Текст книги "Шхуна «Мальва»"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Сказал и весь внутренне напрягся, ожидая ответа. Все зависело теперь от того, как примет капитан его предложение. Вдруг скажет: «Гут. Солдаты будут. Иди, Калугин, в море с ними... И тогда весь задуманный план полетит к черту, и больше не на что будет надеяться. Пропадет Иван Глыба, лучший друг Петра Калугина, так и унеся в себе ненависть к нему и великое презрение...

– Ты не хотель взять меня компаньон? – засмеялся Моренц.

– Боже упаси, господин капитан! За великую честь посчитаю. Но...

– Понимайт, – сказал Моренц. – Ты не бояться. Одеваем другая одежда, и все будет гут. Где есть твоя баркасик?

– За мыском, господин капитан. Поселок там рыбачий, в поселке этом и нашел я посудину.

– Будем посмотреть. – Моренц нажал кнопку, вызвал адъютанта и приказал подготовить машину.

Поселок прилепился к обрыву. Было здесь такое запустение, точно в поселке никто и не жил. Только бродили по берегу босоногие ребятишки, копались в песке, глядели на море. При виде немецкой машины они, как воробьи, разлетелись в разные стороны. Осталась одна девчушка в латаном-перелатанном платьишке. Она продолжала сидеть у самого берега, с любопытством глядя на непрошеных гостей. Когда машина остановилась, Петро вылез, подошел к девчушке и, приподняв ее с песка, хлопнул ладошкой по голому задику.

– А ну, живо отсюда!

Девчушка убежала.

Баркасик был небольшой – обычная «посудина», как говорил Петро, с кормовым и носовым кубриками, с одной мачтой и кливером. Двое рыбаков со швабрами в руках стояли на носу, двое других на корме перебирали сетки.

Вслед за Калугиным из машины легко выпрыгнул Моренц. Он огляделся по сторонам, приказал шоферу не покидать машины и подошел к баркасу. Все четверо рыбаков сошли на берег. Петро сказал Моренцу:

– Надежные люди, господин капитан. И хорошие рыбаки.

Моренц изучающе вглядывался в лица. И в каждом с удовлетворением находил выражение покорности и какой-то придавленности. Он пальцем поочередно указал на каждого и спросил:

– Ты, ты, ты и ты – есть рыбак?

Ответил самый пожилой, со следами оспин на лбу и щеках:

– Так точно, господин офицер. Рыбаки. Рыбалкой, значит, раньше промышляли...

Моренц вытащил из кармана пачку сигарет.

– Курить.

Четыре руки с огрубелыми от работы и морской воды пальцами потянулись за сигаретами.

– Премного благодарны, господин офицер, – сказал все тот же пожилой рыбак. И, потупившись, добавил: – У нас тут вопросик один есть, господин офицер. Если, значит, дозволите, зададим этот вопросик.

Моренц кивнул:

– Можно спрашивать.

Рыбак не спеша закурил, кашлянул, смущенно переступил с ноги на ногу.

– Мы вот об чем, значит. Насчет того, что севрюгу заловим, сомневаться не приходится. Рады, как говорят, стараться услужить вам, господин офицер. Но только чтоб и с нами без обману. Кончим рыбалить – нам, значит, на казан.

– Что есть такое «казан»? – не понял гестаповец.

– Это есть такое, – ответил рыбак, – чтоб из улову рыбы нам выделить за честную работу нашу. Потому как, сами знаете, господин офицер, насчет харчишек сейчас туго, а у нас детишки мал-мала меньше, камрады то есть маленькие. И у каждого брюхо подтянуто до крайности...

– О, на казан будет! – рассмеялся Моренц. – Обман не будет. Немецкий офицер есть честно.

Моренц по трапу, спущенному на берег, взошел на баркас. Заглянул в носовой кубрик, потом в кормовой – остался доволен.

– Гут кораблик, – сказал он Петру. – Экзотик есть. Рыбалка ехать сегодня?

– Завтра, господин капитан, – ответил Петро. – Приготовиться получше надо. Завтра после полдня выйдем, к вечеру само что ни на есть лов хороший.

– Гут. – Моренц взглянул на Калугина, спросил: – Что еще просить от меня?

– Пару людей еще на подмогу, – ответил Петро. – Прикажите, господин капитан, своему адъютанту, чтоб двух солдат выделил, которые подюжей. Одним нам не оправиться...

Моренц стоял у борта и непрерывно курил. Третий раз закидывали сетки, в трюме лежало уже два небольших сомика, десятка три крупных лещей и судаков, а севрюги пока не было. Гестаповец вошел в азарт. Он покрикивал на Петра Калугина, на рыбаков, на двух своих солдат, которые помогали рыбакам. Солдаты старались изо всех сил, френчи их взмокли.

Петро успокаивал Моренца:

– Не беспокойтесь, господин капитан, севрюга будет. Истинный господь, будет! Она завсегда ближе к вечеру идет.

– Скоро надо! – торопил Моренц. – Вечер уже есть, севруг нет.

Вечер действительно спускался на море. Все сумрачнее становилось небо, затягивался вечерней дымкой далекий берег, темнела голубоватая вода...

Моренц дважды хотел приказать Петру Калугину возвращаться в поселок, но передумывал: уж очень сильным было желание удивить своих друзей лично им пойманной севрюгой. Да и ничто вокруг не вызывало в нем никаких подозрений, сколько ни всматривался он в морскую даль. Вода и вода. Только однажды милях в в четырех-пяти от баркаса проплыл немецкий транспорт в сопровождении двух боевых катеров.

А Калугин искусно уводил баркас к старому молу.

– Севрюга будет, господин капитан. Истинный господь, будет!.. – говорил он.

Третий замет оказался удачным. Еще не вытащили на борт и половины сетей, как рыбаки почувствовали: бьется в них или севрюга, или огромный сом. А когда рыбина всплыла на поверхность и ударила хвостом по воде, Петро крикнул:

– Севрюга!

Моренц и сам уже видел, что это была большая севрюга. Глаза у него еще больше загорелись охотничьим азартом, он засуетился, хотя и не знал, что теперь, надо делать.

– Скоро! Скоро вытаскивайт сетка! – закричал капитан.

– Скоро нельзя, – ответил Петро. – Уйти может рыбина. Надо осторожно.

Он, как и рыбаки и солдаты, тоже выбирал сеть, вспотел от напряжения, но все время украдкой поглядывал то на Моренца, то на своих помощников.

Рыбина снова всплеснулась. Вода у самого борта взбурлила, запенилась. Калугин крикнул:

– Господин капитан, помогите! Уйдет, проклятая!

Моренц схватился за край сетки, начал тащить.

– Вон она, вон! – Калугин, казалось, и сам испытывал искреннее волнение. – Федорыч, давай крюк! Николай, будешь глушить! Тащите, братцы, тащите!

Наконец сети подвели к борту, закрепили и приподняли севрюгу над водой. Она с остервенением билась, точно надеялась разорвать сети и уйти в море. Моренц опять закричал:

– Скоро вытаскивайт!

Он наклонился над бортом, с любопытством разглядывая острую рыбью морду. И в тот же миг почувствовал тупой удар в голову. Моренц оглянулся, увидел искаженное злобой лицо Калугина. Рука дернулась к пистолету, но сил уже не было. Темнота окутала сознание, и гестаповец упал на палубу.

А в это время четверо рыбаков расправлялись с солдатами. С одним покончили сразу. Тот самый Федорыч, которому Калугин приказал брать крюк, с придыхом рубанул этим крюком немца. Не успел тот даже сообразить, что произошло, как был уже за бортом. На другого сзади набросились двое. Немец вывернулся, ударом кулака в подбородок свалил пожилого рябоватого рыбака, прыгнул к тому месту, где лежал его автомат и уже схватил его... Но кто-то ударил немца в висок, кто-то вырвал автомат и прикладом этого же автомата хватил его по голове. Солдат дико закричал, зашатался и медленно сел на мокрые сети.

Его тоже, сразу обмякшего, выбросили за борт.

Скручивая веревкой руки Моренца, Петро сказал:

– Севрюгу надо поднять. Пригодится.

*

Моренц очнулся часа через два. Он лежал на койке с туго скрученными руками. Голова раскалывалась.

Он вспомнил и понял, что его завлекли в ловушку не для того, чтобы просто убить. Если бы хотели убить, то убили бы еще там, в море. А сейчас – Моренц это чувствовал по тому, как спокойно, не раскачиваясь, стоит баркас – они находятся у берега. Может быть, даже недалеко от того рыбачьего поселка, где его ожидает шофер Ганс Штрипке. Ожидает и ни о чем не думает. Ведь он сам, Моренц, сказал шоферу: «Никуда не уезжай. Жди меня здесь».

Наконец за дверью послышались приглушенные голоса, и в кубрик вошли люди.

– Зажги лампу, Калугин, – сказал кто-то очень тихо.

Свет ударил в глаза гестаповцу, он на секунду закрыл их, потом снова открыл и увидел двоих: Калугина и еще какого-то человека, показавшегося капитану знакомым.

Этот человек сел на скамью чуть поодаль от Моренца, вытащил из кармана пиджака пистолет и положил его к себе на колени. Потом приказал Калугину:

– Развяжи его.

Калугин разрезал ножом веревки, и гестаповец медленно, преодолевая слабость, присел на койке.

– Я – комиссар партизанского отряда Краев, – сказал человек. – Говорят, что вы меня усиленно разыскивали, господин Моренц, после того как я ушел с вашей баржи. Вы меня очень хотели видеть? Ваше желание, наконец, исполнилось.

Моренц был бледен, но спокоен. В нужную минуту гестаповец умел сдерживать свои чувства. Он даже улыбнулся и сказал, глядя прямо в глаза комиссару

– Я слышал, что господин Краев обещал проделать с капитаном Моренцем ту же операцию, какую его люди проделали с моим предшественником капитаном Мауэром. Для этого я вам сейчас понадобился?

– А разве капитан Моренц не заслужил того же, что заслужил его предшественник? – в тон ему опросил комиссар.

– Возможно, – спокойно ответил Моренц. Он хотел сказать, что Краев говорит по-немецки, как чистокровный ариец, но передумал и продолжал: – В конце концов мы – солдаты.

– Вы не солдат! – жестко проговорил комиссар, и Моренц опустил голову, чтобы не видеть его глаз. – Вы – палач! Разве честные солдаты пытают детей и калек?

– Это входит в мои обязанности, – холодно ответил гестаповец. – Я, собственно, не нарушаю инструкций своих начальников.

– Таких же палачей, как вы?

Моренц молчал.

Он сморщился от боли в голове, страшной, невыносимой. Казалось, что к голове приложили раскаленный металл и он проник уже внутрь. И жжет так, что хочется упасть, кататься по полу и выть. И если бы вокруг были свои, он выл и катался бы... Но здесь только враги, и пусть боль усиливается во сто крат, капитан никогда не покажет, как он страдает.

Увидав, как комиссар закуривает, Моренц глотнул слюну. Краев заметил это и протянул ему папиросы.

Моренц закурил.

– Я могу предложить вам сделку, капитан, – сказал комиссар. – Вы дорожите своей жизнью?

– Не больше, чем любой другой солдат, – с хорошо скрываемой надеждой, которая внезапно вспыхнула в нем, ответил гестаповец. – Все зависит от того, какой ценой я могу купить свою жизнь.

Комиссар улыбнулся.

– Нам нужен партизан Иван Глыба, который находится в гестапо, – сказал он. – Вы должны помочь нам освободить его. После этого...

– После этого вы меня расстреляете, – усмехнулся Моренц.

– Нет.

– Освободите?

Моренц посмотрел в глаза комиссара. Надежда на спасение крепла в нем все больше. С надеждой приходила и уверенность в том, что все для него кончится более или менее благополучно.

Сейчас, глядя на Краева, он почти верил: если комиссар даст слово, что отпустит его, слово это будет выполнено...

Однако Краев сказал:

– Нет, освободить вас я не имею права. Вас будут судить. Как военного преступника. Вы отлично понимаете: преступления, лежащие на вашей совести, крайне тяжелы. Но если вы поможете нам вырвать из гестапо Ивана Глыбу, вам, вероятно, будет оказано снисхождение.

Моренц думал. Сосредоточиться на одной мысли не давала боль в голове. После долгого молчания он, наконец, спросил:

– Как практически я могу осуществить ваше требование?

– Сейчас вы напишете записку с приказом, чтобы шофер немедленно явился на баркас. Эту записку передаст Калугин. Явившись сюда, шофер должен увидеть, что вы находитесь в отличном настроении: вы ведь поймали севрюгу. Но... Понимаете, добыть из севрюги икру может только такой опытный рыбак, как Иван Глыба. И шофер вместе с Калугиным должен доставить его сюда. Об этом вы напишите распоряжение своему помощнику Краузе. Собственно, я сам продиктую вам текст письма к Краузе...

– Давайте бумагу и ручку, – коротко сказал гестаповец.

– Пожалуйста. Пишите, капитан. Обер-лейтенанту Краузе. Приказываю немедленно направить ко мне в сопровождении одного конвоира и Калугина партизана Глыбу. Машину не задерживайте. Капитан Моренц. Расписывайтесь, капитан... Хорошо... Теперь – записку шоферу... Хорошо...

Краев взял две бумажки и посмотрел на Моренца. Тот встал.

– Слушайте, капитан. Если вы в присутствии шофера допустите что-нибудь такое, что вызовет в нем подозрение... Вы меня понимаете, капитан Моренц?..

*

Они вышли из гестапо, и, прежде чем сесть в машину, Глыба долго стоял, пошатываясь, точно пьяный. Внизу шумело море. Может быть, этот шум и не долетал сюда, но Иван был уверен, что слышит, как бьются волны о берег. Он жадно вдыхал запах морского ветра, ему даже казалось, что он ощущает чуть солоноватую влагу, оседающую на его лицо. И больше всего Ивану хотелось сейчас подойти к самому берегу, плеснуть себе в лицо холодной водой, взглянуть на море, а там будь, что будет...

Глыба не задумывался над тем, куда его хотят везти. Ему было все равно: в тюрьму, в лагерь, к черту в зубы – он знал, что дни его сочтены, а попасть в могилу часом раньше или часом позже для Ивана не имело существенного значения.

Подведя Ивана к машине, Петро толкнул его в бок пистолетом, грубо сказал:

– Садись, рыбак. Видишь, какой тебе почет: машина самого господина Моренца.

Руки у Ивана были связаны за спиной, ему трудно было со своей деревянной ногой сесть в машину, и он сказал шоферу:

– Помоги, парень. Ты хоть и немец, а морда у тебя не дюже злая.

Шофер открыл дверцу, приподнялся, втянул Ивана на заднее сиденье. Калугин сел с одной стороны, немецкий солдат-конвоир – с другой.

Машина тронулась.

Замелькали в темноте домики с наглухо закрытыми ставнями, промчался грузовик с солдатами в касках, остался позади порт. Словно для того, чтобы увидел все-таки рыбак Иван Глыба свою родную стихию, шофер свернул на дорогу, идущую вдоль берега. Иван не отрываясь глядел на пену прибоя. И чувствовал, как гулко бьется сердце, как туманится в голове от радости. Покатились по заросшим щекам две непрошеные слезы, доползли до уголков рта и слизнул их рыбак, чтобы никто не увидел его слабости.

Петро сказал:

– Давно, Иван, с морем ты не видался. Истосковался, небось?

Иван не ответил. И хотя не почувствовал в голосе Петра насмешки, хотя показалось Ивану странным, что голос у Петра вроде как участливый, все же подумал: «А что ты, Иуда, можешь понять в человеческой тоске?»

– Почему не спрашиваешь, Иван, куда везут тебя? – после долгого молчания спросил Калугин.

И на этот раз Иван не ответил. Только когда миновали город, Глыба заговорил:

– Люто мы ненавидим друг друга, Петро, – сказал он. – Знаю я, что ты готов мне горло перегрызть, да и я б в долгу не остался, а все же богом молю тебя: скажи, где мой меньшой брательник? Куда вы его дели? Понимаешь ведь ты, Петро, ради него я на муки и смерть пошел, так скажи мне хоть слово о Леньке...

Немец, сидевший по правую сторону Ивана, сказал:

– Молчайт!

– Скажи, Петро, – продолжал Иван. – Ты ж русский человек, хоть и стал таким гадом... У тебя ж у самого братушка есть, Петро... Видишь, как унижаюсь перед тобой? Потому, если помирать придется, легче будет, когда узнаю...

– Молчайт! – снова закричал немец и даже приподнялся с места.

Петро легонько толкнул Ивана в бок, сказал:

– Молчи, Иван. – И громче: – Сказано тебе, нельзя разговаривать! Молчи!

И опять Ивану показалось, что голос у Петра не злой, а сочувственный. «С чего бы это? – подумал Глыба. – Совесть, что ли, заговорила? Так откуда она, совесть, у таких?..»

Машина резко свернула влево и по песку пошла прямо к морю. Потом остановилась, и Калугин сказал:

– Приехали.

Немец вылез первым, взял автомат на изготовку, приказал Ивану:

– Вылезать!

Баркас стоял недалеко от берега, и, хотя была уже ночь, его силуэт четко выделялся на темной воде. Немец подозрительно осмотрелся. Видимо, солдата пугала пустынность берега, тишина. Он прижимал к себе автомат, топтался на месте, не зная, что делать. Но вот от баркаса отвалила шлюпка с одним гребцом, и Калугин подтолкнул Ивана:

– Иди.

Немец загородил им дорогу.

– Стоять!

Вылез из машины и шофер. Он держал в руке пистолет, но вел себя не так беспокойно, как солдат: прошло ведь не более полутора часов, как он покинул баркас, на котором находился капитан Моренц. Шофер своими глазами видел севрюгу и капитана, весело что-то обсуждающего с рыбаками. И капитан лично приказал привезти рыбака Глыбу, чтобы тот приготовил черную икру.

– Не бойся, Отто, – сказал шофер солдату.

Но немец продолжал стоять на пути: им завладел страх.

– Эх ты, вояка! – Петро сплюнул, отстранил солдата и шагнул к морю. – Эй, там, на шхуне! – крикнул он. – Где господин Моренц? Задержка тут, конвоир сомневается.

Прошло не более минуты, и гестаповец подал голоса

– Ганс, кто с тобой?

– Отто Биргер, господин капитан.

– Какого черта вы там медлите, Биргер? – зло крикнул Моренц. – Давайте сюда рыбака! Ты тоже садись в шлюпку, Ганс. Машина пусть постоит.

...Это была шлюпка со шхуны, Иван готов был дать любую клятву, что он не ошибается. Вот и уключина изогнута, и бортик выщерблен, и якорек тот же – Иван сам посылал Леньку домой за этим якорьком.

Он поднял деревянную ногу, перешагнул через борт шлюпки, сел на корму.

Прежде чем подняться на баркас, Петро вытащил нож, разрезал веревку на руках Ивана. Потом сказал:

– Давай, взбирайся. Или подожди, пускай они первые.

Солдат повесил автомат на грудь, взялся руками за борт и легко перепрыгнул со шлюпки на баркас.

– Не падай! – тихо сказал кто-то на баркасе.

Ивану показалось, что немец застонал. Застонал глухо, будто ему зажали рот. И еще показалось Ивану, что он услыхал шум борьбы. Кажется, этот шум встревожил и шофера. Он вдруг весь напрягся. Петро заметил перемену в его поведении. И тоже напрягся, выжидая.

– Ганс!

Это опять глухо вскрикнул солдат. Вскрикнул и сразу умолк. Но теперь шофер не сомневался: на баркасе происходит что-то неладное. Он резко повернулся к Калугину, выхватывая пистолет из-за пояса, куда сунул его минуту назад.

– На!

Петро рукояткой нагана ударил шофера между глаз. Тот запрокинулся на спину и свалился со шлюпки.

– Живо, Иван! – бросил Калугин.

А Иван стоял и оторопело глядел на Петра. Догадка проникла в его сознание, но Глыбе трудно было в нее поверить. Очень трудно. Неужто все, что пришлось пережить, уже позади, и он, Иван Глыба, снова на свободе? Неужто Петро не тот, за кого он его принимал?..

Иван сказал:

– Петро, котелок мой что-то плохо варит... Будто с похмелья я, понимаешь?

– Потом, потом, Иван, – ответил Калугин, подталкивая Глыбу. – Поторапливаться надо.

С помощью Петра Иван взобрался на баркас. Кто-то подхватил его под руки и увлёк в кубрик. Глыба слышал, как Петро кому-то крикнул:

– Вира якорь! Пошли к шхуне!

Дверь в кубрик открылась, и Глыба сразу увидел Краева.

– Комиссар! – не сказал, а выдохнул Глыба и повторил: – Комиссар!

Артем Николаевич долго смотрел на рыбака, не произнося ни слова. Он только покачивал головой и молчал. Потом сказал:

– Вон они что с тобой сделали, брат ты мой...

– А Ленька? – весь подавшись вперед, прошептал рыбак. – Где мой брательник? И где мать?

– Все в порядке, Иван. – Краев подтолкнул Ивана к койке, усадил его и сам сел рядом: – Ленька и мать в надежном месте, можешь не беспокоиться.

И только теперь Иван Глыба почувствовал, как спала с него огромная тяжесть, которую он так долго нес на себе. У него не было сейчас даже сил для того, чтобы поднять парус, но, если бы ему сказали, что он должен пройти тот же страшный путь, который он прошел, рыбак без единого слова повторил бы его с начала. Лишь бы в конце пути услышать вот эти слова: «Все в порядке».

– А шпендрики? – спросил Иван. – Как они?

Комиссар улыбнулся.

– Отдохни, Иван, маленько. Скоро все узнаешь.

Шхуна «Мальва»... Иван узнал бы ее среди сотен других кораблей даже в такой темноте. И если бы он и не видел ее, то разве голос, который донесся сейчас с носа корабля, – это не голос Сашки Аджарова?

Баркас мягко стукнул о борт шхуны. Глыба провел руками по шершавому телу судна и прижался к нему щекой. Запах смолы, такой знакомый, всплеск воды под форштевнем, и ветерок, шевельнувший волосы, нет, все это не было сном! Вот перед Иваном спустили шторм-трап, и чьи-то руки помогли подняться на палубу. И сейчас же он почувствовал, как к нему кто-то прижался. Иван поднял руку и пальцами нащупал длинные мягкие волосы.

– Нинка? – спросил он. – Не надо, сестренка... Заплакать я могу от такого...

Его провели в кубрик. Та же коптилка стоит на столе, тот же запах матросского жилья, и на клеенке рассыпана махорка. Глыба еще спускался по трапу, когда сверху на него прыгнул Юра и, чуть не сбив его с ног, повис на шее.

– Дядя Иван, ты? Иван Андреич!..

Он плакал и терся щекой о щеку Ивана.

– Ну что ты, парень, ну, что ты, – голос у Глыбы дрожал и прерывался. – Вот ведь как получается... Ну, спасибо тебе...

Саша стоял в сторонке и ожидал своей очереди. Когда Юра отошел от Ивана и Саша шагнул к рыбаку, тот расставил руки и сказал:

– Сашка! Малявка рыбацкая! Иди обнимемся!

И вдруг он замолчал. Случайно взглянув в глубь кубрика, он увидал Петра Калугина. Петро сидел на койке и смотрел на Ивана.

– Петро! – крикнул Глыба.

Он опустился на койку, не в силах больше стоять. И закрыл глаза. На какое-то мгновение перед ним мелькнул кабинет Моренца и Петро Калугин, ударом сваливший его с ног. Нет, не думал тогда Иван, что играет Петро с гестаповцами. А почему не подумал? Разве может настоящий рыбак стать Иудой? И выходит теперь, что сильно Иван виноват перед своим другом за то, что даже в мыслях опоганил душу человека.

Краев между тем позвал Василия Ляшко, приказал:

– Поднимайте паруса. И в бухту.

А Петро Калугин сидел рядом с Иваном, положив свою руку на одеяло, и тихо говорил:

– Я, Иван, как увидал немцев, все во мне перевернулось. Иду один раз по улице, гляжу, фашист на тротуаре стоит, сигарету курит. А Федька Лобов, знаешь, малец Игната Лобова, с рогатки – бац в него! Камушек немцу в руку попал. Скривился немец, снял автомат и – все! Подбежал я к Федьке, а он, бедолага, лежит и две дырочки в шее. Да... Немец отвернулся, стоит, сигарету докуривает. Ну, думаю, душа с тебя, гада, вон, расшибу тебе сейчас черепок! Сам дрожу, Иван, как в лихорадке. И кончил бы я немца, да от нервов напало на меня. Нагнулся я за камнем и упал. Бить меня начало об землю, а очнулся уже дома...

Ох, Иван, и лютовал же я! Мать из хаты попервах не выпускала, боялась за меня. Потом опомнился. Нет, думаю, гады, дураком не буду, сам под пулю не полезу. Биться с вами придется долго, надо держаться...

Петро рассказывал, а Иван слушал и слушал, и будто заново видел и себя, и Петра Калугина, и всех людей советских, взваливших на свои плечи великую тяжесть.

Потом проговорил:

– Да... Биться придется долго, Петро...