Текст книги " Осенние вечера"

Автор книги: Петр Ершов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Конец рассказа.

– Наш любезный Лесник всё-таки верен своей идее – таинственности, – сказал Академик, когда тот кончил свой рассказ о чудном храме. Но, признаюсь, я был бы очень недоволен, если б это видение оказалось существенностью. – Притом, как это предание народа, то естественная развязка отняла бы у него много поэтического колорита, – сказал Безруковский. – Народная фантазия имеет свои привилегии, и всякое объяснение холодного разума тут было бы пустой придиркой скептицизма. По мне пусть мечта будет мечтой, а действительность – действительностью. Лишь бы только эта мечта не нарушала тех вечных законов души, с которыми связано всё наше существование. – Совершенная правда, – отвечал Академик. – Кроме общего, так сказать, ощутимого порядка в явлениях мира, есть ещё другой порядок мира высшего, к которому мы принадлежим бессмертной душой. И здесь-то разгадка всего, что носит название тайны или чудес на нашем языке. Но пока смерть или особый случай не раздернет средостения между нами и миром чудес, до тех пор будем довольствоваться одною мыслию явления, которая всегда светится в этом облаке над святилищем, и которой достаточно для того, чтобы согреть душу и раздвинуть пределы знания. Таз-баши воспользовался минутой молчания и обратился к Немцу: – Теперь очередь вашей германской премудрости. Усладите наш слух какой-нибудь историей, только без цитат, пожалуйста. – Не беспокойся. История моя такого рода, что цитат не потребует, – отвечал Немец. – Тем лучше, – сказал Таз-баши. – Иначе Академику нечего будет делать после твоего рассказа. А позволь узнать, что это будет такое: факт действительности или акт вымысла? – Просто сказка, – отвечал Немец. – Сказка?–спросил Таз-баши, стараясь выказать удивление. – Да, русская народная сказка, ничего больше. – Скажите пожалуйста. У этих обрусевших немцев один напев. Вот и в Питере есть один немец, который до того привязался к православному народу, что кажется готов за одну русскую побасенку отдать всех своих нибелунгов. Ну, да и мастер, злодей, писать по русскому. Поговорки, присловья, пословицы – вот так и сыплет бисером. А порой ввернет такое словечко, что ни в старом, ни в новом словаре со свечой не сыщешь. – Ну, нет, любезный Таз-баши. В этом отношении я не стану состязаться с питерским твоим приятелем. У меня красное словцо будет по золотникам развешено. Иначе пересластишь, пожалуй. А форму сказки я выбираю для того, чтобы не задеть кого-нибудь ненароком. – Об ком же твоя сказка: об Иване-дураке али об Иване-царевиче? – спросил Безруковский. – Нет, моя сказка – об Иване-трапезнике и о том, кто третью булку съел. – Это должно быть прекурьезная история, – сказал Таз-баши. – Начинайте же. Я уж наперед вешаю оба свои уха на твой рот, говоря по-нашему.

Об Иване-трапезнике и о том, кто третью булку съел.

Мне бы следовало начать обыкновенным присловьем сказок: в некотором царстве, в некотором государстве, но как господин Академик угостил уже нас подобным вступлением, то я начну попросту. В старое время, когда на Руси верили еще в Перуна и Волоса, с их причтом, жил-был при капище Даждь-бога один старый служитель Иван, трапезник по-нынешнему. Обязанность его состояла в том, чтобы подметать крошки от трапезы жрецов, которые каждую ночь, благодаря усердию поклонников, пировали в запертом храме, кушая на здоровье принесенных Даждь-богу телят и баранов и запивая вкусным цареградским винцом. Иван служил при капище целые 30 лет в надежде что-нибудь вымолить, если не у Даждь-бога, так, по крайней мере, у жрецов. Но, видя, что ему от них остаются только огрызенные кости да пустые кувшины, а от Даждь-бога ровно ничего, он, наконец, в один день пришел в такую досаду, что бросил дверные ключи в голову кумиру и сказал: " Пусть же тебе служит кто другой, а не я. Лучше просить милостыню у людей, чем ждать милости от тебя– глухого". Сказав эти слова, он взял свой костыль и отправился куда глаза глядят. Вот он идет путем-дорогой, раздумывая о том, кабы где на клад набресть. Вдруг на распутье двух дорог навстречу ему вышел старец-прохожий, с костылем в руке, с сумой за плечами и с завязанной головой. Иван, смекнув по виду встречного, что он должен быть не простого роду, снял свою шапку и низко ему поклонился. Прохожий отвечал на поклон и спросил: – Куда путь-дорога, старичок? – А еще и сам не знаю, –отвечал Иван. – Иду помыкать по белому свету, да поискать счастья, чтобы на старости лет иметь теплый угол. – Так нам по дороге, – сказал прохожий,–Я тоже иду попытать удачи. Пойдем вместе, и чур, горе и радость– все пополам. Иван был рад этой встрече, хотя бы вот для того, что было с кем перемолвить слово. И пошли они вместе, разговаривая о своем житье-бытье. Слово за слово, они коротко познакомились. Иван узнал, что прохожий точно не простого рода, хотя тоже не талантлив, как и он. – А можно спросить у твоей чести, отчего у тебя голова подвязана? – спросил Иван прохожего. – Да так, старичок. Повстречался я с одним задорным нищим, который просил у меня милостыни; а как у меня на ту пору ничего не было, так он хватил меня батогом по голове и чуть не проломил голову. – Вишь, озорник какой, – сказал Иван. – А ты бы его под себя да тем же батогом перещупал у него все ребра. – И, старик! Коли за всякий вздор щупать ребра, так, право, не нашлось бы никого на белом свете, у кого бы под старость бока не болели. Притом же, может быть, он попал в меня ненароком али в припадке досады. А сам знаешь, что у гнева глаза завязаны. "Должно быть, добрый человек, этот прохожий, – подумал Иван. – Его бьют, а он еще озорника оправляет". Между тем они все шли потихоньку и под вечер пришли к одной реке. Не видя нигде переправы, они решились провести ночь на берегу. Выбрали себе уютное местечко под двумя березами и сели рядком на травке. . – Теперь и перекусить не мешает с устатку, – сказал прохожий, вынимая из своей сумы три небольшие булки. – Вот эта тебе, старик, – продолжал он, подав одну булку Ивану, – эта мне, а третья сгодится на завтрак к утру. Так как у Ивана запаса не было, то он очень охотно взял булку и съел ее так проворно, что у прохожего еще оставалась половина, когда у него уж и крошки были подобраны. Окончив свой скромный ужин, путники напились воды из реки и расположились уснуть. Прохожий скоро заснул, а Иван долго еще ворочался, хоть лег и раньше прохожего. Может быть, ему спать не хотелось, а может, неугомонный желудок требовал еще подачи. В последнем, кажется, было больше правды, потому что Иван, лишь только приметил, что прохожий спит крепким сном, потихоньку привстал и как добрый вор вытащил из сумы прохожего оставшуюся булку и съел ее за три приема. После такого подвига он растянулся себе на траве и вскоре захрапел на всю реку. Утром, едва только заря стала брезжиться на востоке, прохожий проснулся и стал будить Ивана. – Вставай, старик, время в путь-дорогу. Иван поднялся, зевая и потягиваясь. – Заморим червяка немножко, – продолжал прохожий, – а там и в путь. Может, к полдням добредем до какого-нибудь села, где добрые люди нас накормят. Говоря это, прохожий взял свою суму и удивился, не найдя в ней булки. Он взглянул на Ивана, а тот себе смотрел так усердно на реку, как будто на дне клад видел. – Да где же булка? – спросил прохожий. – Разве ты съел ее? – Вот на? – отвечал Иван спокойно. – С чего я стану брать чужую вещь! Слава богу, я не вор какой. – Так куда же она могла деваться? Кажется, я при тебе положил булку в суму, ложась спать. – А ты разве не видел, что я лег прежде тебя, да и теперь бы еще спал, если бы ты не разбудил меня. – Так ты взаправду не брал булки? – снова спросил прохожий, смотря пристально в глаза Ивану. – Да ты не веришь, что ли?–отвечал Иван с досадой. – А побожись! – Вот пусть я провалюсь сквозь землю, коли взял твою булку, – сказал Иван и хоть бы заикнулся. – Ну, так и пропадай она, – сказал прохожий.– Когда-нибудь узнаем вора. А теперь пойдем дальше. Они пошли берегом реки, высматривая лодки. Наконец увидели они под ивой привязанную лодку с веслом и, по обычаю старины, не расспрашивая, кто были ее хозяева, отвязали ее от дерева и поплыли. Сначала все шло хорошо. Но подплывая к середине реки, они заметили, что вода стала просачиваться в лодку. Прохожий взялся грести, а Иван принялся выливать воду своей шапкой. Но сколько он ни бился, вода все больше прибывала, так что наконец стала заливать лодку. – За что такая немилость божья, – сказал прохожий. – Кажется, мы с тобой ничего худого не сделали. – Вот ты поди, – отвечал Иван почти со слезами. – Добрые люди тонут, а воры и мошенники живут на свете. В это время лодка пошла ко дну. Прохожий был мастер плавать, и потому, бросив весло, принялся работать руками и ногами. Жутко приходилось Ивану, который не знал даже, как и поднять руку на воде. Видя явную гибель, взмолился он прохожему: – Батюшка, отец родной! Не погуби души человеческой! Помоги мне скорее! Тону, совсем тону! Прохожий оглянулся. – А послушай, старик. Я помогу тебе, только скажи мне правду: ты съел булку? – Экой какой! Да ведь я тебе сказал, что не ел булки. Вот хоть сейчас же захлебнуться. Прохожий, верно, подумал, что не станет же человек лгать, находясь на волоске от смерти, только он без дальних расспросов подплыл к Ивану и сказал: держись за платье. Иван ухватился за прохожего обеими руками и доплыл с ним до другого берега. Тут, раздевшись донага, они выжали свое платье и развесили по деревьям на ветер и солнышко, а сами нарвали травы и обложились ею по самую шею. Иван скоро заснул, а прохожий смотрел за платьем, мурлыча про себя какую-то песенку. Когда платье высохло, прохожий разбудил Ивана и вместе с ним пошел по тропинке, которая вдолги ли вкоротки вывела их на проезжую дорогу. К полдням они дошли до большого города, в котором княжил молодой князь. Случай или судьба привела их к дому золотых дел мастера; хозяин принял их ласково, угостил обедом и отвел особую комнату на покой. В это время в городе были большие хлопоты. Молодой князь нашел себе невесту и готовил свадебный пир и подарки. Все мастера завалены были княжеской работой; трудились с раннего утра до поздней ночи, рук не покладая. В числе прочих и хозяин путников работал для княжны дорогие серьги и запястья. Уложив своих гостей, он отправился в свою мастерскую и принялся стучать молотком. Так как мастерская его отделялась от комнаты путников только перегородкой, то стук молотка не давал покою Ивану. От нечего делать, а может, из любопытства, он подошел к стене заглянуть в щель – что это стучит хозяин. Разгорелись глаза у Ивана, когда он увидел золото и дорогие каменья, лежавшие на столе. Невольно подумал он, что и десятой части этих сокровищ довольно бы, чтоб обеспечить его старость. Злая мысль закралась ему в голову; как бы стащить одно запястье. Хотя совесть и говорила ему, что это будет плохая благодарность за гостеприимство, но Иван успокоил ее обещанием, что это в первый и последний раз и что потом он заживет честным человеком. Заметив заранее место, где лежало запястье, Иван в ту же ночь отправился на промысел. Хозяин и прохожий спали крепким сном. Ивану некого было бояться, разве только своей совести, но я уж сказал, что ум, этот податливый молодец, готовый на "да" и на "нет", смотря по обстоятельствам, успокоил уже сердечного судью. Иван на цыпочках вошел за перегородку и ощупью отправился к замеченному месту. Вероятно, Меркурий светил ему, потому что рука Ивана прямо попала на ящик с драгоценностью. Осторожно вынув запястье и спрятав его за пазуху, Иван также тихо вышел из мастерской и лег себе спать, как ни в чем не бывало. Рано утром Иван разбудил прохожего и сказал, что время в путь-дорогу. Прохожий сначала удивился этому предложению, потому что накануне не было и в помине о дальнейшем пути. – Да что тебе так скоро надоел город? – спросил он Ивана. – А что в нем путного, – отвечал Иван. – Милостыни подают мало, работы по силам нет. Да надо и стыд знать: ведь хозяин не обязан кормить нас даром. Такие честные речи заставили прохожего мысленно похвалить Ивана, и он стал собираться в дорогу. Между тем проснулся хозяин. Узнав, что гости его уходят, он приказал подать сытный завтрак, накормил их вдоволь и на прощание дал каждому по монете. Прохожий взял деньги, пожелав хозяину, чтоб бог возвратил ему сторицею. Но Иван не решался принять денег, говоря, что он не заслужил их. – Возьми, старик, – говорил прохожий. – Может быть, эти деньги принесут тебе клад со временем. Но как Иван, по честности своей, все отговаривался взять незаслуженные деньги, то хозяин насильно положил их к нему за пазуху, нисколько не подозревая, что кладет их в соседство со своим запястьем. Потом проводил их до ворот и, пожелав счастливого пути, воротился. Нечего говорить, что Иван спешил так, как будто бы кто ею гнал по пятам. А как прохожему торопиться было нечего, то у них произошла размолвка, которая скоро перешла в ссору. Иван хотел уже идти один, но на беду его крупный разговор привлек праздную толпу, которая от нечего делать обступила двух спорщиков и по русскому обычаю подстрекала их кончить спор тычком и зубочисткой. Но между тем как толпа шумела, мешая Ивану продолжать путь, золотых дел мастер открыл похищение. Случай или судьба, не знаю, навели затмение на Ивана во время кражи, и он оставил ящичек, где лежало запястье, незакрытым. Хозяин в ту же минуту бросился из дома. Добежав до толпы и рассказав, в чем дело, от тотчас же кинулся на прохожего и стал его обыскивать. Разумеется, что, кроме монеты и еще двух-трех пузырьков с какими-то снадобьями, у него ничего не оказалось. Иван было вздумал защищать свою честность кулаками; но толпа тотчас же схватила его за руки и за ноги и в одну минуту раздела его донага. Запястья не было. Хозяин кинулся к ногам путников и просил не взыскать за обиду. – Вещь дорогая и притом княжеская, – говорил он, плача. – Кроме вас у меня никого не было, так поневоле подозрение пало на вас. Простите ради бога за неумышленную обиду. Прохожий сказал только, чтоб он на будущий раз был осторожнее и не клеветал среди белого дня на безвинных. Но Иван расходился на чем свет стоит. – Нет, приятель, заплати за бесчестие, – кричал он, одеваясь. – Это тебе даром не пройдет. Вишь, что у него много денег, так и давай обижать всякого. Пойдем-ка к тиуну на расправу. Напрасно прохожий уговаривал его бросить иск, хотя бы в благодарность за угощение. Иван не хотел и слышать. – К тиуну! К тиуну!–кричал он во все горло.– Да вот вместе и этих приятелей, которые осрамили меня на всю улицу. – Толпа бросилась со всех ног врассыпную. Один только молодец оплошал и попался в руки Ивана. Началась борьба. Дело дошло до рукопашного. Получив хорошую затрещину от Ивана, молодец схватил его за большую бороду и рванул сколько было силы. Борода уцелела, да только в руке молодца осталось запястье, которое было подвязано под бородой.

Разумеется, дело тотчас приняло другой оборот. Ивана схватили. Разбежавшаяся толпа, услышав такую весть, снова собралась, и несчастного вора потащили к тиуну, угощая его и руками и ногами и перебранками. Прохожий пошел вслед за Иваном более, кажется, из любопытства, чем из участия. Тиун еще спал. Надобно было ждать, пока ему угодно будет проснуться. Этот час ожидания был для Ивана настоящей пыткой. Побои, ругательства, насмешки сыпались со всех сторон. И на беду он так растерялся, что не имел даже единственного утешения отплатить хоть десятью за сто. Наконец тиун встал и потребовал к себе истца и ответчика. Выслушав хозяина и свидетелей, он потер себе лоб и, наконец, дал следующее решение. – Вору отрубить правую руку по локоть: с золотых дел мастера взять на казну по проценту с цены украденной вещи; а с народа за шум в раннее утро взыскать по деньге в пользу благочиния. Так как в то время апелляций не было, то по всем вероятностям приговор был бы исполнен немедленно. Но, к счастью Ивана, в ту самую минуту, как готовились отрубить ему руку, новый шум еще больше прежнего раздался на улице. Гонцы скакали по всем улицам с криком: "Скорее, скорее во дворец искусного лекаря!" Причиной этой тревоги была внезапная болезнь невесты княжеской. Разумеется, что в таком важном деле было не до Ивана. Приказав держать его под стражей, тиун кинулся со всех ног во дворец. И вслед за ним все, кто только знал, как ставят хреновик к затылку, пустились лечить княгиню. В доме тиуна остался только Иван с прохожим да два человека стражи. Выждав удобную минуту, прохожий подошел к Ивану и сказал: – Теперь тебе запираться, кажется, нечего. Улика налицо. Но если хочешь сберечь свою руку, признайся: ты съел мою булку?.. – Я сказал тебе, что не я. И знать не знаю, и ведать не ведаю, – отвечал Иван решительно. Прохожий покачал головой. Но, не делая больше расспросов, он вышел из дома и пошел во дворец. Там от вопля нянюшек и мамушек можно было оглохнуть. Несчастный жених рвал на себе волосы и обещал груду золота, если кто спасет его возлюбленную. Прохожий, назвав себя лекарем, пробрался до тон комнаты, где лежала девица. Если бы даже князь не обещал богатой награды за излечение, то один вид умирающей красавицы заставил бы лететь спасти несчастную. Бледна как полотно, с полузакрытыми глазами, с руками, опущенными на парчовое одеяло, княжеская невеста лежала без движения, словно мраморная статуя. И только по высоко вздымающейся по временам груди и слабому стону, вырывавшемуся из бледных губ, можно было заметить, что она еще жива. Прохожий посмотрел на нее пристально и сказал: – Помочь можно, дайте полчаса времени. Князь кинулся обнимать его. – Помоги, помоги только, вся казна моя тебе в награду. – Благодарю, князь. Я сейчас пойду приготовлю лекарство и ручаюсь головой за жизнь ее. Прохожий вышел в сопровождении придворных и отправился в дом тиуна. Между тем тиун, очень справедливо заключив, что болезнь княжны не должна же препятствовать исполнению правосудия, отдавал уже приказ – отрубить воровскую руку. С Ивана сбросили кафтан и засучили рукав рубашки у правой руки. Еще минута – и бедняк, верно, недосчитался бы одной руки, но в это время вошел прохожий. – Погодите, –вскричал он, удержав руку палача,– мне надобно с ним поговорить немного. Тиун, увидев придворных, дал приказ остановить казнь. Прохожий подошел к Ивану и сказал ему шепотом: – Еще раз спрашиваю: ты съел булку? Вероятно, он надеялся, что желание сохранить руку заставит Ивана сказать всю правду. – Ей-богу, не я, вот хоть сейчас рубите обе руки, – отвечал Иван, бледный как рубашка. – Ну, коли не ты, так и дело кончено, – сказал прохожий. И потом, оборотившись к одному из придворных, он прибавил, – Скажи князю, что я спасу его невесту, если он простит этого бедняка, моего товарища. Придворный кинулся со всех ног во дворец. Нечего, кажется, и говорить, что князь в эти минуты готов был простить даже закоренелого своего злодея, лишь бы спасти свою возлюбленную. Ивана освободили, и он вместе с прохожим пошел во дворец. Там уж стали терять последнюю надежду. Больная едва дышала, и холод смерти начинал покрывать прекрасное тело. Прохожий поспешно вынул из сумы пузырек с какой-то жидкостью и влил несколько капель в рот умирающей. Едва только чудесная влага была проглочена, вдруг легкий румянец заиграл на бледных щеках, опущенные руки зашевелились, дыхание сделалось свободней, и через несколько минут открылись прекрасные глаза. – Ах, как я тяжело спала и какой страшный сон видела.– сказала девица, проводя рукой по лбу. Нельзя было описать восторга князя. Он кинулся целовать руки и ноги своей невесты, обнимал прохожего, нянюшек, мамушек, Ивана – всех, кто только подвертывался ему под руки. – Теперь проси у меня всего, чего только желает твоя душа, – сказал он прохожему. – Я, князь, получил уже награду, – отвечал прохожий.– Другой мне не надобно. – Это своим порядком, – сказал князь. – А я обещал богато наградить спасителя и сдержу свое слово. – Спасибо, князь. Но куда мне деваться с твоим золотом. Торговать я не привычен, а хоронить его – одни хлопоты. "Экой старый дурак", – подумал Иван и не удержался, чтоб не толкнуть локтем прохожего.–Хоть на мою-то долю возьми, – шепнул он ему на ухо. К счастью Ивана, князь не хотел слышать никаких возражений, и тотчас же велел отсыпать лекарю полную шапку золотых монет. Кроме того, дал приказ – отвести прохожим лучшую комнату во дворце и угощать их со своего княжеского стола. Прохожий стал было отговариваться и от этого, но когда княжеская невеста сказала ему: "Хоть для меня, прохоженький, останься на день; дай посмотреть на моего спасителя", – прохожий не имел сил противиться этому приглашению от такой прекрасной девицы. Он остался. Между тем слух о необыкновенном излечении княжеской невесты распространился за пределы княжества и дошел до другого князя, у которого единственный сын целый уж год был болен. Сколько лекаря и ворожеи ни употребляли усилий поднять больного, ему все делалось хуже и хуже, а в это время он находился уже в безнадежном положении. Немного надобно догадки, чтобы смекнуть, что скоро явился посол к чудесному лекарю. – Наши князь и княгиня, – говорил посол, – стоят того, чтобы не поставить за труд к ним приехать. Они князья только по имени, а по душе – отцы наши. Последний раб готов отдать за них свою душу. Прохожий, неизвестно почему, колебался решением. Но Иван, по доброте своей, стал посредником. – Пойдем, прохожий, – говорил он своему спутнику.–Для доброго дела и сто верст не околица. А сколько бы радости ты принес для родителей, а для себя какую бы великую стяжал награду. – Идти, пожалуй, можно, да почему я знаю, что помогу ему?. – О, я в этом так уверен, что голову отдаю на отсечение, если ты ему не поможешь, – отвечал Иван с уверенностью. – Только пойдем. Тут приступили к нему князь-жених с невестой и говорили, что как ни приятно им удержать его при себе подольше, но они охотно отпустят его для такого доброго дела. – Нечего делать, – сказал прохожий. – Когда мир говорит: иди – надо идти, хотя бы и ног не было. Тотчас же подали княжескую колесницу, и прохожий с Иваном и послом отправился к новому князю. Там уж все глаза просмотрели в ожидании лекаря. И только что колесница остановилась у крыльца, князь и княгиня не утерпели, чтобы самим не выбежать навстречу. Они взяли прохожего один за одну, другая за другую руку и повели во дворец. – Если ты, добрый человек, вылечишь нашего сына,– говорил князь, – то проси любой посад из моего города: отдам обеими руками. – На что мне, князь, твой посад, – отвечал прохожий.– Принять его – взять на себя лишнюю обузу. Скажешь " спасибо", для меня и довольно. Покажи-ка лучше своего больного. Князь и княгиня повели прохожего в комнату, где лежал их бедный малютка. Иван пошел за ними. Грустно было взглянуть на страдальца. На исхудалом лице его едва приметен был след жизни. От ручек остались одни только косточки, обтянутые бледной кожей. А между тем при входе лекаря малютка протянул к нему обе ручки; на глазках задрожала слезинка; он пролепетал: – Дедушка, милый дедушка! Вот уж год, как я не встаю с постельки. Не играю, не бегаю. А хотелось бы, дедушка, побегать по травке. У прохожего навернулась слеза. Иван чуть не всхлипывал. – Добрый человек, – сказала княгиня, плача. – Он у нас один, один! – С ним кончится род наш, – мрачно промолвил князь, кусая нижнюю губу. Прохожий молчал. – Дедушка, – начал опять малютка. – Али я что сделал такое, что уж и прощенья не будет. Пожалей обо мне бедненьком, добрый дедушка. Вот тут все так и сосет у меня, – говорил он, показывая под грудкой. Прохожий быстро повернулся и ушел в другую комнату. Князь с княгиней и Иван вышли за ним. – Разве нет надежды? – спросил князь голосом отчаяния. – Повремени, князь, вот я немножко подумаю. – Ради Бога, добрый человек, – сказала княгиня.– Все, что у меня есть драгоценного, все отдам тебе, только возврати мне сына. Она вышла с князем. – Ну, что же ты, товарищ? – начал Иван. – Али у тебя каменное сердце, али уж настала смерть для ребенка. – Смерть не смерть, – отвечал прохожий. – Только болезнь его такого рода, что надо взять крутые меры, а, право, глядя на бедняжку, рука не поднимется. – Скажи мне, что делать, я все сделаю, хотя бы для этого снова пришлось отрубить мне руку по локоть. – Рубить тебе руку незачем. Но мне-то надо быть спокойным, чтоб не дать промаху. А с тех пор как потерялась у меня булка, я только и думаю – кто бы это мог ее украсть. – Опять за старое! Да ведь я тебе уж сказал, что знать не знаю. – Чудное дело! Впрочем, задумаю: коли булку взял не ты, так леченье будет удачно, а коли ты, так ребенок умрет. Согласен?.. – У этих лекарей вечно какие-нибудь глупости,– сказал Иван.– К чему тут заметки, коли дело идет о спасении души. Ребенок может умереть и без леченья, коли боги судили быть этому. Да я-то за что прослыву вором без причины. – А запястье?– спросил прохожий. – Ну, запястье – другое дело. Хоть я его взял и тихонько, но все хотел возвратить по времени, когда разбогатею немного. Притом же известно, что все мастера не чисты на руку. В пяти золотниках уж, верно, на три меди положат. Так небольшое воровство стянуть у вора. Вот ты другое дело; кроме сумы, кажется, тогда у тебя за душой ничего не было. Да и булка-то не бог знает клад какой, чтоб на нее позариться. Прохожий, вероятно, признал справедливость рассуждений Ивана, потому что, подумав немного, сказал: – Ну, так заметки в сторону. Но уж как хочешь, сам я не берусь лечить ребенка. – Да ведь я тебе уж сказал, что научи только. Рука у меня не дрогнет. – Коли так, пожалуй. Вишь, у ребенка жилы перепутались. Надо вспороть ему живот и распутать жилы. Ну, что, согласен? Иван, услыхав о таком лечении, сперва было замялся. Но тут пришли ему на мысль исцеление княжеской невесты и богатая награда, и он решился. – Пойдем. Я так уверен в твоем лечении, что готов не только вспороть ребенку живот, но и отрубить ему, руки и ноги, а, пожалуй, и голову, коли это будет нужно. Прохожий с Иваном вошли к больному. В глазах отца и матери можно было прочесть нетерпеливый вопрос ожидания. – Оставьте нас одних, – сказал прохожий. – Попробуем. Авось бог поможет. Князь и княгиня вышли из комнаты, мысленно творя молитву об успехе лечения. Оставшись один с Иваном, прохожий вынул из сумы пузырек и дал понюхать малютке. Через минуту им овладел такой глубокий сон, или, лучше, оцепенение, что даже дыхание едва слышалось. Ребенка раздели и положили на кровать на спинку. Прохожий подал Ивану острый ножик и сказал: "Начинай же". Иван, в уверенности на знание прохожего, а может быть, отуманенный наградой, взял ножик и воткнул его в живот малютке. Невольное трепетание тела заставило Ивана вздрогнуть. Он оставил нож в животике и опустил руки. – Ну, что же ты, храбрый человек? – сказал прохожий с усмешкой. – Еще ничего не сделал, а уж дрожишь, как вор, пойманный в краже. Распарывай. – А если он умрет?–спросил Иван бледнея. – Об этом надо было прежде подумать, – отвечал прохожий.– А теперь уж дело сделано. В новом тумане страха Иван разрезал живот, но при виде крови, полившейся ручьем, он задрожал и кинулся от кровати. Малютка перестал дышать. – Что же ты? – спросил прохожий, также спокойно, как бы дело шло о баране. – Соблазнил меня дьявол, – завопил Иван. – Погубил я невинную душу. – Выходит, что так. Ну, что ж? Ведь больше одной головы с тебя не снимут; да может быть, пожарят немножко в пытке, и все тут. – Батюшка мой, отец родной!–вскричал Иван со слезами. – Не погуби меня ради моего безумства. – Хм, пожалуй! Да все-таки я спою старую песню. Скажи: ты съел булку? – Ей-Богу, не я! Вот хоть сейчас пропасть, не я! Может быть, как мы спали, проходил зверь и съел булку. Прохожий покачал головой. – Должно быть, зверь был мудреный, что умел развязать и завязать суму, вытаскивая булку. Ну, да что толковать об этом, скорее к делу. Сказав эти слова, он подошел к больному, сделал еще поперечный разрез в животе и всунул внутрь руку, вероятно, для того, чтоб распутать жилы. Потом зашил кожу и помазал рубцы какой-то мазью. Малютка оставался без движения. – Теперь вымой кровь и перемени белье на кровати, – сказал прохожий Ивану; и между тем как Иван со всех ног кинулся исполнять приказ, прохожий вынул другой пузырек и влил несколько капель в рот ребенку. – Все идет как нельзя лучше, – сказал он, внимательно смотря на ребенка. – Даст бог, через полчаса совсем очнется. И точно, через полчаса малютка открыл глаза и несколько времени смотрел то на прохожего, то на Ивана. Наконец, всплеснул ручонками и сказал: – Ах, это ты, дедушка? А как же мне легко теперь. Вот так бы, кажется, вспрыгнул с кроватки и побежал. А где же батюшка и матушка? – спросил малютка, посматривая кругом. – Вот и они, – отвечал прохожий, отворив дверь и пригласив знаком князя и княгиню. Зачем описывать последовавшую сцену? Ребенка чуть не задушили поцелуями, и только замечание прохожего, что надо малютке дать отдых, заставило обрадованных родителей прийти в себя. – Благодетель наш, – сказал князь, обняв прохожего.– Выбирай любой посад в награду. – Я сказал уж, что мне твоего посада не надобно. Князю прилично владеть людьми, а простому страннику, как я, и не совладеть с ними. – Так я тебя осыплю золотом, – сказал князь и, не дожидаясь ответа, ушел в свою комнату вместе с княгиней. Через несколько времени двое придворных вынесли золото и драгоценности и положили перед лекарем. Он было отговариваться; но Иван, не говоря ни слова, загреб подарки в суму прохожего, может быть, рассчитывая, что и он имеет на них право, как первый начавший лечение. Угощенные донельзя и напутствуемые благодарностью и благословениями, наши странники снова пустились в путь-дорогу. Ивану, правда, не слишком любо было променять княжеские яства на сухой хлеб путника; но сума прохожего имела такое сильное притяжение, что он пошел бы за ней хоть на край света. Долго еще ходили они из города в город, то прося милостыни, то леча больных. Сума прохожего прибывала с каждым днем, но он и не думал воротиться. Иван не раз заговаривал, что довольно уже помыкали по свету, пора и восвояси; но прохожий на все представления его отвечал: погоди, вот сыщу того зверя, что съел мою булку, да и домой. Делать было нечего. Приходилось снова шататься по свету, исполняя прихоть упрямого спутника. Раз пришли они в один большой город, столицу княжества, и остановились на подворье. А в те поры были большие смуты в городе. Старый князь помер; надо было выбрать из четырех сыновей его наследника. Это бы ничего, да дело в том, что в этом княжестве был обычай, по которому из сыновей должен был княжить тот, кто предъявит княжеский перстень. И хоть перстень был отдан покойным князем младшему сыну, но тот, по неосторожности, уронил его в море во время купанья. Теперь старшие братья стали претендовать на княжеский престол, а народ, не зная, как поступить ему в этом случае, по совету жрецов, решился кончить жребием. День, назначенный для этого выбора, был уже близко, а младший князь при всех усилиях не мог сыскать перстня. Все лучшие водолазы, не только из его подданных, но и из соседних княжеств, кидались в море, но или платили жизнью за свою отвагу, или выходили с пустыми руками. Нечего говорить, что награда за отыскание перстня была несметная, и потому, несмотря на гибель, много являлось охотников поискать счастья. Однако все по-пустому. Когда наши странники узнали об этом, добрый Иван решился подстрекнуть своего спутника – попробовать удачи. – Ты ведь плаваешь, как рыба, – сказал он ему.– Отчего бы не сделать доброго дела для князя. – Плавать-то я плаваю, – отвечал прохожий, – да нырять-то небольшой мастер. Коли хочешь, пробуй сам. Иван почесал за ухом. – Оно бы нешто попробовать, да надо прежде плаванье-то в толк взять. Вот, выучи меня, товарищ, так авось и на мою долю выпадет копеечка. Прохожий рассмеялся. – Ладно, но прежде дай поворожу – найдется ли перстень. А то ты по пустому будешь трудиться, а я не получу ни пула за ученье. Сказав это, прохожий начертил углем на столе круге разными перегородками и взял ячменное зерно. Пошептав над ним какие-то тарабарские слова, он закрыл глаза и бросил зерно на круг. Потом внимательно посмотрел на место, куда оно упало, и сказал: – Перстень точно найдется. Его, видишь, проглотила меч-рыба. Стоит только поймать разбойницу. – А ты, верно, знаешь и место, где найти эту рыбу? – спросил Иван, дрожа в нетерпении, как в лихорадке. – Ну, этого пока сказать не могу наверное. Хоть у рыбы ног и нет, да все же она не сидит на одном месте. Вот еще брошу зерно и посмотрю, что оно скажет. Прохожий начертил новый круг и снова бросил зерно, закрыв глаза. – Завтра, об эту пору, рыба будет отдыхать в одной версте от города, – сказал он, внимательно осмотрев круг. – Так чего же мы ждем, – сказал Иван, вставая. – Пойдем на взморье. – Оно бы почему ж не пойти, – отвечал прохожий, – да только эта рыба без завету не дается. – А что завету? – спросил Иван с нетерпением. – Видишь, надо кинуть уду чистой рукой, которая никогда не маралась кражей или, по крайней мере, омыта была искренним признанием. – Так что же? Разве ты крал когда-нибудь, что боишься попробовать. – Кажись, что не крал, да бог весть, не касалась ли эта рука руки тайного вора, – отвечал прохожий, пристально смотря на Ивана. Иван мысленно проклинал прохожего, смекая – в чей огород камешки бросают. – Да ведь на всякой зарок есть крючок, – сказал он, помолчав немного. – Можно отвод сделать. – Почему ж не можно, – отвечал прохожий, посмеиваясь, – Надо только найти воришку, который бы без улики, сам по себе признался в своем воровстве, и бить его батогами во все время, как уда будет лежать в воде. Ну, а сам подумай, кому же охота назвать себя вором при всем народе, да еще подставить спину под батоги? – Вишь ты, какая мудреная эта рыба. А если воришку будут бить, а она не клюнет, тут что? – Уж я тебе сказал, что это быть не может. – Так спросить в городе. Город большой, как же здесь воришек не водится? – Попробуй поискать, может быть, и найдешь на счастье. Прохожий лет отдохнуть, а Иван под предлогом найти воришку, вышел с подворья и прямо отправился к молодому князю. На вопрос князя: "Что ему надо?" – Иван отвечал: – Я странник. Слышал, что ты потерял перстень, и пришел научить тебя, как воротить твою потерю. – Я тебя осыплю золотом по самую бороду, – сказал обрадованный князь, – если только найду мой перстень. Но что же надо делать, говори скорее. – Дела тут немного. Со мной вместе идет прохожий – лекарь и ворожей. Приструнь его порядком, и он тебе все скажет. Только уж не выдавай меня. Старик больно сердит, того и гляди, поколотит. – Ладно, – отвечал князь и, дав пройти несколько времени по уходе Ивана, послал за двумя прохожими и приказал привести их непременно. Странников привели к князю, – Послушай, добрый человек, – сказал князь, обращаясь к прохожему. – Я узнал, что ты мастер ворожить. Погадай-ка мне – где я могу найти мою потерю. Прохожий поглядел на Ивана, а тот также посмотрел на него, как будто спрашивал: откуда это князь узнал об этом. – Да, князь, – сказал наконец прохожий. – Я знаю, где найти твой перстень. Но надо завет исполнить. Вишь, перстень заветный. – Все сделаю, что можно, – отвечал князь, – скажи только, в чем дело. Прохожий объяснил о завете. Князь задумался. – Народ мой торговый и промышленный, – сказал он, – так как же рука не замарана. А пытать всех мало времени. Видно, пришлось проститься с княжеством. – Да есть отвод, князь, – сказал Иван, не могши удержаться. – Какой отвод?–спросил князь. Иван рассказал все дело. – Вот это повернее, – вскричал князь и тотчас же послал сыскать человека, который бы для пользы князя решился признаться в тайном воровстве и вытерпеть удары батогами. Но или граждане были честны донельзя, или спины их не жаловали палочных угощений, только в целом городе не нашлось ни одного воришки без улики. Князь не на шутку рассердился. – Этакие негодяи, – вскричал он с досадой. – Ни одного вора в целом городе! Да нельзя ли без этого сыскать перстень? – спросил он прохожего. – Нет, князь, – отвечал тот решительно. Князь потерял уже надежду, но тут Иван стал на выручку. – Нечего делать, берите меня, – сказал он. – Служа при капище я частенько таскал принос богомольцев. Винюсь в этом. – А батоги? – спросил прохожий. – Ну, так что ж? Батоги так батоги! Для такого князя можно пожарить спину немножко. Князь в восторге тотчас же велел идти на морской берег. Толпа народа провожала их. Прохожий вынул уду и передал ее князю, вероятно, в убеждении, что княжеские руки должны быть чисты. Ивана же привязали к столбу и стали угощать батогами. Несколько времени продолжался отвод завета. А рыба и не думала клюнуть червячка, несмотря на отчаянный призыв Ивана. Тут прохожий подошел к Ивану и сказал ему вполголоса: – Уда не действует. Верно, ты утаил какую-нибудь кражу. – Ей-Богу, все сказал, – отвечал тот, едва переводя дух. – Разве признаться о запястье, да это уж дело известное. – Ну а булку не ты съел? – Провались ты со своей проклятой булкой, – отвечал Иван. – Сто раз тебе говорил, что не я, все не веришь. Прохожий отошел в сторону, и батоги снова начали гулять по спине Ивана. Исполнители отвода так усердно работали, что скоро уж не стало слышно Иванова голоса. Наконец судьба сжалилась над ним. Поплавок запрыгал, и князь вытащил окаянную рыбу. Сейчас же распластали ее, и перстень нашелся. – Ура!–заревела толпа. – Да здравствует наш князь! Князь, надев перстень, посадил с собой прохожего в колесницу и поехал во дворец. Полуживого Ивана тоже отвязали и понесли туда же. Как только слух о находке разошелся по городу, старшие братья стремглав прибежали к князю, наполовину веря, наполовину не веря. Но когда они увидели перстень на его руке, то первые поклонились ему до земли и признали своим властителем. Князь в благодарность странникам наградил их так щедро, что от золота едва не прорвалась дорожная сума прохожего. Иван, благодаря лечению своего товарища, на другой же день как бы ни в чем не бывал. Но, то ли он утомился странствованием, то ли последнее угощение не больно пришлось ему по сердцу, только он стал умолять прохожего воротиться. Прохожий, наконец, согласился, и они, простившись с князем, пошли в обратный путь. Шли, шли и наконец дошли до того самого берега, где потерялась булка. Тут прохожий сел на траву и сказал: – Теперь мы дома. Разделим золото и пойдем каждый в свой угол. – Ладно, – отвечал Иван в радости, что утомительный путь кончился и он воротится не с пустыми руками. Развязали суму, высыпали золото, и прохожий начал дележ. Но, к удивлению Ивана, он вместо двух кучек делил на три. Иван не утерпел. – Да ведь нас только двое, – сказал он. – Кому же третья кучка? Прохожий не отвечал ни слова и продолжал раскладывать кучки. Наконец, положив последнюю монету, он сказал: – Вот эта кучка мне, эта кучка тебе, а это кучка тому, кто третью булку съел. Иван почесал голову, поглядел направо и налево и сказал: – Доехал-таки, доехал! Ну, уж чего греха таить. Винюсь – я съел третью булку. Прохожий поглядел несколько времени на Ивана, а потом смешал все кучки в одну. – Давно бы так, – сказал он, усмехаясь. – Вот все кучки твои. Живи себе счастливо, да не бросай больше ключей в мою голову. Едва только прохожий сказал эти слова, как вдруг из старика превратился в прекрасного юношу, и Иван узнал в нем Даждь-бога. Но прежде чем он пришел в себя от изумления, Даждь-бог исчез. Одна только груда золота свидетельствовала, что это не сон.