Текст книги "Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II"
Автор книги: Петр Романов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Святой Владимир отказывается от гарема, но не от вина
Если верить опять-таки наиболее распространенной версии, путь к истинной вере киевского князя Владимира – а именно он крестил Русь, за что причислен Русской православной церковью к лику святых, – оказался весьма извилист. Князь, прибывший в Киев из Новгорода в сопровождении варяжской дружины и преданных ему северных славян, долгое время слыл убежденным язычником и преследовал христиан, уже появившихся к тому времени в Киеве.
Владимира не останавливало даже то, что его собственная бабушка, княгиня Ольга, приняла христианство. Как утверждают летописцы, никогда на Русской земле не существовало такого идолопоклонства, как при Владимире, приказавшем поставить на холме несколько кумиров, которым регулярно приносились человеческие жертвы. Главным идолом считался деревянный Перун с серебряной головой и золотыми усами.
Особое недовольство у славян-язычников вызывало то, что христианство не допускало многоженства. Сам князь Владимир, согласно историческим свидетельствам, женское общество любил. Кроме пяти законных жен у него имелось множество наложниц: 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 в селе Берестове. По выражению летописца, будущий святой «был несыт блуда», приводил к себе замужних женщин и девиц на растление. Вполне вероятно, что в приведенных выше цифрах некоторые нули лишние. Гипербола в летописях – дело самое обычное, однако ясно, что сама тенденция указана верно. Будущий святой к женскому полу действительно был неравнодушен. К тому же, не исключено, верна версия Карамзина, который считал, что летописцы специально «чернили» Владимира-язычника, чтобы потом ярче показать позитивные изменения, произошедшие в нем после крещения.
Судя по всему, христианство отталкивало и привлекало Владимира одновременно. Чаши весов то и дело колебались. На одной чаше лежали земные соблазны, на другой – возможность прояснить важнейшие вопросы, остававшиеся без ответа в узких границах язычества. Идолы ничего не говорили ни о сотворении мира, ни о том, что ожидает человека после смерти.
Как замечает Николай Карамзин, славянская вера, «освящая добродетель храбрости, великодушия, честности, гостеприимства… не могла удовольствовать сердца чувствительного и разума глубокомысленного».
Летопись рассказывает о проповеди, произнесенной одним из первых в Киеве христиан, когда к нему явились язычники, чтобы забрать сына: согласно жребию тому полагалось отправиться на заклание идолам. Отказавшись выдать свое дитя, христианин сказал:
У вас не боги, а дерево; нынче есть, а завтра сгниет! Бог один, который сотворил небо и землю, звезды и луну, и солнце, и человека, дал ему жить на земле. А эти боги что сделали? Сами деланные. Не дам сына своего бесам. Если они боги, то пусть пошлют какого-нибудь одного бога взять моего сына, а вы о чем хлопочете?
Деревянные, «деланные» да еще и гнилые языческие боги в конце концов разочаровали и князя. Согласно преданию, Владимир, решив отойти от язычества, чтобы сделать правильный выбор, внимательно выслушал представителей всех основных религий.
Сергей Соловьев справедливо замечает, что выбор веры есть особенность русской истории. Другим европейским народам не пришлось выбирать между религиями, христианская вера к ним пришла сама, чаще всего из соседского, уже крещеного дома. Не так дело обстояло с Русью, расположенной тогда большей частью на востоке Европы и граничившей с Азией – огромным и бурным котлом, где причудливо перемешивались суеверия и религии разных народов.
Недаром и Хазарскому каганату, оказавшемуся в той же ситуации, правда чуть раньше, чем русским, пришлось делать точно такой же выбор между тремя религиями. Хазары предпочли иудаизм.
Если верить летописям, тот религиозный «конкурс» русские язычники организовали очень тщательно. Для князя Владимира при выборе наиболее важными представлялись три критерия. Во-первых, естественно, убедительность и привлекательность религиозной доктрины. Во-вторых, внешняя сторона богослужения. И наконец, вопрос личного удобства: чем-то князь готов был поступиться, а чем-то нет. История сотворения мира и человека, рая, ада, сказание о Всемирном потопе, ковчеге, изложение Нового Завета, конечно, произвели на воображение князя сильнейшее впечатление, но и о своих собственных грешных интересах он забывать не желал.
В отличие от Хазарского каганата на Руси иудаизм поддержки не получил. Выслушав иудеев, князь якобы поинтересовался, где их отечество. «В Иерусалиме, – ответили проповедники, – но Бог в гневе своем расточил нас по землям чужим». Ответ оказался неудачным. Владимир тут же парировал: «Как же вы, прогневавшие Бога, осмеливаетесь учить других? Мы не хотим подобно вам лишиться отечества».
Магометанство, напротив, показалось Владимиру необычайно соблазнительным уже хотя бы в силу разрешенного многоженства, но и здесь возникло несколько непреодолимых, с точки зрения князя, преград. Карамзин замечает:
Описание Магометова рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого князя; но обрезание казалось ему ненавистным обрядом и запрещение пить вино – уставом безрассудным. Вино, сказал он, есть веселие для русских; не можем быть без него.
Таким образом, Русь была в полушаге от того, чтобы стать мусульманской страной. Если бы это случилось, можно не сомневаться – мировая история пошла бы иным путем.
Оставалось преодолеть еще одну историческую развилку – сделать выбор между православием и католичеством. Вряд ли Владимир осознавал, какую ответственность берет на себя, но сегодня, глядя с высоты веков на прошлое, можно с уверенностью утверждать, что по своей значимости этот выбор стал одним из главнейших в русской истории. Именно он во многом и предопределил дальнейшие отношения России и Запада.
Свою правоту доказывали Владимиру и немецкие католики, но Византия в споре с конкурентами выглядела убедительнее. Греки тогда просто перехитрили немцев. Лучше зная «покупателя», они сумели показать свой товар лицом. Когда, побывав в немецких землях и посмотрев богослужение католиков, русская делегация прибыла в Константинополь, император, как указывает летописец, «зная, что грубый ум пленяется более наружным блеском, нежели истинами отвлеченными, приказал вести послов в Софийскую церковь, где сам патриарх, облаченный в святительские ризы, совершал литургию».
Расчет греков оказался верным: вернувшись домой, делегация с таким восторгом живописала Владимиру увиденное, что у того уже не было сомнений, какой выбор сделать. Он согласился со своими послами, заявившими, что «всякий человек, вкусив сладкое, имеет уже отвращение от горького; так и мы, узнав веру греков, не хотим иной». Немаловажным аргументом в пользу православия послужило для Владимира и напоминание: «Когда бы закон греческий не был лучше других, то бабка твоя Ольга, мудрейшая из всех людей, не вздумала бы принять его».
Все эти предания выглядят в целом правдоподобно. За исключением, пожалуй, лишь одной, явно более поздней, вставки, где уже отражено противостояние православной Руси и западного католицизма. Выслушав немецких проповедников, Владимир якобы сказал: «Идите обратно, отцы наши не принимали веры от папы». Если бы это было так, то не стал бы Владимир с католиками беседовать о вере и уж тем более посылать после разговора с ними делегацию в немецкие земли, чтобы оценить католические храмы и католический церковный обряд.
Тем не менее отношение самого Владимира к католичеству было терпимым. Когда чуть позже, в 1006–1008 годах, на Русь прибыл посланник папы архиепископ Бонифаций и попросил его содействия для пропаганды христианства среди соседей Руси – печенегов, князь, хоть и усомнился в успехе предприятия, миссионера до границы вежливо проводил. Успехи Бонифация действительно оказались скромными, но, главное, ему удалось выжить. Жизнь ему спасло то, что архиепископ выдал себя за посланника польского князя Болеслава Храброго – союзника печенегов в борьбе с Русью.
Уверовав в преимущество православия, Владимир, как рассказывают летописи, крестился далеко не сразу, а еще не раз испытал новую религию на прочность. Успешно завершив с греками переговоры о вере, Владимир пошел на них войной и осадил город Корсунь (Херсонес). Греки защищались упорно, дело явно затягивалось, и князь решил, что это как раз тот случай, когда можно испытать христианского Бога. Согласно преданию, Владимир взглянул на небо и поклялся, что если он возьмет город, то крестится. С божьей помощью, а если точнее, с помощью предателя из стана греков, показавшего русским, как перекрыть осажденным доступ к воде, Корсунь пал.
Вера Владимира в христианство, вероятно, укрепилась, но все же не настолько, чтобы выполнить клятву. Куда больше возросла уверенность в собственных силах. Войдя в Корсунь с дружиной, князь направил следующее послание в Константинополь императорам Василию и Константину: «Я взял ваш славный город. Слышал, что у вас сестра в девицах, если не отдадите ее за меня, то и с вашим городом будет то же, что с Корсунем».
Несмотря на испуг и огорчение, императоры ответили дипломатично, продолжая свою политику, направленную на достижение главной цели – крещение Руси: «Не следует христианам отдавать родственниц своих за язычников, но если крестишься, то и сестру нашу получишь, и вместе царство небесное».
Согласие было достигнуто, и императорскую сестру Анну вместе со священниками отправили к Владимиру. Именно она и избавила язычника от последних колебаний. Согласно преданию, у жениха столь сильно разболелись глаза, что он почти уже не видел. «Если хочешь исцелиться от болезни, – посоветовала невеста, – крестись поскорее; если же не крестишься, то и не вылечишься». Князь ответил на это: «Если и в самом деле так случится, то поистине велик Бог христианский».
Лишь после этого Владимир (своеобразное подобие Фомы неверующего) наконец крестился, тут же, если верить легенде, выздоровел и воскликнул: «Теперь только я узнал истинного Бога!»
Столь долго колебавшийся сам, Владимир другим русским людям время на раздумье оставить не пожелал. Вернувшись в Киев, он повелел свергнуть идолов, бить их палками и сбросить в реку. Сам процесс крещения был организован предельно просто. По приказу князя всех киевлян насильно привели к реке, где и крестили. Кто-то шел равнодушно, кто-то поневоле, многие бежали из города. На берегу Днепра стоял сам Владимир и наблюдал за крещением. Все вошли в воду, христиане бродили между язычниками, уча некрещеных, как вести себя во время совершения таинства.
Прямым следствием принятия христианства стало повсеместное строительство церквей, причем в Киеве Владимир распорядился поставить церковь Святого Василия как раз на том холме, где раньше сам же воздвиг идол Перуна. Отсюда, из Киева, и отправились на север христианские миссионеры. Византийских священников сопровождала военная дружина, поскольку язычество без боя не сдавалось. В оплоте язычества Новгороде, где идолопоклонники уничтожили первую христианскую церковь Преображения, крещение происходило далеко не так гладко, как в Киеве.
История крещения Новгорода осталась даже в пословице, хорошо известной раньше на Руси: «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем». Именно на своего дядю Добрыню и воеводу по имени Путята князь Владимир возложил миссию крестить новгородцев. Здесь крестили в основном силой. Чтобы новгородцы не хитрили (язычники часто объявляли себя крещеными), было приказано всем христианам носить на шее крест, а кто не будет иметь на себе креста, тому не верить. Крестов на всех не хватало, поэтому многих крестили многократно. Глядя на то, как сжигают идолов, люди плакали, умоляли пощадить их божества. Добрыня с насмешкой отвечал: «Нечего вам жалеть о тех, которые себя оборонить не могут; какой пользы вам от них ждать?»
Не будем подвергать сомнению, что вера князя Владимира в конечном итоге окрепла и стала истинной, хотя бы потому, что доказательств обратного у нас нет. Но нужно понимать и то, что князем, конечно же, двигали далеко не только религиозные чувства. Многобожие, разнообразие языческих обычаев и традиций, что существовали в различных славянских племенах, неуправляемость волхвов и многое другое было серьезнейшим препятствием для объединения земель под единой властью. Православие и должно было, по замыслу Владимира, стать тем цементом, что скрепит Русь.
Позже с расширением своих границ уже не Русь, а Российская империя стала страной многоконфессиональной, однако приоритет православия всегда оставался для власти (за исключение атеистического советского периода) неоспоримым. Так что от разговора о политических расчетах, которые сопутствовали крещению, никуда не деться. К этой политической цели Владимир шел целенаправленно и упорно. Кстати, недаром, прежде чем прийти к христианству, князь в своем родном Киеве заставил людей отказаться от множества разнообразных идолов и всячески, в том числе и силой, укреплял авторитет Перуна как главного божества. В этом смысле князь Владимир отчасти напоминает римского императора Константина, который также стремился сцементировать монотеизмом пошатнувшийся Рим.
Вполне применима к Руси и мысль французского историка Жака ле Гоффа:
Христианская проповедь почти всегда терпела неудачу, когда она пыталась обратиться к языческим народам и убедить массы. Но, как правило, она добивалась успеха, когда привлекала на свою сторону вождей.
То есть когда проповедь опиралась на силу власти. Или, говоря нынешним языком, когда церковь использовала в своих целях «административный ресурс».
Хотя официально Русь считается православной с 988 года, жесткая борьба христианства с язычеством продолжалась очень долго. Известно так называемое «правило» митрополита Иоанна (1089 год), направленное против язычников, «яро казнити на возброненье злу».
Язычники отвечали соответственно. Чуть раньше в том же Новгороде был удушен епископ Стефан, а чуть позже, в 70-х годах, его преемника защитили от простонародья лишь князь с дружиною. В свою очередь, в 1227 году после суда у архиепископа в Новгороде сожгли четырех волхвов. И таких примеров в нашей истории с избытком. Так что слова о «добровольном принятии Русью христианства» я бы назвал сильным преувеличением.
Даже на Стоглавом Соборе в 1551 году церковь была вынуждена все еще напоминать своей пастве о запрещении языческих обрядов: «Всем православным христианам на таковая еллинская бесования не ходити ни во градех, ни по селам». До XVII века переписывались церковные поучения против язычества. До XVIII века православная церковь спрашивала христианина на исповеди, не ходил ли тот к волхвам, не исполнял ли их указаний.
Ясно, что все это происходило не случайно. Под формальной маской христианства язычество в ряде мест продолжало существовать в подполье. Из поколения в поколение передавались заклинания, заговоры, языческие обряды, мифы. Иначе говоря, очень долго язычество оставалось живым в глубине народного сознания, и ко многим всплескам гнева простолюдинов против власти примешивалось, конечно, и это затаенное религиозное сопротивление.
Было бы нелепым опровергать очевидный факт, что история России в значительной мере история христианства. Однако не менее абсурдно было бы полагать, что до христианства русского человека как будто и не существовало. Или утверждать, что христианство и русский человек суть единое целое. Это очередная гипербола. Ну что тут поделаешь, если чарующую ночь на Ивана (Яна) Купалу так и не смогли победить никакие христианские праздники. Празднуют этот языческий праздник в ночь на 7 июля по всем языческим традициям в некоторых местах и сегодня.
Своеобразный ренессанс язычества историки отмечают и в период, наступивший после Смуты, которая поколебала все жизненные основы, включая и религиозные. В 1636 году девять нижегородских протопопов и священников во главе с Иоанном Нероновым – одним из лидеров будущего старообрядчества – обратилась к патриарху Иоасафу с «памятью», где приводили яркие примеры «гибнущего православия». Как указывала эта записка, в храмах царят «мятеж церковный и ложь христианская» – непорядки и несоблюдение духа веры. Что и стало толкать людей к вере предков. Как писали авторы «памяти», в четверг после Пасхи «собираются девки и жены под березы и приносят, яко жертвы, пироги и каши и яичницы и, поклоняясь березкам, ходят, распевая сатанинские песни, и всплескивают руками».
Откликнулся на этот ренессанс язычества и «кесарь». В декабре 1648 года по русским городам разошлась царская грамота, в которой с тревогой отмечалось, что православные христиане к «церквам Божиим не ходят и умножилось в людех во всяких пьянство и всякое мятежное бесовское действо, глумления и скоморошничество со всякими бесовскими играми, и от тех сатанинских учеников в православных крестьянех учинилось многое неистовство». Та же грамота резко осуждала всяческие азартные игры, куда почему-то попали и шахматы.
Разумеется, все это не чисто русское явление, вспомним хотя бы Латинскую Америку. Во многих местах, где христианство формально одержало победу, полного доминирования над душой человека оно не добилось. И в конце концов смирилось с этим, приспособив даже свои праздники по срокам к бывшим языческим. На многое церковные иерархи и сегодня предпочитают закрывать глаза. Священники, рискующие говорить на эту тему правдиво, явление редкое, однако они есть.
Из интервью протоиерея Русской православной церкви Георгия Митрофанова:
Подавляющая часть христиан в Российской империи причащалась только раз в год. Их религиозная жизнь была связана с бытовым исповедыванием своей веры. Что такое вкушение пищи на кладбище? Это рудимент языческой тризны, когда с покойником нужно было разделить трапезу, чтобы он остался удовлетворенным. Никакого отношения к христианству это не имеет, и церковный устав таких тризн не предполагает. Это то, что мы называем народным благочестием, и забываем, что оно сегодня аккумулировало в себе непреодоленное нашими предками языческое сознание. Вот почему начиная с Киевской Руси приходится говорить о двоеверии нашего народа, умевшего сочетать в своей религиозной жизни внешние элементы церковной жизни и глубокие переживания языческого характера.
Как бы то ни было, в 988–989 годах от Рождества Христова Русь крестилась. По европейским меркам это не так уж и поздно. Приблизительно в это же время христианство приняли Венгрия, Польша, Швеция, Норвегия и Дания.
Принятие русскими православия и ориентация на Византию имели для России серьезнейшие последствия, во многом предопределили характер и духовность русского народа, его своеобразную историю и одновременно известную изолированность от западных соседей.
Дальнейшие исторические события эту тенденцию закрепили. Татаро-монгольское иго (которое в силу ложной политкорректности теперь часто ставят под сомнение) и продвижение русских в Сибирь, закончившееся на границах Монголии и Китая, теснейшие контакты с Востоком, наконец, вхождение в состав русского государства ряда народностей, исповедующих ислам, и создали тот уникальный, противоречивый феномен, что называется Россией.
Русский философ Николай Бердяев писал:
Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролось два начала, восточное и западное.
Киев и Новгород. Южные и северные ворота в Европу
Порывы исторических бурь на Руси захлопывали дверь в Европу неоднократно. Причины были разными, но результат вынужденной изоляции от Западной Европы всегда оказывался одним и тем же: русские теряли темп в развитии. В то время как другие европейские народы последовательно продвигались вперед, перенимая многое в культуре, науке и быту друг у друга, русским несколько раз приходилось строить дом заново, в одиночку и на отшибе.
В силу этих обстоятельств русские в своей истории довольно часто самостоятельно изобретали велосипед. И этот «русский велосипед» получался немного иным, чем тот, на котором привык «кататься» Запад. Это касается широчайшего круга вопросов: и технологий, и жизненной философии.
Даже сегодня русские и иностранцы, беседуя, казалось бы, об одном и том же, нередко замечают, что, совпадая в главном, неожиданно для себя расходятся в деталях – в каком-нибудь «велосипедном звонке».
Как правило, пытаясь объяснить возникшие на пустом месте сложности, обе стороны ищут разгадку проблемы исключительно в сиюминутном. На самом же деле недопонимание часто имеет глубинные причины. Современный человек больше знает о генной цепочке, влияющей на здоровье, нежели о цепочке исторической, хотя и она оказывает немалое влияние на нашу жизнь, определяет позицию человека по той или иной проблеме. И в России и на Западе крайне редко вспоминают о тех старинных дверях, которые то соединяли их, то разъединяли.
Первой захлопнулась южная, то есть киевская, дверь в Европу, широко открытая в свое время для любого иноземца. О богатстве Киева, его теснейших контактах с Европой, и прежде всего, конечно, с Византией, в XI–XII веках есть множество свидетельств. Сохранившиеся постройки того времени поражают своими фресками и мозаикой. В могилах и кладах Южной Руси найдены золотые и серебряные вещи высокохудожественной работы.
Летописи говорят о знакомстве тогдашних русских князей с иностранными языками, об их любви к книге, об открытии училищ с греческим и латинским языком, о тесных контактах с западноевропейскими учеными. В короткие исторические сроки здесь возникла своя оригинальная литература. Русская летопись того времени по легкости и живости пера не уступает лучшим анналам тогдашнего Запада. Правовые нормы, изложенные во времена князя Ярослава Мудрого в своде законов, известном под названием «Русская Правда», говорят о высоком уровне зрелости общества. Киевская Русь ничем не уступала лучшим образцам западноевропейской цивилизации того периода.
Об уровне контактов с Западом и авторитете Киевской Руси того времени свидетельствует и история браков детей Ярослава Мудрого. Анна стала королевой Франции, выйдя замуж за Генриха I. Анастасия вышла замуж за венгерского короля Андрея I, Елизавета – за норвежского короля Геральда III. Старший сын Ярослава Владимир взял в супруги дочь английского короля Гарольда, побежденного Вильгельмом Завоевателем. Сын Ярослава Изяслав женился на сестре польского короля Казимира, а Всеволод – на греческой царевне, дочери Константина Мономаха. Есть также исторические свидетельства о браке еще двоих, не известных по имени, сыновей Ярослава: они женились на немецких княжнах.
Все это говорит о том, что в те времена Европа не считала Русь ни дикой, ни бедной, ни слабой, а наоборот, с радостью готова была породниться с русскими князьями. Этот же пример свидетельствует и о том, что правящая элита Киевской Руси к вопросам вероисповедания относилась тогда вполне прагматично: как правило, невесты без особых колебаний меняли православие на католичество. Интересы политики были пока еще важнее интересов веры. Позже и в Европе, и на Руси вопросы веры на долгое время стали определять политику.
Киевская Русь при Ярославе Мудром служила убежищем для многих знатных изгнанников того времени. Одним из них был король Норвегии Олаф II Святой: он известен тем, что завершил в своей стране принятие христианства, но затем уступил страну Кнуду I. Его сын Магнус Добрый жил на Руси до 1033 года и впоследствии стал королем Норвегии.
Подтверждением величия Киевской Руси служат не только археологические находки или древние летописи, но и любопытные баталии, развернувшиеся вокруг русской истории уже после распада Советского Союза.
Красивое прошлое – такой же лакомый кусок, как и многое другое. Нефть – ресурс материальный, энергетический и экономический. Достойные предки – ресурс духовный, интеллектуальный, а порой и идеологический. Поэтому, отмежевавшись от русских территориально, некоторые бывшие союзные республики вознамерились поделить с русскими заодно и историю. Иногда это выглядит просто карикатурно. На Украине некоторые местные исследователи, перепутав географию с историей, решили самостийно урезать прошлое России, забрав древнюю Киевскую Русь в свое эксклюзивное пользование: нам – Киев, сказано было русским, вам – Новгород и Москва; нам – Ярослав Мудрый, вам – Иван Грозный.
В Москве к эмоциональному порыву ближайших родственников отнеслись в целом спокойно, примерно так, как относится уже обремененный некоторым жизненным опытом старший брат к ревнивому воплю младшего: «Папа только мой!» В подобной ситуации лучше промолчать: инфантилизм со временем обычно проходит. Если, конечно, нет патологии.
И сладость величия, и горечь поражений общие предки нынешних украинцев и русских испили сполна. Страшная беда пришла из степей, прилегавших к Киевской Руси и служивших преддверием Азии. После смерти Ярослава Мудрого начиная с 1061 года на Киевскую Русь постоянно нападают кочевые племена половцев. Летописи того времени ярко рассказывают о трагедии: об уничтоженных поселениях, угнанных пленных, о заросших травой нивах, бесчисленных военных столкновениях и попытках миром решить вопрос.
Не помогало ничего: принятые соглашения тут же нарушались (только Мономах, согласно летописям, заключил с половцами 19 мирных договоров), самые богатые дары оказывались каждый раз недостаточными, на смену разбитым половцам – а русские били их многократно – появлялись новые тысячи. Не помогало даже то, что князья начали жениться на ханских дочерях: тесть без зазрения совести продолжал грабить земли зятя, невзирая на родство.
Как считают историки, Русь, приняв на себя удар половцев, спасла от разорения другие европейские страны. Позже в схожей исторической ситуации Русь приняла на себя страшнейшей силы удар и закрыла собой Европу от татаро-монгольского нашествия.
Запад забыл об этом, русские помнят. Василий Ключевский пишет:
Эта почти двухвековая борьба Руси с половцами имеет свое значение в европейской истории. В то время как Западная Европа Крестовыми походами предприняла наступательную борьбу на азиатский Восток, когда на Пиренейском полуострове началось такое же движение против мавров, Русь своей степной борьбой прикрывала левый фланг европейского наступления. Но эта историческая заслуга Руси стоила ей очень дорого: борьба сдвинула ее с насиженных днепровских мест и круто изменила направление ее дальнейшей жизни.
Двухсотлетняя война с половцами истощила Киевскую Русь. Летопись отмечает быстро усилившийся отток населения на запад, в глубь Польши, и главным образом на северо-восток – в междуречье Оки и Верхней Волги. Этот исход русских из Киева в леса Центральной России надолго отрезал основную часть населения тогдашней Руси от Запада. Европа осталась далеко за спиной, зато вплотную приблизилась дикая Азия.
Исход не бегство. Даже во время вынужденного отступления русские до последней возможности отстаивали свое право быть европейцами. Смоленск и Полоцк еще долго оставались если и не полноценными воротами, то хотя бы калиткой на Запад. Крупная немецкая колония в Смоленске имела своего старосту и общественную казну, которую иностранцы пускали в оборот подобно банковскому капиталу. Прямые договоры заключались смоленскими князьями и купцами тогда и с Любеком, и с Данцигом, и с Бременом, и с Дортмундом.
Известен текст договора с немцами, разработанный при князе Мстиславе Давидовиче в 1229 году. Как указывает сам текст, над заключением этого первого договора «страдали» купец из Касселя Рольф и смолянин Тумаш Михайлович. Этот совместно «выстраданный» текст лег позже в основу целого ряда договоренностей между русскими и немцами, а вся правовая основа смоленско-германской коммерции получила в истории название Смоленской торговой правды. Как правило, тогдашний договор состоял из двух частей: из уголовного кодекса и из постановлений, определяющих торговые обычаи. Обе стороны пользовались правом беспошлинного ввоза своих товаров. Судя по торговым сборам, которые давал город местному князю, Смоленск даже в ту сложную пору жил богато. Так что расставались с Западом наши предки неохотно, прекрасно осознавая, чтó они теряют.
Уйдя от половцев, русские столкнулись с еще более страшным противником – татарами, которым на время пришлось подчиниться. Именно там, на Оке и Волге (по тогдашним меркам бесконечно далеко от Запада) постепенно вызревало, преодолевая княжескую междоусобицу и татарский гнет, государство, получившее у иностранцев название Московии.
После 1312 года, когда татарская Орда провозгласила ислам государственной религией, православная Русь оказалась между двух огней. На востоке над ней нависала Орда, а на юго-западе бывшие русские земли попали под власть Литвы, а затем и католической Речи Посполитой. По словам известного русского историка Льва Гумилева, Юго-Западная Русь «потеряла все: и культуру, и политическую независимость, и право на уважение».
Вывод Гумилева не бесспорен. На бывших русских землях проходили сложные и противоречивые процессы слияния и притирки разных культур. А это путь не только неизбежных потерь, но и приобретений. Русское, польское, немецкое и в меньшей степени литовское влияние создавало на бывших русских землях новый, своеобразный мир.
Польша и католицизм сорвали этот мирный объединительный процесс. Впрочем, поляки начали доминировать здесь далеко не сразу, поскольку тамошние русские без боя свои позиции не сдавали. Даже так называемый Судебник Казимира 1468 года почти полностью повторяет Русскую Правду Ярослава Мудрого, что доказывает силу русского культурного влияния в чужом уже государстве. Да и в религиозной сфере в Литве довольно долго процветал индифферентизм, то есть местным властям было безразлично, в какую церковь – православную, католическую или протестантскую – ходят по воскресеньям ее подданные.
Польско-католический пресс начал пригибать православных к земле с воцарением в Литве Стефана Батория (1576–1586), который не по религиозным мотивам – они ему были безразличны, – а исходя из политической целесообразности решил для укрепления государственности ввести религиозное единение.
В чем ему и помогли иезуиты, предложившие идею унии двух церквей – православной и католической. План, разработанный ректором Виленской иезуитской академии Петром Скаргой, в условиях фатальной слабости тогдашнего православного духовенства в Литве (на безграмотность и распущенность местных попов и монахов православная паства жаловалась в те времена постоянно) фактически вел дело к ополячиванию и окатоличиванию населения. После так называемой Брестской унии для русских наступило время горьких унижений.