Текст книги "«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина"

Автор книги: Петр Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Черты утопизма проявляются в творческом сознании и мироощущении молодого В. Распутина (культ научно-технических преобразований, утверждение утопических нравственных ценностей, вера в проекты, приближающие совершенное время). Однако они не приводят к панутопизму обладая «инерционной» природой. Начало творчества писателя приходится на конец 1950 – начало 1960-х годов – время «мерцающего соцреализма», когда в литературе и публицистике находят отражение эйфория и гуманистические идеалы оттепели, детерминируя «редукцию» канона: «Идеологически однородное пространство социалистической Утопии вытесняется, заменяется пространством самоидентификации, самопознания автора и героя. Процесс профанации, предельного расширения канона, однако, не отменяет его власть абсолютно. Обломки, осколки, «останки» мифа мертвым грузом тяготеют над сознанием писателя и читателя»[88]88
  Ковтун Н.В. Русская литературная утопия второй половины XX века… С. 154.


[Закрыть].

Утопический дискурс формируется в журналистском творчестве В. Распутина не сразу, а только после переезда в Красноярск и соприкосновения с новым материалом. Одновременно с очерками и репортажами с комсомольских строек публикуются полностью противоположные по эстетике очерки и рассказы о Тофаларии. Это свидетельствует об ученическом характере раннего творчества В. Распутина, когда элементы нормативной эстетики соцреализма, пока еще авторитетного для молодого и неопытного корреспондента художественного метода, используются в поисках оригинального стиля, жизненный материал определяет изобразительные средства (штампы – «зеленое море тайги», «город-сад», «великая электрическая река Ангара» и пр.).

Вне зависимости от типа дискурса, используемого В. Распутиным в публицистике конца 1950 – начала 1960-х годов (утопический / «журналистско-реалистический»), реконструируются иные важные установки и предпосылки мышления молодого корреспондента. Для их осмысления целесообразно использовать методологию, предложенную А.А. Ивиным. В основе концепции исследователя лежит идея о двух полярных стилях мышления, определяющих ход исторического развития человеческой культуры и цивилизации – коллективистическом и индивидуалистическом. Под стилем мышления ученый понимает «сложную, иерархически упорядоченную систему неявных доминант, образцов, принципов, форм и категорий теоретического освоения мира», которая «постоянно воспроизводит свою структуру и обусловливает специфическую реакцию на каждый включаемый в нее компонент»[89]89
  Ивин А.А. Введение в философию истории: учеб. пособ. М., 1997. С. 89.


[Закрыть]. Коллективистический стиль мышления формируется в условиях коллективистической культуры и характеризуется такими чертами, как догматизм, авторитарность, спекулятивность, символизм, дидактизм, этический иерархизм и т. д.

Мышление В. Распутина-комсомольца проявляет авторитарность как основную установку сознания. Будущий писатель в конце 1950 – начале 1960-х годов не проповедует какую-либо идеологическую доктрину, но определенным образом исследует человека, коллектив, их взаимоотношения. В строгом смысле он не идет от идеи к жизни, но постигает, интерпретирует и оценивает жизнь с точки зрения прочно укорененной в структуре мышления имплицитной теоретической парадигмы (своеобразные авторитарные предпосылки мышления, универсальные схемы познания): «Еще до начала анализа конкретных проблем авторитарное мышление предполагает определенную совокупность положений или образцов анализа, определяющих основную линию исследования и во многом предопределяющих его результат. Эти изначальные образцы не подлежат никакому сомнению и никакой модификации, во всяком случае в своем "ядре"»[90]90
  Ивин А.А. Введение в философию истории… С. 116.


[Закрыть].

Картина мира складывается из понятий и образцов, штампов и концептов официальной социалистической культуры; жизнь подвергается доктринальной деформации, искажается. Мышление будущего писателя, как и мышление любого массового представителя авторитарного общества, спекулятивно и связано с «удвоением» мира, когда приоритет над реальным миром отдается умозрительному, но сознание стремится сблизить, соединить их, наделить реальность идеальными свойствами: «…абстрактное и схематизирующее мышление, втискивающее богатую и постоянно меняющуюся реальность в прокрустово ложе раз и навсегда утвердившейся схемы и доктрины»[91]91
  Там же. С. 98.


[Закрыть]. Этим объясняется поэтика символизации в репортажах, очерках и зарисовках молодого В. Распутина (особенно в период командировок по великим стройкам): «Он (символизм. – П.К.) проникает в повседневную жизнь и деятельность, делая самые обычные поступки насыщенными дополнительным, связанным с трансцендентной реальностью содержанием»[92]92
  Там же. С. 194.


[Закрыть]. Спекулятивный подход к реальности тем более отчетлив, что выражается в советском журналистском дискурсе, функционально ориентированном на агитацию и пропаганду.

Необходимым атрибутом авторского мышления в журналистских произведениях В. Распутина является дидактизм со своеобразным ценностным подходом к вещам. Личность оценивается в рамках коллективистской концепции морали. Наличие единой всеподавляющей цели (социалистическое строительство) выстраивает иерархию ценностей, когда общественное доминирует над личностным; реализация личностных ценностей возможна только через подчинение общественному предназначению.

«Мне снова хочется в Тофаларию»: преодоление социального утопизма и становление персональной онтологии в очерках 1960 – начала 1970-х годов

В очерках и рассказах о заповедной саянской стране Тофаларии и ее коренных жителях тофах воплощается совершенно иная, по сравнению с комсомольскими очерками, – лирико-онтологическая тенденция. В. Распутин открывает этот горный край во время командировки на строительство железнодорожной трассы Абакан-Тайшет. Он преодолевает влияние прогрессистской утопии социализма, в его мышлении впервые проявляются мифопоэтические черты. Очерки полностью свободны от социальной патетики и возвышенной риторики. Цикл также характеризуется обостренной эмоциональностью, сосредоточенностью на стилевых поисках, повышенным вниманием к выразительности слова: «Будто было землетрясение и развороченная земля застыла в страхе перед новыми, еще более сильными взрывами изнутри и, не успев сравнять высокие горы и глубокие ущелья, приготовилась к новым ударам»[93]93
  Распутин В. Край возле самого неба // Распутин В. Край возле самого неба: Очерки и рассказы. Иркутск, 1966. С. 3.


[Закрыть].

В очерках о Тофаларии складываются основы системы представлений В. Распутина о природе – авторской онтологии, которая, воплощаясь в ранних рассказах, получает развитие в зрелом творчестве и публицистике писателя 1980-х – начала 2000-х годов. Природа Саян описывается как космос – система, все элементы которой взаимосвязаны и пребывают в состоянии единства. Их сложное взаимодействие раскрывается в очерке «Край возле самого неба» (1961), который открывает книгу: «Скалы вытянули вверх свои уродливые остроконечные головы и, ухватившись за небо, стягивают его вниз. Деревья, как самые бесстрашные альпинисты, выстроившись цепочкой, лезут на скалы. Когда дуют ветры, горы приветствуют друг друга, помахивая ветвями деревьев. Ветры разносят запахи, расплескивают по тайге горячее солнце, рассеивают снежную муку»[94]94
  Распутин В. Край возле самого неба… С. 3.


[Закрыть]; «Горные речки – это бунтари, которых никому не удалось сломить. <…> Горы боятся речек. Горы никогда не спят, наблюдая за ними, боясь, что вода смоет их, разнесет маленькими камешками по саянской тайге, разотрет своими сильными холодными руками и утопит навсегда в своей пучине»[95]95
  Там же. С. 5.


[Закрыть]; и т. п.

Живые существа и человек оказываются органично включенными в космос и его отношения. В очерке «Край возле самого неба» В. Распутин описывает сцену противостояния волка и кабарги. Спасаясь от хищника, животное оказывается на скале, откуда, оставшись без сил, падает через несколько дней в лапы терпеливому противнику, а волк оглашает тайгу торжествующим воем: «Вой этот легко перемахнул через каменную стену, на которую не смогла взобраться кабарга, и напугал оленей. Потом он утонул в шумной Гутаре»[96]96
  Там же. С. 3.


[Закрыть].

Эволюция образа природы, по сравнению с комсомольской публицистикой, происходит в результате постижения писателем человека и его места в мироздании. В «тофаларском» цикле В. Распутин исследует отношения внутри системы человек / природная среда. Характер взаимосвязи человека и космоса в очерках о Тофаларии определяется точкой зрения и установкой на восприятие природного мира Саян. Условно в очерках можно выделить три типа воспринимающего сознания: во-первых, сознание пришлого современника, во-вторых, сознание коренного населения Тофаларии, в-третьих, сознание субъекта речи очерка.

Первый тип восприятия – восторженно романтический. Его носителями являются геологи и туристы. В очерках «В Саяны приезжают с рюкзаками» (1963), «От солнца до солнца» (1964) в новом ракурсе предстает тема «таежной романтики» и испытания Сибирью. Автор восхищается красотой и силой этих людей – бывшего морского офицера Марка Васильевича Пуссе, кинооператора Иркутской студии телевидения Владимира Зубчанинова, а также сотен и тысяч других романтиков, приезжающих в Саяны. Но природа и человек обладают разновеликими потенциалами, Саяны встречают чужаков опасностями и смертью. Очерк «В Саяны приезжают с рюкзаками» начинается с воспоминания автора о том, как четыре года назад за погибшим сыном в Тофаларию приезжала пожилая женщина. Не жалует смельчаков безучастная к людям Змеиная гора: «Однажды метким ударом камня она сбросила на землю трех туристов, ползущих на нее по канату. Они разбились, а она, накрывшись темнотой, как одеялом, спокойно уснула»[97]97
  Распутин В. В Саяны приезжают с рюкзаками // Распутин В. Край возле самого неба. С. 9.


[Закрыть]. «Старый, самолюбивый» Казыр топит одного из московских кинооператоров, снимавших в Саянах фильм. В. Распутин вспоминает гибель в 1942 г. троих изыскателей Южно-Сибирской железной дороги – A.M. Koшурникова, А.Д. Журавлева и К.А. Стофато.

По мере накопления уважительного отношения к природе и приобретения необходимых для выживания навыков происходит своеобразная инициация приезжих в жизнь Саян. Во время первой своей поездки в Тофаларию Марк Пуссе со спутниками смеется над охотничьими рассказами и предупреждениями проводника-тофалара Григория Тутаева о том, что «Казыр не любит человека». В результате под ответный «злобный, слюнявый хохот» горной реки их лодка уходит на дно, а трое товарищей едва спасаются от «пенистого, пьяного течения». Зато на следующее лето Казыр подчиняется отважному путешественнику, а еще через год Саяны пускают его к Медвежьему озеру. Принимая их законы, становясь пленниками Саян, люди включаются в структуру космоса; между человеком и природной средой устанавливается устойчивая, двусторонняя духовная коммуникация: «…сотни сердец, как сжатая пружина, несут в себе запас той яркой разноцветной радости, с которой встречают открытия. И однажды этот день настает. Обычный с утра, он заканчивается фейерверком чувств, и все эти чувства, словно праздничные поздравления от сотен друзей, получают горы»[98]98
  Распутин В. В Саяны приезжают с рюкзаками… С. 10.


[Закрыть].

Однако тип восприятия приезжего человека оценивается как неполноценный, недостаточный для обретения связи со всей полнотой реальности: «Геолог, уходя в тайгу на пять или шесть месяцев, знает, что в октябре ему придется возвращаться в город»[99]99
  Распутин В. От солнца до солнца // Распутин В. Край возле самого неба. С. 15.


[Закрыть]; геологу к осени нестерпимо хочется домой, а весной, также нестерпимо, – в тайгу. В итоге он так и не становится до конца частью тайги, но тайга является частью его жизни. Единственно адекватными связями с космосом, с точки зрения В. Распутина, обладают лишь местные жители – тофалары.

В аборигенах Тофаларии В. Распутин открывает носителей особого – онтологического – типа сознания. Писатель рассматривает их легенды, нравы, быт и обычаи, создает полнокровные характеры тофаларов: Генки Тутаева («Вам завтра ловить оленей», 1961), Григория Тутаева («В Саяны приезжают с рюкзаками», 1963), Степана Токуева, Альберта Банакаева («От солнца до солнца», 1964). В очерках «Всех понятней тайга» («Продолжение песни следует», 1961), «От солнца до солнца», а также в «тофаларских» рассказах («И десять могил в тайге», «Эх, старуха…», «Человек с этого света») создается образ старух-тофаларок, соотносимый с образами Анны, Дарьи и других старух В. Распутина поры писательской зрелости.

В отличие от туристов и геологов тофалары не возвращаются в Саяны, а живут здесь. Тайга для них – не экзотика, а обжитое пространство, промысловая территория. Отношение аборигенов к природе лишено как романтической восторженности, так и страха. Это сильные люди, поскольку обладают всеми необходимыми навыками для выживания в тайге, которых недостаточно у приезжих. Они хозяева тайги: «…он испытывает к ней уважение, но соблюдает осторожность, он признает ее силу, но знает и слабости. <…> На него может быть совершено нападение, и это будет преступлением. Его может подстерегать опасность, поэтому он вооружен»[100]100
  Распутин В. От солнца до солнца… С. 21.


[Закрыть]. Герой очерка «От солнца до солнца» Степан Токуев запросто преодолевает путь через горы от Алыгджера до Верхней Гутары, спеша к любимой девушке: «Степан решился на эти 180 километров с такой же уверенностью, с какой я пошел бы на свидание за четыре квартала в городской парк»[101]101
  Там же. С. 20.


[Закрыть]. В другом очерке – «Вам завтра ловить оленей» – аналогичный бросок сквозь тайгу на похороны матери совершает подросток Генка Тутаев. Характеризуя мироощущение тофалара, начинающий писатель ставит в центр неспособность к ощущению одиночества, свойственного представителям внешнего мира: «Тофалар с детства, с самого первого дня в тайге. <…> Их связь больше обычных представлений о связи человека и природы. Она родственна. Веки вечные они кормились одной грудью: днем это было солнце, а ночью луна. Вот почему они не могут тяготиться друг другом, это стало бы противоестественным»[102]102
  Там же. С. 16.


[Закрыть].

Этот тип сознания воплощает естественную гуманистическую этику и отношение к жизни. Старая охотница Елена Андреевна Болхоева («Продолжение песни следует») не понимает законов жизни внешнего, цивилизованного мира: как можно держать собак дома, а женщинам и старикам не работать. Но главное, она не понимает смысла войны, на которой когда-то погиб муж: «Зачем? – спрашивала она. – Нет, ты скажи, если ты маленько умный. Зачем люди друг друга стрелять будут? Разве в тайге зверя нету? Разве медведя нету? Зачем человека убивать?»[103]103
  Распутин В. Продолжение песни следует// Распутин В. Край возле самого неба. С. 14.


[Закрыть].

Вместе с тем В. Распутин не противопоставляет приезжих и местных жителей. Диалог с мирозданием в разной степени доступен и тем и другим. Как особый язык разговора с космосом предстает песня. Горы сопровождают туристов в ожидании привала и песен, которые слушают, собравшись тесным кругом («В Саяны приезжают с рюкзаками»). Песню Елены Болхоевой, рассказывающую «обо всем, с чем встречаются тофы в жизни», слушает тайга, песня уговаривает соболя спуститься к реке, помогает в тяжелой, полной горя и невзгод судьбе – длит жизнь старухи.

Образ автора, с одной стороны, являет носителя романтического сознания. Рассказчик сосредоточен на своих переживаниях, не скрывает восторга при взгляде на Саяны. Он так же, как и персонажи-туристы, возвращается сюда. В очерке «В Саяны приезжают с рюкзаками» трижды повторяется: «Мне снова хочется в Тофаларию». С другой стороны, сознание субъекта речи очерка сближается с онтологическим сознанием аборигенов. Ему доступен анимизм тофаларов, восприятие цикличности природного времени, знание их мифической истории. На пересечении этих точек зрения рождается широкое художественное полотно; В. Распутин впервые проявляет себя как философ. Он сакрализирует природу Саян, воспринимает ее не материалистически, как в очерках о великих комсомольских стройках: «Мы здесь ничего не в состоянии изменить, и наши палатки – это всего-навсего две маленькие точки для сверхъестественных сил, которые наверняка не пользуются знаками препинания»[104]104
  Распутин В. От солнца до солнца… С. 18.


[Закрыть]. Диалог двух стихий – воды и камня (сцена дождя в горах) – открывает рассказчику бытие вечности: «Вода обнажает морщины, и они оживают, начинают пульсировать, старательно прокладывают себе новые русла, на пути которых, как пристани, стоят миллионы лет. И кажется, только эти миллионы и делают еще горы горами, а не разрушают их»[105]105
  Там же.


[Закрыть]. В конце очерка «От солнца до солнца», пережив дождь, он приобретает чувство родства с миром, причастности к мистериям его жизни: «…к вечеру что-то случилось. Теперь нам видно, что горы стали намного сильней. От них исходит умиротворение и спокойствие, которым не в силах помешать даже дождь. Они входят в наши жилы, и жилы разбухают от их могучей уверенности. В медицине это называется переливанием крови»[106]106
  Распутин В. От солнца до солнца… С. 25.


[Закрыть].

В «тофаларских» очерках есть робкие размышления о смысле человеческого бытия. Здесь настойчиво звучит тема смерти. Конечность человеческой жизни признается тем главным различием между природой и человеком, которое позволяет тофалару быть лишь хозяином, но не властелином тайги. Однако, как утверждает В. Распутин, человек обладает бессмертным духом, «И этот дух – надежда»[107]107
  Там же. С. 24.


[Закрыть]. В тофаларском обществе причудливым образом соединяются архаическое и современное: «В поселках рядом с новыми, красивыми домами стоят юрты. В них никто не живет, они никому не нужны, но старики не решаются сжигать последние мосты, связывающие их с прошлым»[108]108
  Там же. С. 24.


[Закрыть]; у старух рядом с иконами висят портреты космонавтки Валентины Терешковой, они не воспитывают в своих детях религиозность, а отправляют их в школу. Сохранение памяти, с одной стороны, и поклонение молодости, с другой, обеспечивает непрерывность жизни этноса и, таким образом, компенсирует смерть отдельных людей. В рассказе «Эх, старуха…» старая тофаларка не боится смерти: «Она выполнила свой человеческий долг: после нее на свете остаются дочь, ставшая матерью, и девчонка, которая тоже когда-нибудь станет матерью. Ее род продолжался и будет продолжаться – она в этой цепи была надежным звеном, к которому прикреплялись другие звенья»[109]109
  Распутин В. Эх, старуха… // Распутин В. Край возле самого неба. С. 54.


[Закрыть].

Художественная система очерков еще не была совершенной, над ней довлело самодостаточное любование экзотикой. Так, сказание о невиданном богатстве Саян до прихода в них тофаларов[110]110
  «Есть возле Верхней Гутары Сопигора. Тогда все горы такие были. На верхушку посмотришь – шею сломать можно. <…> кедрач невиданный и неслыханный – весь в шишках, как шерсть на звере. <…> Белку тогда самый умный человек за сто лет никак бы не сосчитал». См.: Распутин В. Край возле самого неба… С. 4.


[Закрыть], записанное со слов стариков, в тексте не мотивировано, причины конца мифического изобилия и величия далее не разъясняются. В. Распутин сразу переходит к изложению легенды о причинах переселения тофаларов в горы – бегство от жестокого белого царя. Сами легенды приводятся в очерке «Край возле самого неба» лишь с экспрессивной целью – подчеркнуть достоинство и самосознание этого коренного сибирского этноса, лишь после революции избавившегося от обидного прозвища «карагас», т. е. «черный гусь». Белый царь из сказания сравнивается в злобе и жестокости с Казыр-рекой, однако горы, которые боятся злых речек, не становятся метафорой народа тофаларов; образы природы в этом очерке самодостаточны и не взаимодействуют с фольклорным материалом. Хотя в очерках о Тофаларии В. Распутин исследует отношения живых организмов, в том числе человека, со средой обитания, – собственно, экологию Саян, он не поднимает экологических проблем; вторжение геологов-разведчиков не вызывает у молодого В. Распутина тревоги.

Об окончательном преодолении В. Распутиным социального утопизма может свидетельствовать опубликованный в журнале «Наш современник» в 1972 г. (№ 6) художественный очерк «Вниз по течению» (в более поздних публикациях – «Вниз и вверх по течению»). Сюжет очерка – путешествие автобиографического героя в страну детства, точнее, то, что от нее осталось после затопления водохранилища ГЭС. Путь, проделанный писателем Виктором на малую родину, становится путем прозрения трагической сути современной жизни, разочарования в наивных детских представлениях и приобретения трезвого взгляда на действительность.

По сравнению с началом 1960-х оценка социальной действительности и масштабных преобразований сибирского края меняется на прямо противоположную. В очерке 1960 г. «Крутые перекаты»[111]111
  Сов. молодежь. 1960. 6 нояб. С. 3. Подпись: В. Каирский.


[Закрыть] создается образ старухи Муканихи, не позволяющей сносить свою старую избу («халупу») на месте квартала новостроек. Этот случай не вызывает никакого сочувствия автора, восхищающегося благоустроенностью и комфортом нового поселка при МТС Куйтунского района. В очерке «А потом пойдет поезд» (1964) строители сносят старый домик Веры Абрамовны Козыревой, чтобы провести железную дорогу. Старуха не противится этому, понимая значение строительства, а сам автор этически оправдывает разрушение дома. В очерке «Вниз и вверх по течению» новый город на берегу Ангары, строительство подобных которому В. Распутин воспевал десять лет назад, оценивается с иронией: «Построили его быстро, и, пока строили, писали и говорили о нем много: в глухой тайге, на голом месте и так далее, хотя, по сибирским понятиям, то, что лежит у дороги, да еще у железной, уже никакая не тайга»[112]112
  Распутин В. Вниз и вверх по течению: (Очерк одной поездки) // Распутин В. Живи и помни: Повесть, рассказы. Иркутск, 1978. С. 192. Далее очерк цитируется по этой публикации с указанием страниц в тексте.


[Закрыть].

Писатель фиксирует изменение духовного облика современного человека, отчуждение людей друг от друга, злое, наглое хамство в общении, разнузданность и развращенность нравов молодежи. Например, в сцене свадьбы на пристани: «Устало и нервно взрыдывала гармошка, но под нее уже не пели и не плясали, под нее лишь галдели, поглядывая на подчаливающий теплоход» [С. 193]; «Виктор внимательно всматривался в лица жениха и невесты, пытаясь найти в них что-то особенное, какое-то нечаянное и удивленное признание, стыдливое откровение, но видел одну усталость да в цепких прищуренных глазах девушки холодный вызов: что вы на меня уставились? <…> девушка, не дожидаясь жениха, запрокинула голову, открыв длинную красивую шею, и одним махом, по-мужски, выпила» [С. 194]. Если раньше, как вспоминает Виктор, с приходом первого теплохода в далеких деревнях ждали праздника – наступления настоящего лета, то теперь – спиртного, которое он привезет в своем буфете (трагикомическая сцена штурма теплохода мужиками).

Всю поездку Виктор питает романтические иллюзии в отношении увиденной им молодой семьи и горько разочаровывается в своих впечатлениях после неприкрытого, публичного скандала супругов.

В очерке звучат ярко выраженные апокалиптические мотивы. В. Распутин создает два образа мироздания – до затопления Братского водохранилища и после. Первый дан в воспоминаниях героя. Центром допотопного бытия является река – основа жизни, разворачивающейся по берегам. Река воплощает могучие силы природы, в сезонных ритмах которой происходит постоянное, циклическое обновление жизни – сцена грозы и начала ледохода на Ангаре. Река обладает руслом, соответственно, качествами упорядоченности и стабильности. Воплощаемый ею онтологический принцип порядка транслируется на весь береговой космос, частью которого является и патриархальное общество людей. С другой стороны, река в очерке – метафора самой жизни. Это значение актуализируется в связи с образом острова, который сравнивается с кораблем, плывущим по течению (архетип храма): «Знаешь, что стоишь на твердой земле, но под ногами, передвигаясь, мелко подрагивает, поворачивает то влево, то вправо, и ты уже не в состоянии сопротивляться – плывешь куда-то осторожно и загадочно» [С. 197].

Мироздание после потопа становится чужим, безжизненным пространством: «Из края в край вода лежала покорно и глухо одной необъятной равниной, подавляя своей тяжестью унылые и низкие берега. Воздух над ней был пуст, не носились в нем стрижи со свистящим, отрывистым звуком, не заливались ласточки, не собирались они в дружные, гомонящие – хоть уши затыкай! – стаи, чтобы отогнать ястреба» [С. 206]. Если раньше вода была голубой и прозрачной, то теперь она становится мутной и серой; при вступлении теплохода в водохранилище Виктор наблюдает абсурдное зрелище торчащих из-под воды верхушек деревьев. Затопление окультуренного пространства, в осмыслении В. Распутина, становится высвобождением стихии, преодолением в результате человеческой деятельности онтологических закономерностей, естественного устройства мира. Самым большим страхом Виктора в детстве был страх, что река может исчезнуть, «обнажив на память о себе голое, каменистое русло, по которому будут бегать собаки» [С. 191]. Исчезновение не только реки, островов, но и русла[113]113
  «От реки тут, конечно, ничего не осталось, и даже приблизительно нельзя было указать, где пролегало ее русло…». [с. 205].


[Закрыть], означает для писателя свершившийся конец стабильности, надежности и осмысленности человеческого бытия. Трансформируется береговой космос, он становится безжизненным и неузнаваемым: «Все сошлось и размылось в одной длинной и отчужденной картине тайги» [С. 215]; разрушается патриархальный уклад жизни.

Разделение поселка для переезда на три части приобретает фольклорную семантику начала скитаний в юдоли. Повествователь подчеркивает нелепость разора деревни. Ее жители приходят в состояние смятения, безумия. Для описания переезда характерен мотив шума: «…с надрывным ревом ползли в гору машины и тракторы <…> стучали топоры, больше обычного, чувствуя перемены, кричал скот, как всегда в дни неурядиц и непорядка, много спорили и кричали по пустякам люди, а по ночам, когда ненадолго утихал весь этот шум и гам, в наступившей тишине принимались выть собаки» [С. 199—200].

Новый поселок подчеркнуто не имеет своего лица. Это типовое лесопромышленное поселение. «Здесь не пашут и не сеют, а лес валить можно в любую погоду» [С. 228]. Оторванный от родной почвы, патриархальный уклад жизни переживает старение – описание избы, облик пожилых родителей. Смена образа мира приводит к фрагментации реальности в восприятии героя: «Лишившись чего-то главного, основного, какого-то центра, собиравшего их воедино, в один круг, они (родные места. – П.К.) разбрелись кто куда, превратились в отдаленно знакомые, постаревшие от времени уголки и казались всего лишь воспоминаниями, которые также могут явиться где угодно» [С. 232].

Отрыв от природы, ускорение ритма жизни (суета, нетерпение пассажиров на теплоходе, образ электрички и т. д.) детерминируют, по В. Распутину, нравственные проблемы современного общества, душевную трагедию поколения: «Почему мы во вред себе не хотим замечать то, что нам необходимо знать и видеть в первую очередь? Почему так много времени мы проводим в хлопотах о хлебе едином и так редко поднимаем глаза вокруг себя и останавливаемся в удивлении и тревоге: отчего я раньше не понимал, что это мое и что без этого нельзя жить? И почему забываем, что именно в такие минуты рождается и полнится красотой и добротой человеческая душа?» [С. 196].

«"Вниз и вверх по течению" в силу определенной неразвитости центральной проблемы, некоторой камерности повествования, не имело широкого читательского резонанса, но это произведение послужило своеобразным «эскизом» к повести В. Распутина «Прощание с Матерой"… – полагает Б.М. Юдалевич[114]114
  Якимова Л.П., Юдалевич Б.М. Сибирский очерк. 20—70-е годы.
  C. 143.


[Закрыть]. В.Я. Курбатов пишет: «…есть тут и тонущее кладбище, и разор деревни, и разлучение старух друг с другом и деревней, и тоска нового поселка. Нет только готовности души, нет определенности в миропонимании. И нет ее не только у героя очерка, Виктора, а и у самого автора, который бьется в этом автобиографическом отражении и никак не найдет места»[115]115
  Курбатов В.Я. Валентин Распутин: Личность и творчество. М., 1992. С. 79.


[Закрыть].

Данный очерк можно признать своеобразным рубиконом, обозначившим коренную трансформацию мировоззрения B. Распутина в результате личной духовной драмы – уничтожения в 1967 г. родной деревни Аталанка в связи с запуском Братской ГЭС. Как тонко и точно отметил в 1978 г. В.П. Астафьев, в повести «Вниз и вверх по течению» «…Распутин, завершив очень важный печальный этап в работе, как бы отошел чуть в сторону, чтобы взглянуть на ту дорогу, какую он сам себе торил, да и поразмыслить о дальнейшей своей судьбе, стало быть, и о судьбе родной земли»[116]116
  Астафьев В. Вглядываясь вглубь. О повести Валентина Распутина «Живи и помни» // Астафьев В.П. Собр. соч.: в 15 т. Том 12: Публицистика. Красноярск, 1998. С. 484.


[Закрыть].

Очерки начала 1960-х годов – живые свидетельства рождения новых городов, масштабных преобразований сибирского края и всей советской страны; очерки о Тофаларии, проникнутые светлыми лирическими нотами и жизнеутверждающим пафосом, постепенно приобретали качества художественной прозы и, безусловно, были значительным этапом в становлении В. Распутина как писателя: «…от фактографического очерка я переходил к рассказу. К увиденному и услышанному журналистом я стал как бы добавлять "от себя". Во мне словно проснулось авторское «я». Я стал ощущать себя наряду с героями моих очерков и рассказов»[117]117
  Распутин В. Быть самим собой… С. 143—144.


[Закрыть].

Исходным моментом мировоззренческой эволюции В. Распутина послужило обостренное внимание к феноменальному. В основе трансформации картины мира писателя лежит приближение к реальности, вектор которого составляет постижение человека, начиная с узко социального аспекта. Как и в классических повестях и рассказах, в центре комсомольских очерков и очерков о Тофаларии оказывается персонаж, характер которого, насколько это возможно, старательно прописывается молодым автором. В 1965 г. в «Красноярском комсомольце» выходит новелла В. Распутина «Имена» о матери, потерявшей в Великую Отечественную войну трех сыновей[118]118
  Распутин В. Имена: (Новелла) // Краснояр. комсомолец. 1965. 14 нояб. С. 4.


[Закрыть]. Младшего, который не был на войне, она называет именами погибших детей. Писателя интересует характер женщины, ее глубокие душевные процессы. Именно постепенное и целенаправленное постижение характера в его связях с социальным и природным началами формирует картину мира писателя, определяет его взгляды на реальность и свое место в ней.

Онтологическая составляющая мировоззрения складывается в 1960-е годы (открытие природного топоса) и получает полное развитие в повестях, рассказах и очерках зрелого периода творчества.