Текст книги "«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина"

Автор книги: Петр Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Из уродливого скопища людей в таежное безлюдье»: природное и мифологическое в публицистике зрелого периода творчества

Онтологические представления В. Распутина, воплощенные в основных очерках 1980 – начала 2000-х годов (очерки, вошедшие в сборник «Сибирь, Сибирь…», «Миллионолетия Рольфа Эдберга»[119]119
  Сибирь. 1989. № 4. С. 100—106.


[Закрыть], «Вниз по Лене-реке»[120]120
  Наш современник. 1993. № И. С. 95—111.


[Закрыть], «Громкое имя – Сибирь»[121]121
  Москва. 1998. № 7. С. 11—22.


[Закрыть], «Байкал передо мною»[122]122
  Роман-журнал XXI век. 2003. № 8 (56). С. 6—9.


[Закрыть] и др.), могут быть интерпретированы при помощи понятия «биосферы». Эта категория, введенная в оборот естественно-научного и философского сообществ в 1875 г. Э. Зюссом, означает одну из оболочек планеты, «область активной жизни» и описывает живые организмы и среду их обитания (нижняя часть атмосферы, гидросфера и верхняя часть литосферы) в аспекте динамического единства. Приведенными понятиями, следовательно, можно обобщить всю совокупность объектов живой и неживой природы, изображаемых писателем и составляющих в целом авторскую картину природного мира. В нее входят, во-первых, живое вещество – представители биологических царств флоры и фауны: деревья (тайга), прочие растения, животные (байкальская нерпа, различные виды рыб, микроорганизмы, тундровый песец, олени и пр.). Во-вторых, объекты тропосферы: байкальские ветра. В-третьих, объекты гидросферы: Байкал, Телецкое озеро, реки Ангара, Катунь, Индигирка, Лена, Енисей, Тобол, Обь, Иртыш, Бия, Иркут и др., Васюганские болота. Наконец, в-четвертых, объекты верхнего слоя литосферы: пик Белуха, остров Ольхон, скала Саган-Хушун, Шаман-камень, равнины, тундра и т. д. В систему онтологических представлений писателя включается область трансцендентного.

Картина природного мира может быть классифицирована по трем основным уровням: «онтологическому», «географическому» и «хозяйственно-экономическому». Первый уровень можно также назвать «категориальным». Здесь писатель размышляет о природе вообще, об ее фундаментальных свойствах, многообразных формах, связях и отношениях, выстраивает иерархию бытия. На втором уровне категориальные представления о бытии переносятся на понимание природы Сибири. Третий уровень касается современной судьбы природной среды региона и связан с экологической и морально-этической проблематикой. Такое разделение носит условный характер, выделяемые уровни тесно взаимосвязаны и перетекают друг в друга.

Центральное место в онтологии В. Распутина в 1980-е годы занимает авторский космогонический миф, согласно которому Бог начал сотворение мира именно с Сибири «и повел его широко, броско, не жалея материала, и только уж после, спохватившись, что его может не хватить, принялся выкраивать и мельчить»[123]123
  Распутин В. Сибирь без романтики // Сибирь. 1983. № 5. С. 126.


[Закрыть]. Озеро Байкал в одноименном очерке называется «мерой щедрот» господних, «которой мерил, чему сколько быть от него»[124]124
  Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… М., 1991. С. 87.


[Закрыть]. Человек при этом предстает венцом мироздания. Как полагает писатель, Бог замышляет его еще в начале космогонии, чтобы было кому любоваться совершенными результатами творения. Весь предшествующий человеку процесс созидания мира подготовляет его явление. Такое предназначение человека как субъекта эстетического созерцания предполагает его чувственность, духовность и нравственность. В этом сюжете представления о бытии явлены тремя сферами – областью трансцендентного, природной средой и антропосферой.

Трансцендентное (Бог, вечность) только заявлено в форме художественного образа и никак не детализируется автором. Реальность потустороннего в концепции писателя проявляется в мире посредством объектов живой и неживой природы. В выдержках из «Байкальских дневников» природа осмысляется как опосредующее звено между Богом и человеком. С точки зрения В. Распутина, не соединившись с ней в деле «препровождения души», человек не сможет совершить акт трансценденции: «Она не пустит»[125]125
  Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 94.


[Закрыть]. Повсюду в сибирской природе писатель видит рассыпанные знаки потустороннего. Например, Байкал обладает «многоверстными письменами», способность к чтению которых была утеряна современным человеком[126]126
  Там же. С. 118.


[Закрыть].

Природа Сибири – совершенный и исключительный в своей красоте и богатстве, стабильный и внутренне упорядоченный универсум. Он существует в пространстве вечности, не имеет своих автономных границ и органически включен в систему мироздания. К примеру, размышляя о Байкале, В. Распутин пишет, что «многими и многими чувствительными капиллярами связан он со всем огромным миром, видимым и невидимым, который нам до конца не дано постичь»[127]127
  Распутин В. Байкал передо мною… С. 9.


[Закрыть]. Сакральным содержанием при этом обладают только объекты неживой природы – тропосферы, гидросферы и литосферы. Биологические организмы, в том числе растительные, выступают равноправно сосуществующими обитателями символических ландшафтов.

Обо всех составляющих сибирской природы писатель говорит в превосходной степени: «…равнина – так это равнина, самая большая и самая ровная на планете, болота – так болота, которым и с самолета нет, кажется, ни конца ни края. Восточносибирская тайга – это целый материк. <…> Реки – Обь, Енисей, Лена – могут соперничать лишь между собой»[128]128
  Распутин В. Сибирь без романтики // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 46.


[Закрыть]. Сибирской природе свойственны такие качественные характеристики, как исключительность, уникальность[129]129
  «Нет ничего в мире, что можно было бы поставить в один ряд с Сибирью». См.: Там же. С. 23.


[Закрыть], самодостаточность[130]130
  «Кажется, она могла бы существовать как самостоятельная планета, в ней есть все, что должно быть на такой планете во всех трех царствах природы – на земле, под землей и в небе». См.: Там же.


[Закрыть], не вмещающееся в известные понятия многообразие и контрастность[131]131
  «…Стремительность в одно время года и медлительность – в другое <…> Порывистость и оцепенелость, откровенность и затаенность, яркость и сдержанность, щедрость и сокрытость». См.: Распутин В. Сибирь без романтики // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 47.


[Закрыть], суровость и т. д. В. Распутин подчеркивает многоликость Сибири в разных ее углах и рисует широкие, детализированные, многоплановые полотна Байкала, Горного Алтая (Белуха, Катунь, Телецкое озеро), северной тундры, включая в очерк историю их открытия, опираясь на местные легенды и восторженные записи десятков ученых, художников и писателей.

Важный аспект – взаимоотношения в системе природная среда / человек. Воздействие природы на человека имеет реактивный характер. Оно зависит от вектора намерений, с которыми человек обращается к ней. С точки зрения писателя, «Сибирь, как и всякая другая живая земля, чует, с чем, с какой надобностью жалует сюда всякий гость, и тем же встречает-привечает»[132]132
  Распутин В. Моя и твоя Сибирь // Распутин В. Повести. Хабаровск, 1984. С. 5.


[Закрыть]. В случае благого к себе отношения природа реализует органичное свойство постепенного духовно-очистительного воздействия на человека. В очерках указывается на психотерапевтическую, умиротворяющую, гармонизирующую душу способность природы вообще и сибирской природы в частности[133]133
  «Провести даже один день на Байкале – это и с предками поговорить, и себя рассмотреть, потерявшегося в суете дней и снующего, как механическая шестеренка, и близко подступить к разгадке великих и вечных вопросов, издавна мучающих человека». См.: Распутин В. Верую, верую в Родину! / беседу вела Т. Жилкина // Лит. обозрение. 1985. № 9. С. 18.


[Закрыть].

В очерке «Сибирь без романтики» (1983) писатель рисует образ никогда ранее не бывавшего в этих краях, заранее робеющего перед Сибирью путешественника. Вступая на сибирскую землю, он видит только холодные, безжизненные пространства, безрадостное ощущение от этого усиливается душераздирающими надписями этапируемых каторжников на придорожных столбах. Но вскоре такое настроение сменяется успокоенностью, уверенностью и восторженным вниманием к красоте этой земли. Сибирские впечатления открывают в нем «какие-то новые и славные просторы, о которых он прежде не подозревал»[134]134
  Распутин В. Сибирь без романтики // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 43.


[Закрыть]. В качестве примера такого духовного перерождения приводятся сибирские путешествия А.П. Чехова и И.А. Гончарова. С ним связывается также явление «сибирского притяжения», когда раз побывавший в Сибири навсегда «заболевает» ею. В одной из редакций очерка Байкал (1987) В. Распутин разделяет утопическую мысль Л.Н. Толстого, что посреди природы в человеке не может удержаться чувство злобы, мщения и истребления себе подобных[135]135
  Распутин В. Байкал // Распутин В. Что в слове, что за словом?… Иркутск, 1987. С. 99.


[Закрыть].

Воздействием природы на «коренного» сибиряка («генетика земли») объясняется формирование у него особого психического склада, заключающегося в соответствии человеческого духа величию Сибири, особой духовной стойкости, обостренном чувстве собственного достоинства и т. п. В свою очередь, влияние человека на природную среду осмысляется в двух аспектах: индивидуального отношения и социального воздействия. Первый аспект связан с проблемой познаваемости бытия. С социальным аспектом воздействия человека на природную среду связана экологическая проблематика, к которой В. Распутин впервые обращается в очерке 1972 г. «Вниз и вверх по течению».

Писатель подчеркивает, что напряжения всех гносеологических возможностей человека (как эмпирических, так и умозрительных) далеко не достаточно для восприятия величия космоса во всей его полноте. Поэтому природа метаэстетична и навеки сопряжена с тайной. К примеру, «живой, таинственный и величественный, ни с чем и ни в чем нигде несравнимый» Байкал, по мысли автора, не только не вмещается в любые рационалистические представления о нем, но и надстоит над горизонтом человеческой чувствительности: «Стоишь перед Байкалом, маленький и слабый, <…> пытаешься понять, что Байкал перед тобою и что ты перед ним, истягиваешься в мучительных призывах увидеть, понять и осмыслить – и отступаешь: впустую»[136]136
  Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 94.


[Закрыть]. То же бессилие и растерянность взгляда, тщетность восприятия в отношении алтайской горы Белухи воспроизводится в очерке «Горный Алтай»: «Ни слов не хватало, ни чувств, ни движений души – все спятилось и замерло безголосо перед этой властительной осиянностью»[137]137
  Распутин В. Горный Алтай // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 155.


[Закрыть].

Объясняется ситуация гносеологического бессилия, во-первых, разностью бытийного статуса природы и человека, во-вторых, утратой человеком, в результате его отпадения от природного мира и замыкания в социальной жизни, онтологического сознания, способности к трансценденции: «Чего-то особо обонятельного и осязательного недостает нам, чтобы читать щедро рассыпанные по всему Байкалу знаки, что-то тонкое, звериное, какое-то предельное чутье недополучили или потеряли мы…»[138]138
  Распутин В. Байкал передо мною… С. 7.


[Закрыть] Оно заключается в восприятии с молитвенной установкой, отношении к природе как к храму, способности видеть и расшифровывать знаки потусторонней реальности.

Важное место в очерках занимает рассмотрение анимистических воззрений аборигенов на Байкал и Горный Алтай. Предположим, что целью обращения писателя к архаическим культурам Сибири служит, во-первых, стремление дать пример неразвитого в современном человеке онтологического сознания, во-вторых, продемонстрировать наиболее адекватное – символическое – видение сибирской природы. Исследуя топонимику Байкала сибирских народов («Лама», «Далая» и пр.), В. Распутин подчеркивает святость воды этого озера для всех издавна населявших его берега культур. В очерке «Горный Алтай» приводится поверье о Белухе как Владычице мира, запрещающее человеку даже смотреть на нее, ведь «это она насылает ветры и туманы, в ее власти, когда таять снегам и зеленеть травам, в какую сторону и каким числом идти зверю, урожайным ли быть лету»[139]139
  Распутин В. Горный Алтай… С. 168.


[Закрыть]. Повествователь сам оказывается носителем такого типа сознания, занимая позицию мистического, трансцендентального миросозерцания; архаические мифологемы плавно перетекают в собственные размышления. Так, поднимаясь на главную вершину байкальского острова Ольхон скалу Саган-Хушун, он ощущает себя на вершине мира, одновременно среди трех космических стихий – неба, воды и земли, – соединяющихся в пространстве вечного течения времени: «…стоит поддаться настроению и понять, что нет под этой бездной деления на дни и недели, на приходящие и уходящие жизни, на события и результаты, а есть только бесконечное всеохватное течение, устраивающее смотры, на которые одно и то же, окунаясь то в свет, то в тьму, является бессчетно»[140]140
  Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 89.


[Закрыть].

Опорой и фундаментом мироздания, сакральным источником жизни становится пик Белуха: именно здесь происходит рождение ветра, воды, земли и времени, находится «начало чистодува и чисторода, берущихся из вечности»[141]141
  Распутин В. Горный Алтай… С. 165.


[Закрыть]. Титаническая мощь байкальских ветров заставляет соглашаться с верой прибайкальских этносов, что ветры – это могучие духи озера. Размышляя о семантике названия реки Катуни, «хозяйки» на местном наречии, автор говорит о ней как об артерии, обогащающей жизнью береговой космос, опоре и носительнице всеобщего становления: «К ней сбегает водосбор, жмутся леса и травы, от рождения до смерти держат ее в памяти зверь и птица, а горы, которым ведет она неустанный счет, как по команде, то приникают к ней, то отступают, давая место плодородию»[142]142
  Там же. С. 161.


[Закрыть]. Таким же статусом обладает Лена: «С каждой низинки и с каждого распадка собирает дань Лена и несет ее людям как первый и бесценный дар – дар влаги. Рождается из вод и лесов, настаивается на мхах и травах, опевается птицей, вздымается скалами жизнетворный воздух, превращаясь в ветер, летит в низовья вслед за водой как дар дыхания; нагуливается здесь зверь, становится на крыло птица, мечет в малых речках икру рыба – это начало и развод, обитель и исход третьего среди равных даров жизни – дара природного семени»[143]143
  Распутин В. Вниз по Лене-реке… С. 98.


[Закрыть].

В. Распутин рассматривает природу как космос, неизмеримо превосходящую человека силу идеал гармонии, нерукотворного совершенства, эталон организации и мерило мудрости; эквивалент понятия «бытие». Биосфера Земли осмысляется как экологическая ниша человечества. В этом аспекте писатель связывает окружающую среду и деятельность человека в систему природа / общество, анализируя воздействие антропосферы на равновесие природных экосистем. В очерке «Сибирь без романтики» говорится о необходимости беспристрастного взгляда на Сибирь как страну, которую сотворила природа. Образ Сибири, таким образом, уравнивается с образом природы.

В. Распутин сакрализирует, одухотворяет природу Сибири, рассматривает ее пантеистически. В своей натурфилософии он воспринимает, во-первых, антропоморфические представления архаических культур, поклонение космосу племенами аборигенов Сибири, во-вторых, наследие русской религиозной и космистской философии (в частности, Л.Н. Толстого, Н.К. Рериха). Очерки отличаются высоким уровнем словесной изобразительности и свободным использованием средств художественной типизации, что обеспечивает исключительную глубину проникновения в субстанциальные, очень сложные и скрытые основы бытия и человеческого существования в нем.

Картина мира писателя в публицистике конца 1970– 2000-х годов позволяет реконструировать рудименты архаических моделей культуры, глубинные семантические коды, дорефлективные схемы и символы, которые могут и не осознаваться самим автором, но способны пролить свет на многие грани его мышления: «Психоанализ научил нас тому, что символ передает свой смысл и выполняет свою функцию даже тогда, когда его значение не зафиксировано сознательным мышлением»[144]144
  Элиаде М. Мефистофель и Андрогин // Элиаде М. Азиатская алхимия: сб. эссе. М., 1998. С. 477.


[Закрыть].

В картине мира В. Распутина, сложившейся в очерках этого периода, можно обнаружить целый ряд соответствий мировоззренческим комплексам человека архаической культуры, в жизни которого доминирующим началом и идеальной парадигмой существования выступал космос. Как и для носителя архаического сознания, природа для В. Распутина – стабильная и внутренне упорядоченная в своих ритмах и феноменах система, в самой структуре которой присутствуют сверхъестественные начала. Мышлению писателя свойственен глубокий символизм. При этом природный мир не только изображается символически, но и воспринимается как система символов. Налицо религиозное «удвоение» мира, когда наряду с чувственно данной реальностью в картину сущего вводится трансцендентное, транслируемое эмпирическим измерением бытия, реальность умозрительного порядка (однако сама по себе не прописанная).

С точки зрения В. Распутина, приобретение человеком в процессе своего развития, состоящего в вычленении из природного мира, ограниченного знания не позволяет ему постигать бытие во всей его полноте и разнообразии связей. В свою очередь, природа познаваема только посредством символов. Онтофания и иерофания, таким образом, соединяются и выступают полностью тождественными в картине мира писателя, в чем, безусловно, видны следы архаических религиозных представлений. В. Распутин стремится охватить мир в целом, воспринимает его как абсолютно законченное единство – проявляет универсализм собственного мышления.

Органически вписанными в онтологию оказываются отдельные представления аборигенов Сибири о Байкале и Горном Алтае. Используемый писателем в очерках конкретный этнографический материал служит для собственно авторской интерпретации окружающего мира, устройства и структуры вселенной вообще, и особенностей местной, сибирской, природы в частности, а также места в ней человека. В. Распутина интересует вера коренных сибирских этносов не в отдельных духов, а во всеобщую одушевленность природы, – т. е. в то, что априорно тождественно оригинальной картине мира писателя. В. Распутину важно прежде всего продемонстрировать наличие у аборигенов мифологического сознания, такой стадии развития мироощущения, когда человек не противопоставлял и даже не выделял себя из мира природы, когда «от человека требовалось самое почтительное отношение <…> ко всей окружающей среде»[145]145
  Кыпчакова Л.В. К вопросу о культе деревьев у алтайцев // Вопросы археологии и этнографии Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1983. С. 147.


[Закрыть]. Лишь такой тип мироощущения единственно адекватен полноте и совершенству бытия. При этом носителем онтологического сознания является и сам субъект речи очерков: «В подобном мире человек не чувствует себя замкнутым в рамках своего существования. Он тоже открыт, он общается с миром, поскольку использует тот же язык – язык символов. <…> Если для человека архаического общества мир постигаем и проницаем, то и человек этот чувствует, что мир «смотрит» на него и понимает»[146]146
  Элиаде М. Аспекты мифа. Ульяновск, 1995. С. 145—146.


[Закрыть].

Эстетическое по сути созерцание природы позволяет писателю приобщиться к мистическому опыту. Собственно, эстетический опыт в его сознании приобретает черты религиозного. Сам механизм мифотворчества, с точки зрения В. Распутина, имеет своим главным истоком то глубокое духовно-эстетическое воздействие, которое оказывает природа на человека. Именно этим объясняется обожествление Байкала всеми издавна населявшими его берега культурами: «Байкал разрисован легендами, как лед его – кружевной изморозью, а вода зыбью. При встрече с ним сама собой начинала звучать песня – и складывались слова, извлеченные из таинственных глубин происхождения и поведения "славного моря", под шум ветра, под плеск и взгляд округ они нанизывались и нанизывались, пока не слагались, как новый приток, в пронзительный выдох»[147]147
  Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 95.


[Закрыть].

Вселенная В. Распутина предстает абсолютно «прозрачной», в идеале полностью открытой человеку. Небо непосредственно открывает субъекту речи наличие вечности, как для представителя архаической культуры – наличие всевышнего бога. В образах отдельных природных объектов периодически проявляются рудименты архаического культа великой богини-матери, которая правит всеми природными процессами и олицетворяет женское начало мира (Белуха, Катунь). В большей степени архетип материнства свойственен образам рек (Катунь, Ангара, Лена и т. д.) и озер (Байкал, Телецкое озеро). Вода в картине мира В. Распутина – космогонический символ, животворящая и регенерирующая сила, первовещество, лоно всякого возможного существования[148]148
  В свете этих представлений воспринимаются книги шведского мыслителя и деятеля экологического движения Р. Эдберга «Письма Колумбу», «Дух долины», «Трудный путь к воскрешению», содержащие размышления о воде как основе жизни на Земле. См.: Распутин В. Миллионолетия Рольфа Эдберга…


[Закрыть].

Публицистической спецификой очерков можно объяснить тот факт, что в них ни разу не возникают аллюзии архаического культа дерева, а также культа духов природных объектов. Даже в своем обращении к этнографическим материалам писатель не рассматривает представлений аборигенов о дереве как о важном средстве организации пространства и не уделяет внимания Владыке острова Ольхон, центральному персонажу в мифологии Приольхонья, хотя эта символика присутствует в уже написанном к этому времени «Прощании с Матерой». В свою очередь, в повестях и рассказах В. Распутина нет образов гор и озер, представленных в очерках. Это позволяет говорить о том, что в публицистической прозе писатель расширяет и достраивает свою космологию; очерки открывают новые аспекты авторской картины мира.

Следующая архаическая черта мироощущения В. Распутина – это преодоление всех антиномий в системе онтологических представлений. Космос в очерках непротиворечив; писатель не находит противоречий в природе, априорно представляющейся ему идеальной. В свою очередь, природа сама входит в такую архаическую пару противоположностей, как «сакральное и профанное». Под «профанным» при этом следует понимать современный мир людей. Однако, в отличие от человека архаической культуры, В. Распутин воспринимает «мирское» не как иллюзорное, а как реально осуществляющее экспансию в мир истинных значений. Данная диада лежит в основе всех бинарных оппозиций В. Распутина-публициста и может быть истолкована как архетипическая формула его мышления, которая определяет точку зрения писателя на проблемы современности и характер их публицистической постановки.

Картина мира в очерковой прозе В. Распутина иерархична. Писатель выстраивает четкую иерархию бытия, каждый из уровней которой «совершеннее» предыдущего и восходит к метафизическому источнику. Иерархиями пронизано все сущее, реальный и умозрительный миры: «Всякая исследуемая область вытягивается в цепочку взаимосвязанных и последовательно подчиненных ступеней. Эта цепочка всегда конечна, ее «низ» интересен прежде всего тем, что он отражает и символизирует верх»[149]149
  Ивин А.А. Введение в философию истории. С. 153.


[Закрыть]. Социальное подчинено природному, которое, в свою очередь, подчинено трансцендентному – некому центральному регулятивному началу мира.

В публицистике стабильно проявляются отдельные черты архаического восприятия времени, связанные с онтологическим и антропологическим уровнями картины мира. Время В. Распутина имеет два измерения, которые соответствуют отмеченной выше фундаментальной антиномической паре его мировоззрения. Первое относится к священному уровню бытия и может быть обозначено как «онтологическое» время, второе – к мирскому, обозначим это время как «социальное». Онтологическое время – это время природы, ее естественных циклов – времен суток и года. Это время вечности. Социальное время, напротив, имеет линейный отсчет; а сознание писателя, безусловно, является исторически обусловленным сознанием современника. Однако и здесь в рудиментарном виде можно наблюдать свойственные архаическому сознанию восприятие цикличности времени и отрицание его непрерывности, что проявляется прежде всего в эсхатологизме и связано с его историософской концепцией В. Распутина.

Публицистические тексты писателя последних двадцати лет характеризуются появлением в них устойчивых эсхатологических мотивов, наметившихся еще в очерке 1972 г. «Вниз и вверх по течению». Объяснение этому можно найти во влиянии трагической культурной атмосферы эпохи предстоящей смены веков и тысячелетий на мировосприятие В. Распутина, которое в общих чертах начинает соответствовать мировосприятию многих русских писателей и поэтов рубежа XIX—XX веков. Художник ощущает в ткани существования присутствие конца, с тревогой видит Сибирь и всю Землю перед лицом конечного момента. Периодически в размышлениях возникает образ нового первобытного человека, начинающего все сначала после вселенского экологического катаклизма.

В восприятии социального времени четко прослеживается архаическая идея о прогрессирующей деградации мира. Для архаического сознания, как пишет М. Элиаде, «протекание времени предполагает все большее удаление от «начала», а, следовательно, и утрату первоначального совершенства. Все, что происходит во времени, разрушается, распадается, вырождается и в конце концов погибает»[150]150
  Элиаде М. Аспекты мифа. С. 59.


[Закрыть]. В. Распутин отрицает идею линейного прогресса в историческом развитии цивилизации и интерпретирует его как упадок, неумолимо влекущий к катастрофическому завершению истории.

В публицистике обнаруживается принципиальная структура архаических мифов о Золотом веке и конце света, воспроизводимая через призму сознания автора-современника. Однако налицо и существенные различия. Для древних культур время периодически кончается, чтобы, возвратясь к истокам, почерпнуть в них силы и вновь начаться. Грядущая катастрофа в архаическом сознании, таким образом, воспринимается не как нечто окончательное, а как очередной всплеск мирового цикла; эсхатология оказывается лишь префигурацией космогонии будущего и не приводит к отчаянию: «…для того, чтобы началось нечто истинно новое, нужно полностью уничтожить остатки всего старого цикла»[151]151
  Там же.


[Закрыть]. Эсхатологические предчувствия В. Распутина, напротив, характеризуются именно состоянием отчаяния, которое не свойственно архаическому сознанию. Если для носителя архаического сознания конец света был проявлением сверхъестественного, священного в этом мире, соответственно – закономерным, неминуемым и даже желаемым, регулярно воспроизводимым в ритуалах нового года событием, непременным условием достижения первоначального блаженства, то для В. Распутина это неестественный процесс, детерминированный не онтологическими закономерностями, не старением космоса, а исключительно «грехами людей», антропогенными факторами – экологический катаклизм. За ним, как полагает писатель, последует не новый «Золотой век» человечества, а первобытное состояние на изуродованной Земле. В этом свете проступает понимание особой мессианской функции художника – указать на трагическое существо современного момента и подсказать возможные пути спасения.

В очерках выявляется глубочайшая духовная драма В. Распутина, который как современник сам трагически ощущает свою принадлежность к современной цивилизации и мучится от невозможности установить былые связи с мирозданием, страдает от приобретенного недостатка «универсального, широкообзорного, опытосводящего взгляда»[152]152
  Распутин В. Миллионолетия Рольфа Эдберга… С. 162.


[Закрыть]. Отсюда проистекает мотив «бунта» против социального времени, «бегства» из него, которое осуществляется в двух направлениях: в природу и в историческое прошлое. В первом случае субъект речи очерков «выходит» из мирского течения времени и «погружается» в неподвижное время природы, пытаясь достичь утраченной интуитивной связности с миром: «…выползает душа, обезголосевшая от страданий и страха, отверженная, сморщенная и жалкая, и примащивается робко на самом твоем краешке, как над обрывом, и тихо, недвижно смотрит и слушает»[153]153
  Там же. С. 185.


[Закрыть]. Возвращение в естественное пространство первобытной природы вновь делает возможным постижение тайн жизни, способность к которому была утеряна в историческом процессе: «Если из уродливого скопища людей в таежное безлюдье – это из мира в мир, то я чувствовал себя еще дальше, еще глубже, в каком-то третьем измерении бытия, среди необузданных стихий, схоронившихся тайн и первородной мистической жизни»[154]154
  Распутин В. Вниз по Лене-реке… С. 98.


[Закрыть]. Движение в природу даже уподобляется очистительному восхождению на святой Афон. «Бегство» в историческое прошлое можно считать реактуализацией архаического мифа о совершенстве первоначальных времен, возвращением к «времени ону», когда гармоничное сообщение между уровнями бытия и внутри них еще существовало. В национальном прошлом и особенно в эпохе покорения и первых шагов освоения Сибири писатель видит наличие потерянной ныне истины, этической меры поступков, придававшей верную направленность экологическим и социальным отношениям, что, в свою очередь, поддерживало и укрепляло гармонию в системе бытия. В обоих случаях ситуация «бегства», как правило, становится завязкой и сюжетообразующим приемом очерков.

Мировосприятие В. Распутина стабильно проявляет архаические черты. Писатель космизирует природу, оживотворяет и наделяет ее качествами священного. Восприятие субъектом речи очерков себя и своего места в мироздании, как и места в нем человека вообще, близко онтологическому сознанию представителя архаической культуры, когда человек воспринимает себя неразрывно связанным с космосом и космическими ритмами. Природа становится силой, направляющей человека и придающей смысл его существованию. В восприятии времени В. Распутин противопоставляет истинное, священное время природных циклов линейному времени цивилизации, которое кажется ему разрушительным и предполагающим свой конец. В общем смысле писатель творит собственный миф, который, как и в архаическом обществе, служит выражением первозданной реальности, более величественной и богатой смыслом, чем реальность современная (Б. Малиновский). Обстоятельствами, способствующими этому явлению, можно считать трагическое восприятие логики общемирового и национального исторического развития, вызванное глубокой неудовлетворенностью духовным состоянием современного общества.

* * *

На начальном этапе творчества (рубеж 1950—1960-х годов) В. Распутин понимает человека как индивидуально-коллективное существо. Утверждает необходимость преодоления узко индивидуальной природы человека, подчинения его коллективу что рассматривается как этическое благо. Этот идеал – растворение в коллективе – определяет состоятельность человека, придает ему внутреннюю цельностью. Отношения внутри коллектива непротиворечивы, так как коллектив интегрирован общими целями. Общий долг имеет характер социально-технократического проекта, что связано с утопизмом мышления будущего писателя. По мере преодоления социального утопизма писатель постигает дисгармонию социальных отношений. Социум не обеспечивает укорененности человека, стабильности и осмысленности его существования. Причина – отрыв от бытия, потеря почвы и разрушение естественного устройства жизни.

Первоначально реальность понимается Распутиным только как социальная. Природа представляет собой лишь фон, на котором разворачивается действие очерков, объект окультуривающего воздействия социума. С очерков и рассказов о Тофаларии будущий писатель расширяет свой кругозор за счет освоения онтологии. В. Распутин открывает онтологические законы мироздания через постижение личности (характера), ее связей и отношений (с социальным и природным миром). Этому способствует актуализация архаического плана сознания. И если в начале творческого пути можно говорить о его мироощущении (картина мира молодого корреспондента формируется интуитивно, под влиянием общепринятых стандартов, общественной атмосферы и т. д.), то в публицистике после появления классических повестей, в ходе философской рефлексии накопленных знаний, составляющих зрелую картину мира, складываются осознанные ориентации и мотивации В. Распутина.

Априорные схемы и принципы мышления не изменяются на протяжении всего его творческого пути: утопизм, символизм, универсализм, «спекулятивная» ориентация теоретического мышления и т. д. Изменяется, эволюционизирует апостериорное содержание мировоззрения: картина мира (социального и природного) и определяемые ею ориентации, система взглядов на мир. На протяжении своего творческого пути В. Распутин последовательно формирует в публицистике два образа Вселенной и человека. На место прогрессистской утопии приходит ретроспективная, традиционалистская. Идеальное состояние мира видится не в будущем, а в прошлом, ценности которого следует актуализировать. Универсализм, символизм и «спекулятивность» мышления развиваются в мифологизм, религиозно-патриархальный взгляд на мир. Мышление В. Распутина остается в своей структуре коллективистическим, но основывается уже не на узко социальных доминантах, а на родовых, национально-исторических и онтологических.