Текст книги "Прыжок в послезавтра"

Автор книги: Петр Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Он как-то сразу, в один, казалось, миг, подобрался, стал строже и оттого внушительнее, Филипп Чичерин. Такой и вправду был достоин преданной девичьей любви.

– Я развеял твои сомнения? – спросил Филипп.

– Не совсем… Но, впрочем, да, развеял…

– А ты не мог бы мне объяснить, – неуверенно заговорил Филипп, – почему тебя взволновало, есть ли несчастная любовь?.. У меня, понимаешь, был недавно один разговор о любви… С Халилом. Не я начал, да и просто ли начать… Халил очень завидует тебе: умеешь чувства на привязи держать. И еще он сказал, что ты будто любишь Элю, но таишься. Я не очень-то поверил ему, а теперь вот не знаю…

– Какая любовь, если любит кто-то один!

– Вот и Халил похоже говорил. Но он все, по-моему, к себе относил. Что-то у них с Элей не ладится…

– Сладится, – хмуро вымолвил Валентин. – Давай помолчим.

Они долго стояли, слушая свист ветра. О чем думал Филипп, Валентин не знал. А сам мысленно благодарил Чичерина за сердечную откровенность. Нет, он не принимал всерьез его слов о каких-то неладах между Халилом и Элей. Зато сам профилактор, которого он считал педантом и придирой, стал понятней, а оттого и ближе. Как и в случае с Ильей Петровичем, чужая жизнь и судьба открылись ему прежде всего через страдания и тревоги. В чем причина этого? Не в том ли, что он сам много страдал в прежней своей жизни, да и в теперешней тоже, и душа его отзывалась на чужую душевную боль легче и быстрее, чем на радость?

Возвратившись в дом-город, они застали только Халила.

– Валентин, дорогой, ты не слишком торопился из тундры, – не без досады объявил Халил. – Почему оба выключили свои микростанции?

– Мы слушали тундру, – объяснил Филипп.

– Эля пыталась связаться, я пытался… Эля не дождалась, ушла в ВИС…

– ВИС? Что такое ВИС?

– Всемирная информационная служба. В каждом городе есть ее станции, – сказал Халил. – Что хочешь, узнать можешь, дорогой. Когда родился твой прадед и даже какая в тот день погода была. Любые факты, любые теории все узнать можешь, только заявку сделай в ВИС. Хотя о твоем прадеде не узнаешь, наверное…

– А что намерена выяснить Эля?

– Не знаю, Валентин, дорогой. Не объяснила. «Сама, говорит, еще толком не разобралась…» Хочешь, свяжемся с нею, спросишь…

Халил громко произнес имя девушки, но ответа не последовало. Он позвал еще решительнее, но опять безрезультатно.

– Ах, нехорошо! То вы отключались, то она… Зачем так? Что у нее за секреты от меня, почему разучились мы понимать друг друга? Не в лад поем, будто оглохли. Раньше не было так.

Он горячился явно сверх обычного.

Все вышли на террасу. После вылазки в тундру с ее морозом и пургой было особенно приятно понежиться в тепле, вдыхая напоенный ароматами цветов и зелени воздух. Валентин вытянулся в кресле, полузакрыв глаза.

Прежде бы, в его первой жизни, такая благодать в Заполярье! Чтобы зелень, свет, простор. Как бы работалось и жилось!

В начале третьего подала о себе весточку Ноэми.

– Через сорок минут тебе, Валентин, и всем явиться ко мне!

Валентин не включал станцию изображений, и без того ясно представляя улыбающееся лицо девушки.

Пошли только Валентин с Филиппом. Халил, который безуспешно пытался связаться с Элей, заявил, что отправится за нею в ВИС.

– Увлеклась, все на свете позабыла… – сказал он. – И чем она увлеклась?

Ноэми, увидев входивших Валентина с Филиппом, огорченно воскликнула:

– А Халил что же? А Эля где?

Веселости у нее сразу поубавилось. Обращалась она преимущественно к Валентину, ответы выслушивала не всегда внимательно. Филипп вначале понуро отмалчивался; а потом и вовсе ушел, сославшись на неотложное дело. Ноэми виновато поглядела вслед ему.

– Он что же? Обиделся?

– Думаю, что нет… Все куда серьезней и сложнее… Он заслуживает большего, чем просто доброе отношение, наш Филипп…

– Он очень строгий… – с неожиданной робостью сказала Ноэми.

– К другим или к себе?

– Может быть, и к себе, Валентин… Но когда он рядом, я чувствую себя очень легкомысленной… Мне хочется сделать что-то такое, чтобы он убедился: я тоже кое-чего стою…

Валентин спросил:

– Можно узнать… ну, вот молодые люди… за что сейчас прежде всего любят? Какие достоинства обязательны?

– Достоинства? – Ноэми смутилась. – Не знаю… Наверное, красота. Еще ум, смелость, конечно… Нет, все не так, вернее, не просто так… Разве можно разложить человека, все его достоинства по полочкам, если он – вот он весь тут, он целое… Вот хоть Филипп. Разве узнаешь, какой он, если каждую черточку отдельно. Он ведь – целое, и нравится или не нравится весь… А я тебе кажусь, наверное, взбалмошной?

– Почему ты заговорила об этом? Ты красивая и добрая… А еще веселая.

– А Эля?

– Не надо о ней.

– Я всегда чуточку завидовала Эле, с самого детства. Она талантливая. Куда мне до нее. Вот почему ее любит Халил. А я не хочу, чтобы он любил ее.

– Ты считаешь, что он не достоин?

– Я этого не говорила… Его характер и мой характер, правда же, в чем-то схожи? Халил не будет счастлив с Элей, и она с ним тоже не будет. Эля, кажется, начинает это чувствовать.

– Ты любишь Халила?

Ноэми не ответила, но по тому, как вспыхнуло ее лицо, стало ясно: любит!

– Ты не настаивай, ладно?.. И лучше я расскажу об Эле. Вернее, ты сам увидишь все, что я помню о ней. Нет, нет, ты не отказывайся!.. Извини, ты не слишком внимателен к Эле.

Валентин не ответил. Да и что он мог сказать? Что это неправда? Что причина их отчужденности не в нем?

– Ну, ладно, – не без досады сказала Ноэми. – Я буду вспоминать не просто Элю, а наше детство. И еще как нас воспитывали… О, это очень любопытно.

Ноэми улыбнулась знакомой Валентину задорной и чуточку интригующей улыбкой. Но в глазах все еще таилась грусть.

Путешествие в прошлое

Ноэми привела Валентина в одну из комнат, опустилась в кресло, жестом пригласила сесть напротив. Между ними был столик, на котором лежали похожие на шлемы головные уборы красный и синий.

– Пожалуйста, надень этот, – подвинула Ноэми красный шлем, а сама потянулась к синему. – Это еще новинка для всех – портативный дешифратор памяти. Мне дали один из опытных образцов на проверку. Ты удивлен? А я, между прочим, месяц назад получила звание и права рамэна… Так-то, брат Валентин! Небось, считал, что я умею только весело смеяться? – и строго сказала: – Приготовились! Даю затемнение.

Действительно, в комнате медленно наступили сумерки, а потом стало и вовсе темно.

– Ты видишь что-нибудь? Нет? – донесся из мрака негромкий голос Ноэми. – А теперь? Должно возникнуть голубое сияние… Есть?

– Ну, допустим…

– Допустим или есть?

– Ну, есть… – не очень уверенно сказал Валентин, думая о том, что, вероятно, так же или в чем-то схоже недавно расшифровывали его память.

Вдруг рядом, нет, даже не рядом, а в нем, в его мозге раздался голос Эли, и возникла она сама – нынешняя, – взрослая. А потом было странное чувство сострадания и заинтересованности, которую вызвали у него слова Эли:

«Ему нелегко. Я вижу, что нелегко… Но как помочь, я не знаю… Жить, когда лишился всего, даже привычных вещей, даже времени, к которому принадлежал, – очень трудно так жить. Он лишился всего этого, а к новому не привык…»

– Извини, – сказала Ноэми, отключив дешифратор, – Я, кажется, не то, что надо, вспомнила. Непривычно командовать своей памятью. Но я постараюсь исправиться, начну с детства… Мы с Элей воспитывались в одном интернате, с пяти лет, но я хорошо помню ее, пожалуй, года на три позднее… Сейчас увидишь.

Секунда-другая – и вот вновь, словно в нем самом, возникла картина просторного двора, обсаженного елями, снежный холм посредине и две перебрасывающиеся снежками группы ребят. Это было так похоже на спортивные баталии, в которых не раз участвовал в детстве сам Валентин. Восторг, азарт, страх, радость, завладевшие им сейчас, тоже были словно перенесены из его собственного детства, когда он так же вот старался доказать себе и другим, что не уступает в ловкости и смелости никому из сверстников…

Среди нападающих и маленькая Эля. Она карабкается по оледенелому склону, увертываясь от снежков, потом падает и катится вниз, но снова устремляется вперед. Сверху, с холма, трое мальчишек в малиновых остроконечных шапчонках – дружно «обстреливают» Элю. Один из снежков до крови разбивает ей нос, и она громко плачет, однако все равно карабкается вверх. Рядом с нею ползет по склону парнишка в голубом берете. Заметив кровь и слезы на лице Эли, он грозит кулаком тем, на холме, и с криком бросается вперед. А через минуту уже на вершине начинается свалка. Всех защитников сталкивают вниз, и Эля визжит от радости и победного восторга…

«Что ж, игра как игра, – думает Валентин. – Времена другие, а дети остаются детьми и придумывают похожие игры».

Становится словно бы теплее на душе.

…А ребятишки выстроились в две шеренги лицом к лицу, как выстраивались когда-то команды футболистов после матча, и кто-то из взрослых вручил капитану «синих беретов» большой пакет со сладостями. Еще через минуту или две, посоветовавшись со своими товарищами, парнишка вышел на середину и сказал: «Мы благодарим за награду. Мы счастливы, что можем передать половину подарка побежденным. Пусть сделает это от нашего имени самая отважная и самая маленькая из нас – Эля…»

Девчушка смущенно выступила из строя, но голосок ее прозвенел звонко и смело: «Желаю каждому из вас заслужить такую честь: передать половину подарка побежденным. – Потом, отдав сладости капитану „малиновых шапочек“, добавила: – Только вам все равно нас не одолеть… Вот.»

И шмыгнула, носом, сразу утратив задор. Что это было? Заранее отрепетированная интермедия, все эти построения и слова? Не беда, если и так. Все равно игра воспитывала смелость и великодушие…

– Ты все отлично видел? – Это уже не чужое воспоминание. Это реальный голос Ноэми.

– Еще как видел! И такое впечатление, что я шел совсем рядом с Элей.

– Все так и было. Я действительно шла рядом. Дешифратор памяти передает тебе мои прежние впечатления. Говорила тебе, что увидишь много любопытного… Продолжим?

…Перед Валентином возникла просторная площадка, уже летняя, сплошь в цветах с узкими дорожками, посыпанными ракушечником. В дальнем конце, среди берез – разноцветные двухэтажные дома. Высоко в небе алый флаг. А потом – комната с десятью койками, девчонки, укладывающиеся отдыхать. Как же, был сигнал о начале тихого часа! Внимание: шорох в углу. Ах да, там же Эля! Голос, очень похожий на голос Ноэми, но чуть позвонче, девчоночий: «Ты разве забыла о приказании воспитателя, Эля? Тебе учиться плавать!..»

Эля отворачивается к стене, натягивает одеяло на голову.

«Но как же быть, Эля… Ведь надо», – умоляет голос Ноэми-девчонки, и Валентин заражается не своей, а чужой и давней Ноэминой тревогой и жалостью. Что за власть у дешифратора памяти: передает другому чужие чувства. И как же так: Эля боится. Смелая и упрямая Эля пугается воды! Впрочем, подобное Валентин наблюдал иногда. В чем причина, попробуй разберись, но иные люди панически боятся мышей или, например, дождевых червей. А Эля пугается воды. Тонула когда-то? Врожденная боязнь?

А Ноэми-девчонка умоляет: «Пойдем, Эля… А?» В уговоры включаются еще голоса: «Ты же всех подведешь, весь отряд». «Вспомни о походе…»

Эля, наконец, поднялась с кровати.

Потом они пробираются по лагерю. Впереди река, а слева линейка, залитая желтым пластиком. В центре площадки какое-то подобие овальной трибуны или башенки.

На отполированной стенке четкая надпись: «Разум преобразует природу». Это – сверху. А чуть пониже, столбиком:

Помни!

Все твои победы,

в жизни начинаются с победы

над собственными слабостями.

Воюй против дурного

в себе и в других.

Главные твои враги:

лень, эгоизм, страх.

Хочешь стать трудолюбивым:

клади на обе лопатки лень.

Хочешь быть вровень со взрослыми —

ставь интересы коллектива

выше своих собственных интересов.

Хочешь стать смелым,

не поддавайся страху.

Встретив трудность,

будь настойчив и терпелив.

Люби истину больше,

чем себя самого.

Неумелому помоги,

нерадивого заставь.

Самому стать хорошим —

твой первый шаг,

добиться, чтобы

хорошими стали все, —

твоя цель.

«Что это? Нравственная азбука, с которой знакомят юных землян подобно тому, как раньше, в двадцатом веке, знакомили с таблицей умножения? – думает Валентин. – А ведь, пожалуй, не лишним было бы и тогда печатать в учебниках начальной школы, на обложках тетрадей такие вот нравственные правила. Печатали же таблицу умножения, азбуку, прописи грамматические…»

А Эля там, возле залитой пластиком линейки, поворачивается, говорит:

«Зачем мы пришли сюда, Ноэми? Тебе приятно мучить меня, да?» – В голосе ее отчаяние.

«Эля, милая!.. Это не нарочно, Эля… Знаешь ведь, почему поручили мне. Потому что я… в общем, не умею быть настойчивой и требовательной. Вот и поручили, чтобы я… Ну, ты же знаешь, как у нас! Кто чего не умеет, того этому и обучают. Если боится, учат страх преодолевать. Если не очень внимателен к другим, приучают ухаживать за товарищами. А меня вот чтобы я обязательно научилась настойчивости и требовательности… Ты, пожалуйста, не обижайся… Но ведь тебе надо научиться плавать и не бояться воды. Ты же все понимаешь, Эля.»

А на башенке возникла новая надпись.

Способность мыслить – самая прекрасная и удивительная из способностей. Цените, развивайте, возвышайте ее. Она превратит вас в великанов, которым по плечу не просто познавать, но и преобразовывать мир. Гордитесь своим положением человека и готовьтесь стать учеными, как ваши отцы и матери.

Ниже было факсимиле – не очень разборчивый росчерк быстрой руки.

«Ладно, пойдем к реке», – сказала Эля…

– Минутку, Ноэми, – попросил Валентин. – Включи освещение.

– Тебе не интересно, что было дальше? А было очень забавно, как Эля воевала со своим страхом, а я училась умению требовать. Это смешно, как вспомню… Знаешь, я не стала бы научным работником, если бы не научилась быть требовательной к другим и к себе. Не только в тот раз с Элей, но и после тоже.

– Вот и ты – о научной работе. Ученые твои мать и отец. И в той цитате на башенке призыв быть учеными… Как это понимать? На Земле что же… Вроде касты научных работников? Наследственное право становиться учеными?

– О чем ты говоришь? О какой касте? – удивилась Ноэми.

– Ну хорошо, могу и по-иному, – взволнованно продолжал Валентин. – В мое время, в прошлом, на Земле кое-кто считал: человечеством должны управлять ученые, а народ, рабочий люд слишком-де сер и необразован, чтобы управлять. В мое время этому давали отпор. По крайней мере, в странах социализма. А теперь что же? Все иначе?

– Не понимаю, о чем ты.

– Я спрашиваю, что за этим призывом: стать учеными, как отец и мать?

– Но сейчас все люди Земли в основном ученые.

– Все тридцать два миллиарда человек?

– Отчего же тридцать два?.. Примерно половина дети.

– Ну да, конечно… А остальные ученые?

– Не все, но большинство… А как иначе? Впрочем, лет сто-сто пятьдесят назад еще сохранялось разделение на ученых и инженеров. По-моему, дольше всех сохранялись инженеры-конструкторы.

– И архитекторы?

– Они есть и теперь. Архитектура – это же искусство. А прежде инженеров было, к сожалению, не меньше, чем ученых.

– Почему, «к сожалению»? Разве инженер – работник второго сорта? Он тоже творец. Я сам был инженером. От всяких «почему» и «как» голова трещала.

– Я не хотела тебя обидеть, – виновато сказала Ноэми. – И наверное, не готова к такому разговору. Но вот еще в школе я читала роман. Исторический, о времени, когда инженеров было много. Помню слова одного из героев: «Ученого ценят за удачи, инженера – за отсутствие неудач». По-моему, тонко подмечено. Поэтому, должно быть, и запомнилось. Ученому прощаются все ошибки, любые безуспешные поиски, если он нашел в конце концов что-то новое, свое, чего никто раньше не находил. А кто простит инженера, если из-за его ошибки рухнул дом? Я права?

– Ну, допустим…

– Но ведь это означает, что инженерную работу можно доверить и машине! Проектировать, пользуясь уже известными законами и нормами, – это под силу эвристическим роботам, например. Кстати, одну из усовершенствованных моделей искусственного мозга недавно создали в Африканском институте эвристики.

– Я, кажется, видел ее, – сказал Валентин. – Вроде тумбочки с множеством мигающих глазков.

– Тем лучше, что видел. Сейчас человек задает лишь общую программу поисков конструкции машины или прибора. Оптимальное, наивыгоднейшее решение находит эвристический робот. А общую программу задают роботоналадчики.

– Роботоналадчики?

– Ага. Наладчики роботов.

– Постой, постой! Эля говорила, что ее отец тоже наладчик роботов. Но я предположил, что это просто квалифицированный рабочий.

– Ты все-таки запомнил слова Эли об отце…

– Ну и что? Почему ты все время возвращаешься к Эле?

– Ведь мы подруги. Я люблю ее. Мне странным кажется, что ты совсем равнодушен к ней.

– Опять за свое! Мои чувства – это мои чувства. Не надо о них. Ты лучше скажи; эти твои роботоналадчики – научная профессия?

– Конечно. А на меня нельзя сердиться.

– Я не сержусь. И к Эле, если уж начистоту… – он готов был сказать всю правду, но в последний момент все-таки не рискнул признаться. – Ты скажи, если роботоналадчик – ученый, то воспитатель, врач – тем более?

– Тебя это удивляет?

– Не то, не о том ты! – воскликнул Валентин, а сам подумал, что давно бы мог догадаться о всеобщем служении науке: ведь все или почти все сообщения видеопанорамы так или иначе были об изысканиях и открытиях! Впрочем, и это не самое главное. Надо бы узнать и понять, когда и как люди Земли сумели стать учеными. Сплошь! Впрочем, главная причина, вероятно, в том, о чем говорили на дельфиньем островке Эля и Халил. Если высшее предназначение разума – переделать вселенную, то люди закономерно находят призвание в науке, позволяющей им стать великанами.

Черт возьми, ради такой цели стоило драться, терпеть, мучиться!

Ноэми обрадованно встрепенулась:

– Эля?.. Да-да, это я, Эля… Он здесь… Хорошо, что ты идешь к нам!

Валентин тоже услышал теперь голос Эли, а потом и Халила.

– Кое-как увел ее со станции. Силой увел – до того упрямая… Вы спросите ее, что она заказывала?! Она в древность зарыться хочет. А какая причина, молчит. Нехорошо это, обидно это: при первой неудаче в лаборатории – отступиться. На эксперимент не дают энергии? Ну и что? Сдаваться? Я стыдить ее хотел, обижается, слушать не желает. Как можно?

– Халил!

– Что Халил? При чем здесь Халил?! Ты мне когда-то, два года назад, упасть не дала, спасла от большой беды. От смерти спасла! Сейчас я тебя держать буду, чтобы не свалилась. Все помогут мне. Разве я неправильно говорю? Валентин! Ноэми! Неправильно я говорю?

– Но я не собираюсь падать, Халил! И ты плохо обо мне подумал. Не испугалась я, не отступилась. Ты сам убедишься в этом. Я все объясню, когда приму решение.

– Какое решение? Почему тайна? От нас тайна. Мы тебе чужие, да? Я чужой тебе?.. Все время тайны! Так недолго поссориться, Эля… Совсем недолго.

– Хорошо, я все расскажу, Халил. Вот соберемся все вместе и не торопясь подумаем, как мне быть.

Эля отключилась. Халил, недовольно проворчав что-то, тоже прервал разговор. Ноэми чуть заметно вздохнула.

– Они почему-то все чаще спорят, Халил с Элей.

Валентин не отозвался.

– Халил очень нетерпеливый и горячий, по-моему. А Эля… Она десять раз отмерит, прежде чем отрезать. Она не любит поспешности ни в чем. А Халил сердится. Эля в большом и в малом такая. Вот с кем интересно побеседовать об истории! Эля в школе лучше всех знала историю. Когда выбирали профессию, колебалась даже – не история ли ее призвание.

Эля с Халилом появились через несколько минут. Планетолетчик хмуро отмалчивался. Эля, наоборот, едва дверь закрылась за нею, весело воскликнула:

– Не видела вас три часа, а соскучилась. Как твоя тундра, Валентин?

– О тундре вы с ним потом… – прервала ее Ноэми. – Наш дорогой друг заинтересовался, как все люди смогли заняться наукой…

– Наукой? – Эля задумалась. – О, это случилось давно!.. Сразу после двух революций: социалистической, которая началась в октябре семнадцатого года, а потом победила на всей Земле, и кибернетической. Первая привела к власти народ во главе с коммунистическими партиями, установила подлинное равенство на Земле. Вторая – она завершилась лет через сто после первой – позволила переложить на автоматы и на роботов не только всю грязную, но и простейшую умственную работу. Раньше как было? Тысячи профессий, максимум сложных движений для рук, но если по правде, не слишком-то много усилий для мозга: ведь выполнялись одни и те же операции на протяжении многих месяцев и даже лет. Не пойми это как упрек, Валентин. Твое время было славным временем!

– Социалистическая революция? Ты о ней?

– Не только о ней, Валентин. В твоем веке родилась атомная, а затем и термоядерная энергетика, космонавтика… Кибернетика… А без кибернетики не создать умных автоматов и тем более роботов. Посев делал ты и твои прежние современники. Мы собираем теперь урожай.

– Но о таком урожае… о том, чтобы всех – учеными… – в голосе Валентина все еще было сомнение, почти недоверие. – В мое время почему-то никто не допускал мысли, что настанет день, когда всех или почти всех – в ученые…

– А если ты ошибаешься? – мягко возразила Эля. – И тогда наиболее смелые умы предрекали, что будущее человечества научная деятельность.

– Писатели-фантасты?.. Сказочники для великовозрастных!

– Но ты и сам любитель фантастики!

– Ну и что? Значит, и я великовозрастное дитя. А сейчас и вовсе стал младенцем.

– Не надо самоуничижения.

Валентин с горечью усмехнулся:

– Почему самоуничижение? Рад стать орлом, да крылышки слабоваты.

– Ты несправедлив к себе, – возразила Эля. – А прогнозы… Их делали, кстати, не только фантасты-писатели, но и серьезные ученые. Очень близко подошел к этим идеям и Карл Маркс. А ведь он еще ничего не мог знать ни о радио, ни тем более о кибернетике.

– Карл Маркс писал, насколько я знаю, о другом, – упрямо стоял на своем Валентин. – Речь шла о том, что при коммунизме человек очень малое время будет занят непосредственно в сфере производства и что свободные часы отдаст интеллектуальной игре, искусству, спорту. Игре!.. Да и главная цель – самоусовершенствование.

– Такая цель ставится и теперь. Но появилась и другая, более важная – ты знаешь о ней – преобразование Вселенной, – терпеливо продолжала Эля. – Прежде такой не ставили, потому чти слишком многого не знали. И все-таки Карл Маркс очень близко подошел к идее, о которой мы говорим. Я как раз сегодня записала его замечательные слова. Включи, пожалуйста, микростанцию…

Селянин подчинился, и тотчас донесся до него размеренный мужской голос.

– «…Земледелие, например, превращается просто в применение науки о материальном обмене веществ, – как наиболее выгодно для всего общественного тела регулировать этот обмен веществ…»

Валентин хотел было спросить Элю, чей это голос, но девушка торопливо сказала:

– Ты слушай дальше.

– «…Рабочий уже не тот, каким он был… Он становится рядом с процессом производства, вместо того, чтобы быть его главным агентом…» – Мужчина сделал паузу, потом объявил: «Сотрудник информационного центра познакомил тебя с отрывками рукописи Карла Маркса, относящейся к 1857–1858 годам девятнадцатого столетия по старому летоисчислению».

– Ну, теперь убедился? – заговорила Эля, едва смолк голос мужчины. – Обрати внимание: рабочий – а теперь бы надо оказать: человек! – становится рядом с процессом производства. Понимаешь? Это как будто о нашем времени, когда люди вовсе ушли из производства, полностью передав свои прежние обязанности роботам, то есть новому типу машин, но уже наделенных и способностью думать, самостоятельно применять на практике накопленные человечеством знания. А сам человек занялся прежде всего поиском еще неизвестных закономерностей природы… Не правда ли, Маркс был всего в полушаге от вывода, что истинное призвание людей – научная деятельность? Сам он, к сожалению, не мог сделать этот полушаг без опасения впасть в фантастику: уровень науки и техники в его время был еще слишком низок. Но когда произошли те две революции, о которых я говорила…

– Социалистическая и кибернетическая? Так? – переспросил Селянин.

– Да. И в масштабах всей Земли, – подтвердила Эля. – Только после этого был сделан полушаг вперед от Маркса. Сначала – в теории, в историческом материализме. Потом – на практике, к тому, что есть теперь…

– Уж очень все для меня неожиданно! – признался Валентин. – Вот хочу верить, а не верится. И думаю: ведь далеко не все рождаются орлами. Больше воробьев, так оказать.

– Да, несомненно, – подтвердила Эля. – И все-таки сейчас из каждых десяти человек девять занимаются научной работой.

– А остальные кто? Служители муз, искусства?

– О, мы все немножко служители муз! – улыбаясь, возразила Эля. – Кто играет, кто поет, а Илья Петрович, ты знаешь, владеет кистью…

– У него здорово получается… Портрет дочери, который он написал, у меня до сих пор перед глазами, – согласился Валентин.

– Но все-таки для него, как и для нас, искусство не стало профессией, – продолжала Эля. – А есть люди, которые не мыслят своей жизни вне искусства. И замечательно, что это так. Искусство не менее важно, чем наука. Особенно теперь.

– Я понимаю, спрашивать проще, чем отвечать. Но почему «теперь»?

Эля задумалась.

– Пожалуй, ты прав… Человек всегда, а не только теперь черпал душевные силы в искусстве. Конечно, в подлинном искусстве. Я вот вспомнила, как ты пел нам песню. В ней есть слова: «И вся-то наша жизнь – борьба, борьба…» Тебе песня помогала быть сильнее. Нам песни, полотна художников, книги тоже помогают. Человек становится мужественнее, одухотворенней, воспринимая искусство. Разве не так? Искусство!.. С чем бы его сравнить? Ну вот хотя бы с кислородом или водой, – без них нет жизни на Земле. Искусство – как они. Без искусства человек тоже не сможет, наверное… А сейчас, по-моему, появилось еще одно очень важное подтверждение этому. Какое? Пожалуйста, объясню. Все мы узкие специалисты. Исследования уводят нас все глубже. Мы как в колодце. А искусство позволяет видеть мир, общество, человека в целом. Понимаешь, как это важно, какая это прелесть не утрачивать, а развивать в себе умение видеть мир целиком, со всеми его красками, звуками, чувствами, контрастами! Искусство и наука – они же как две руки…

– Правая, более сильная, – наука?.. Но ведь и наука требует таланта…

– В твоем веке были, как вижу, не очень высокого мнения о способностях человека, Валентин. А в каждом из нас скрыт Леонардо да Винчи или Бородин, которые были учеными и художниками одновременно, Курчатов или Даниэль Иркут. Степень одаренности может быть разной. Но в этом ли дело? Важно определить, кто именно таится в человеке. Сейчас определяют обязательно…

Сидели возле круглого столика, черная поверхность которого зеркально отражала лица всех четверых: обескураженное у Валентина, заинтересованные и доброжелательные у остальных.

– И ошибок не бывает?.. Ну, в выяснении задатков?

– Отчего же? Случаются и ошибки, – Эля вдруг невесело улыбнулась. – Со мной, по-моему, как раз и произошло так.

Девушка умолкла, словно испугавшись собственного признания, потом оглядела всех по очереди. Халила дольше и пристальнее, чем других.

– Извините, что я о себе. Но мне надо посоветоваться. Я еще не все до конца взвесила… Не судите строго, если я в чем-то опрометчиво или незрело. Я хочу менять профессию.

Все молчали.

– Я хочу заняться историей,

– Вот… Не я ли предупреждал!.. – воскликнул Халил. Нет, вы посмотрите на нее… Сначала – сверхчистые металлы, теперь – история, всякие там древние папирусы, следы на камне, наконечники стрел… А дальше что? При следующей неудаче?.. Зачем тебе история, скажи? Почему отступничество? И как все будет, если ты здесь, на Земле, а я там – в дальнем космосе, в экспедиции? Ведь я планетолетчик.

– Почему ты решаешь за нас обоих? Не надо, Халил,

– Но как же так? – по-прежнему горячился он.

Эля мягко прервала:

– Не надо. Пожалуйста!.. Сейчас речь о профессии, пока лишь об этом.

– Хорошо, пусть о профессии, пусть, – не отступался Халил. – Чем работа в лаборатории Бэркли не по душе? Нет, ты скажи, разве не интересно – сверхчистые металлы? В любой, самой дальней космической экспедиции исследованиями этих металлов заниматься можно. Почему история, не понимаю?

Валентин напряженно всматривался в выражение лиц, вслушивался в интонации. Халил явно встревожен. Значит, планы и надежды его в чем-то не совпадают с решением Эли?.. Ноэми отмалчивается. Только ли удивлена?. Она любит Халила, и для нее поступок Эли, пожалуй, не только перемена профессии. Неужели тогда, во время полета к дельфиньим островам, Халил открылся в чувстве, которое Эля не может разделить?

– Все-таки объясни, почему история? – огорченно спрашивал Халил. – Почему трах-тарарах? Неожиданно почему? Что такое случилось?

– Неожиданности нет, Халил. А отступничество… Если уж всю правду, то я изменила прежде всего истории. Ноэми подтвердит… А в лаборатории все поймут меня… И первый Бэркли поймет. Он большой умница и очень душевный человек, наш Бэркли!.. А почему теперь… Я уже сказала: произошла ошибка, когда определяли склонность. А может быть, и не было ошибки, а всему виной обстоятельства. Наверное, повлиял он, Валентин, верней то, что заглянула в его память. Наверное, что-то пришло от разговоров… ну, об этом шаровидном теле, в котором могли ведь быть и мыслящие существа. В общем, не знаю. И главное ли теперь выяснять причины?

Они и вправду были очень разные – Халил и Эля. Он – порыв, огонь, взрыв. А она – словно олицетворение сдержанности и терпения.

– Ты и всякие там папирусы?! Не верю!

– Отчего же не я? – Было такое впечатление, будто Эля успокаивает разобиженного мальчишку. – Если потребуется, займусь и папирусами.

– Но какая связь: история и вот он… нет, не Валентин, хотя и он тоже… А вот история и шаровидное тело?

– Есть связь, Халил.

– Не понимаю…

– Чуточку выдержки, я объясню. Я хочу окунуться в прошлое не ради самого прошлого…

– А разве я не об этом?.

– Халил!..

– Молчу, молчу.

– Я хочу проследить, когда и как передовые идеи влияли на ускорение человеческого прогресса, и, наоборот, когда и как мракобесие, умственный консерватизм, а порой и тупость тормозили, задерживали движение вперед. Сказать по правде, меня волнует больше второе… Хорошо бы подсчитать примерный ущерб, нанесенный человеческими заблуждениями и ошибками, ущерб во времени, в материальных и трудовых затратах.

Она говорила всем, но смотрела на Валентина.

– Но к чему вся затея? Какая нужда? – не выдержал опять Халил. – Историю все равно не переиграешь,