Текст книги "Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II"

Автор книги: Петр Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Русские, шведы, поляки, ирландцы, итальянцы и прочая «неотесанная» компания

Большинство сегодняшних россиян обвинение в варварстве отвергнет, без сомнения, с возмущением, но стоит заметить, что еще в 1854 году известный русский философ и публицист Александр Герцен этот малоприятный упрек в адрес своих соотечественников считал справедливым. Зато, замечал он, свежий «варварский» взгляд русских высвечивает на Западе самые неприглядные стороны европейской жизни.

В письме издателю журнала «L’Homme» Герцен пишет:

Знаменитое grattez un Russe et vous trouverez un barbare [Поскоблите русского, и вы обнаружите варвара] – совершенно справедливо. Кто в выигрыше, я не знаю… варвар этот – самый неприятный свидетель для Европы. В глазах русского она читает горький упрек… Дело в том, что мы являемся в Европу с ее собственным идеалом и с верой в него. Мы знаем Европу книжно, литературно, по ее праздничной одежде, по очищенным, перегнанным отвлеченностям, по всплывшим и отстоявшимся мыслям, по вопросам, занимающим верхний слой жизни, по исключительным событиям, в которых она не похожа на себя. Все это вместе составляет светлую четверть европейской жизни. Жизнь темных трех четвертей не видна издали, вблизи она постоянно перед глазами… Одно – слово, другое – дело; одно – стремление, другое – быт; одно беспрестанно говорит о себе, другое – редко оглашается и остается в тени; у одной на уме созерцание, у другой – нажива… Тягость этого состояния западный человек, привыкнувший к противоречиям своей жизни, не так сильно чувствует, как русский… Русские законы начинаются с оскорбительной истины «царь приказал» и оканчиваются диким «быть по сему». А ваши указы носят в заголовках двоедушную ложь, громовой республиканский девиз и имя французского народа. Свод законов точно так же направлен против человека… но мы знаем, что наш свод скверен, а вы не знаете этого.

Воды с тех пор утекло немало, но и сегодня, когда русский человек получил возможность свободно выехать на Запад, пожить там, узнать его не по глянцевым рекламным изданиям, а вживую, реакция многих россиян на увиденное за рубежом весьма схожа с той давней, описанной Герценом. Возвращаясь домой, кто-то из русских с немалым облегчением, а кто-то с горечью констатирует, что рекламный образ Запада с реальностью стыкуется мало. «Не такие уж мы варвары», – делают вывод одни. «И они всё еще варвары», – говорят другие.

Если в подобных выводах есть определенный резон в XXI веке, то нетрудно представить, насколько варварской была эпоха Средневековья.

Реакция иностранцев на русских в те давние времена была, как правило, негативной. Приезжий иностранец, впервые столкнувшись с еще незрелой московской цивилизацией, да к тому же проникнутый точно такой же религиозной нетерпимостью, что и сами русские, воспринимал Московию как странную и опасную страну, населенную малоприятными существами, живущими по диким законам.

Никто из иностранцев той эпохи не пытался даже поверхностно разобраться в причинах отставания русских от остальной Европы.

Ключевский по этому поводу резонно замечал:

Наш народ поставлен был судьбой у восточных ворот Европы, на страже ломившейся в них кочевой хищной Азии. Целые века истощал он свои силы, сдерживая этот напор азиатов, одних отбивал, удобряя… степи своими и ихними костями, других через двери христианской церкви мирно вводил в европейское общество… Так мы очутились в арьергарде Европы… Но сторожевая служба везде неблагодарна и скоро забывается, особенно когда она исправна: чем бдительнее охрана, тем спокойнее спится охраняемым и тем менее расположены они ценить жертвы своего покоя.

Все свидетельства иностранцев о Москве того времени довольно схожи. Авторы отмечают рабское положение народа и деспотизм царя, с чем не поспоришь. Многие обращают внимание на подчинение церкви государству, что также в целом верно. Разноречивы отзывы о военном потенциале Московии: кого-то он пугал, кто-то относился к нему иронически. Очевиден интерес к русскому рынку: он и в те времена представлялся Западу огромным и многообещающим. Наконец, у всех путешественников в мемуарах не без ужаса говорится о русской зиме.

Но главное – везде немало места уделено характеру русского народа. Больше всего у иностранцев рассуждений о тяге русских к суевериям и пьянству, о русской грубости. Даже итальянец Амброджио Контарини, посол, которому Иван III оказал самый теплый прием, замечает:

Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый. У них есть свой папа, как глава церкви их толка, нашего же они не признают и считают, что мы вовсе погибшие люди.

Из редкого позитива некоторые иностранные авторы отмечают честность русских, отсутствие в их среде супружеских измен и небольшое количество в Москве по сравнению с западными городами публичных женщин. Все остальное – довольно злой негатив.

Чтение в подлиннике всех этих старых мемуаров у современного русского человека может вызвать недоумение и обиду – столько там оскорбительных эпитетов в адрес его далеких предков. Правда, прежде чем обижаться, стоит почитать записи путешественников и писателей того же периода, но о других европейских странах и их обитателях. Тогда многое встанет на свои места.

Один из путешественников, чтобы продемонстрировать дикость русских, заявляет: «Они точно такие же варвары, как ирландцы».

Средневековые польские авторы, любившие позлословить о русских, не лучше отзывались и о шведах. У шведа, согласно тогдашнему польскому стереотипу, вообще «селедка вместо головы». Известный польский писатель Миколай Рей утверждал, что в Дании и Швеции живут «не слишком просвещенные, подлые и гадкие людишки, сравнимые в своем бытовом варварстве разве что с московитами». (Заметим, что шведы и датчане были в те времена не менее, а, пожалуй, более просвещенными, чем поляки.) Те же аргументы поляки использовали и в 1574 году при отклонении шведской кандидатуры на польский престол. В сочинении «Разговор Леха с Пястом» можно прочитать, что шведы неотесанны и неискренни подобно итальянцам. «Вежливости там не сыщешь: дикие люди», – заключает анонимный польский автор.

Итак, русские оказываются уже в довольно большой, правда крайне «неотесанной», компании со шведами, датчанами, ирландцами и итальянцами. Но как быть с самими поляками? О них ведь также было написано тогда немало.

Скандинавов поражали «зазнайство, склочность и разгильдяйство» обитателей Речи Посполитой. Более того, шведы были убеждены, что поляки склонны к множеству вредных суеверий, общаются с дьяволом, убивают младенцев, а их отрезанные головки помещают на алтарях. С течением времени нелепых выдумок о поляках в Швеции поубавилось, но презрительное отношение к ним сохранялось долго. Магнус Стенбок, шведский фельдмаршал времен Карла XII, любил повторять, что с поляками нужно поступать как с дрессированными щенками: можно их ласково похлопывать и гладить по голове, но при этом нужно и стегать плеткой по заду.

Если верить шведам, то и поляков следует отнести к той же самой «неотесанной» компании. И так далее. В конце концов в одном ряду с русскими окажутся все европейские народы без исключения.

Хорошо известно, в каком тоне писали в те славные времена католики о протестантах, а протестанты о папе римском и католическом монашестве. Само миросозерцание Средневековья покоилось прежде всего на фанатичной вере, на авторитетах и делах веры. Любой иноверец, таким образом, априори считался варваром, и ему приписывались все пороки, какие только могли по случаю вспомнить.

Не без греха, естественно, в этом смысле и сами русские. Мало кто из нынешних россиян помнит о той нетерпимости, с какой относились во времена Средневековья наши предки к иноземцам – существам, по их мнению, низшим и нечистым.

Один из европейских путешественников, комментируя в своих мемуарах запрет православного патриарха на ношение иностранцами русской одежды, с иронией заметил, что это распоряжение было для них примерно таким же наказанием, как если бы рака приказали утопить в озере. Мемуарист побывал в Московии проездом, а потому явно не понял суть проблемы. На самом деле все не так просто.

Желание носить русское платье возникло у жителей Немецкой слободы не случайно: в те времена появление иноземца на улицах Москвы вызывало у простого и необразованного люда приблизительно такую же реакцию, какую вызвал бы сегодня очутившийся на городской площади марсианин. Далеко не всем иностранцам подобная реакция, в которой сквозило не только детское любопытство, но и брезгливый ужас, могла нравиться. Желание смешаться с толпой в подобной ситуации понятно. Так что пример с раком, брошенным в воду, неудачен. Несчастного рака по приказу патриарха, наоборот, вытаскивали из воды и бросали на жаровню.

Если иноверец входил в русскую церковь, она считалась оскверненной. В русских богослужебных книгах XVII века был чин очищения церкви, куда вошел иноверец, абсолютно тождественный с чином очищения церкви, если туда случайно забежала собака.

Присутствие иноверца оскверняло иконы даже в домах частных лиц. В деревнях крестьяне после постоя иноземцев приглашали в избу попа, который должен был вновь освятить иконы. Есть свидетельство, что, когда один немец купил у русских каменный дом, бывшие хозяева выскребли все иконы, написанные на стенах, на штукатурке, и даже пыль от них унесли с собой, чтобы иностранец не оскорбил своим взглядом русских святынь.

Отношения между русскими и иноземцами того периода – это история о том, как варвар варвара жить учил. Если говорить о технологиях и общем культурном уровне, то тогдашняя Русь от Запада, конечно, отставала в силу уже названных исторических причин. Если же говорить о морали, терпимости, способности услышать и понять собеседника – а именно это в конечном итоге и определяет уровень подлинной цивилизации, – то дикарями оставались обе стороны. И довольно долго.

Стереотипы как камень, и они разрушаются, но на это требуется изрядное время. На рубеже XVIII–XIX веков русский историк Карамзин писал:

…Если бы одним словом надлежало означить народное свойство англичан, я назвал бы их угрюмыми так, как французов – легкомысленными, италиянцев – коварными.

Во второй половине XX века известный немецкий писатель Генрих Бёлль все еще отмечал «беллетристические предрассудки» и штампы в западноевропейской литературе:

…Русские непременно с бородой, одержимые страстями и немного фантазеры; голландцы неуклюжие и, как дети, наивные; англичане скучные или немного «оксфордистые»; французы то чрезмерно чувственные, но невероятно рассудочные; немцы либо целиком поглощены музыкой, либо беспрестанно поглощают кислую капусту; венгры, как правило, безумно страстные, таинственные и накаленные, как нить электрозажигалки.

Дурно и смешно, конечно, но это все-таки уже и не отрезанные младенческие головки на алтарях. Прогресс несомненен, хотя до объективного взгляда на соседа еще далеко. Камень (предрассудков и стереотипов) серьезно искрошился и измельчал. Правда, одновременно оброс новыми наслоениями мусора. Прав Дидро, обративший внимание на то, как легко «образованному народу отступить в варварский быт». И уж тем более отступить к варварской психологии.

Тогдашний европеец, сурово судивший московитов за дикость нравов, сам пока еще столь легко возвращался к варварству, что говорить о его превосходстве не стоит. Иван Грозный, которого иностранцы часто называли дикарем, справедливо пенял французскому королю за Варфоломеевскую ночь.

Как бы то ни было, контакт был установлен.

Часть вторая
Первые «русские европейцы». От Ивана до Петра

На западников и «патриотов» (антизападников) русские разделились очень давно. Причем ни тот ни другой лагерь никогда не был ни монолитным, ни однородным. И там и тут полудрагоценные и драгоценные камни соседствовали с пустой породой и никчемным мусором. Так что сами по себе ярлыки помогают здесь мало.

Некоторые из патриотов в былые времена умудрились увидеть нечто дьявольское даже в привезенном из-за рубежа картофеле. Позже их идейные потомки обнаружили бесов уже в джинсах. Для такого рода людей русская вода всегда была мокрее, чем на Западе. Подобные крайности философ Николай Бердяев называл «детским славянофильским самодовольством». Другие патриоты, гордясь своим прагматизмом, готовы были брать у иностранцев технологию и комфортный быт, но одновременно выстраивали железные надолбы на пути любой заграничной идеи.

Были, однако, в том же лагере всегда и те, кто, стараясь сохранить русскую самобытность, к западным ценностям подходил критически: перенимая полезное, решительно отказывался от ненужного хлама. Бердяев уважительно называл их «первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети».

Это уже, естественно, камень в огород западников. В этом лагере тоже всегда хватало своих собственных «городских сумасшедших». Все тот же Бердяев писал:

В радикальном западничестве русской интеллигенции всегда было очень много не только… чуждого Западу, но и совершенно азиатского. Европейская мысль до неузнаваемости искажалась в русском интеллигентском сознании. Западная наука, западный разум приобретали характер каких-то божеств, неведомых критическому Западу.

Слово «божество», использованное в данном случае Бердяевым, не кажется чрезмерным, если вспомнить слова известного русского западника Герцена:

…Идеал наш, наша церковь и родительский дом, в котором воспитались наши первые мысли и сочувствия, был западный мир.

Если у крайних националистов то и дело вырывалось на свет божий напыщенное самодовольство, то западникам-радикалам принадлежит немало высказываний, за которыми сквозит откровенное презрение к собственному народу. Предтеча русских революционеров – известный литературный критик XIX века Виссарион Белинский утверждал:

Люди так глупы, что их насильно нужно вести к счастью.

Он же заметил:

Не в парламент пошел бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он, пить вино, бить стекла и вешать дворян…

В 1917 году, в канун выборов в Учредительное собрание, большевик Володарский, тот же западник-радикал (ленинцы на азиатский манер довели до абсурда идеи западных социалистов), эхом повторил Белинского. Володарский заявил, что русский народ «не страдает парламентским кретинизмом», а потому Учредительное собрание должно стать «последним парламентским собранием в России».

Мысль о том, что людей «насильно нужно вести к счастью», была подсказана большевикам не только Марксом и Энгельсом, но и многими отечественными западниками.

Впрочем, и здесь, естественно, далеко не все выступали с радикальных позиций. В приведенном выше признании Герцена, что западный мир был для него и его соратников «родительским домом и церковью», не менее важны и другие слова публициста – о «первых мыслях».

У кого-то из западников «вторых мыслей» так и не появилось, а «первые» стали непреложными заповедями, но для других, в том числе и для самого Герцена, материал, почерпнутый на Западе, был лишь отправной точкой, импульсом к новым идеям.

«Русские европейцы» встречались в этом лагере не реже, а, пожалуй, даже чаще, чем в кругу их оппонентов. Критически перенимая чужой опыт, здравомыслящие западники не раз и не два в русской истории приходили на помощь беспомощной, но всегда «патриотической» власти, помогая России догнать Европу.

Если говорить о полюсах, то на знамени антизападников можно было бы написать «Primum non nocere» («Главное не навредить»), а у западников – «Primum agere» («Главное действовать»). Но это крайности.

Здравомыслящий центр – «русские европейцы» из того и другого лагеря – обычно выбирал компромиссный вариант: действовал, но с оглядкой. Если внимательно перечитать русскую историю, изначально отказавшись от идеологических предпочтений, то грань между прагматичным патриотом и умеренным западником окажется почти неуловимой. Разве что у первых чуть больше страха за национальную самобытность, а у вторых чуть больше деловой хватки.

В советские времена в прессе бытовал штамп «тлетворное влияние Запада». «Тлетворный», как поясняет толковый словарь русского языка Владимира Даля, значит «вредоносный, медленно гниющий, гибельный». Штамп советский, но сама по себе мысль об опасности западного влияния родилась задолго до появления Советов, а главное – не умерла вместе с ними. Эта мысль по-прежнему популярна среди русских патриотов различных идейных оттенков и очень разного интеллектуального уровня. В том, что говорят патриоты, как и прежде, есть свои резоны, но есть и не менее очевидные противоречия и нелепости.

Главная беда в том, что русский национализм, как и любой иной национализм, страдает хроническим недугом – избирательной памятью. Обмен идеями и генами между Россией и Западом идет давно и плодотворно, но большинство русских до сих пор намного больше знают о минусах, чем о плюсах западного влияния на русскую жизнь. Хотя и таких исторических примеров хватает.

Между тем крайне вредно избирательно помнить, что вертолетостроение в США началось с русского эмигранта Сикорского, но вычеркивать из памяти тот факт, что лучший толковый словарь русского языка, на который я только что ссылался, написал Владимир Даль, чей отец был датчанином, принявшим русское подданство, а мать – немкой. Для национальной психики американцев опасно из всей истории Второй мировой войны помнить только Пёрл-Харбор и высадку в Нормандии. Но не менее нездорово для русских пребывать в уверенности, что люди во Вторую мировую войну гибли лишь в окопах Сталинграда или на Курской дуге. Были еще и трагические «северные конвои» – разве можно забывать о них?

В этом смысле русский ура-патриот – близнец американского, французского, мексиканского или нигерийского ура-патриота. Они похожи между собой, как все страдающие болезнью Дауна.

Прорыв блокады. Иван Грозный делает ставку на Англию

Московию, отрезанную в 50-х годах XVI века от Западной Европы географически да к тому же блокированную Литвой, Польшей и немцами политически, от тотальной изоляции спасли экономический кризис в Англии, счастливый случай и политическая прозорливость Ивана Грозного.

Как раз в этот период наступили не лучшие времена для английских купцов: спрос на английские товары в Европе резко упал, а цены на импорт поползли вверх. Чтобы найти новые рынки сбыта, англичане пошли по тому же пути, что до этого испанцы и португальцы. После долгих совещаний со знаменитым мореплавателем Себастьяном Каботом в 1553 году Англия решила отправить три корабля для разведки новых территорий и поисков возможного северного пути в Китай и Индию.

Как и в случае с Колумбом, мореплаватели оказались не там, где планировали, но усилия и риск организаторов экспедиции окупились. Два судна с экипажами замерзли во льдах, а третье, «Edward Bonaventure», вместо жаркой Индии оказалось на Русском Севере – в дельте реки Двины, у стен Николо-Корельского монастыря. Капитан корабля Ричард Ченслер, узнав, где он находится, и быстро оценив возможные выгоды сотрудничества с русскими, решил отправиться в Москву к царю. Иван Грозный, в свою очередь, прекрасно понял, какие огромные возможности появляются у русских в результате открытия новых северных ворот в Европу, и оказал гостю самый теплый прием.

На родину англичанин вернулся с конкретными предложениями о торговле, дружбе и сотрудничестве. Речь шла о крупнейшем по тем временам торгово-экономическом проекте. Создавалась Англо-русская компания с немалыми финансовыми инвестициями в российскую экономику и широчайшими полномочиями для агентов компании.

Русские, стараясь выйти из изоляции, готовы были предоставить англичанам небывалые для иностранцев льготы. Договор предусматривал исключительно выгодные условия:

Члены, агенты и служащие компании имеют свободный путь всюду, везде имеют право останавливаться и торговать со всеми беспрепятственно и беспошлинно, а также отъезжать во всякие другие страны.

Последний момент был особенно важен для англичан, поскольку давал им возможность, используя русскую территорию, получить доступ в Персию и дальше.

Англичане приобретали полную свободу в найме персонала, наказании и увольнении сотрудников. Всеми работающими на компанию управлял специальный представитель, направляемый из Англии, так называемый «главный фактор» (от англ. factory), – именно он имел право вершить над ними «суд и расправу». Русские власти обязывались помогать главному фактору в случае непослушания кого-либо из англичан.

Москва брала на себя также обязательство все жалобы англичан на русских рассматривать быстро и наказывать провинившихся строго, «в пример другим». Одновременно предусматривалось, что если англичанин будет арестован, то он не может быть посажен в тюрьму без предуведомления руководства компании. Кроме того, в этом случае особо оговаривалось право освобождения арестованного под залог. Наконец, договор гласил, что товары компании не могут быть нигде задержаны «ни за какой долг, если англичане не являются главными должниками».

Подобного договора самолюбивая Россия ранее не подписывала ни с кем. Поступившись многими суверенными правами, Москва, однако, и получала многое: английская корона давала согласие на свободный выезд из Англии в Россию художников и ремесленников, мастеров любых профессий.

Блокаду удалось прорвать. В Россию потекло главное для нее богатство – западноевропейские знания.