Текст книги "«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина"

Автор книги: Петр Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Из огня да в полымя»: интеллигенция и патриотизм

В конце 1980 – начале 1990-х годов представления о миссии писателя разворачиваются и вписываются в размышления об интеллигенции, ее современном состоянии и социально-исторической роли. Долженствование вновь рассматривается на социальном уровне и приобретает общественно-политическое звучание, что связано с объективными изменениями социальной жизни. Вопрос об интеллигенции возвращается и в связи с публикацией сборников «Вехи» (1908), «Из глубины» (1918), книги Н. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», наследия других эмигрантских мыслителей. В. Распутин трактует эти эпохальные труды как «историю болезни» русской интеллигенции. Вслед за авторами начала XX в. он пытается осмыслить феномен, генезис русской интеллигенции и ее роль в духовном кризисе СССР[211]211
  Распутин В. Патриотизм – это не право, а обязанность // Лит. Иркутск. 1988. Июнь. С. 1, 4; Распутин В. Из глубин в глубины // Лит. Иркутск. 1988. Дек. С. 1—2; Распутин В. Сумерки людей // Лит. Иркутск.
  1989. Дек. С. 1—3; Распутин В. О чем звонят колокола // Лит. Иркутск.
  1990. Март. С. 2; Распутин В. Интеллигенция и патриотизм // Лит. Иркутск. 1990. Нояб. С. 2—4. Оконч.: 1991. Янв. С. 1—3; и др.


[Закрыть]. В статье 1990 г. «Из огня да в полымя»[212]212
  Распутин В.Г. Россия: дни и времена. Публицистика. Иркутск, 1993. С. 4—40. Далее текст статьи цитируется по этой публикации с указанием страниц в тексте.


[Закрыть] патриотизм рассматривается как глубинное свойство национального духа, но автор констатирует преднамеренное разрушение патриотического сознания в конце 1980-х годов, и основная вина за это возлагается им на либеральную интеллигенцию.

Статью отличает резкий полемический тон. В. Распутин цитирует и последовательно опровергает негативные высказывания о патриотизме Б. Окуджавы (как биологическом чувстве), Ю. Черниченко («свойстве негодяев»), Ан. Стреляного («фашизме»). Статья А. Стреляного «Песни западных славян» («Литературная газета», 1990, № 32) и интервью Ю. Черниченко («Книжное обозрение», 1990, № 19) подробно анализируются в тексте. В системе доводов и обобщений привлекаются высказывания П.Я. Чаадаева, В.Г. Белинского, А.И. Герцена, Н.А. Добролюбова и др. При доказательстве собственных взглядов В. Распутин по порядку опирается на труды Г. Федотова, Н. Бердяева, «Интервью и беседы с Львом Толстым» Г. Шерени, статью А.И. Солженицына «Наши плюралисты», статью Ф. Тютчева «Россия и революция».

В статье в зависимости от культурной ориентации выделяется два духовных типа интеллигенции: фактически славянофильская и западническая, соотносимые как национальная и антинациональная. Следуя за И. Бердяевым, В. Распутин считает, что «интеллигенция в том духе, в каком она давно понимается и принимается, зародилась <…> в России и существует только здесь. Это полностью русское по среде обитания явление…» [С. 9]. Фактором, определяющим специфичность русской интеллигенции, ее отличие от интеллигенции европейских стран, о которой «можно говорить лишь в культурном и интеллектуальном смысле», является дух отрицания. Интеллигенция не соответствует призванию, основными ее чертами называются беспочвенность и наднациональность. Эти черты складываются исторически.

Начало явления русской интеллигенции В. Распутин, ссылаясь на Г. Федорова, обнаруживает в XVII в., когда 18 молодых людей во время царствования Бориса Годунова были отправлены для обучения за границу и стали «невозвращенцами». Основной импульс к формированию интеллигенции дает социальный и культурный раскол России, произошедший в результате петровских реформ: «Наша (интеллигенция. – П.К.) зародилась из главного противоречия в России, оставленного Петром, в той трещине, которой раскололась страна, когда он с могучей энергией взялся передвигать ее в Европу» [С. 10]. Отчужденность от общего национального целого лишает интеллигенцию исторической памяти и приводит к нигилистическому мышлению: «Наша <…> интеллигенция, быть может, и сама вначале о том не подозревая и действуя вслепую, родившись из протеста мрачной действительности, затвердила затем протест как религию, как вечную цель и сделала обличение смыслом своего существования» [С. 10]. XIX век – век «критического реализма» и «революционного демократизма», по мнению В. Распутина, с неизбежностью привел сначала к Манифесту 1905 г., потом – Февралю и Октябрю 1917 г.

Советская интеллигенция представляет собой искусственное, неорганическое явление, уступающее дореволюционной в уровне культуры: «Новая интеллигенция, названная впоследствии образованщиной, выпекалась наскоро и готовилась, в основном, для технических и идеологических нужд. Едва тронутая культурой, с укороченной, без прошлого, памятью, бесчувственная к корням, но самолюбивая от этого и притязательная, она и в сравнении с прежней интеллигенцией, мало отвечавшей своему призванию, была на порядок ниже» [С. 26]. На ее формирование во многом повлияла идеологическая зашоренность образования и духовный климат СССР в целом: «…воспитываемые десятилетиями в фарисействе и лжи, они лишь изредка и случайно искушались судьбой своего Отечества и народа, в том числе нашими книгами, но выстояли: воспитываемые в безлюбовье и приспособленчестве, они приспособленцами и становились и прощению не научились»[213]213
  Распутин В. Россия уходит у нас из-под ног: Выступление на VII съезде писателей России // Распутин В.Г. Россия: дни и времена… С. 45.


[Закрыть]. «Образованщина» также беспамятна и аморалистична, как и революционно-демократическая интеллигенция, но отличается от нее духовной несамостоятельностью – это «полуинтеллигенция». Ее влияние на Россию еще более пагубно: «Оборванная связь времен, перевернутое, как у младенца, видение мира и его ценностей, глумление над отечественными и общечеловеческими святынями, контроль над искусством и мыслью, верхоглядство учителей, предписанные правила хорошего тона, да и просто роль интеллигенции как общественной прислуги – все это делало из нее духовных недорослей и не давало надежды на ее целительность» [Там же].

В. Распутин видит в современной либеральной интеллигенции неполноценность души, возникшую вследствие неполноценного, безотеческого воспитания: «Российский демократ образца 80—90-х годов – это особый тип человека, созданного не убеждением, а каким-либо изъяном, нравственным или психическим, какой-либо неполнотой, неуравновешенностью, неукорененностью»[214]214
  Распутин В. У нас Поле Куликово, у них – «Поле чудес» / беседу вел В. Кожемяко // Сов. Россия. 1998. 2 апр. С. 5.


[Закрыть]. Отрыв от родной почвы, отсутствие исторической преемственности детерминирует духовную слепоту и неспособность к различению вреда и блага для России: «Нынешние ругатели патриотизма лишь повторяют зады, не только пройденные, но и нажегшие бесчисленные духовные и материальные пепелища, они не утруждают себя извлечением истины из палки, которой Россия уже была бита, вновь вовлекая ее, как неизбежное возмездие, на голову дурачимого народа» [С. 5]. Деятельность такой интеллигенции осознается как «война с собственной страной», отрицание исторической самобытности и ценности России, основанное на ненависти. Именно интеллигенция, ставшая в период перестройки «пятой колонной», «…народ отрывает… от народа, отрывает от национальных, культурных и духовных корней, которые делают его народом»[215]215
  Распутин В. После событий, накануне событий / беседу вел П. Емелин [Лит. газ., 1992] // Распутин В.Г. Россия: дни и времена… С. 69—70.


[Закрыть]. Судьба революционно-демократической интеллигенции в прошлом и настоящем представляется В. Распутину трагической: провоцируя негативные социальные процессы, она с неизбежностью теряет над ними контроль и сама становится жертвой, как это подтверждает Октябрьская социалистическая революция 1917 г. и вся кровавая история России в XX в. Тот же исторический парадокс В. Распутин наблюдает на исходе перестройки: интеллигенция теряет инициативу, которую перехватывает чернь «из отечественного беспределья» [С. 28]. В 1990 г. писатель с уверенностью прогнозирует дезинтеграцию СССР и будущие национальные конфликты на территории постсоветского пространства.

Примерами истинной – «духоотеческой» – интеллигенции для В. Распутина являются, с одной стороны, русские святые (Сергий Радонежский, Феофан Затворник, Серафим Саровский, Иоанн Златоуст, Иоанн Кронштадтский, оптинские старцы), с другой стороны, патриотические писатели, философы и ученые (Г.Р. Державин, М.В. Ломоносов, В.А. Жуковский, Н.М. Карамзин, А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, И.С. Лесков, Ф.М. Достоевский, А.С. Хомяков, И.С. Аксаков, братья Киреевские, В.В. Розанов, В.И. Даль, И.П. Павлов, Д.И. Менделеев, В.О. Ключевский и др.). Их деятельность (духовная, общественная, научная) направлена на благо народа и государства: «Не бунтари, а целители национальных язв; не хулители, а работники на ниве просвещения; не агитаторы, а доброхоты мысли» [С. 11]. О верности этого пути свидетельствует духовное перерождение к концу жизни П.Я. Чаадаева и А.И. Герцена. Национальная интеллигенция добивается отмены крепостного права, а антинациональная – Манифеста 1905 г., предопределившего весь трагический ход истории России в XX в.

Сложившейся в Советском Союзе «образованщине» противопоставляется послереволюционная эмиграция (И.А. Ильин, И.С. Шмелев и др.) и ее наследники (национально-патриотический лагерь) – «инакомыслящие и инакодушные». К представителям национальной интеллигенции в сознании В. Распутина могут быть отнесены некоторые представители творческой и научной интеллигенции современности – композитор Г.В. Свиридов, академики Б.А. Рыбаков, Д.С. Лихачев («хранитель национальной культуры и памяти»[216]216
  Распутин В. Вся жизнь – страда: К 80-летию Дмитрия Сергеевича Лихачева // Сов. культура. 1986. 27 нояб. С. 6.


[Закрыть]) и др.

Предназначением истинной интеллигенции в современной России провозглашается «национальная мобилизация и укрепительная работа»: проповедь традиционных коллективистических ценностей и культуры («Убедить россиян, что достоинство нации должно быть выше их личного благополучия…» [С. 38]) и продуктивная работа по укреплению культуры, общественных институтов и государства. Деятельность национальной интеллигенции в настоящем основана на любви к отечеству и представляет собой ответ на вызов врагов России: «Но больше всего нуждается она (Россия. – П.К.) в нашем милосердии, в том, чтобы по крупице и по капле принесли мы ей свою преданность, веру, любовь, труды, чистоту помыслов и чистоту жизни, разделили бы между собой ее страдания, поклонились за мученичество, встали крепкой защитой против бесей, истязающих ее плоть и дух…» [С. 29]. Исторический момент вменяет в обязанность патриотам России активную общественную борьбу: «Пассивность в этих условиях есть грех, который потом не отмолить!»[217]217
  Распутин В. Дни наши тяжкие / беседу вела А. Жарова [Мир женщины, янв. 1992] // Распутин В.Г. Россия: дни и времена… С. 77.


[Закрыть] Самоопределяясь по отношению к происходящему в социальной жизни, писатель утверждает героизм и подвижничество как модель поведения национальной интеллигенции – духовное самосовершенствование, работа над собой, с одной стороны, и активная общественная борьба, с другой: «Подвижничество – как надежные и обширные тылы, как необходимость укрепления духа и постепенное теснение чужих. И героизм – как передовая, где идет борение сил»[218]218
  Распутин В. У нас Поле Куликово, у них – «Поле чудес» / Сов. Россия. 1998. 2 апр. С. 5.


[Закрыть].

«Бушующее сиротство молодежи»: распад связи поколений в конце XX века

Рассуждая о природе и генезисе долженствования, миссии писателя и интеллигенции, В. Распутин исходит из констатации в современном обществе глубокого нравственного кризиса, сущность которого связывается с распадом связей поколений, забвением современниками совести предков. Эту коллизию иллюстрирует одна из центральных проблем в творчестве В. Распутина – проблема взаимоотношений поколений отцов и детей. В 1980—1990-е годы она становится наиболее актуальной, обусловливая постоянные инвективы писателя современному молодому поколению.

В 1994 г., под впечатлением от перелета из Иркутска в Москву В. Распутин пишет очерк «Россия молодая», в котором оппозиция старого и нового, «прежних» и нынешних времен заявлена как метафора доступности/недоступности связей людей, авиаперелетов[219]219
  Распутин В. Россия молодая // Иркутская жизнь. Совм. вып. ред. газ. «Говорит и показывает Иркутск» и пресс-центра гор. администрации. 1994. С. 3, 6. Далее очерк цитируется с указанием страниц в тексте.


[Закрыть]. Констатируя свершившееся социальное расслоение общества на бедных и богатых («новоиспеченных толстосумов» и «прочих»), автор оценивает возникший социально-психологический тип современного молодого человека. Молодые пассажиры самолета – коммерсанты, летящие в столицу за товаром, – рассматриваются как воплощение и выражение утверждающегося мироотношения современных молодых людей. Демонстративное поведение «тружеников киоскового изобилия», их «порочные манеры», обильное употребление мата – родовые черты нового поколения, поколения охоты, покорения, а не служения и заботы: «…устремленность этих молодых по большей части людей была иного свойства – какая-то охотничья, дерзкая»; «…на лицах впечатанная небрежность, движения порывистые, резкие, глаза с быстрыми прицельными взглядами» [С. 3]. Писатель интерпретирует их общность как общность «захватчиков», «экспедиционного отряда», направляющегося «к месту события». В авторской антропологии этот образ соотносится с «кочевником» и «архаровцем» («Пожар», «Громкое имя – Сибирь», «Моя и твоя Сибирь» и др.). Номинативы «архаровец», т. е. «бродяга», «оборванец», «отчаянный» и «изворотливый» человек, как и более нейтральное определение «кочевник», выражают семантику варварства, предполагают неукорененный способ существования в обществе и природе, осознанный нигилизм и аморализм.

Молодым «купцам и подкупечникам» противопоставлен образ «прочих» – отставной военный из Риги с женой, «такие же, как я, разночинцы, осколки прошлого…» [Там же]. Важен социальный статус попутчика – военный пенсионер, т. е. человек, в прошлом исполнявший долг ныне уже не существующей стране; и возраст – пожилой человек. Нарочито сниженное определение «прочие» указывает на их маргинальное, периферийное положение в новых социально-экономических и социокультурных условиях, когда старшее поколение становится невостребованным. С другой стороны, эпитет «прочий» у чуткого к этимологии слова писателя сохраняет семантику «остатка впрок», т. е. намека на то, что опыт старшего поколения может стать востребованным; современная его ненужность означает отступление от безусловных законов.

Перемещение в пространстве по воздуху, предполагающее отрыв от земли, соответствует переходному состоянию жизни, смене социальных норм и приоритетов, кризису ценностей. Полет предполагает возвращение на землю, но возвращаться некуда, и старшее поколение, не вписывающееся в новое устройство жизни, становится бездомным, лишенным возможности следовать своим принципам существования. Прежнего государства больше нет, отставные (отставленные, а не отказавшиеся от службы) его слуги оказались везде в чужой стране: «Должно быть, для соседей моих, возвращающихся в Ригу, вопрос решен: России нет. Искать пристанища по кровному родству негде. Там глухая нелюбовь, подчеркнутая, рассчитанная <…> здесь – разгул нравов, выплеснувшихся со дна» [С. 6]. Произошел распад не только Советского Союза, государства, но и России, ее духовного субстрата. Молодежь строит свою страну, свою мораль, свою культуру, демонстративно оторвавшись от основы, от земли.

Происходящее в замкнутом пространстве авиалайнера В. Распутин проецирует на социальную реальность современной России, определяя вектор социально-исторических и культурно-нравственных сдвигов: отмена нравственности и элементарных норм поведения («даже библейские заповеди занесены в старорежимное тягло, стесняющее, как кандалы, свободу человека, наконец-то усчастливленного без них» [С. 3]); «социальное пиратство», захватившее «дрейфующие государство», «паханство», выпущенное на волю и получившее простор для утверждения своих законов, по которым людской мир состоит из своих, «воров», и предателей, «сук» [С. 6]. Отсутствие аргументации инвектив, что присуще публицистике писателя в этот период, выявляет психологическое состояние автора, интонацию отчаяния: цель автора – выразить эмоциональное отношение, а не дать анализ реальности.

Акцентируется абсолютная противоположность способов жизни и систем ценностей отцов и детей. Отделяя себя от молодого поколения, относя себя к «прочим», автор отказывается не только от диалога, но и от знаний о новой действительности: «Странно, однако же, почему мне неинтересно знать, что такое маркетинг. Что-то из основ новой жизни… Не мое, меня от этой жизни уже отбило. Правила специальных движений для достижения успеха, для которого я не гожусь…» [С. 6]. В столь категоричном осуждении, безусловно, выражена озабоченность торжеством чуждых нации жизненных ценностей, основанных исключительно на стремлении к материальному обогащению, но конфронтация с молодым поколением не оставляет возможности для передачи иных духовных мотиваций в условиях стирания национальных основ культуры.

Распутин фиксирует необратимое «перерождение человека в какое-то новое существо», потерю не только национального, но и собственно человеческого, торжество низменных проявлений человеческой природы, ранее регламентированных нормами нравственности: «Наступил праздник воли, грянуло неслыханное торжество всего, что прежде находилось под стражей нравственных правил, – и тотчас открыто объявило себя предводителем жизни таившееся в человеке дикобразье…» Демонстративный отказ молодого поколения от установленных предками правил, «крепящих нравственный порядок жизни», приводит к гибели не только государства, но, в перспективе, целой цивилизации. Последствия отказа от императива заветов развернуты в очерке в образе заброшенной, оставленной людьми деревни, зарастающей бурьяном; отсутствие моральной регламентации приводит к прогрессирующей энтропии, которая распространяется на все бытие. Нарушение духовной преемственности поколений ощущается как нарушение миропорядка: «В Новосибирске, сходя под холодный порывистый ветер, секущий снежинками, я вдруг заблудился: что сейчас – весна или осень? Сошел снег или еще не нашел, последний или первый под ветром?» [Там же].

Писатель не пытается постигнуть причины происходящей в сознании молодых духовной переориентации, полагая, что отрыв от корней произошел в результате ослепления «сиюминутным кушем» – легкой доступностью материальных благ. Молодые души порабощены «великими преобразователями», демонизируемыми, но сводимыми к участникам преднамеренного заговора по умерщвлению нации, России; молодежь намеренно поставлена в условия неограниченной свободы, вседозволенности, становясь исполнителем замыслов внешних врагов. Катастрофизм современной жизни усиливается ощущением стремительности этого процесса – сравнение увиденного во время полетов, разделенных тремя месяцами. В очерке возникает эсхатологический образ жестокого убийства страны: «Треск, стон, вздохи разрываемого тела, обнажившаяся плоть, открывшиеся гробы, спадающие с подножья отрываемой платформы» [Там же].

На протяжении 1990-х годов отношение В. Распутина к молодежи меняется[220]220
  Распутин В., Кожемяко В. Последний срок: диалоги о России. 1993—2003. Трудные времена глазами писателя и журналиста. 2-е изд. М., 2006. С. 160. Далее интервью, вошедшие в сборник, цитируются с указанием номеров страниц в тексте.


[Закрыть]. В начале 1990-х годов оно подчеркнуто негативно. Например, в интервью декабря 1993 г. «Нет, не кончено с Россией…» писатель, отказывая молодому поколению в приближении к долженствованию, считает, «…что из нашей молодежи не просто создается нечто с неясными результатами, а уже создан тип человека, совершенно новый, какого раньше и быть не могло. Тип человека безжалостного, циничного, поклоняющегося госпоже удаче, ради которой пойдет на все» [С. 7]. В очередной раз указывается на виновника происхождения нового антропологического типа – новая культурная среда, созданная новыми средствами массовой информации, взявшими на себя право давать ориентиры молодым, заместившими авторитет старшего поколения, совершившими «моральное растление и убийство миллионов»: «Так их воспитали в последние семь-восемь лет телевидение, газеты, общественное мнение» [Там же]. В. Распутин соглашается с Ю. Власовым[221]221
  Ю. Власов – олимпийский чемпион по тяжелой атлетике, русский писатель, публицист и общественный деятель национально-патриотической ориентации. Принимал участие в защите Белого дома во время государственного переворота ГКЧП в августе 1991 г., в октябре 1993 г. поддерживал защитников Дома Советов, выступал за отставку президента Б. Ельцина. В публицистике Ю. Власова конца 1980-х – середины 1990-х годов отражается процесс кризиса государственной власти в России, осмысляются причины переломных событий 1993 г. – «Года Великого поражения».


[Закрыть], «что мы потеряли не одно, а, вероятно, два-три поколения молодежи. Потеряли притом в окончательном смысле, делая их врагами исторической и национальной России» [С. 8]. Средства массовой информации, заменившие общественное мнение, развращают молодых, будучи проводниками соблазнов чужого и доступного в условиях невостребованности опыта старшего поколения, разрушения самих механизмов передачи родового долженствования при распаде устойчивых рамок культурной среды. Парадоксально, но отыскивая виновника, «змея-искусителя» молодых, Распутин редуцирует вину молодого поколения за то, что соблазнились, а главное, – ставит под сомнение безусловность, генетическую природу передачи духовного наследия, что позволяет говорить о демонизации как внешних врагов, так и привнесенных извне в Россию атрибутов массовой культуры.

С середины 1990-х годов отношение В. Распутина к молодому поколению в новой России становится менее категоричным и однозначным. В ноябрьском интервью 1996 г. «Не тот победитель?» он говорит о необходимости старшему поколению обратиться к познанию молодежи: «Мы склонны считать иногда, что молодежь, по крайней мере большинство ее, для России потеряна. Этот случай[222]222
  Решение общественного жюри, в которое вошли около четырехсот московских студентов и старшеклассников, отдавшего победу в литературном конкурсе «Москва-Пенне» В. Распутину, а не Л. Петрушевской или Ф. Искандеру.


[Закрыть] не может, разумеется, служить полным опровержением таких мыслей, но заставляет задуматься: а хорошо ли мы знаем свою молодежь?» [С. 23]. Для публицистики 2-й половины 1990-х годов такая оценочная модальность становится определяющей. На первый взгляд, на изменение оценки влияют личные амбиции, признанность или невостребованность писателя, однако представления о миссии писателя как проводника высшей истины в жизни и взгляды на природу творческого процесса, выраженные в критике и публицистике, могут свидетельствовать, что В. Распутин, относящийся к себе как к хранителю норм традиционной нравственности и живой связи с предшествующими поколениями, оценивает не собственное признание, а заинтересованность молодых людей в тех ценностях, которые он отстаивает.

В марте 1997 г., называя «впечатления обнадеживающие и радостные» («Всю жизнь я писал любовь к России»), В. Распутин свидетельствует, что «…молодая Россия не выбирает ни пепси, ни американскую культуру, ни чужую мораль», «мне пришлось убедиться в этом за последнее время и в Москве, и в Иркутске. Мое убеждение, разумеется, имеет оговорки, и даже серьезные, но в сути своей, я уверен, оно правильное» [С. 40]. С молодым поколением связывается надежда на возрождение национальной России. В апреле 1998 г. («У нас поле Куликово, у них – «Поле чудес») В. Распутин делится мнением, что «…молодежь-то как раз не «вышла» из России. Вопреки всему, что на нее обрушилось. <…> Из чего я делаю эти выводы? Из встреч с молодежью в студенческих и школьных аудиториях, из разговоров с ними, из наблюдений, из того, что молодые пошли в храмы, что в вузах опять конкурсы – и не только от лукавого желания избежать армии, что все заметней они в библиотеках» [С. 58—59]. В феврале 2000 г. В. Распутин вспоминает празднование 200-летия А.С. Пушкина в Псковском университете («Рубеж горя и беды или все-таки надежды?»): «…Тоже переполненный зал – и глубокие, преображенные лица студентов, отзывающихся на истинного Пушкина. <…> Совсем молодые в инстинктивном страхе отшатываются от того, что видят они в идущих поперед. Не так дружно и массово отшатываются, как хотелось бы, и все-таки заметно. Дай-то Бог!» [С. 76]. Писатель обнаруживает в современных молодых людях этическую состоятельность и полноценность: «Молодежь теперь совсем иная, чем были мы, более шумная, открытая, энергичная, с жаждой шире познать мир, и эту инакость мы принимаем порой за чужесть. Нет, она чувствительна к несправедливости, а этого добра у нас – за глаза, что, возможно, воспитывает ее лучше патриотических лекций» [С. 59].

Вина за потерю преемственности и все произошедшее в России теперь возлагается на старшее поколение, бросившее молодых без отеческого попечения, когда «разбирались между собой и своими партийными интересами», и на среднее поколение, противопоставляемое молодежи конца 1990-х: «Знаете, кто больше всего потребляет «грязную» литературу и прилипает к «грязным» экранам? Люди, близкие к среднему возрасту, которым от тридцати до сорока. Они почему-то не умеют отстоять свою личностность. А более молодые принимают национальный позор России ближе к сердцу, в них пока нетвердо, интуитивно, но все-таки выговаривается чувство любви к своему многострадальному Отечеству» [С. 59].

Изменение отношения В. Распутина к молодому поколению может быть связано, с одной стороны, с приходом новой, отличной от предшественников рубежа 1980—1990-х годов, генерации, с другой стороны, – с устойчивостью мифа писателя о народе, способном обновляться в следующих поколениях: «Понадобятся, мне кажется, годы, чтобы на поколениях, которые показали себя слабыми, отшелушилась кожа, пропитанная неуверенностью и отчаянием, и появилась новая. На молодежи она уже видна. Не на той, разумеется, молодежи, которая заражена наркотиками, безразличием и буржуазностью, а иной, мало пока заметной, но все увереннее нарождающейся, которой чувства обкраденности и одураченности переходят в волевые начала. А уж она, когда войдет в силу, найдет слова, как правильно переписать законы. Вот в это я верю! Хочу верить» [ «И в душу лезут диверсанты». Январь, 2002. С. 115]. Национальная жизнь сохраняется в глубине народа и ищет выхода в молодом поколении, удерживая его от соблазнов чужого мира.

В этом контексте В. Распутин оправдывает рост популярности среди молодежи ультраправых идей, что трактует как неловкую попытку выразить национальный порыв («Краденый венец». Январь, 1999): «Ребята, которых мы видим на экранах, соблазняются рыцарскими лозунгами, романтикой служения национальному возвышению после национального падения, они ищут организации, жаждут дела. А то, что столь искренние и благородные порывы находят именно это оформление, свидетельствует о кризисе нашего национального сознания, которое не может предложить им другой организации» [С. 70]. В интервью отчетливо прочитывается оправдание в теории фашизма национального порыва, хотя В. Распутин предупреждает национально-патриотические силы от использования одиозной терминологии и атрибутики: «О фашизме серьезно рассуждал, говоря сперва о его плюсах и минусах, русский философ И.А. Ильин. Но он же позднее, после войны, предупреждал, что фашизм получил одиозную окраску и национальным движениям не следует пользоваться этим наименованием» [С. 70]. Обращаясь к национализму – агрессивной форме национальной самозащиты, – писатель указывает на необходимость зрелого самосознания, основного на традициях и культуре.

«Потепление» оценок молодого поколения со второй половины 1990-х годов свидетельствует не столько о более многомерном истолковании судьбы современного поколения, сколько о противоречивости восприятия писателем современной действительности, что препятствует целостному, философскому, осмыслению социокультурных изменений.

Образ молодежи в поздней публицистике не дифференцирован, В. Распутин выделяет две большие страты по принципу приобщенности к традиционной культуре: испытывающие потребность в возвращении к истокам, в приобщении к опыту отцов и денационализированная молодежь («конструкции для приема информации и механических наслаждений»), избравшая чужие ценности и жизненные стратегии. Так же нерасчлененно характеризуется предшествующее «советское» поколение. При этом писатель указывает истоки национальной катастрофы конца 1980-х – 1990-х годов, объясняя тем самым и отчуждение отцов от детей, и легкую податливость молодого поколения духовной экспансии извне.

В. Распутин выделяет исторический фактор кризиса преемственности. В переломах национальной истории XX в. народ потерял ценностные ориентиры и национальное чувство. Кризис связывается и с особенностями современной цивилизации, агрессивным обособлением современного человека от природы, с утратой естественных связей со всем бытием, с потерей духовной полноценности человека. Старшее поколение, жившее в советские времена, в массе своей утратило нравственную правду, не сохранило истинного способа существования, не обеспечило преемственности с поколением собственных отцов, хотя разрыв не был так катастрофичен, как в новые времена. Утверждая необходимость следования опыту отцов, писатель напоминает не только о непосредственных предшественниках, но о вечной цепи поколений, о сформированной ими на протяжении многих веков культуре, о древней нравственной традиции.

Таким образом, трактовка В. Распутиным проблемы поколений в публицистике 1990 – начала 2000-х годов обнаруживает и противоречия, и верность его исходным мировоззренческим установкам. Категоричность суждений объясняется не только остротой личного неприятия отхода от традиционных норм долженствования, но и спецификой реакций традиционного сознания на коренные изменения жизни (консерватизм – свидетельство низкой адаптивности к динамике условий). Объективные социально-исторические процессы в современной России, вступая в противоречие с системой ценностей писателя, приводят к упрощению интерпретаций социальной действительности. Позиция писателя проясняется и становится более аргументированной в общем контексте его наследия, и не только публицистического. В. Распутин в публицистике с конца 1970-х годов декларирует общие законы долженствования, систему всеобщих связей бытия, в которой существенное место занимают связи между поколениями народа. Онтологически предписанные принципы взаимоотношений между поколениями он считает условием существования и человеческого рода, и природного космоса. Устойчивость системы мировоззрения отдаляет писателя от диалога с новым поколением, но способствует преодолению остракизма в оценке молодых, определяет надежды писателя на действие преемственности как онтологического закона, выправляющего родовые связи в новых поколениях. Разрыв в бесконечной цепи поколений в таком контексте воспринимается как противоестественный процесс, вызванный временными социальными искажениями. Кризис преемственности разыгрывается как социальная драма, тогда как в длительной исторической перспективе предполагает циклическое обновление народа, общества и культуры.

* * *

Деонтология В. Распутина в публицистике формируется как теоретически (выражается в понятиях), так и в интуитивной рефлексии. Проблемы нравственности для писателя – это проблемы места человека в истории и бытии. В прозе В. Распутина герои следуют этике родового сознания не осознанно; нравственность предстает как интуитивное чувство. В современной социокультурной ситуации интуитивное нравственное чувство представляется недостаточным, поскольку патриархальный уклад жизни, обеспечивавший возможность общих, коллективных нравственных норм, разрушается. Писатель настаивает на активности современной личности в познании должного, утверждает необходимость ответственного и намеренного нравственного самопознания, однако в строго определенных рамках традиционной нравственной парадигмы. Этика рационализируется, апеллируя к разуму человека: «Нужно уметь себя понимать в отцах и продолжать отцов в себе»[223]223
  Распутин В. От роду и племени… С. 28.


[Закрыть].

Формированию чувства должного в жизни общества способствует художник. Он познает идеальные ценности, служит проводником должного в реальность. Цель творчества – превращение идеально должного в актуально должное, способствование реализации ценностей в жизни общества. Воспринимая родовую ценность в форме предписания, человек должен осознать ее, сделать своей личной сознательной целью и следовать практически.