.

«Чего же он ждет? – подумал Петро. – На бычка сома поймать хочет, что ли?»

Не оборачиваясь, он искоса взглянул на рыболова и хотел уже подтолкнуть его рукой, но так и замер: широко раскрытые глаза глухонемого не отрываясь глядели на Леньку. Правое веко у глухонемого чуть вздрагивало будто от напряжения. И вся фигура его в эту минуту напоминала фигуру хищного зверя, увидавшего свою жертву.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, глухонемой быстро отвернулся от Леньки. Не найдя на поверхности воды своего поплавка, он резко рванул удилище кверху, и большой черный бычок закачался над баркасом.

– Ммымм! – обрадовался глухонемой. – У-у-у!

Он показал бычка Петру и развел руки в стороны.

– Порядочный! – подтвердил Петро. – Хороший бычок!

Плетеная корзинка глухонемого лежала на берегу. Он снял рыбу с крючка и сошел на берег. Петро настороженно наблюдал за ним. «Шпик! – мелькнула мысль. – Следит за Ленькой, через него хочет добраться до Ивана».

Глухонемой между тем открыл корзинку, бросил бычка и вернулся на баржу. Сквозь порванные брезентовые штаны Петро увидел тело, к которому мыло, наверно, не прикасалось с тех пор, как немцы вошли в город. И борода у старика была всклокоченная, в ней застряли крошки хлеба и даже несколько махринок.

Садясь на горячую от солнца доску баркаса, глухонемой застонал, схватился за поясницу. Ноги его дрожали. Он взглянул на Петра, и рыбак увидел в его глазах столько муки, столько неподдельного страдания, что ему до боли стало жалко этого немощного человека. «Обалдел я совсем, – подумал Калугин. – Убогого старца за шпика принял. – Он сплюнул и про себя выругался: – Чертова жисть-жистянка! Скоро самому себе верить не будешь!»

И в это время заметил он своего брата Витьку. Витька подходил медленно, уж очень медленно для Витьки, и Петро это отметил про себя. А лицо у Витьки было почему-то бледное, не такое, как всегда, и глаза встревоженные, испуганные.

«Что-то с братушкой служилось», – подумал Петро. Он хотел было уже спросить, но Витька так на него взглянул, что рыбак понял: спрашивать не надо, он сам расскажет.

Витька небрежно бросил:

– Здорово, рыбаки!

Ленька зашипел:

– Чш-ш!

– Как рыбалка? – уже шепотом спросил Витька, присаживаясь рядом с Ленькой.

– Удим, удим, а обедать вряд ли будем, – также шепотом ответил Ленька.

– А это кто? – спросил Витька, указав глазами на глухонемого.

– Глухонемой какой-то. Нищий старик...

Витька прилег на живот и пальцем показал Леньке: «Нагнись, поближе ко мне нагнись». И когда Ленька склонился к самому его уху, горячо зашептал:

– Ленька, уходи отсюда... Сейчас же уходи... Этот глухонемой – настоящий немец. Он схватит тебя, Ленька... Ты понял? Уходи и заметай свои следы...

Леньке стало как-то уж очень жарко. Он спросил:

– Ты не выдумал?

– Чтоб я утоп! – побожился Витька. – И еще сказали, чтоб ты пока и носа не высовывал из хаты. Потому что, если тебя схватят, тогда и до братухи твоего доберутся...

– Кто сказал?

– Люди сказали. Такие люди, что не верить нельзя.

Петро, тоже наклонившийся к Витьке, проговорил:

– Я так и думал. Иди, Ленька. Иди и не оглядывайся.

Однако Ленька сидел не двигаясь. Только через несколько минут медленно смотал удочку и сказал:

– Ну и рыбалка! Второе место меняю, и все без толку. И куда только эти бычки подевались!

Не оборачиваясь, он сошел на берег и не спеша побрел по песку. Он думал сейчас только об одном: нужно идти все так же медленно и ни разу не оглянуться. Если Витька не ошибается и этот глухонемой – шпик или немец, пусть он не знает, что Ленька что-то заметил. Как хочется хоть раз оглянуться и посмотреть, что делает глухонемой! Теперь уже и Ленька находил, что этот рыбак подозрительный. Как он мог не заметить этого раньше?! Какой же он к черту рыбак, когда и червяка не может как следует нацепить на крючок! Ленька же своими глазами видел, как он достал из банки червяка и насадил его на крючок прямо за середину. Какой же дурак так делает! Любая рыбина за секунду обглодает такую наживу и только хвостом вильнет. Да и банка у него немецкая. Из-под консервов. Ну, банка, может, еще ничего и не значит, потому что и у Леньки такая же, но вот тот факт, что настоящий рыбак никогда так не дернет удилище, как этот глухонемой, кое о чем, конечно, говорит. В общем, надо только оглянуться, и сразу все станет ясным. Если глухонемой идет за Ленькой, значит он немец. Если он продолжает сидеть на баркасе, значит он простой человек. Мало ли бывает людей на свете, которые не знают, что червяка надо надевать на крючок с головы, а удилище нельзя дергать резко, потому что у рыбы губы не железные?!. Ленька будто случайно зацепился ногой за ногу и упал на песок. Падая, он на одну лишь секунду повернул голову в ту сторону, где остались глухонемой, Петро и Витька, и похолодел: держа корзинку в одной руке и размотанную удочку в другой, глухонемой быстро приближался.

Теперь уж Ленька не сомневался: это немецкий шпик. Ленька видел, что шпик не спускает с него глаз. Что делать? Бежать? А вдруг он начнет стрелять? Эх, попался Ленька, как сазан в вентерь! Недаром Христо Юрьевич говорил: «По всему городу нас ищут. Надо быть осторожным...»

Глухонемой между тем приближался. Надо было что-то придумать, но Ленька не знал – что. От досады на свою беспомощность ему захотелось плакать. Сейчас, конечно, его схватят и поволокут в гестапо. Начнут спрашивать, где Иван, где шхуна? А Ленька и сам не знает. Да если бы и знал, разве он открыл бы рот?

– Мм-о-о! – услыхал он над собой мычание глухонемого и увидал, как тот протягивает к нему руку, словно желая помочь подняться.

Ленька сделал вид, что ищет в песке рассыпанных червей. Глухонемой продолжал стоять. Тогда мальчишка поднялся и направился к морю, где расположились рыбаки с удочками. Ему пришла в голову мысль, что здесь шпик не станет поднимать шума и тащить его в город, потому что побоится людей. Кроме рыбаков, на море никого нет, и шпик, наверно, будет ждать, пока они разойдутся...

Ленька снова размотал удочку и принялся рыбачить. Глухонемой, будто ничего не случилось, присел на песок неподалеку от Леньки и достал из корзинки краюшку хлеба. Но Ленька, даже не поворачивая головы, чувствовал, что шпик следит за ним...

Разламывая краюху хлеба, Люмке не спускал глаз с Леньки. До сих пор ефрейтор неплохо играл свою роль: голодный глухонемой рыбак ни в ком не вызывал подозрений, и Люмке не без оснований надеялся на успех. В первую минуту, когда он увидел Леньку, ефрейтор просто хотел схватить мальчишку и отвести его к Штиммеру. Но потом он переменил свое решение. Ничего не подозревающий рыболов, вероятно, отправится отсюда домой, и Люмке узнает, где он живет. Возможно, удастся захватить его мать или еще кого-нибудь. Это будет настоящим сюрпризом для Штиммера.

Но вдруг все планы Люмке начали рушиться. Ефрейтор увидел, что мальчишка что-то почувствовал. Может быть, его предупредил тот, другой, который, пришел с удочками...

Когда Ленька, упав, оглянулся, Люмке заметил, как тревожно взглянули на него испуганные глаза. Мальчишка сделал вид, что ищет рассыпанных червей, но банка у него была закрыта крышкой. Значит, мальчишка хитрит. И тоже, видимо, наблюдает за Люмке, как Люмке наблюдает за ним. Что ж, ефрейтор может подождать и посмотреть, что будет дальше... По крайней мере все эти рыболовы не смогут помешать ему в нужную минуту схватить брата одноногого рыбака: под брезентовой курткой у Люмке спрятан пистолет, и где-то недалеко находится сам Штиммер с тремя солдатами. Так или иначе, лейтенант Штиммер получит свое...

Ленька плохо следил за своей удочкой. Все его мысли были направлены на то, как улизнуть от человека, который замышляет против него недоброе. Но сколько он ни думал об этом, придумать ничего не мог. Он видел, как рыболовы расходятся по домам. Людей на берегу оставалось все меньше и меньше, а глухонемой и не собирался никуда уходить.

Наконец Ленька решил, что ждать больше нечего. Вот уже и дядя Петро с Витькой медленно прошли мимо него и показали глазами: – Уходи!..

Ленька отвязал леску от удилища и, намотав ее на спичечный коробок, положил в карман. Он не хотел тащить с собой удилище, чтобы оно не мешало, если придется бежать. Потом плеснул несколько раз холодной ведой себе в лицо, вытерся рубашкой и медленно, не глядя на глухонемого, пошел прочь. Он уже не сомневался, что шпик следует за ним. Не думает ли он, что Ленька такой дурак, что пойдет прямо домой и поведет его за собой. Нет, дудки! Ленька не собирается показывать, где живет его мать. Он будет плутать по городу, и уж если ему не удастся улизнуть, то пусть лучше схватят его одного, чем арестуют и мать. Дядя Иван Капуста не раз рассказывал Леньке о том, как шпики выслеживают квартиры. Нет, Ленька не даст себя провести!..

По мере того как Ленька удалялся от моря, он прибавлял шаг. В гору идти было нелегко, но Ленька не чувствовал усталости. Один раз только позволил он себе оглянуться. Конечно, шпик шел за ним. «Ладно, иди, – подумал Ленька. – Мне бы только попасть на улицу, а там посмотрим...»

Вдруг Ленька увидал присевших за баркасом двух немцев. Один из них, высунув голову, смотрел на него. Немец сразу же спрятался, но Ленька и не думал продолжать любоваться его головой. Он круто свернул в сторону и побежал. Сердце у него билось часто-часто.

Ленька не останавливался. Теперь он карабкался по обрыву, хватаясь руками за кустики высохшего прошлогоднего бурьяна. Скорее бы только выбраться на ровное место, а там уж Ленька покажет немчуре, как бегают русские мальчишки! Осталось совсем немного. Ленька слышал, как пыхтит вблизи немец. Их разделяло совсем небольшое расстояние – метров десять или пятнадцать. Солдат торопился. Он тоже хватался руками за бурьян, но корни не выдерживали его тяжести и обрывались.

Вдруг солдат оступился, из-под его ноги вырвался ком сухой глины. Немец на мгновение застыл на месте, потом взмахнул руками и опрокинулся на спину. Ленька оглянулся на шум и весело засмеялся.

– Выкусил? – торжествующе крикнул он.

Но немец не рассердился, а тоже засмеялся.

«Чего это он?» – подумал Ленька, и в тот же миг почувствовал, как чья-то тяжелая рука легла ему на плечо. Втянув голову, Ленька поднял глаза и увидал над собой высокого, в темных очках немца.

Глава 11

В этом месте волны выдолбили в глинистом берегу длинный узкий коридор, похожий на римскую цифру «V» широким концом обращенную к морю. Поверх коридора, от одной его стены к другой партизаны натянули сетки и набросали на них травы и сухого бурьяна. Теперь это был настоящий грот, и в его полумраке плавно покачивалась шхуна «Мальва». Дважды уже немецкие самолеты-разведчики пролетали над обрывом, кружились над морем, над плавнями, но ни берег, ни море не подавали никаких признаков жизни, и самолеты улетали ни с чем.

Юра Араки поправлялся быстро, шкипер же с каждым днем чувствовал себя все хуже и хуже. Нина и Саша попеременно дежурили возле него: с ними ему было легче.

– Полундра! – часто гремел Глыба, показываясь в каюте. – Идет сам Иван Глиб, единоногий гут рыбачок, как сказал Штиммер. Что тут за мертвая тишина? Эх, жаль – нету моего брательника Леньки! Он бы сейчас заорал: «Пошел все наверх паруса ставить! Живо, молодцы!»

– Тише, Иван Андреич, – просила Нина.

– Тише? Ах вы, шпендрики, – Глыба громко стучал своей деревянной ногой, не желая замечать умоляющих жестов девушки. – Это зачем же тише? Здесь что, шхуна или поповская келья?

Шорохов оживлялся, жаловался Глыбе:

– Замучили они меня, Иван. Манную крупу где-то раздобыли, скоро детскую питательную муку найдут. Ухой без рыбы кормят... Говорят, так положено.

– Положено? – Иван свирепо смотрел на Нину и Сашу. – Ах ты ж, боже мой. Гнать их надо отсюда, шкипер. Я вот тут принес...

И он вытаскивал из кармана маленькую фляжку, взбалтывал ее над ухом у Шорохова.

– Партизаны дали. Неси, говорят, шкиперу, от этой жидкости пуля, даже если она в пятке застряла, через нос вылезает... По одной, Андрей Ильич, а? Чтоб на душе легче стало.

– По одной, говоришь? – весело спрашивал шкипер.

Несмотря на протесты Нины, Иван наливал маленький стаканчик и протягивал его Шорохову. Потом выпивал сам, нюхал хлеб и говорил:

– Господи благослови, того и вам желаем...

Как-то к шхуне подошел худой, болезненного вида человек. Он остановился у борта и с улыбкой посмотрел на Сашу, который в это время окатил палубу водой и взял в руки швабру. Саше показалось, что он уже видел когда-то эти немного грустные глаза. Но где видел – вспомнить не мог

А человек продолжал стоять и улыбаться. Потом он шагнул к Саше, спросил:

– Не узнаешь?

Теперь, когда Саша услышал его голос, он сразу вспомнил и баржу, и этого человека – избитого, израненного, еле живого...

– Артем Николаевич! – тихо проговорил Саша. – Артем Николаевич...

– Он самый. – Артем Николаевич привлек Сашу к себе, крепко обнял и долго не разжимал рук, потом наконец отстранил от себя и потребовал: – А сейчас веди меня к друзьям.

Юра узнал Артема Николаевича сразу. Он было рванулся к нему навстречу, но Нина придержала его, сказала:

– Лежи. Нельзя тебе вставать.

Артем Николаевич рассказал: после того, как они увезли его с баржи, ему долго пришлось лежать у близких людей, набираться сил. Потом его переправили к партизанам, и он теперь комиссар отряда, так как бывший комиссар отозван на Большую землю.

– Давно хотел прийти к вам повидаться, да все дела, – говорил Артем Николаевич, сидя на койке рядом с Юрой. – А о ваших подвигах слыхал. Молодцы ребята. Молодцы.

*

Артем Николаевич Краев знал, что происходит на «Мальве». Состояние здоровья Шорохова очень беспокоило его. Он видел: жизнь шкипера можно спасти только в том случае, если его удастся отправить в тыл, к хирургам. Но как это сделать? О том, чтобы пройти на шхуне Керченский пролив и высадить Шорохова где-нибудь на берегу Черного моря не могло быть и речи. Шхуну все равно обнаружили бы. Оставлять же шкипера здесь тоже было нельзя.

Краев было предложил вызвать с Большой земли легкий гидроплан, но командир отряда сказал: «Опасно. Немецкий аэродром недалеко, «мессера» могут перехватить.»

Однако, когда Шорохову стало совсем плохо, решили, что другого выхода нет. Дали радиограмму.

Летчик прилетел ночью, и через полчаса Шорохова на шлюпке повезли к покачивающемуся на легких волнах самолету.

Глыба сидел на веслах. Ни одного слова не произнес рыбак, пока Шорохов собирался в дорогу. Только ходил по палубе, осторожно ступая деревянной ногой по высохшим доскам, изредка останавливался у борта и задумчиво глядел на темные стены грота. А когда шлюпка подошла к самолету и Шорохов протянул Ивану руку, Глыба привстал, крепко сжал ее и долго смотрел в лицо шкиперу. Из-за темноты не было видно, как дрожали его губы.

– Вот, значит, уходишь, Андрей Ильич, – прошептал рыбак. – Доведется ли повстречаться? Куда мы теперь без тебя... С этими шпендриками... Эх, шкипер!..

Он шагнул в качнувшейся шлюпке к Андрею Ильичу и обнял его. И больше не проронил ни слова.

Мотор взревел, волна из-под редана ушла к берегу. Потом все стихло. Иван Глыба сидел на веслах, опустив голову. Шлюпка медленно плыла к гроту.

– Вот, забыл Андрей Ильич, а я не отдал, – проговорил Глыба, вытаскивая из кармана трубку. – Пусть поищет. Подумает, что потерял. А встретимся – отдам. Обрадуется шкипер...

– Что такое шхуна без шкипера? – угрюмо говорил Иван Глыба на другой день, сидя в кубрике, где лежал Юра Араки. – Шхуна без шкипера – это вроде как птица с подрезанными крыльями: и хочет взлететь, да не может. Вот что такое шхуна без шкипера, если вам это неизвестно...

Ивану, конечно, хотелось, чтобы шкипером назначили его. Еще когда он привел шхуну в бухту, Шорохов сказал: «Отвоевался я, наверно, Иван. Придется тебе брать шхуну под свою команду. Больше некому. Да лучше тебя и не найти шкипера...»

Глыба тогда ответил: «Что вы, Андрей Ильич, мы с вами еще поработаем, покормим фрицами нашу рыбку...» Но сам подумал: «Если уж случится такое, что Андрею Ильичу на берег придется сойти, пускай тогда назначают шкипером. В грязь лицом не ударю».

Но шкипер улетел, а никто пока ничего Ивану не предлагал. Он не был тщеславным человеком, однако гордость его страдала. «Неужто не доверяют?» – с горечью думал он.

– Да, шхуна без шкипера – это как человек без головы, – продолжал Иван. – И вы, шпендрики, теперь тут нужны, как бычку парикмахер. Да и я тоже. Забились мы сюда и даже не чихаем. Юрке простительно – человек раненый. А мы?

Неожиданно дверь в кубрик отворилась, и все увидели Краева. Артем Николаевич поздоровался, подошел к Глыбе, спросил:

– Ну, как настроение, шкипер?

Глыба с минуту растерянно смотрел на комиссара, потом сказал:

– Это я – шкипер?

– Ты, Глыба. Так решили...

– Ну, спасибо. Спасибо, товарищ комиссар. Не подведу. А настроение – оно что ж, у рыбаков да моряков всегда нормальное. На дно идут и то говорят: «Порядок!»

Краев сказал:

– Сегодня ночью вам предстоит работенка. Как себя чувствует Юра Араки?

– Отлично! – поспешил ответить Юра.

– Не совсем отлично, – уточнил Саша.

– Плохо! – сказала Нина.

Краев засмеялся. Он подошел к Юре и взял его за руку.

– Пульс неплохой, – проговорил он через некоторое время. – Но все же придется сойти на берег.

Юра хотел вскочить с койки, но вскрикнул от боли и опять опустился на подушку.

– Я пойду в море со всеми, – попросил он. – Ничего не случится. Я уже несколько раз вставал...

– Нет, – решил комиссар. – На этот раз ты не пойдешь. Я пришлю на шхуну двух человек на помощь. Пойдем-ка, Глыба, потолкуем...

Они перешли в каюту и сели за стол. Краев долго молчал, усталыми глазами глядя на рыбака.

– Иван, – наконец проговорил он, – задание очень важное. Ты знаешь, немцы отрезали нас от города, по земле туда пробраться почти невозможно. А пробраться надо. Понимаешь?

Глыба кивнул:

– Понимаю.

– Из города мы получили радиограмму, – продолжал Артем Николаевич. – Товарищи просят пару ящиков взрывчатки. Надо взорвать депо и поворотный круг. Вот мы и решили...

Глыба ответил не сразу. Еще вчера он, наверно, сказал бы: «А чего тут думать?! Не первый раз Ивану Глыбе в море идти, не первый раз с немцами встречаться. Давай, комиссар, присылай взрывчатку, отчаливать будем!» А сегодня он – шкипер. Он за все в ответе: за людей, за шхуну, за выполнение важного задания. И, конечно, на «ура» Ивану нельзя. Надо думать...

Глыба встал, прошелся, стуча деревянной ногой, по каюте, остановился у иллюминатора. Задумался. Комиссар не мешал. Сидел, ждал.

Прошло минут пять. Глыба повернулся к комиссару, спросил:

– Ты, Артем Николаевич, хорошо наши берега знаешь?

– Не моряк я, – ответил комиссар. – Однако немножко знаю... Любил посидеть с удочкой в выходной на хорошем месте. Побродить по берегу...

– Так, – Иван снова подсел к столу, закурил. – Дай-ка, комиссар, карандаш и листок бумаги. Я хоть и никудышный художник, а все ж постараюсь нарисовать.

Артем Николаевич достал из кармана карандаш, развернул перед Иваном блокнот. Глыба неумело начертил линию берега, круто заворачивающую на запад, сказал:

– Вот тут, комиссар, в этом месте, катера не появятся. Дно там хуже, чем около нашей бухты. Мели, камни... Там, говорят, когда-то мол был. Мол этот бурями размыло, круча оползла, затянуло дно. Гиблое место. Немцы об этом, небось, знают: сколько ни наблюдал я – ни разу в той стороне ни одна ихняя посудина не появлялась. И прожекторов они там не держат – незачем. Вот туда и поведу шхуну. Подойду ночью, стану в миле от берега, взрывчатку доставим на шлюпке. Риск, конечно, есть, так без риска на войне не бывает...

Иван взглянул на комиссара. Артем Николаевич внимательно слушал его. Но Глыбе показалось, что Краев в эту минуту думает не только о предполагаемом рейсе, а еще о чем-то. Будто еще какая-то забота тревожит комиссара и не может он от этой тревоги избавиться. И, как показалось Ивану, комиссар что-то утаивает от него: вроде все время хочет о чем-то ему сказать и не решается.

– Вот так, комиссар. Без риска нельзя, – тихо повторил Иван.

– Да, да, без риска нельзя, – сказал Артем Николаевич и придвинул к себе блокнот.

Об этом размытом моле он знал понаслышке. Знал, что перед самой войной село там на мель какое-то судно, пытались его оттуда стащить, да так и не смогли. Ни один буксир не мог подойти. Потом налетел шторм, начал бросать судно на камни и – конец. Действительно гиблое место. С планом Глыбы нельзя было не согласиться.

Артем Николаевич оторвался от блокнота, положил руку на плечо рыбака и пристально посмотрел ему в глаза.

– Задание выполнить надо. Надо. А еще... Еще должен сообщить тебе, Иван, печальную весть...

– Короче бы» – попросил Глыба. Он настороженно смотрел на комиссара, и в голове у него мелькали мысли одна тревожнее другой: «С матерью что-нибудь? Или со старшим брательником?» – Выкладывай сразу, комиссар!

– Ленька, братишка твой, схвачен гестаповцами, Иван...

Глыба в это время свертывал цигарку. На мгновение он как будто оцепенел. Казалось, слова комиссара парализовали рыбака. Но вот руки его задрожали, махорка просыпалась на стол, и Глыба всем телом подался вперед.