Текст книги "Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II"

Автор книги: Петр Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Посттравматический синдром. Крушение старых иллюзий и сотворение новых

Из Смутного времени русские вынесли немалый политический и общественный опыт. В этот опыт следует включить и то, что вслед за первым табу – безоговорочным авторитетом церкви – рухнула и слепая вера в справедливого, безгрешного, всегда и при любых обстоятельствах во всем правого самодержца. Слишком серьезным испытаниям подверглась вера русских в «помазанника Божия».

Смутному времени предшествовало воцарение Бориса Годунова, а он, хотя и стал государем вполне легитимно, все же не был освящен родословной, восходящей к Рюрику – Прусу – Августу. Не говоря уже о том, насколько подорвала монарший авторитет история с царевичем Дмитрием. Затем люди пережили дикую расправу уже над детьми самого Годунова, учиненную его политическими противниками.

Еще позже народ мог наблюдать за преступлениями подряд нескольких царей-самозванцев (кроме двух наиболее известных фигур в некоторых районах страны действовали и другие Лжедмитрии, царьки калибром поменьше). Свою лепту в разрушение мифа о непогрешимости царской власти внес и царь-интриган Василий Шуйский. Закончился же этот смутный период беспрецедентными для Руси всеобщими выборами нового государя. Другой формы правления, кроме монархии, русские (за исключением новгородцев) просто не знали. У России снова появился царь, но это уже был другой монарх – севший на престол в результате общественного договора.

Россия довольно долго, триста с лишним лет, оставалась царской, многие поколения русских людей еще будут жить, искренне обожая очередного государя только за то, что он монарх. И тем не менее покров сакральности с царских плеч уже упал. Табу перестало действовать. Пройдет не так уж много времени, и значительная часть русского народа, отвергая реформы Петра, сочтет государя антихристом. В эпоху Ивана Грозного народ мог испытывать перед царской короной ужас, но сомнение – никогда. Императора Павла благородные дворяне уже будут бить табакеркой в висок. Еще позже, под влиянием Великой французской революции, декабристы всерьез задумаются, следует ли для установления в России республики уничтожить всю царскую семью, включая детей? В конце XIX – начале XX века террористы начнут охотиться на монарха с бомбой. В 1917 году Февральская буржуазная революция царя свергнет, а Октябрьская пролетарская расстреляет. Цикл завершится.

Было и еще несколько уроков, извлеченных русскими из Смутного времени, они напрямую касались их отношений с Западом.

Русским надолго запомнились Москва, оккупированная поляками, и издевательства над их верой. Настороженность по отношению к Римско-католической церкви, издавна присущая русским, у большинства из них переросла в убежденность, что это не просто оппонент, а коварный противник. Дверь на католический Запад русские не закрыли, но теперь, после Смуты, все, что приходило оттуда, просеивалось сквозь частое сито: светские знания могли быть восприняты и востребованы, а вот религиозные воззрения, за редким исключением, – нет.

К тому же за время Смуты значительно укрепился авторитет православной церкви, поколебленный было ересью. Именно православные монастыри оставались среди океана хаоса и насилия последними островками русской культуры, единственным прибежищем для обездоленных. Отсюда по всей стране рассылались грамоты с призывом к объединению народа и изгнанию из страны интервентов. Одна из таких грамот послужила толчком для организации в Нижнем Новгороде народного ополчения, что и помогло освободить Москву от поляков.

В целом же отношение к Западу принципиально не изменилось. Русские, конечно, видели, как ряд западных стран попытался воспользоваться их бедой, но в то же время прекрасно понимали, что причиной Смуты были не иностранцы, а они сами.

Смута не отвратила Русь от Запада, хотя русские тогда столкнулись далеко не с лучшими его представителями. Иноземцы не стали ни врагами, ни друзьями, просто пришло наконец понимание очевидного факта: партнерство с Западом не только желательно, но и неизбежно. Навсегда.

Огромное географическое пространство, когда-то разделявшее древнюю московскую Русь и Западную Европу, сузилось. Запад превратился в близкого соседа. Иностранцы не стали для русских приятнее, но понятнее стали. Скорее по нужде, чем по доброй воле русские еще шире, чем раньше, открыли дверь на Запад, – без западных идей и денег восстановить страну оказалось невозможно.

Василий Ключевский заметил:

Когда царь Михаил, сев на разоренное царство, через посредство Земского собора обратился к земле за помощью, он встретил в избравших его земских представителях преданных и покорных подданных, но не нашел в них ни пригодных сотрудников, ни состоятельных плательщиков. Тогда пробудилась мысль о необходимости и средствах подготовки тех и других, о том, как добываются и дельцы и деньги там, где того и другого много; тогда московские купцы заговорили перед правительством о пользе иноземцев, которые могут доставить «кормление», заработок бедным русским людям, научив их своим мастерствам и промыслам.

Жить дальше в изоляции не получалось, да и жить многим русским, как замечают некоторые историки, хотелось теперь иначе, чем прежде. Выходя из Смутного времени, русские мечтали не только о порядке и стабильности, по которым истосковались, но и вообще о новой жизни. Для любого трезвомыслящего человека, за время Смуты хорошо присмотревшегося к иноземцам, было очевидным, что на тот момент они не только знали и умели больше русских, не только были богаче их материально, но и жили по сравнению с домостроевскими порядками русских гораздо свободнее.

В те времена русские переживали типичный посттравматический синдром: это была нескончаемая череда внутренних противоречий и сомнений. На естественные вопросы, кто виноват и что делать, в обществе звучали два разных ответа. Греческое и западное влияния вновь сошлись в жесткой схватке за душу и разум русского человека.

Одни объясняли все беды Смутного времени тем, что русские пренебрегли заветами отцов и дедов, а потому предлагали идти назад, к истокам православия, к аскетизму и самоотречению. Другие убеждали в необходимости учиться у тех, кто знает больше, и, набирая постепенно силу и опыт, догонять ушедших вперед. Только это, с их точки зрения, гарантировало стране в будущем процветание и безопасность.

Ключевский замечает:

…Греческое влияние было церковное, западное – государственное. Греческое влияние захватывало все общество, не захватывая всего человека; западное захватывало всего человека, не захватывая всего общества.

От этого дикого раздвоения и впрямь можно было сойти с ума.

Как результат Смутного времени – русское общество раскололось на две части: одни с надеждой стали смотреть на Восток и в прошлое, другие – на Запад и в будущее.

Зарождение этого раскола самым первым, кажется, подметил дьяк Иван Тимофеев, историк, написавший во времена царствования Михаила Романова некий «Временник». Именно он чутко уловил, что русские после Смуты перестали верить друг другу, отвернулись друг от друга: «овии [одни] к востоку зрят, овии же [другие же] к западу».

Как считает Василий Ключевский, только с этого момента и следует говорить всерьез о начале западного влияния на Россию:

Обращаясь к началу западного влияния в России, необходимо наперед точнее определить самое понятие влияния. И прежде, в XV–XVI веках, Россия была знакома с Западной Европой, вела с ней кое-какие дела, дипломатические и торговые, заимствовала плоды ее просвещения, призывала ее художников, мастеров, врачей, военных людей. Это было общение, а не влияние. Влияние наступает, когда общество, его воспринимающее, начинает сознавать превосходство среды и культуры влияющей и необходимость у нее учиться, нравственно ей подчиняться, заимствуя у нее не одни только житейские удобства, но и самые основы житейского порядка, взгляды, понятия, обычаи, общественные отношения. Такие признаки появляются у нас в отношениях к Западной Европе только с XVII века.

Полностью и во всем соглашаться даже с таким авторитетом, как Ключевский, тем не менее не обязательно. Во-первых, влияние людей и стран друг на друга, как известно, далеко не всегда продиктовано чьим-то осознанным или неосознанным комплексом неполноценности, – влиянию подвержены все, даже самые сильные и вполне благополучные. Можно поспорить и о сроках. Выше уже шла речь о существенном и принципиальном влиянии западных идей на Русь, например рационализма, пришедшего с ересью сначала в Новгород, а потом и в Москву. Конечно же это было не простое «общение».

Но в главном Ключевский прав: именно после Смуты, наглядно показавшей слабости бывшего прежде общественного и духовного устройства общества, многие русские теряют прежнее национальное самодовольство, начинают критически смотреть на себя, свою страну, историю, общественное устройство, отвергают старинные московские претензии быть пупом земли.

Необходимая и спасительная самокритика при этом зачастую переходила в крайность. Это резкое движение маятника, качнувшегося в результате потрясения, вызванного Смутой, от излишней самоуверенности к откровенному унынию и неверию в собственные силы, конечно, также способствовало тому, что в поисках новых истин взгляд многих русских с надеждой обратился на Запад.

Далеко не всегда этот взгляд можно назвать объективным и взвешенным: в сознании многих на смену одним мифам и иллюзиям пришли другие, но уже западного толка.

Требовалось время, чтобы маятник остановился и крайности в людском сознании были преодолены.

Импортное лекарство для больной России

Иностранный капитал, торговые люди и разнообразные заграничные специалисты потоком потекли в Россию сразу же, как только там наметились первые признаки стабилизации.

Другие и не покидали страны. Иностранцы, пережидая Смутное время на севере, в Архангельске, без дела не сидели – подрабатывали контрабандой. Ловкие голландцы в эпоху всеобщего хаоса вывозили через северные ворота «многие тысячи мехов в бочках под именем сала или рыбьего жира».

Точно так же вели себя и англичане, вовсю пользуясь в те времена отсутствием государственного надзора. Операции английских компаний, действовавших на Беломорском побережье и реке Печоре в 1611–1612 годах, давали им 90 процентов дивиденда. Впрочем, все эти контрабандные прибыли не могли, конечно, идти в сравнение с теми доходами, что западные коммерсанты получали от нормальной торговли на всей территории страны.

Новый русский царь еще не успел добраться до столицы из Костромы, где укрывался во время польской интервенции, как его настигли на пути голландские коммерсанты с поздравлениями и просьбами о жалованных грамотах и пропуске в Москву. Голландцы получили от Михаила все что хотели и без промедления начали налаживать в России свою торговлю. Причем в еще больших масштабах, чем до Смуты.

Голландские источники утверждают, что торговля с Московией в те времена была «столь же прибыльна, как и плавание в Испанию». Под Испанией здесь подразумевается испанская Америка.

Не менее активно начали снова действовать в России и англичане. Здесь блестяще проявил себя в качестве посла уже известный нам Джон Меррик. Он был одним из первых иностранцев, кто мог по праву сказать, что знает и понимает русских. Последовательно защищая английские интересы в России, Меррик одновременно стал одним из тех, кто внес немалый вклад в приобщение русских к западной цивилизации.

Торговать с русскими начал еще его отец, Уильям Меррик, поэтому Джон не только хорошо изучил русский язык и русские обычаи, но и в деталях местный рынок. К тому же он лично был знаком с представителями нескольких поколений тогдашней русской правящей элиты. Его солидный послужной список включал в себя деятельность в качестве агента и директора английской торговой компании, посланника королевы Елизаветы во времена Годунова, официального английского лица при первом Лжедмитрии и, наконец, посла при Михаиле Романове. Умелая работа посла Меррика помогла англичанам вернуться на русский рынок, не потеряв ничего из своих прежних льгот.

Его бездарный преемник Дадли Дигс, словно для наглядной демонстрации роли личности в истории, сумел мгновенно развалить все то, что так долго и упорно строил Меррик.

Малоприятные для англичан события подробно описал Сергей Платонов:

Дигс был послан в 1618 году в Россию с деньгами от торговых английских организаций, решивших дать московскому правительству взаймы большую сумму под условием удаления голландцев с внутренних русских рынков и открытия англичанам волжского пути для торга с Персией. Дигс прибыл в августе 1618 года в Холмогоры, но там (вероятно, узнав о нашествии на Москву польского войска) испугался возможности потерять свои деньги и потому спешно бежал обратно. Его побег на суда был совершен тайно, а выход в море совершился с шумом. Для того чтобы его не вздумали удерживать, он шел на своих двух кораблях, «стреляя ядрами во все стороны».

Совершенно естественно, что вся эта история вызвала в Москве негодование. Там стали демонстративно привечать голландцев, тем более что те, в отличие от Дигса, поляков не испугались и привезли московскому правительству, оказавшемуся на короткое время в трудной ситуации, крупную партию пороха, фитилей и пушечных ядер. Товар пришелся как нельзя кстати.

Поведение Дигса выглядело особенно разительно на фоне того, что в 1618 году во время наступления на Москву польской армии королевича Владислава москвичи-иностранцы, как старожилы, так и вновь прибывшие, приняли самое активное участие в защите города: за ними, как и за русскими, закреплялись различные участки обороны крепостной стены.

С момента скандального побега Дигса из Холмогор начинается постепенный упадок английской торговли в России.

Впрочем, были здесь, конечно, и другие причины. Внутренней смуте оказалось подвержено и английское общество, а это не могло не влиять на внешние сношения Англии. Напомним, что в 1616 году будущий лорд-протектор Англии Оливер Кромвель еще учился в Кембридже, но в 1642 году он уже стал полковником кавалерийского отряда и в стране полыхала гражданская война.

В то время как английское присутствие в России сужалось, в целом поток иностранцев в страну значительно усилился. В Москве иноземцы селились уже далеко не только в Немецкой слободе, а практически повсюду. Власть предпочитала теперь не нанимать иноземных специалистов, а звать их на бессрочную, постоянную службу.

Из Москвы в этот период идут в Архангельск строгие запросы, зачем такой-то прибыл на корабле, «на наше ли [царское] имя он выехал или на наем служить». Указывалось: «А если тот немчин скажет, что приехал к нам служить на наем», то отвечать, что «на наем ныне нам, великому государю, люди не надобны». Правда, подобная установка выдерживалась недолго – специалистов, особенно военных, не хватало.

В 1630 году речь идет уже о вербовке за границей целых полков. Немецкий полковник на службе московского правительства Александр Лесли получает, например, приказ ехать в Швецию для найма «охочих солдатов пеших пяти тысяч». Ограничение лишь одно, оно также изложено в приказе, данном Лесли: «Наймовать ратных людей, добрых и верных, а францужан и иных папежские веры не наймовати». Недоверие к католикам остается в силе и двадцать с лишним лет спустя после Смутного времени.

Параллельно с набором наемников для борьбы с Польшей идет последовательное обучение самих русских военному делу. К 1630 году русская армия на полпути к регулярному строю. В 1632 году, когда русские попытались отбить у поляков Смоленск и двинули к городу свою армию в 32 тысячи человек, полторы тысячи из них являлись иностранными наемниками, а 13 тысяч русских уже прошли военную подготовку у иностранных специалистов и были вооружены огнестрельным оружием. Неудача под Смоленском реорганизацию армии не остановила, а подстегнула. При царе Алексее Михайловиче в 1647 году для обучения русских солдат современному бою печатается устав «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей».

В то же время предпринимаются и первые попытки наладить производство собственного оружия.

До этого все снаряжение закупалось за границей. Тот же Лесли одновременно с вербовкой наемников закупает в Швеции по приказу из Москвы 10 тысяч мушкетов с зарядами и 5 тысяч шпаг. Из Голландии идут порох и железные ядра. Все это недешево стоит, не говоря уже о том, что поставки оружия из-за рубежа делают Россию крайне зависимой.

Первым делом, естественно, начинается поиск необходимых руд и минералов у себя дома. Как раз на эти годы приходится приезд в Россию множества иностранных «рудознатцев». В страну приглашен, например, английский инженер Бульмерр, чья рекомендация звучит так:

…Своим ремеслом и разумом знает и умеет находить руду золотую и серебряную и медную и дорогое каменье и места такие знает достаточно.

Судя по историческим документам, география геологических изысканий широчайшая, список мест, где идет поиск, очень велик, – уже тогда геологи добираются даже до далекого сибирского Енисейска.

В 1632 году голландский купец Андрей Виниус получил концессию на устройство заводов около Тулы для выплавки чугуна и железа, обязавшись при этом по сниженным ценам изготовлять для русских пушки, ядра и ружейные стволы. Именно с тех времен и ведут отсчет своей истории знаменитые тульские оружейные заводы, позже властью национализированные. Чтобы обеспечить тульские заводы рабочей силой, к ним приписана целая волость, то есть положено начало классу заводских крестьян – будущему пролетариату.

В 1634 году документы говорят о приглашении из Саксонии медеплавильных мастеров. Мастерам обещают, что «меди… в Московском государстве много». В 1644 году еще один иностранец, гамбургский купец Марселиус, получает 20-летнюю концессию на устройство «железоделательных» заводов по рекам Ваге, Костроме и Шексне. Тогда же начинается строительство и других заводов: по производству стекла, поташа и т. д. Самые разные иностранные специалисты текут в этот период в Россию рекой. Главное условие приглашения: им всем вменяется в обязанность обучать русских людей своему мастерству, не скрывая от учеников никаких секретов.

Помимо создания армии власть уже тогда начинает задумываться и о строительстве флота. От Балтики русские отрезаны шведами. Северные гавани в Архангельске и других местах слишком удалены не только от самой Москвы, но и от западноевропейских рынков. Выход на Каспий пока еще больших выгод не сулит.

Тем не менее как пробный шар решено с помощью голландцев построить первый большой морской корабль для Каспийского моря. В 1669 году на Оке, в Коломенском уезде, в селе Дединове был спущен на воду первенец русского флота корабль «Орел». Полет «Орла» оказался, правда, недолгим: уже в 1670 году он попал в руки восставших казаков Степана Разина и был сожжен. Неудачей закончился и проект аренды за рубежом целой гавани для русского флота. Известно, что в 1662 году русские вели подобные переговоры с Курляндией, но получили отказ. Задачу создания русского флота пришлось отложить до Петровских времен, но четко сформулировала этот вопрос власть уже тогда.

Русские танцы под западные клавикорды

Параллельно с задачами стратегическими и государственными московская элита решает с помощью Запада и свои личные бытовые проблемы. Дома наиболее влиятельных и независимых в своих суждениях бояр, не говоря уже о царском дворце, постепенно заполняются западными поделками, в быт входят западная мебель, часы, гравюры, даже музыкальные инструменты – органы и клавикорды, а в развлечениях московских вельмож становятся заметны западные веяния.

Уже при Михаиле Романове воспитатель царевичей Морозов заказывает им немецкое платье. Боярин Никита Романов, близкий родственник царя, сам любил одеваться по-немецки до тех пор, пока не получил строгий выговор от патриарха.

У некоторых из вельмож, например у Артамона Матвеева, появляются целые домашние оркестры, обученные иностранцами, а позже, в 1660 году, у него же организована театральная труппа. Вообще дом Матвеева, женатого на обрусевшей шотландке Евдокии Гамильтон, был обустроен на немецкий манер, а его хозяева любили жить весело, широко и ничуть не стеснялись показать свое пристрастие к западным вещам и обычаям.

Царь Алексей Михайлович, бегавший в детстве в немецком костюмчике, став взрослым, уже отдавал приказ всем своим послам на Западе подробно описывать для него детали западного придворного быта, все увиденные ими развлечения и праздники. Царь собственноручно составлял для русских послов записки, где указывалось, что в данный момент ему хотелось бы от них получить в первую очередь, например «кружив, в каких ходит шпанский король» или «мастеров, чтоб птицы пели на деревах».

Ко времени царствования Алексея Михайловича театральные спектакли уже перестают быть редкостью. Постановщиком первых мистерий, показанных по распоряжению царя, стал пастор Иоганн Грегори, а актерами были его ученики из Немецкой слободы. Грегори не являлся автором пьес, а просто обработал для русского зрителя немецкий материал.

Спектакли так понравились государю, что он приказал расширить труппу за счет русских. Учиться комедийному мастерству у пастора направили солидную группу в 26 человек. Домашний театр Артамона Матвеева, где играли уже не только иностранцы, но и дворовые слуги, также появился на свет под влиянием царя. Режиссером матвеевского театра был Иоганн Готфрид, а декоратором, или, как тогда говорили, «перспективного письма мастером», Петр Инглес.

Поначалу царь отваживался на все эти развлечения не без религиозной робости. Известно, что по поводу спектаклей Алексей Михайлович советовался со своим духовником. Тот, поразмыслив, зрелище все же одобрил, приведя в оправдание византийских императоров.

В подмосковном селе Преображенском даже выстроили театр, где ставились пьесы на библейские сюжеты. Впрочем, эти пьесы ничуть не напоминали нравоучительные мистерии, а были чем-то вроде боевиков на библейские темы. Там было много сцен, поражавших зрителя стрельбой, сражениями, жестокими казнями или, наоборот, комическими, даже балаганными эпизодами. За особенно понравившуюся царю комедию об Эсфири пастора Грегори щедро пожаловали соболями. Как не без иронии заметил историк Сергей Соловьев, театральное училище возникло в Москве раньше академии.

По мнению многих историков, да и современников, Алексей Михайлович был идеальным царем для своего времени. Известный ученый (как сказали бы сегодня, политолог) той поры хорват Юрий Крижанич, поступивший на русскую службу в 1659 году, искренне полагал, что под «благородным правлением этого благочестивого царя» Россия сможет наконец избавиться от «плесени древней дикости, научиться наукам, завести похвальные отношения и достичь счастливого состояния».

Судьба самого Крижанича сложилась, впрочем, отнюдь не счастливо. «Благочестивый царь» отправил просвещенного хорвата в ссылку в крайне непросвещенный в ту пору сибирский Тобольск.

Богобоязненный и верный старинным привычкам, Алексей Михайлович в то же время любил новшества, отличался любознательностью. Тяжелый для других выбор между прошлым и будущим царь решал для себя в духе компромисса: принимал и то и это. И ничего не доводил до крайности, справедливо полагая, что время всё расставит по своим местам.

Царь не хотел и не мог быть реформатором-радикалом, но и не противился росткам нового. Алексей Михайлович искренне полагал, что можно наслаждаться западными безделушками, носить западные кружева, но при этом оставаться богобоязненным православным государем.

Подражая иноземным образцам, царь и бояре начинают с той поры выезжать в нарядно расписанных, обитых бархатом немецких каретах с хрустальными стеклами. Бояре строят каменные дома вместо старых деревянных хором, заводят обстановку на иноземный лад, украшают стены «золотыми кожами» бельгийской работы.

На вечерних пирах во дворце царь и гости гуляют теперь под немецкую музыку, которую исполняют музыканты, по приказу государя приглашенные из-за границы. Послам в те времена даются распоряжения направлять в Москву для царского двора лучших артистов, «способных на трубе танцы трубить».

Задолго до петровских «ассамблей» и появления Санкт-Петербурга московская элита не отказывала себе в удовольствии развлекаться так, как ей больше всего нравилось, то есть на западный манер.

И при этом никто никому не портил настроения, насильно обрезая бороды.