Текст книги "Чудо-планета - пасека деда!"

Автор книги: Петр Сопкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Петр Сопкин
ЧУДО-ПЛАНЕТА – ПАСЕКА ДЕДА!

Краснодар «Советская Кубань» 2005

МЫ – БРАТИШКИ БЛИЗНЕЦЫ

Витя и я, Ваня, родились в один день. Бабушка Аня считает, что мы вылупились, словно цыплята – Витька первым, а я вслед за ним.

По случаю нашего появления на свет разговоров было – не перескажешь. На нашей улице не помнят, когда бы двойня рождалась. Больше всего людей интересовало – как же нас, близнецов, различать? «Запросто, – охотно объясняла бабушка. – У Ванятки – родимое пятнышко на левой щечке. Такое крохотное…»

од хорошее настроение бабуля всегда величает нас: «Мои цыпляточки!» А доброй она бывает, когда мы не ссоримся и ей не перечим. А если что–то не поделим, заскандалим, баба становится ворчливой. Тогда от нее только и слышим: «Навязались на мою голову, сорванцы этакие! Вы у меня дождетесь – возьму и откажусь…»

А навязываемся мы не так уж и редко. Пока были малюсенькими, еще не ходили, от нас всем покоя не было. Особенно доставалось маме и бабушке. Да и когда подросли и пошли в детский сад, кому–кому, а бабуле не больно полегчало. Объяснение тому простое: наши родители – учителя. По субботам они в школе, а мы у бабушки Ани.

Мы росли здоровыми. Бабушка не раз хвасталась своей подруге соседке: «Если в отца удались, горя не увидим. Александр, чай, так и не знает, где больница находится».

Когда пошли в первый класс, бабушка объявила торжественно: «Теперь у меня крута гора с плеч – оперились мои цыпляточки!»

Только поторопилась бабуля: покоя у нее не прибавилось. Дом–то ее ближе, чем наш, к школе! Когда на уроки идем, заходить к ней некогда. А после занятий наперегонки несемся. В собственном–то доме без папы и мамы никакого интереса.

Бабушка каждый день встречает нас одинаково – распросами об отметках. Всегда предупреждает: «Трояки отхватите – разговору не будет. А, не приведи господь, с двойками заявитесь, так и скажу, что нет у меня внуков. И на порог не пущу».

Мы стараемся, бабулю плохими отметками не огорчаем. Все–таки боязно: вдруг сдержит слово, если того заслужим, к кому тогда податься? Второй бабушки у нас нет. Мама в детском доме воспитывалась.

Про нашу маму, Светлану Алексеевну, говорить можно бесконечно. В школе за ней всегда табунок мальчишек и девчонок. Нам с Витькой даже завидуют. Чудо, говорят, у вас мама: опрятная, ласковая, красивая… Папа часто предупреждает: «Если маму обидите, я не знаю, что с вами сотворю…»

Интересно, что же он может такое придумать? Я уж сколько предлагал Витьке:

– Давай понарошку разок огорчим маму. Глядишь, узнаем папин секрет.

Только Витька не соглашается, твердит одно и то же: «Маме и без того досталося…» И то верно: детский дом – он и есть детский дом. Хоть какие там воспитатели, а все равно не то, что родители. А тут еще мы сразу вдвоем ей свалились. Рассказывают, Витька ребенком таким крикливым был – вспоминать жутко. Зато сейчас уж больно серьезный. Важничает. Еще бы – круглый отличник!

А я изменился в худшую сторону. Мальцом, бывало, где играю, там и усну. Никому не досаждал капризами. Теперь же в меня словно бес вселился. Лишняя энергия, видать, выходит наружу. Папа в таких случаях замечает: «Ничего удивительного – Ванька наверстывает упущенное…»

В учебе мне без конца братишку в пример ставят. Когда ленюсь, мама спрашивает: «Чем ты хуже? Вы ведь из одного гнезда!..» На меня это действует: начинаю стараться – получаю «пятерки».

Витьке, между прочим, нравится быть примером. Ну и пусть себе лидирует. Да ему и положено: как–никак постарше меня, первым же родился!

Да, я недосказал про маму. К ней ученики без всякого приходят, как к товарищу. Облепят, как саранча, на кухне большущий стол, чаи распивают. Мама специально накупила целый ворох бокалов и чашек, чтобы всем хватало. Жаль, у нее времени свободного маловато. Она же биолог! Летом днями пропадает на пришкольном участке. Зимой не вылазит из теплицы. Кружок юных натуралистов ведет. В нем – полсотни ребят. Вечно возится со своими юннатами. По воскресеньям часто оставляет нас, мужчин, одних. Уходит с кружковцами на экскурсии.

Папа тоже не больно засиживается дома. Он физрук. И что не воскресенье, ему надо то на тренировки, то на соревнования. И нас с Витькой с собой берет.

К своим спортсменам, мальчишкам, он даже требовательнее, чем к нам. Любит, чтобы они были во всем подтянутыми. А перед девчонками совсем другой: голоса никогда не повысит. Робеет, как перед мамой.

Баба Аня давно подметила, что у ее сына наследие хорошее. Пошло оно от нашего деда Николая. Он к бабушке относится с большим уважением, только в последнее время все чаще подшучивает над ней. Но беды в этом нет. Скорее наоборот: шутки всем настроение поднимают.

Бабушка и мне с Витькой внушает: «Глядите у меня: в нашем роду заведено лелеять «слабый пол». От папы мы узнали, что «слабый пол» – это бабуля, мама, все тети и девчонки.

Папа считает, что сила и ловкость не помешают мужчине быть добрым в семье, среди людей. Мы уже решили, какими видами спорта заняться. Братишка играет в теннис и сражается в шахматы. Он у нас думающий. Уже обставляет соседского Игорька, хотя тот и старше Витюшки на три года. А мне больше по душе футбол и особенно лыжи. Мечтаю, когда вырасту, обогнать самого папу. Он много лет бессменный чемпион района по лыжным гонкам, мастер спорта. До сих пор участвует в областных и даже республиканских соревнованиях. Его всякие призы и награды дома занимают целую тумбочку. Мама разрешает нам ими любоваться, только не велит их растаскивать и раздаривать.

Когда мы доросли до школы, папа установил строгий семейный распорядок. Подъем – в половине седьмого. Полчаса обязательная для всех зарядка. Дома у нас чего только нет: и турник, и кольца, и тренажеры всякие. Летняя кухня одновременно и спортзал.

Бабушка, когда дозналась, что папа с семи лет посадил нас на спортивный режим, так и всплеснула руками: «Сам прилип к лыжам с пятого класса – и то своего батьку на голову перерос. А цыпляток с первого втягивает. Это же какими они вымахают? Поди с телеграфные столбы! Кто же на них одежду шить будет?»

Наш деда – известный на всю округу человек. Он лучший пасечник в колхозе. Скоро будем отмечать большой для семьи праздник: сорок лет как дед бессменно на пасеке.

Жаль только, что дома он редко бывает. Вернулся с фронта после победы и вскоре в горы подался. Всю трудовую жизнь на одном месте, на пасеке! Так вечно занят, что даже наше рождение прозевал. Мама рассказывала: примчался верхом на коне, когда нам уже дней по десять исполнилось. Бабушка встретила его с причитаниями: «Полюбуйся, батюшко! Удружила сношенька – двойню родила. Плакали наши рученьки…»

Дед в ответ глянул ястребом, улыбнулся довольно. И торопливо, не снимая тулупа, прошел в дом. И молчком расцеловал маму, единственную свою сношеньку, за долгожданный бесценный подарок. Потом уж сказал: «Глядишь, мне сменой подымутся?!.»

Бабушка за его спиной перекрестилась: «Сам, небось, одичал и малым того желает… Ишь, на готовенькое норовит: как люльку качать – так тебя нету».

А дед будто и не слышит ворчания старушки, знай гнет свою линию: «Пусть быстрее растут. Пасека, думаю, им будет заместо лагеря отдыха».

…Когда мы закончили пятый класс, дед, приехавший на денек с пасеки, объявил:

– Кажись, мой черед наступил: забираю хлопцев с собою. Возраст у них – самый раз. Пора отцепляться от мамкиного подола. С дедом оно сподручнее жизнь познавать…

– Постой, постой, что ты надумал? – насторожилась баба Аня. – А ну повтори!

– На вахту, говорю, заступаю, – громко уточнил дед. – На все лето беру внуков на пасеку. Что тут непонятного?

– Да как же так? – бунтовала бабушка. – Ратуйте, люди добрые! Ухайдокает мальцов…

А родители отнеслись к идее деда спокойно. Только папа взял у нас слово, что и на пасеке будем строго выполнять заведенный распорядок дня. А мама разрешала ехать с тем условием, что прочитаем все книжки, которые соберет с нами.

Дед заверил родителей, что уж он–то не позволит нам нежиться. Не для того, дескать, берет нас в даль дальнюю. Бабушка поохала, повздыхала, но пришлось уступить. А куда денешься, если в совете взрослых ее голос оказался единственным. Да и наше с Витькой горячее желание побывать на пасеке помогло деду отстоять свое решение.

ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

Когда окончательно решили, что мы с Витей каникулы проведем на пасеке, папа вызвался отвезти нас на своей машине в ближайшую субботу. Но деда запротестовал:

– Раз в мое распоряжение поступают, стало быть, со мной и поедут. Што им маяться до субботы, ожидаючи три дня?

Мама с бабушкой поддержали папу. Но мы с Витькой подняли такой галдеж, что они все трое уступили.

– Вот и договорились, – лукаво подмигнул нам дед. И тут же распорядился: – Спать будете у нас, подъем в шесть часов.

– Што за нужда в такую рань? – насупилась баба Аня.

– Ты, мать, в мужские дела не встревай, – спокойно произнес дед. – Раз в мое распоряжение поступают, нам и решать. Верно я рассуждаю?

– Верно, верно, – поддержали мы дедуш-Вечером предстали перед ним в сборе. Он мельком взглянул на рюкзак с вещами и связку книг. Придирчиво осмотрел нас с ног до головы, будто впервые в жизни мы ему на глаза попались. Все также молча разгладил свои роскошные усы, подчеркивая этим жестом, что нами вполне доволен. И скомандовал мыть руки и усаживаться за стол.

На ужин была лапша с курицей. Это блюдо, приготовленное бабушкой, в нашей семье все обожают. Мы с Витькой, зная, что дед не переносит возни в тарелках, проворно уплетали лапшу за обе щеки. А бабушка присела в сторонке и украдкой наблюдала за нами, о чем–то своем думала. Постелили нам в горнице на диване. Мы долго ворочались, не могли уснуть. Прислушивались к голосам на кухне. Деда с папой говорили про сенокос, про какой–то омшанник, который крайне надо ремонтировать…

Дед, как и обещал, разбудил нас чуть свет. Мы с Витькой проворно поднялись с постели, мигом оделись, умылись. Баба тотчас усадила за стол, поставила хлеб и мед, подала бокалы с молоком.

– А деда почему не завтракает? – спросил Витька.

– У-у… Он уж перекусил. Повозку во дворе снаряжает.

Как и вечером, бабуля присела подле стола, смотрела на нас тоскливо. И вдруг спохватилась, принялась наставлять:

– От деда штоб ни на шаг. Там кругом зверье. Да голяком не насайтесь. Простудитесь, а у него ни лекарств, ни врача. Што тогда с вами делать?

– Сколько еще ждать? – послышался голос деда.

Мы моментально вскочили с табуреток. Поднялась и бабуля, пробурчала укоризненно:

– Оглашенный! Не дал детям поесть спокойно.

Дед уже восседал на повозке. Едва мы умостились рядом с ним, тронул вожжами Гнедка, произнес повелительно:

– Пошел, пошел!

Бабушка засеменила рядом, держась за повозку. Продолжала наставлять:

– Есть захотите – не томитесь. Продукты – вон, в ящике, хлеб – в мешке. А ты, старый, поменьше строжись над мальцами.

– Как–нибудь сами разберемся. Скучать будешь – милости просим. Приезжай с Александром, – весело отозвался дед и помахал бабуле кнутом.

Пока ехали через свое селоТургень, дед молчал. А едва миновали последние дворы, он повернулся к нам, подал голос:

– Буду вам заместо экскурсовода: по этой дороге я без малого сорок лет езжу. Уж запомнил каждый кустик и всякий камень. А до пасеки путь долгий – более тридцати километров. Дорога большей частью по горам. Но сперва минуем три поселка: Кара—Кемир, Сатай и Бель—Булак. Потом проедем мимо кирпичного завода и совхозной фермы. За ними – стойбище чабана Узакбая. А от него уж пойдут сплошные горы. То подъемы, то спуски. Встречается такая крутизна, что дух захватывает. Не побоитесь?

– Нет! – дружно заверили мы.

– Ну добре. Так вот, – продолжал дед, – за юртой Узакбая у оздоровительного лагеря «Кайнар» закончится асфальт и горная дорога поведет на самый крутой перевал. Перед его вершиной прилепилась первая пасека. На ней сидит Захар Деревянко.

– Как сидит? – не понял я. – Что ли, ничего не делает?

Дед посмеялся над моей непонятливостью и разъяснил:

– Это мы, пасечники, меж собой так объясняемся: сидит, стало быть, хозяйствует.

Дед снова посмеялся. Успокоившись, назвал еще три пасеки, мимо которых будем проезжать. Далее мы узнали, что на нашем пути после пасек повстречаются лесхозовская конюшня и кордон лесника. А от него до своей усадьбы рукой подать.

Ехали же мы долго. На кручах было куда страшнее, чем обещал дед. Перебарывая страх, мы с Витькой таращили глаза во все стороны, удивляясь горным диковинам.

Нас поразила пасека, на которой сидел, как выражался дед, Федя Каманин. Ее мы увидели, когда поднялись на высоченную гору, далеко внизу, под скалой. С высоты дом пасечника был похож на собачью будку, если стоять с ней рядом. А ульи напоминали спичечные коробки, старательно разложенные ровными рядками.

На самой вершине дед остановил Гнедка, дал ему передохнуть. А нам велел посчитать ульи–коробочки. Может, хотел убедиться, в ладах ли мы с арифметикой. Витюшка первым насчитал сто два коробка. И у меня получилось точь–в–точь такое количество. Дед похвалил: посчитали мы верно.

Чем дальше дорога уходила в горы, тем чаще встречались валуны причудливой формы. Иные были гигантских размеров, огромнее самых больших домов, какие есть в нашем селе. Дорога то ползла впереди нас к облакам, то неожиданно проваливалась в низину. Мы поминутно замирали от страха, цепко хватаясь за куртку деда.

Нам мерещилось, что на следующую гору Гнедко уж не вывезет. Тяжелая повозка потянет коня назад, и все мы кубарем опрокинемся в пропасть. А под гору съезжать было еще страшнее. Гнедко стонал от натуги, сбруя на нем подозрительно скрипела. В такие минуты мы были ни живы ни мертвы. А деду хоть бы что: он одно поглядывал на нас да улыбался себе в усы.

На одной из круч конь оступился и телега резко дернулась. Я вскрикнул и чуть не сиганул с повозки.

– Не пужай коня! – потребовал дед сердито. И, сбавив тон, добавил: – Конь у меня – всех коней конь. Не подведет, ручаюсь. Так что не робейте.

Наконец мы спустились в ущелье Бахтияр, к речке. Дед скомандовал Гнедку «тпру». Мы соскочили с повозки, чтобы размяться. И только теперь заметили усталость коня. Он был мокрым, тяжело и часто дышал.

– Дальше легче будет, – дед потрепал Гнедка за гриву. – Крутизну, браток, миновали.

Конь чуял, что о нем речь. Он подобрался, всем своим видом показывая, что готов продолжать путь. Но дед не стал спешить. Протер аккуратно мешковиной Гнедка, поправил на нем сбрую, обошел вокруг повозки, постукал сапогом по колесам. Убедился, что все в порядке, можно ехать.

Едва мы уселись и дед взял в руки вожжи, конь тронулся без команды. И пошел свободно, размашисто, будто и не было тяжелых перевалов.

Дед снова принялся нас просвещать. Показывая на деревья, подступившие к самой дороге, называл их породы. Мы с Витькой отошли от страха, слушали рассказчика. За разговорами время летело быстро. Мы и не заметили, как доехали до кордона. У ближней к дороге постройки дед остановил Гнедка, поздоровался с женой лесника, вышедшей на крыльцо. Спросил про хозяина. Представил меня и Витюшку. Тетя лесничиха позавидовала деду. Дескать, теперь ему нечего тужить – такие помощники подрастают!

– До пасеки отсюда меньше километра, – доложил нам дед, когда мы тронулись. – Вот обогнем эту горку – и стража появится.

Мы с Витькой переглянулись. Что за стража и откуда ей взяться в глухих горах? Пока соображали, до слуха донесся собачий лай. С каждой секундой он усиливался. И через несколько минут из–за поворота прямо к повозке выскочили два крупных сердитых пса. Один серый, как заяц в летнюю пору, белогрудый. Другой желтый–желтый, как яркий язык пламени.

Собаки разом подобрели, услышав голос хозяина:

– Одичали тут без меня? Одичали…

Псы виновато поджали уши, опустив морды, и лениво затрусили рядом с повозкой.

– Это и есть моя стража. Серый – Дружок–старина, желтый – Джон, – отрекомендовал дед собак.

Гнедко свернул вправо, к пасечному двору.

СТРАЖА

 За Витьку не знаю, а меня дедовы псы очаровали с первой минуты. В нашем селе таких собак, породы сибирская лайка, я ни разу не встречал. За свою жизнь я их видел один раз – на картинке одной из книжек. По названию породы посчитал, что такие собаки водятся только в Сибири, в тайге. Каким же образом лайка очутилась у деда на пасеке?

В один из вечеров, когда мы после ужина уселись, как обычно, на крыльце, чтобы полюбоваться перед сном наступлением сумерек, я спросил:

– Деда! Где ты раздобыл таких собак?

Дед заметил: все заезжие на пасеку люди задают, как по сговору, такой вопрос. Но вместо того, чтобы мне ответить, сам спросил:

– Разве у меня не может быть тайн?

Я такого поворота не ожидал. Даже растерялся, не зная, как продолжить разговор. Спасибо братишке, он быстрее меня нашелся:

– Нам–то ты можешь открыться? Если секрет какой, мы же тебя не выдадим…

– Вам, так и быть, расскажу, – сдался дед. – Секрета тут никакого, дело житейское. Хотя, как посмотреть. Для меня эти собаки особый смысл имеют. Потому и не докладываю о них всякому встречному.

– Вот так дела! – неожиданно вырвалось У меня. – Про особых собак мне что–то не Доводилось слышать.

– Что ж, послушай, – повел рассказ дед. – История с ними такая. Был у меня фронтовой побратим Илья Солодов. Родом он из–под Алма—Аты. Мы с ним одновременно призывались на службу в армию, перед самой войной. Ну и оказались в одном полку, кавалерийском, в одном подразделении. В строю были соседями, лошади наши в конюшне стояли рядом. Началась война – сражались бок о бок.

А побратались, когда горькими были наши дела на фронте, в самом начале войны. Однажды загнали нас фрицы в западню и сильно потрепали. Коня подо мной так и срезало пулеметной очередью. И не миновать бы мне тогда погибели, не окажись рядом Ильи. Под ним ходил рыжий жеребец недюжинной силы. Ну и благополучно вынес двух седоков из пекла. Тогда я и нарек Илью своим братом.

А осенью сорок третьего беда уже с ним приключилась. Хорошо помню: в наступление рванули вечером, когда стемнело. Жеребец Ильи вырвался вперед. И на полном скаку налетел на мину. Коня разорвало в клочья. А братана, израненного до невозможности, потерявшего сознание, я принес в лазарет на руках. Его отправили в госпиталь, а мы, ясное дело, продолжили сражение.

На этом месте своего рассказа деда сделал паузу. А нам так не терпелось узнать, что же было дальше. Главное, при чем тут собаки? Витька, опередив меня, поинтересовался:

– После выздоровления твой побратим вернулся в полк?

– Нет, не вернулся, – дед тяжело вздохнул. – Долго я о нем ничего не знал. Куда только ни писал, но все без толку. А лет десять назад ваш отец привез на пасеку пачку газет. Читаю, в «Советской России» натыкаюсь на знакомую фамилию. В небольшой статейке прописывается, как под Красноярском выращивают собак породы сибирская лайка для таежной охоты. Среди других фамилий – Солодов!?

О собаках я тогда и не подумал. Фамилия меня взволновала. Не мой ли это Илья?

Догадкой поделился с вашим отцом. Он и надумал навести справки в газете. Адреса–то в статейке не было.

Через месяц присылают нам из редакции точный адрес того питомника. И при нем приписка: полных данных о Солодове не имеем. Посоветовали послать по указанному адресу запрос.

Мы с Александром так и поступили. Подробно все обсказали. Привел я некоторые фронтовые эпизоды. Отослали письмо. Дней через двадцать приходит ответ. Читаю – и не верится: мой Илья нашелся!

Унял волнение и тут же ему сочинил обратное послание. Так, мол, и так, на бумаге всего не опишешь. Жду в гости в любое время, когда сможешь. При встрече вспомним все, наговоримся вдоволь.

Ближним летом Илья приехал. Отец ваш его прямо из аэропорта на пасеку доставил. Пятнадцать дней гостевал он у меня.

Илья–то и привез мне лайчонка. Лучшего подарка, посчитал он, для пасечника в горах не придумаешь. И не ошибся! В честь нашей фронтовой дружбы мы и нарекли кобелька Дружком.

– А Джон откуда взялся? – сорвалось у меня с языка.

– Не перебивай, – цыкнул на меня Витька.

– Через полтора года и я навестил Илью, – продолжал рассказ дед. – Привез ему на развод два отводка пчел. Он, ясное дело, пригласил меня в питомник, вроде как на экскурсию. А у меня глаза разбежались-разгорелись.

Илья смекнул и говорит: «Что за жизнь в твоих горах Дружку в одиночестве? Нужен ему напарник. Выбирай щенка. Который на тебя смотрит? ».

Я и облюбовал Джона – он один там оказался желтеньким, как Вечный огонь. Поэтому и бросился в глаза. Илья оформил на кутенка все полагающиеся документы, чтобы нас и из питомника выпустили, и в самолет приняли.

Дружок к тому времени набрал рост и силу. Стал первоклассным стражем. Не подкачал и Джон, вымахал статным, гордым кобелем. По хватке даже превзошел напарника. Посторонним приближаться к пасеке стало рискованно. Пришлось мне их на цепи сажать, когда сам находился при пасеке. Если отлучался, спускал с цепей. И был спокоен: без меня во двор они никого не пустят.

Лет через пять псы поумнели, остепенились. Поняли, что от них требуется. Отпала надобность держать их на цепях. Я при пасеке – они на человека не кинутся. А меня нет – не дадут подступиться.

– Деда! Почему Джон прихрамывает на левую заднюю лапу? – спросил Витя.

– Они же от природы бойцы. А тут кругом грозное зверье. Объявляются даже волки. По молодости, Джону всего второй годок шел, схватились псы с кабанами в зарослях вишняка, недалеко от усадьбы. Джон по неопытности не увернулся от секача. Что там лапа: кабан сильно полосонул его по брюху. И, вероятно, прикончил бы бедолагу, да Дружок не позволил.

Я кинулся на выручку. Но подоспел к шапошному разбору: секача уж и след простыл. Джон, Пресвятая Богородица, изуродован. А Дружок мечется вокруг него. Чует, что дело плохо, только объяснить не может.

Еле живого привез я Джона на ферму – помните, мы ее проезжали, – к ветеринарам. А они, черти полосатые, давай зубоскалить. Заказывай, дескать, панихиду – каюк твоему кобелю. Я чуть не на колени. Вошли–таки они в мое положение. Принялись штопать, перевязывать и уколы делать. Смотрю, приоткрыл глаза мой Джон. Первое время пластом лежал. Я варил бульоны, молочную кашу и силком кормил его с ложки, поил отварами из лекарственных трав. И выходил!

Приключений с ним хватало. Как–то, когда малым был, я отлучился на покос. Дружка на привязи оставил. Возвращаюсь – нет щенка. Как в воду канул. Дружок рвется, грызет цепь. Расстегнул я ошейник. Он и ударился вниз, в сторону кордона. Вернулся, у моих ног поскулил – и снова вниз пустился. Показывал, значит, в каком направлении исчез Джон.

Я – к леснику. А он толком объяснить не может. Видел, из экспедиции люди проезжали. А был или нет с ними Джон – не разглядел.

Отцу вашему спасибо. Он подался в розыски. Узнал, где ближняя экспедиция. Верно, там и обнаружил пропажу. Но воры заартачились: докажи, дескать, что твой пес. Пришлось в милицию обращаться.

Дед умолк. Видать, припоминал подробности вызволения Джона. А мне так не хотелось, чтобы рассказ о стражах на этом закончился. И я придумал, кажись, удачный вопрос.

– Скажи, пожалуйста, по сколько лет живут собаки?

– Да по–разному, – охотно отозвался дед. – Дружку, считай, пошел одиннадцатый. Должно быть, проживет еще лет пять–шесть. А может, и все десять.

– Потом тебе дядя Илья нового щенка подарит?

Дед погрустнел и долго не отвечал на второй мой вопрос. Наконец, закончил свой рассказ упавшим голосом:

– Нет, не подарит. Одолели моего побратима старые раны. Через два года, как я к нему в гости съездил, он внезапно слег. Да так и не поправился. Собираюсь к нему на могилу съездить. Заодно и в питомник наведаюсь. Обскажу свое положение. Глядишь, откликнутся, выделят щенка. Нельзя же мне в горах без верной стражи. Вы–то как считаете?