Текст книги "Чудо-планета - пасека деда!"

Автор книги: Петр Сопкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

ВОРИШКА В КАПКАНЕ

В среду с утра дед решил готовиться к сенокосу.

– Надо отладить инвентарь, – засуетился он. – Не то нагрянут помощники и застанут нас врасплох. Моргай тогда, оправдывайся.

– А нам чем заниматься? – спросил Витя.

– Будете мне подсоблять. Где что подадите, где поддержите. Заодно поучитесь налаживать косы. Глядишь, сгодится в жизни. Мужики вы у меня али нет? То–то! Должны уметь все, на что дед способен.

Мы уже заметили: если дед заводил речь о сенокосе, душа у него, как он иногда выражался, петухом пела! Вот и сейчас дед был в приподнятом настроении. Насвистывая мотив песни «По долинам и по взгорьям», он принес к дому длиннющую лестницу. Примерился к ней, будто ждал команды на старт. Мы и глазом не успели моргнуть, как он очутился на чердаке. Вскоре высунулся в дверцы и предупредил:

– Посторонитесь–ка! Еще зашибу ненароком…

Мы отступили подальше, следили, как дед играючи сбрасывает на землю литовки, вилы, грабли… Закончив это нехитрое занятие, он выставился наружу. Прислушался, подставил ладонь к уху. Спросил:

– Слышите? Никак кто–то едет.

Прислушались и мы. Действительно, доносился надрывный гул поднимающейся в гору машины.

– Александр не раньше пятницы пожалует. Бригадир тоже не обещал. Больше, как Шлыкову, некому, – размышлял дед вслух, не меняя позы. – Его машина, – сообщил нам еще до того, как «уазик» показался из–за поворота. – А на Шлыкова не похоже: больно быстро катит. Или стряслось что?

Машина резко затормозила у ворот. В ту же минуту из нее грузно вывалился крупный человек и хрипловато спросил:

– А где дед, пацаны!?

– Да тут я, – прокричал дед с чердака. – Кто за тобой гнался?..

– Эй, Николай! Слезай–ка побыстрее.

Дед проворнее, чем взбирался, спустился по лестнице вниз, подошел к машине.

– И не говори, сосед! – приезжий шагнул навстречу, протянул руку. – Представляешь, медведя угораздило в капкан! Ума не приложу, как к нему подступиться? Пристрелить боюсь: беды не оберешься…

– Ишь, какой прыткий, – дед отшатнулся от Шлыкова. – Пристрелить, говоришь?

– Так порешит же пасеку. Уж семь ульев разорил. Побудь в моей шкуре – не то запоешь.

– Ох, напугал. Я и не такое видывал. Но чтобы на зверя капкан ставить? Неужели ничего путного не мог придумать?

– Тебя послушать, так пусть под корень истребляет пасеку. Так что ли?

– Надо было по–людски выходить из положения, – не сдавался дед. – А он, ишь, вздумал капканы ставить. Тьфу…

– Что теперь рассуждать. Ты лучше подсоби вызволить зверя, да подскажи, как с ним дальше быть? К тебе же, помню, года три назад наведывался косолапый. Как ты его отвадил?

– Было дело, – согласился дед. – Но не время сейчас рассусоливать… Рогатинами тогда, кажись, обзавелся. Верно, в омшанике они. Может, сгодятся.

И дед рысью помчался к длинной приземистой постройке, прилепившейся к самой пасеке.

– Скоро вернулся с тремя палками – рагулинами.

– Во–о–о! – обрадовался Шлыков. – Только я один с ним не управлюсь. Ты уж не откажи, Николай!

– Видал его? Да я тебе, Матвей, зверя и не доверяю. Только, чур, не обижайся, – дед просверлил соседа колючим взглядом. – Пацанов придется с собою взять.

– Конечно, пусть едут. Посмотрят на цирк.

– Ха… Циркач выискался, – дед укоризненно покачал головою и велел нам усаживаться на заднее сиденье машины.

Когда подъехали к лесхозовской конюшне, дед повелел Шлыкову:

– Притормози–ка, Матвей, и посигналь. Даулетке, должно быть, чай пьет: вон его конь под седлом стоит.

На сигнал из домика появился небольшого роста мужчина, годами постарше нашего деда. Он проворно подошел к машине. Поздоровался, спросил про здоровье, дела. Это был лесхозовский конюх. Слова он произносил быстро, но с акцентом. Его приятно было слушать.

– Какие там дела, – чертыхнулся дед, в свою очередь приветствуя своего соседа. – Умник Матвей медведя в капкан заманил. Надо вызволять. Без тебя не обойтись.

– Аю[1]1
  Аю – по–казахски медведь.


[Закрыть], значит, попался, – с полуслова все понял дедушка Даулетке, садясь рядом с нами в кабину. – Небось, я лишний? – он с любопытством оглядел меня и Витьку. Вон какой тут мужики, понимаешь.

– Эти еще малы на медведя ходить, – отозвался дед. – Взял их посмотреть на Матвеев… цирк.

Дядя Шлыков заерзал на сиденье. Но смолчал, будто и не слышал дедова подвоха.

С пасеки несся рев затравленного зверя. Сквозь него пробивалось тявканье собаки.

– Ты почему Дозора не запер? – вскипел Дед.

– Да разве он его возьмет? – стал оправдываться хозяин пасеки. – Попугает – только и всего.

– Да в своем ли ты уме, Матвей! – повысил голос дед. – Тьфу… Пугать плененного зверя. Что же не пугал, пока он был на свободе?

– Николай прав, – поддержал дедушка Даулетке. – Зачем пугать аю? Он и так в плен попался. Теперь пугать – как бить лежачего, понимаешь.

Пасечник виновато молчал. Когда въехали в усадьбу, он перво–наперво окликнул собаку. Здоровенный черный пес подскочил к хозяину, заискивающе заскулил, завалившись на спину, пока застегивался ошейник.

Медведь перестал реветь, но оставался на задних лапах – в оборонительной позе. Зло косил глаза на людей, нервно встряхивая огромной головой.

Дед, расмотрев Мишку, так и всплеснул руками:

– Батюшки! Старый знакомый!! Значит, объявился. А я посчитал, что исчез насовсем.

– Верно, – согласился дедушка Даулетке. – Этот самый аю долго твой пасека подкрадывался: зря тогда сеть не ставили. Попался бы Михаил! Зоопарк бы отвезли. Матвей бы теперь караул не кричал, понимаешь.

– Мы его без того пуганули крепко. Думал, век будет помнить и обходить стороной пасеки.

– Чудак, Николай! – засмеялся Даулетке. – Аю шибко мед любит. Но твой усадьба он зря совался. Дружок и Джон – крепкий сторож, понимаешь. Если бы Миша знал, какой трус Дозор, давно бы у Матвей мед карабчил[2]2
  Карабчил – воровал.


[Закрыть].

– Может, Николай, на этот раз повяжем его и свезем в зоопарк? – робко предложил Шлыков. – Тогда уж точно он больше не будет нас разорять.

– И не думай! – решительно возразил дед. – Здесь родина косолапых. И пусть живет себе до скончания своего медвежьего века. Он, поди, один тут и остался. Развелось нас, умников… Ты лучше вот что… Кобеля со двора сгони. Жаль, такого ни один зоопарк даром не примет! Непутевый он у тебя, хоть и кличешь его Дозором. Вон, я за своими, как за каменной стеной. А твой только после драки мастер брехать.

– Верно, – отозвался дедушка Даулетке. – Некудышний собака. Зря хлеб переводит. Смотри, Матвей, как бы тебя самого аю не карабчил, понимаешь.

– Ну попало вам на язык, – разобиделся пасечник. – Где же его взять, кобеля–то доброго?

– Ну об этом потом, – оставил дед упреки, переходя к делу. – Какой–нибудь полог у тебя есть?

– Да вот же брезент. Машину им укрываю.

– Во-о! Сгодится. Сперва накроем воришку. Тогда и вызволим его лапу из капкана, без лишней канители.

Медведь успел отдышаться и снова так заревел, что у меня от страха побежали мурашки по коже. Накрыть косолапого удалось только с четвертого или даже с пятого захода, когда дедушка Даулетке с веткой в руках забежал с противоположной стороны. Медведь отвлекся: принялся вырывать ветку. Тут–то на него и накатили брезент сзади. И навалились втроем, прижали косолапого к земле. Дед распорядился:

– Освобождай–ка, Даулетке, ему лапу, а мы пока попридержим. Да поаккуратнее. Не ровен час полоснет когтищами.

Когда дедушка Даулетке расторопно проделал, что ему было велено, все вызволители быстренько отступили подальше. Взяли на всякий случай в руки рогатины. Медведь долго барахтался в брезенте, ревел. Наконец, высвободился. И, недоумевая, стал крутиться на месте.

– Спускай–ка с цепи Дозора, – подсказал наш дед. – Теперь можно пугануть воришку.

Собака и не думала нападать на зверя. Она только трусливо заскулила у ног хозяина.

– Ну и герой он у тебя. Убедился? – снова укорил дед дядю Матвея и что есть мочи заулюлюкал.

Медведь встрепенулся. Дернулся. И, обнаружив, что свободен, крупными скачками понесся с пасеки прочь.

СЕРДИТЫЙ МАЛЫШ

Утром меня разбудил грозный рев бугая. Мне спросонок стало Я принялся тормошить братишку. Он тоже испугался, соскочил с кровати, вскрикнул:

– Деда, деда! Спасай…

Но деда в избе не оказалось. Постель его была аккуратно заправлена. Мы, не одеваясь, шмыгнули на крыльцо. И увидели страшилище. Им оказался рябый, приземистый, похожий на глыбу, молодой бугай.

Он бесновался в углу загона, пристроенного к хлеву. Глаза налиты кровью. Широколобая, большущая голова, опущенная к самой земле, Увенчана короткими, но толстыми рогами. Передними копытами бугай швырял из–под себя мусор, подняв облако пыли. Его поведение ничего хорошего не предвещало. Будто он готовился для смертельного боя со своим врагом.

Нам представилось, что вот–вот из хлева появится второй бугай, не менее грозный. И тогда небу станет жарко: завяжется битва. Трудно предположить, сколько она продлится. Долго, если соперники окажутся равными по силе.

Но напрасно мы ждали сражения. Из хлева миролюбиво вышли корова с телком и дедушка с подойником в руках. Бугай продолжал реветь, воинственно роя копытами землю. У меня мелькнула страшная мысль: вдруг он нападет на деда? Что тогда делать? Как его защитить? Куда–то запропастились собаки…

Странно, дед не остерегался. Или не чувствовал опасности? Прошел равнодушно мимо бугая. И он дал деду выйти из загона. Странная картина.

– На кого он так сердится? – спросил Витька, когда дед подошел к крыльцу.

– А-а… Малыш. Да он от роду такой. Только корчит из себя драчуна.

– Понятно, почему он тебя не тронул. Ты свой. А доведись чужой. Разнесет, не успеешь глазом моргнуть.

– Бугаю разницы нет – что свой, что чужой. Ко всем одинаков, если бодается. А этот только с виду такой грозный. На деле же трусишка. Может, изменится, когда повзрослеет. Ему всего–то полтора года.

– Небось, преувеличиваешь насчет трусливости, – возразил Витька.

– Не верите? Сейчас убедитесь, – дед направился к загону.

Мы насторожились: вдруг на этот раз бугай нападет? Разве дед с ним справится? Не гляди, что молодой: силы все равно больше, чем у человека. Двинет как следует рогами и не опомнишься.

Но бугай, едва дед к нему приблизился и протянул руку, перестал реветь, насторожился. Дед изловчился – и прыгнул к самой его морде. И тот так и шарахнулся в сторону. Дед снова сиганул – и бугай рванул из загона. Куда только подевалась его воинственность.

Остановился он за оградой. Когда дед вернулся к крыльцу, бугай снова принял Драчливый вид. Грозно заревел, из–под копыт полетела земля.

– Кто его не знает, стороной обходит, – заметил дед. – От беды подальше. И вы лучше к нему не суйтесь, остерегайтесь. Бугай он и есть бугай. Неизвестно, что ему взбредет в голову. Вон, у лесника трехлеток – тот никого не признает. Хозяина раз так зажал в угол. Хорошо, что на кордоне люди оказались. А смальства пугливым был, убегал от человека. Теперь завидит кого – несется словно танк.

– А к нам он не придет? – забеспокоился Витюшка.

– Раньше изредка наведывался. А как стал на людей кидаться и хозяина чуть не порешил, мы его усмерили. Собрались все мужики, свалили в загоне и передние ноги спутали. В придачу еще и вдели в нос железное кольцо. Теперь он далеко от своей усадьбы не уходит. К тому же его издали, как и нашего, по реву слышно. Так что будьте настороже. Чуть что – бегите в дом. Без стражи от усадьбы не отходите. И, упаси бог, не суйтесь без меня на кордон.

– Малыш тоже его боится? – спросил я.

– Еще как! Только завидит – драпает во все лопатки. И правильно: целее будет. Береженого и бог бережет.

– А почему Малыш? – поинтересовался братишка. – Такой здоровенный и Малыш.

– У Зорьки он первенец. Родился крохотным, размером с мою рукавицу. Ваш отец и нарек его Малышом. Так и привыкли.

День–деньской до пасеки доносится рев Малыша. По нему легко узнать, в каком месте пасется вся скотина. Дед не раз говорил:

– Не бугай, а находка! Отпала надобность цеплять на шеи скотине колокольцы. По их звону обычно определяешь, где блудит стадо. Малыш теперь сигналит. Пусть себе остается пустомелей. Вреда от этого никому нет. Напротив, в помощники записать можно. Заместо пастуха. Разве не так?

НОРОВИСТАЯ ВЬЮГА

Помимо Гнедка, у деда в хозяйстве была и вторая лошадь по кличке Норовистая Вьюга. Мы с Витькой не смогли взять в толк: почему он ее эдак странно называет?

– Кличка у нее от характера, – объяснил дед. – Всякого, кто окажется подле нее, корова ли, лошадь да и человек не исключение, так и норовит укусить или лягнуть. Стало быть, норовистая. То, что Вьюга, тоже понятно. Когда скачешь на ней, ветер в ушах свистит. Будто вьюга завывает. Лучшей верховой лошади трудно сыскать. Таким и Гнедко был по молодости. Под седлом кобылка идет расчетливо, мягко. И, главное, быстрая. Что шагом, что рысью, что галопом – одно удовольствие. Я уж дважды на ней участвовал в байге[3]3
  Байга – скачки.


[Закрыть] на джайляу, на районных слетах чабанов. Не было равных ей скакунов. Оба раза главные призы выиграл: кавалерийское седло и радиоприемник. Даулетке досадует, что потерял такую жемчужину.

– Как это потерял? – удивился Витя.

– История у Даулетке вышла печальная, – принялся вспоминать дед. – Была у него кобылица породистых кровей, с известной родословной. Не кобылица – огонь! Редкой масти. Красавица с золотой гривой. И угораздило ее в конце зимы на несчастье хозяина сломать ногу. Но кручинься, не кручинься, пришлось беднягу прирезать. И осталась без матки недельная жеребушка. У Даулетке, как на грех, в табуне в то время не было кобылиц с жеребятами. Не доилась и корова. Как же поднимать без молока сиротку? Совсем сник Даулетке. А у меня корова только что отелилась.

– Другого выхода нет, как продать мне малютку, – предлагаю Даулетке. – Не то, не ровен час, погибнет.

Крепко он на меня тогда осерчал. «Мы живем, – толкует, – как братья, а ты продай. Нехорошо, Николай!»

– Ну извиняй, коли обидел. Не откажусь, – намекаю, – если подаришь сироту. В знак дружбы.

«Это совсем другой табак, – повеселел табунщик. – Если у тебя легкая рука, хорошая вырастет лошадь. Должна в мать кровями пойти».

Тогда я вовсе не думал, какою она станет. Об одном молил Бога: помог бы спасти животину, выходить. Не то осрамишься на всю округу. Как Даулетке в глаза смотреть?

– Ты что, в Бога веришь? – дернуло меня сумничать. – Есть ли он?

– Ишь, философ сыскался, – обиделся на меня дед. – Все знает… Некогда мне кумекать – есть он или нет его. Да и грамотешки маловато, чтобы разобраться. Не удалось, как вам, в детстве вдоволь поучиться. Время другое было. Отцу пришлось подсоблять, чтобы Удержать хозяйство от разрухи. Какая уж там учеба? А Бога вспоминаю по обычаю наших прадедов. Они же без него не обходились, коль брались за дело какое. Стало быть, верили, что он подсобляет. Так это или не так, а силы у них прибавлялось, надежда крепла. Что в том плохого?

– Да не слушай ты его, – вступился за деда брат. – Вечно он наговорит с короб.

– Ты ее, наверное, как ребенка выхаживал? – быстро повернул я разговор.

– Пожалуй, похоже – как ребенка, – согласился дед. – Поместил ее, бедолагу, вместе с телком, в теплом углу хлева. Но бычок враз научился пить молоко из ведерка, а она – ни в какую. Выручила бутылка с соской. Долго был отцом–кормильцем заместо матки. Одно подогревал молоко да наливал его в бутылку. Считай, по л го да не выпускал ее из рук.

– А норовистой когда она стала? – поинтересовался Витька.

– Да сызмальства. Ох как не любила, чтобы кто–то подле нас терся, когда я ее из соски поил. Что ли, ревновала меня? Уж точно не скажу. Она и сейчас не меняет характера, не признает других. И лягнуть может, и укусить. Так что вы поосторожнее с ней.

– Выходит, она и дедушку Даулетке не подпускает? – спросил я.

– И его не признает. Даулетке как только ни пытался с ней подружиться. А она ни в какую. Вижу: ему горько, до слез обидно.

Кобылка–то статью – вылитая мать. Только мастью не удалась: рыжая, в отца.

Я Даулетке условие поставил: как только найдешь к ней подход, забирай, пользуйся! Для меня достаточно и того, что спасли скотину.

Даулетке всякий раз недоумевает: «Почему спасли? Я тут ни при чем. Ты один ее спасал. И она правильно поступает, что только тебя за хозяина признает. Сразу видно – умная лошадь».

Дед любил покрасоваться перед нами на Вьюге. По обыкновению седлал ее вечером, чтобы собрать в загон на ночлег скот. Сперва он вел кобылу в усадьбу с пастбища. Вьюга вышагивала на поводу важно, гордо выгнув шею. Почувствовав на себе седло, она горячилась: нетерпеливо перебирала ногами, фыркала, мотала головой.

В эти минуты преображался и дед. На Вьюгу он садился молодцом: легко, проворно.

Вьюга под седоком начинала выплясывать. Дед придерживал поводья, не позволяя лошади сорваться с места в галоп.

– Как? Сгожусь я еще в кавалеристы? – спрашивал дед, красуясь на Вьюге, нселая понравиться нам.

– О! Ты, деда, настоящий джигит! – отвечали мы с завистью.

Покружившись подле ограды, дед ослаблял повод, и Вьюга, грациозно приплясывая, мягко уносила седока со двора. Мы с Витькой всякий раз убеждались, что наш дед – совсем и не дед. В самом деле, он ни капельки не похож на старого человека. Только седина его выдавала. Но понадобится, он нисколечки не уступит в седле доброму молодцу… Глядя на деда–всадника, нам хотелось быстрее повзрослеть, чтобы также погарцевать на красивой лошади.

– А в упряжке Вьюга ходит? – поинтересовался однажды я, когда дед расседлывал кобылицу.

– Пока не пробовал. Да и надобности нет. Гнедко управляется по хозяйству.

– Может, попробовать? Чего ждать? – предложил я.

– А надо ли ее запрягать? – усомнился дед. – Не грешно ли? У нее другие обязанности: жеребяток выхаживать, – он загадочно подмигнул. – Ранней весной у Вьюги первенец появится. Я так решил: выхожу его и подарю Даулетке. Но пока это секрет. Вы о нем Даулетке ни гу–гу. Лады?

– Лады, лады! – заговорщически поддержали мы добрую дедову идею.

ДВА ХОЗЯИНА

На противоположном от пасеки склоне, упиравшемся гребнем в самое небо, обосновался дикий козел–елик. Его убежище, по заключению деда, располагалось в надежном укрытии, в густых зарослях тальника. С нашего крыльца он виднелся пушистым зеленым комом, зависшим над скалистым обрывом.

Иногда по вечерам, когда солнце подкатывалось к гребешку склона, на крыльце с биноклем появлялся дед. Присев на ступеньку, он «ощупывал» окрестности, подолгу задерживая взор на тальниковом островке. Дед задался целью выследить козла и показать его нам.

– Осторожничает хозяин, чувствует, что им интересуемся, – заключал обычно дед, передавая нам бинокль. – Не желает, чертяка, чтобы мы на него поглазели. Ну и лешак с ним…

– Почему ты его всегда хозяином именуешь? – спросил однажды Витька.

– А кто он по–твоему? – в свою очередь задал вопрос дед.

– Обычный дикий козел, – попытался объяснить братишка.

– Э, нет, – не согласился дед. – Этот – как раз необычный. Шестой год, по моим подсчетам, не меняет места. Перешел на оседлый образ жизни. Стало быть, настоящий здесь хозяин.

– Тогда ты кто? Ты же на этом месте почти сорок лет живешь?! – озадачил я деда.

– Во, брат, подметил! – он явно никогда не думал, что соперничает с козлом за право называться хозяином ущелья. – Наверное, и я хозяин. Но за ним преимущество: он тут родился. Это его земля. А я издалека пришлый. Какой с меня спрос?

Нам все больше хотелось, чтобы дедово желание, выследить козла, сбылось. Но всякий раз он огорченно передавал в наши руки бинокль, нехотя оправдываясь:

– Зря время теряем. Ну выберется из куста. А толку–то? Все одно его не увидишь: травица нынче вымахала в рост человека!

– Может, он сменил место обитания? – предположил Витя.

– Как бы не так, – ухмыльнулся дед. – Вчера по–твоему кто бекал? А позавчера?.. Припомни–ка.

Тут и вспоминать нечего. Каждый вечер, едва опускались сумерки, на противоположном склоне у обрыва как по команде раздавалось грубоватое, раскатистое: «Бов, бов, бов…» Дед, чем бы ни занимался, обязательно реагировал вслух:

– Во! Хозяин объявился. Знак подает, что покинул убежище. На пастбище направляется.

– Зря мы надеемся днем его увидеть, – заметил однажды братишка.

– Летним днем козлы редко шастают, – согласился дед. – Отлеживаются в укромных местах, в тенечке. От жары спасаются.

– Почему собаки молчат, когда козел кричит? – спросил я.

– Верно подметил, – похвалил дед. – Отгадка тут проста: лайки зря не брешут. Они различают голос этого козла, давно уж признают его своим.

– А если браконьеры узнают, что он тут живет. Они же могут его выследить? – высказал Витька опасение.

– Да. Браконьер – он иной раз хуже зверя, – нахмурился дед. – Но сюда едва ли сунется: кордон рядом. А мы на что? Стража, будьте уверены, не даст ему прохода. Козел, Должно быть, смекнул, что рядом с пасекой ему не опасно. Привык к шуму–гаму в усадьбе: брехне собак, реву быка, ржанию коней…

И все–таки дед не терял надежды. Больше успокаивая себя, чем нас, он каждый вечер обещал:

– Все одно застукаем чертяку бородатого. Никуда он от нас не денется – объявится. Возьмет и сам пожалует в гости. Попомните тогда мое слово.

Однажды утром дедово предсказание сбылось.

Мы с Витькой, как всегда, после зарядки направились к роднику. Умылись. На обратном пути, как было заведено, прихватили канистру с водой. Дед поджидал нас на крыльце с парным молоком. Мы по привычке подсели к нему, взяли свои кружки. В усадьбе было пустынно и тихо. Мурлыкович спозаранку отправился мышковать. Скот находился на пастбище. Малыш издали оповещал о себе ревом, едва доносившимся до пасеки. Собаки после ночной вахты, как им полагалось, исчезли с глаз, завалились спать подле конюшни.

– Пора завтракать, – сказал дед, выждав, пока мы опорожним кружки, и первым поднялся. Но тут же снова сел на ступеньку, будто она магнитом притянула его к себе.

Мы с Витькой не сразу сообразили, что происходит. Дед на кого–то уставился и подавал нам знаки рукой, чтобы не разговаривали и не шевелились. Мы повиновались, но по–прежнему ничего не понимали. Тогда дед наклонился к нам и прошептал:

– Хозяин изволил явиться. Смотрите, застыл у дороги.

Мы присмотрелись в том направлении, куда указал дед, и увидели козла. Нас отделяли от него каких–нибудь сто метров. Хозяин насторожился. Словно разгадывал: замышляем мы чего или нет?

Мы представляли его крутолобым великаном. С могучими рогами и длинной бородой. А он с виду оказался хилым: на тонких ножках. Аккуратную голову украшали небольшие изящные рожки. Бородка едва различалась. Совсем не верилось, что это хрупкое животное по вечерам оглашает окрестности басистым «Бов, бов, бов…»

Дед не менял позы. Со стороны можно было предположить: два хозяина соревнуются. Кто кого пересмотрит, у кого больше выдержки.

Первым сдался дед. Он тихонько опустился с крыльца и, пригибаясь, стал красться к воротам.

Козел тут же спохватился: судорожно Дернулся, высоко подскочил, словно пчелой ужаленный. На лету развернулся в сторону своего склона и дал стрекоча. Мы только его и видели.

Дед опешил. Но делать нечего: вернулся на крыльцо с видом озорного мальчишки. И заулюлюкал на все горы. Собаки мигом выкатили из укрытия с лаем, как бы спрашивая «что приключилось?..»

А дед торжествовал:

– Что я говорил? Должон же он показаться моим внукам!..

– Может, этот козел вовсе и не тот, не хозяин, – засомневался Витя.

– Как это не тот? – взъерошился дед словно петух. – Он самый. Я‑то его насквозь изучил. Хозяин в четвертый раз сюда пожаловал. Похоже, с доверием ко мне относится. Стало быть, признает как соседа.