Текст книги "Зимопись. Путь домой. Веди"

Автор книги: Петр Ингвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Кто-то украл вещи и флаг Евы, пока она и Чапа сидели в подземелье.

Казалось, настала последняя минута моей жизни. В глазах Евы полыхнуло, ее кулаки сжались…

– Пусть только попадутся мне.

…И кулаки разжались.

Пронесло. Не завидую тем, у кого с собой окажутся вещи крестоносцев.

– Принеси и покажи вещи и оружие мертвяков.

Следующие полчаса мы подбирали Еве наряд. В ней проснулась настоящая женщина. Что-то откидывалось как длинное, другое оказывалось широким, третье – некрасивым. Выбор остановился на льняном исподнем и кожаных доспехах, собранных, как говорится, с миру по нитке. Голову увенчал шлем. Не думаю, что для безопасности, просто шлем поразил изяществом, а беляки, как я уже понял, любили все красивое. Шлем был легким, напоминая обычную остроконечную шапку, лицо не защищали ни наносник, ни нащечники, а затылок и шею не прикрыва…

Рано обрадовался. В ворохе снаряжения нашлась и была прикреплена к шлему небольшая чешуйчатая бармица для защиты шеи. Сильному точному удару по неподвижной мишени она не противостоит, но кто даст мне сделать его – сильный, точный, по неподвижной мишени? Моя задача усложнилась. Когда представится момент, закончить дело единственным ударом будет непросто.

Из оружия Ева взяла длинный меч и красивый нож. Ни лук со стрелами, ни копье, ни метательные ножи или топоры Еву не заинтересовали. Действительно, зачем что-то кидать в противника, если скорость приближения беляка к врагу сравнима со скоростью полета копья? Проще допрыгнуть и проткнуть мечом или сломать позвоночник.

Я тоже оделся и вооружился – приготовленными кривым мечом и кинжалом. Лук и стрелы я с сожалением оставил, они мне не понадобятся: охотиться в этих краях не на кого, с возможными врагами разберется Ева, а ее саму стрелы не берут. Зачем же таскать лишние вещи? Сейчас мне нужно больше о сохранении жизни. Поэтому я тоже надел шлем – тоже легкий и не столько красивый, сколько крепкий. Береженого Бог бережет.

– Может быть, вывесить флаг, – рискнул я предложить, – чтобы крепость никто не занял?

– Сейчас у Евы нет флага.

– Флаг можно нарисовать или сделать из чего-то, если Ева покажет, как он выглядит правильно.

Подспудной мыслью было научиться делать фальшивые флаги.

– Некогда. – Ева вскочила на коня. – На месте возьмем новый.

– Где?

– Скоро.

Я рассчитывал на другой ответ, но лучше такой, чем сломанная шея, как у Рябого. «Эта обезьяна слишком много себе позволяла».

Оставшихся в конюшне двух лошадей я отвязал: сена здесь достаточно, проживут как-нибудь. Или сбегут на волю, если ворота оставим открытыми. О таких мелочах, как чужие жизни (тем более, жизни животных) Ева не задумывалась. Когда понадобятся новые лошади, она пошлет за ними рабов, и проблема, по ее мнению, решится.

Выезжая, о воротах Ева не распорядилась, и они остались открытыми. Лошади не пропадут. Пока их не найдут люди. Тогда, в условиях царящего голода, лошади, скорее всего, станут кониной.

Я люблю животных и не желаю им такой участи. Но… Пусть лучше лошади станут кониной, чем люди – человечиной. В этом плане я шовинист, антропоцентризм у меня в крови.

Может быть, беляки – прививка от антропоцентризма?

Солнце постояло в зените и поползло умирать на запад. Время обеда. Ева о нем забыла – начались долгожданные приключения. Сначала ей не хотелось куда-то ехать, оттого и появлялись постоянные причины отсрочек, а сейчас захватила жажда новых впечатлений.

Вороной конь Евы шел рысью вдоль берега вверх по течению, я следовал позади на гнедой кобыле и на привязи – с запасной, рыжей, что, вообще-то, ближе к светло-коричневому. Этой же дорогой мы с царицей добирались к порталу. Меня направление более чем устраивало. С каждым пройденным метром я приближался к цели. Простое сопоставление фактов убеждало: мы едем в «деревни» оружейников (теперь, увидев их собственными глазами, не могу называть без кавычек). Все следы и слухи вели туда. Кроме портала в мой мир где-то рядом должно быть место, где, как сказала Ева, беляки «появляются на свет».

– Ты обещал игры, – на ходу бросила Ева.

– Можно сыграть в города, – объявил я.

Сколько же информации можно выудить из ответов об известном белякам мире…

– Объясняй.

– Например, я говорю: Еконоград. Оканчивается на «дэ». Еве нужно ответить названием города или деревни на эту букву… – Еж копченый, она же не знает букв. – На звук «д»…

– Скучная игра. Давай другую.

Облом-с. Ничего, однажды выведу и на эту тему, а пока…

– Можно продолжить играть в мяч, но теперь на конях.

– Во что играть?

– Этот снаряд, – я подкинул в руке тряпичный шар, – называется мячом.

Мы попробовали. Еве не понравилось. Результат зависел не от ее способностей, а от возможностей лошади и от умения управлять. Оказалось, что в этой дисциплине у меня опыта больше. Ева привыкла полагаться на свои ноги, и в экстренной ситуации (когда в нее летел запущенный мной тряпичный мяч) лошадь ей только мешала.

– Все, никаких мячей и догонялок, давай другую игру.

– Прятки? – с надеждой спросил я.

Справа лес, слева река, условия для побега вроде бы идеальные.

Вопрос номер один: догонит ли бегущий беляк несущуюся галопом лошадь? Если взять с места в карьер…

Не хочу проверять. Помню, как Ева раскидывала всадников, стремившихся вырваться а ворота.

Тогда – вопрос номер два: беляки плавают так же быстро, как бегают и прыгают?

Зависит от того, умеют ли они плавать. Если да – лучше мне в реку не соваться.

– Никаких пряток.

– Тогда вот: называется «Камень, нож, лопух». Кулак обозначает камень, он разбивает нож, но завертывается в лопух. Нож – два пальца – режут лопух и боятся камня, а лопух – открытая ладонь – побеждает камень и проигрывает ножу. На счет «три» нужно показать одну из фигур. Раз, два, три!

Ева показала кулак, я – ладонь.

По коже побежали холодные мурашки, но я сообщил:

– В этот раз Ева проиграла.

– Нет, Ева выиграла. Камень раздавит и порвет любой лопух. Он сильнее всего.

– Но в игре…

– Глупая игра. – Ева поглядела на небо. Солнце с упорством бывалого диссидента бежало на запад, словно ему там медом намазано. – Надо поторопиться.

Она пустила коня галопом.

Пришлось не отставать. Если расстояние между нами увеличивалось, Ева определяла это на слух и оборачивалась. Одного такого взгляда хватало, чтобы выровнять дистанцию и дальше соблюдать ее строго.

Время летело, мы тоже летели. Похоже, Еве не терпелось быстрее прибыть на место. Похвальное желание, но лошади – не машины, они не рассчитаны на долгий бег в таком темпе. Галоп надо чередовать с рысью и шагом намного чаще, а Ева делала это не потому, что заботилась о здоровье нашего транспорта, а из-за смены рельефа: по илистому мелководью или камням нельзя скакать так же, как по утоптанным тропам.

– Если Ева позволит обратиться…

– Что еще?

– Лошади не могут бежать с такой скоростью так долго.

– Как видишь – могут.

– Они не выдержат.

– Все время забываю, что обезьяны такие хилые и ранимые. Боишься упасть и сломать что-нибудь? Держись рядом, Ева постарается подхватить. Чапа – хороший раб, Ева ценит Чапу.

«Постарается», ага. И Ева ценит Чапу пока он единственный раб, а как только появятся другие…

– Я беспокоюсь о лошадях. Они погибнут.

– Беспокойся о чем-нибудь важном.

Мы во весь дух неслись дальше.

Я оказался прав. Не прошло и получаса сумасшедшей гонки, как моя взмыленная кобылка пошатнулась и споткнулась. Естественно, никто меня не подхватил. Падать было страшно и больно. Счастье, что обошлось без переломов.

Это случилось на травянисто-песчаном берегу, в пяти метрах от воды. Мой шлем улетел в реку и сгинул, подхваченный течением. Лошадь дергалась в агонии, и я прекратился ее мучения ударом кинжала.

Ева остановила коня, и тот, брызгая розовой пеной, тоже завалился. На ногах осталась запасная лошадь, ее спасла меньшая нагрузка. Прихрамывая, я подошел, взял ее поводья и стал водить по кругу. Иначе мы останемся совсем без лошадей.

Справа, метрах в двадцати, шумел кронами дремучий лес, слева текла река, по другую сторону которой высились горы. До места переправы, куда с царицей мы добирались трое суток, оставалось недалеко. На конях прежним темпом – несколько часов. Если бы у нас остались кони.

Ева легла на траву.

– Лошади – сильные. – Она явно недоумевала. – Почему они сдохли?

Как объяснить еще большему профану, чем я сам, понятия инфаркта и инсульта?

– Когда лошадью управляет человек, она слушается его и бежит до разрыва сердца.

– А почему пена розовая? Она всегда белая.

– Из носа пошла кровь и окрасила пену.

– А откуда берется пена?

По сравнению с Евой я оказался академиком коневодства.

– Пена – взбитая слюна.

– Почему лошадь не глотает свои слюни?

– Глотать и дышать одновременно она не умеет.

Когда я закончил заниматься оставшейся лошадью, Ева подняла руку:

– Зажарь.

Ее палец указывал на павшего коня.

Я отправился за дровами. Впервые за много дней оказаться одному на природе – счастье не меньшее, чем остаться невредимым при падении с лошади. Я никуда не торопился. Другого раба у Евы нет, и моя жизнь, как уже понимаю, вне опасности, пока не найдется, кому еще обслуживать Еву.

Лес полнился звуками. Треск, шуршание, шум листвы в вышине…

Давно я не был в лесу. С непривычки казалось, что за мной следят из-за каждого дерева. В крепости, за надежными стенами, я расслабился, там даже голым ходить можно было – никто, кроме такого же голого нечеловека, не увидит.

Тишину разбили удары моего меча. Топора у нас не было, но я и мечом неплохо управлялся. Мне же не корабельный лес валить, а пару охапок для костра. К тому же – чудесная тренировка. Большей частью я отрабатывал рассечение небольших стволов в один удар. «Бой должен заканчиваться в один удар, и он должен быть моим. И он будет моим».

Попутно в голову лезли разные мысли. Например, было любопытно, сколько живут беляки. Надо было спросить Поликарпа, пока он был жив. В своей параноидальной перестраховке царица перестаралась, от живого Поликарпа пользы было бы больше. Он знал намного больше того, чем успел поделиться. Некоторые сведения могли оказаться решающими для борьбы с беляками.

Логически, при их возможностях они должны быть долгожителями.

Интересно, а дед Ефросиньи сколько прожил? Должны же быть какие-то данные. Хотя бы примерно – с визуально определимого возраста, в каком он появился в стране башен, до его смерти.

А насчет долгожительства беляков из-за особенностей их организмов…

Даже лоб взмок от пришедшей в голову аналогии. Библейский Адам прожил девятьсот тридцать лет. И другие первые люди.

Беляки – перволюди?!

В Ветхом Завете названы точные цифры: Мафусаил прожил девятьсот шестьдесят девять лет. Ной – девятьсот пятьдесят, причем сына родил в пятьсот. Кстати, Ева родила Сифа, когда Адаму было сто тридцать. О таком долгожительстве современным людям остается мечтать.

Правда, следующие поколения, как указано в библии, жили меньше. Авраам – всего (всего!) сто семьдесят пять.

Некоторые ученые утверждали, что в древности на Ближнем Востоке существовало другое летоисчисление, и продолжительность года отличалась от принятой ныне. Годом назывался оборот луны вокруг нашей планеты, а не оборот Земли вокруг Солнца. То есть, возраст и многие даты у древних надо делить на двенадцать. Получится, что Адам жил не девятьсот тридцать лет, а семьдесят семь. Казалось бы – вот же истина!

Как всегда, вмешивается коварное «но». При таком подсчете получается, что отцом Сифа Адам стал, когда ему одиннадцати не было, а до того успел сделать еще двух сыновей. А в одиннадцать, кстати, стал уже дедушкой – в это время появился на свет внучок Енох, чуть позже, в пять лет от роду (если считать лунными «годами») родивший Мафусаила.

В итоге выходит: здесь верю так, здесь эдак, а здесь вообще не верю. Так не бывает. Выборочная вера – не вера, а притягивание обстоятельств к нужному и кому-то удобному результату.

Нарубив достаточно для костра, я вернулся, развел огонь и, пока дрова перегорали в угли, решил выяснить давно волновавший вопрос, очень злободневный и, возможно, судьбоносный. Любым способом следовало узнать, умеют ли беляки плавать. Если нет – спасительная река всего в нескольких метрах.

– Ева не хочет искупаться? – спросил я.

– Ева не обезьяна, ей не требуется мыться.

Прозвучало угрожающе – своим вопросом я, можно сказать, оскорбил «человека», приравняв к грязной обезьяне.

– Чапа имел в виду не мыться, а купаться, – исправился я, – это собирательное название игр в воде.

– Например?

– Если бы здесь на берегу росло дерево, то можно привязать веревку к толстой ветке и, держась за веревку, с разбегу, пролетев по дуге, прыгать в реку.

– Потом покажешь, здесь дерева нет. Что еще можно?

– Брызгаться, догонять друг друга, прыгать с ладоней напарника или с его плеч… Для всего этого нужно умение плавать. Ева умеет плавать?

Сердце стучало так, что оружие на поясе позвякивало. Да или нет? Нет или да? И если нет…

Ева лениво вымолвила:

– Не научишься – не выплывешь.

Странный ответ. Для Евы он что-то значил. Может быть, она думает, что мне все понятно?

– Еве приходилось выплывать откуда-то, не умея плавать?

– Чтобы отправиться искать свой рай, надо пройти через ад.

– То есть, через него надо проплыть?

– А как иначе? Как и всех, Еву бросили – Ева выплыла. Теперь Ева умеет все.

Это как у нас в жестком способе обучения: кидают за борт, а дальше – твои проблемы. У них – так же?!

Спарта отдыхает. Там отбирали явных больных и доходяг. У беляков через испытание проходит каждый. Жесть.

Но где они проходят это испытание? Где их ад, через который они идут, то есть плывут, в рай? Не в реку же, мимо которой мы двигаемся, иначе послышался бы намек или сказалось отношение. Река Еву не волновала, а от воспоминания «ада» до сих пор передергивало.

– Куда бросили Еву?

Ну же!!!

Она потеряла интерес к разговору:

– Водные игры покажешь в следующий раз, а сейчас Ева хочет есть. Не отвлекайся.

Костер полыхал вовсю, и я вновь направился в лес. Требовалось сделать крепкий вертел для большого куска мяса. У меня появилась возможность еще потренироваться в рубке жердей.

Темнело. Ева решила ночевать здесь:

– И веток для лежанки набери, Ева любит спать с удобством, – донеслось мне вслед.

О том, что я сбегу, она не беспокоилась. Это понятно: на своих ногах мне от нее не сбежать. И, кстати, мне самому было странно, что я не боялся шуметь и привлекать возможное чужое внимание. Наоборот. Ау, люди! Я здесь! Я  человек, а со мной демон, убить которого можно только вместе. Давайте попробуем! Ау, хоть кто-нибудь!

Жаль, что призывы оставались внутри.

В первом ряду деревьев подходящих тонких стволов не нашлось, я прошел глубже. Ближайший куст показался странным. Такое ощущение, что за ним кто-то пря…

– Тсс! – В кустах проявилось бородатое лицо с приставленным к губам указательным пальцем.

Глава 4. Новая рабыня

Я машинально попятился, но вынырнувшая словно ниоткуда чужая ладонь зажала мне рот, пытавшийся крикнуть Поликарпово «Я человек! Люди не должны убивать друг друга!», а бездумно потянувшуюся к мечу руку заломили назад.

Насколько же неслышно ко мне подобрались. Профессионалы. Или я сам зашел в ловушку? Дилетант. В общем, все познается в сравнении. А еще есть поговорка «Жизнь заставит». Моих лесных противников жизнь заставила стать профессионалами, а я настолько расслабился в обществе белячки, что перестал замечать опасности.

– Не рыпайся, если жизнь дорога, – прошипело над ухом.

Я кивнул.

– Вас двое?

Я снова кивнул. Вывернутая рука балансировала на грани острой боли и потери сознания. Меня держали так, чтоб не заорал, в этом чувствовался большой опыт. О том, как он нарабатывался, лучше не думать.

Из-за деревьев и кустов вышли трое. Еще один держал меня. Четверо плюс я – итого пять вооруженных бойцов, но против беляка это почти ничто. К тому же, лесным бродягам надо еще объяснить, что я на их стороне.

Бродягами я назвал их из-за внешности и состояния. Судя по одежде и снаряжению – обычный сброд, эдакая смесь братвы и убегайцев, воображавшая себя первыми, а поступавшая как вторые. Ребята считали себя крутыми и опасными и во многом были правы. Но. Меня и Еву они всерьез не принимали, считая, наверное, обычной парочкой. Был бы на Еве плащ крестоносца…

Бродяги имели хороший опыт в делах засад, а вот с беляками, судя по всему, нос к носу не встречались, иначе от фигуры с красиво распущенными из-под шлема снежно-белыми волосами бежали бы как от чумы.

– Второй дерется хорошо? – раздался новый вопрос.

Я еще раз кивнул. Знали бы ребята, насколько хорошо дерется второй, которого они приняли за такого же, как сами, искателя лучшей жизни вдали от дома. Они совершали страшную ошибку, а у меня не было возможности сообщить об этом. Я их понимал. Для них, голодных и измученных, с мешковато висевшей на худых телах драной одеждой, мы с Евой были добычей. У них не было ничего, кроме разбойничьего опыта, а у нас – лошадь и еда. Не будь Ева беляком, мы были бы обречены. Иными словами, по-настоящему обречен только я. Триумфа Евы, то есть того, как она разберется с бандитами, мне, скорее всего, не увидеть.

– Кончать? – Вышедший слева потянулся за ножом.

– Погоди. – Тот, что стоял передо мной, внимательно вглядывался мне в лицо.

Во мне всколыхнулось некое узнавание. Где-то я его видел. Где? При каких обстоятельствах? Не помню. Высокий рост, грязная клочковатая борода, хищный взгляд и впалые от голода щеки…

– Не узнаешь? – Мужик оскалился ртом с выбитыми зубами.

И я вспомнил. В то время его зубы были на месте, мышцы бугрились, и не тощим дылдой он тогда выглядел, а огромным могучим богатырем. Точнее, разбойником. Богатырь – слово не для людей такого пошиба, они его принижают и оскорбляют.

Это был Зимун, убегаец, некогда по поручению папы Акима похитивший меня с другими детьми Немира, а затем, устроившийся в школу моряков в имперской столице, рассказавший про Марианну. Жизнь его потрепала. В свое время он ходил бритым, с недососкобленными клочками щетины на квадратном лице и мускулистой массивной шее, в обхвате догонявшей голову. Помню невероятные кулачищи размером с окорок – зажатый в них меч казался игрушечным. Сейчас от прежнего Зимуна осталась сморщенная оболочка.

– Сяпа, отпусти ему рот, это знакомый, неприятности ему нужны не больше чем нам.

Чужая ладонь с моего рта исчезла, но рука осталась в заломе.

Зимун тихо позвал, обернувшись вглубь леса:

– Блаженная, иди сюда, землячка твоего встретили.

Из-за деревьев выступила еще одна фигура. Внешне она походила на живого мертвеца. Невысокое тощее тело словно выкопали из могилы, кожа была грязно-серой, в порезах и ранах, а единственное одеяние составляла детская рубаха не по размеру. Собственно, не рубаха в современном мне понимании, а надеваемый через голову мешок с дырками для рук и шеи. Снизу мятый рваный мешок заканчивался на середине бедер, сверху из него, как цветок чертополоха на стебельке, торчала всклокоченная голова, а узкое лицо с обтянутыми кожей скулами напоминало посмертную маску – неподвижное и белое, как у беляков. Ни одна мышца не дрогнула на лице, пока я вглядывался в него.

«Ее» – это из контекста, и если б не обращение к «землячке», то я не понял бы, кто передо мной – парень или девушка. Просто мешок с костями. Вниз – худющие босые ноги-спички, по бокам – тонкие руки-плети. Никаких свидетельств пола. Длинные нечесаные волосы неопределенного темного цвета – не показатель, у меня во время путешествий почти такие же отрастали.

Я уверен, что никогда не видел эту девушку. И в то же время что-то в лице…

Если убрать темные круги под глазами…

Представить щеки налитыми и румяными… Лицо – задорно улыбающимся…

Сам собой всплыл жест, которым в свое время ее рука привычно забрасывала обрезанные по плечи волосы за уши.

Как током пронило. Я видел ее в похожем балахончике – девичьем, кружавчато-расписном, в глаза сразу бросались плотные загорелые ноги с округлыми широкими бедрами, блестели гладкие овалы икр, по любому поводу энергично взвивались вверх пухлые руки. А грудь и попа были… Даже описывать не надо, достаточно сказать, что в то время они были.

– Елка?!

Это была она – изменившаяся почти неузнаваемо, намного больше чем Зимун.

Елка провела по мне пустым взглядом, но внутри него что-то щелкнуло, и с тем же бесстрастным неподвижным лицом она рванулась ко мне, упала в ноги и прижалась всем телом, обхватив за колени.

Зимун оттащил ее от меня за волосы и оттолкнул в сторону:

– Признала.

Я не мог поверить. Елка. Неуемная пухлая веселушка. В отличие от старших сестер-двойняшек ее распирало изнутри только в нужных местах, но распирало так, что даже подростком она привлекала мужские взгляды.

Сейчас Елка выросла и повзрослела. Неужели возможно так измениться? Она выглядела едва ли не вдвое старше Любомиры и Любославы, какими я их помнил и которых сейчас годами немного обгоняла.

– Вы что с ней сделали?! – всшипел я.

Даже с заломленной рукой я попытался достать до меча.

Острая боль вернула меня в прежнее положение – чуть согнутое в приниженном поклоне.

– Мы?! – Зимун обернулся к Елке: – Покажи.

Она молча задрала на себе рубаху – до самого верху, до шеи.

Нижнего белья на ней не было, все тело покрывали шрамы и синяки, но взгляд замер на одном месте. На груди. Нет. На том, что грудью было раньше. Вместо двух задорных мячиков, размерами еще в пору взросления сравнимых если нес арбузами, то с дынями точно, зияли похожие на ожоги шрамы. Грудей не было.

Амазонки отрезали себе груди, чтобы не мешали стрелять из лука. Из всех собравшихся луки были у Зимуна и еще одного, третий держал в руках копье, а чем вооружен заломивший мне руку, я пока не знал. В любом случае, амазонок здесь не было, как и их обычаев. У Елки оружия не было вообще. У нее не было ничего. Теперь – даже грудей.

Она опустила рубашку.

– Это ей один из надзорных пап удружил.

После страны башен не сразу вспомнилось, что здесь так называли священников местной религии имени Санта-Клауса.

– Урод, – продолжил Зимун. – Бежал из Зырянки – украл девчонку, а когда мы его встретили, он сильно проголодался и жарил себе на костре «мяско».

Мне очень захотелось оказаться в то время в том месте.

– Вы его убили?

– Не сразу. Блаженная отмщена, не сомневайся.

Я глядел на Елку. Ее лицо ничего не выражало, во взгляде царила абсолютная пустота.

– Елка! – позвал я.

Она не отреагировала.

– Удивляюсь, что тебя признала – сказал Зимун. – Вообще не говорит. И соображает не очень. Если вообще что-то соображает.

– Давно она с вами?

– Месяца три. Мы даже не знали, что ее Елкой зовут, у нас она была просто Блаженной. Тихая, покладистая, но иногда так смотрит, что дрожь берет и придушить хочется, чтобы она не придушила. Кто знает, что у нее в этот момент в голове творится?

Три месяца. А ссадины и синяки – свежие. У меня в груди вновь заклокотало.

– Аркана ты, должно быть, помнишь, – ничего не замечая, тихо продолжал Зимун, – он со мной в гостинице был, когда я тебе коня продал, а это, – Зимун мотнул бородой на копьеносца и того, что держал меня, – Корж и Сяпа. Трудно стало жить в последнее время, никуда не прибиться, и с пропитанием беда настала. – Он потянул носом. Запах жареного мяса долетал и сюда. – У вас неплохо пахнет. Поделитесь со старыми приятелями?

Мы, оказывается, приятели. В прошлый раз Зимун отрекомендовался хотя бы старым знакомым. Впрочем, учитывая, что меня держали в болевом захвате, вопрос был риторический, поделиться придется в любом случае, мое мнение роли не играло.

Звуков рубки леса долго не раздавалось, и Ева это заметила. От костра донеслось:

– Чапа! Хочешь неприятностей?

Ее голос был жесткий, но однозначно девичий. Аркан переглянулся с Коржем и Зимуном:

– Опа, а приятель нашего приятеля, оказывается – баба. Она командует, а он прыгает козликом. Из Каинова племени, что ли?

Ответа никто не ждал, Аркан первым шагнул из леса к костру, Корж и Зимун двинулись следом. Сяпа, не прерывая залома, потихоньку повел меня за ними.

– Она крестоносец, – громко выдал я, наконец, главное.

Мне казалось, что этим все сказано.

Аркан на ходу осклабился:

– Баба крестоносцев? Славненько, таких у меня еще не было. Чудесный денек. И лошадь, и баба, и ужин на костре… Нас будто ждали.

– А с этим что делать? – прошипело у меня над ухом.

– Она не баба крестоносцев, а баба-крестоносец! – выкрикнул я вслед. – Она вас в порошок сотрет!

По-моему, спевшаяся компашка убегайцев с крестоносцами напрямую не сталкивалась. Но действие мои слова возымели. Корж взял копье наперевес, Аркан снял с плеча лук и наложил стрелу, Зимун вынул из ножен меч. Корж зашел по дуге слева, Аркан – справа. Походка из беспечно-вальяжной стала осторожной, как при охоте на опасную дичь.

– Отпусти меня, – тихо сказал я Сяпе, шаг за шагом толкавшему меня к месту будущего побоища, – я на вашей стороне. Все вместе мы справимся.

– На моей стороне только я, – хмыкнул Сяпа. – А ты не видел Аркана и Зимуна в бою.

– Елка, бе!..

Так и не выкрикнутое «ги» осталось во рту, мощно зажатом ладонью.

Окружаемая Ева поднялась с травы.

– Сложите оружие и признайте себя моими рабами, – объявила она спокойным тоном.

– А девица-то – забавница, – хохотнул Аркан.

Зимун эффектно прокрутил в руке меч. Убегайцы приближались к Еве одновременно с трех сторон.

Она вынула меч и подняла над головой.

Ощущения у меня были как при просмотре боевика. Трое на одного, и заложник на заднем плане. Защищающийся с красиво распущенными белыми волосами медленно обводит глазами травяную площадку между берегом и лесом, делает несколько шагов, чтобы костер перекрыл копьеносца и поворачивается лицом к Зимуну. Зимун наступал с мечом. Для беляка – самое опасное оружие.

– Ева дает вам возможность исправиться, – сообщила Ева. – Она считает до трех. Раз, два, три.

Горбатого могила исправит. Нападавших отделяло от Евы около пяти метров, когда ее поднятый меч со свистом взрезал воздух и пробил Зимуна насквозь, сквозь защищенную доспехом грудь пролетев вместе с крестообразной рукоятью. Зимун еще глядел на летевший меч, когда Аркан спустил тетиву. Стрела летела точно в лицо Евы. Аркан решил не рисковать и не стрелять в защищенное кожаным доспехом тело. Он был отличным лучником. Стрела почти достигла цели. Скосившая в его сторону глаза, Ева вскинула руку и сбила стрелу жестом, которым отгоняют мух.

В тот же миг сквозь дым костра прилетело копье. От него Ева уклониться не успела, Просто не видела. Впрочем, для нее это не было жизненно важным, но пробившее спину копье опрокинуло ее на землю.

Для неинформированных дело казалось конченным. Случившееся после этого ожидал только информированный я.

Ева поднялась с земли. Из груди торчал окровавленный наконечник копья. Не обращая на него внимания, Ева прыгнула на Аркана.

Сяпа отбросил меня и схватился за лук.

Я вскочил и с выхваченным мечом помчался к месту побоища. Мимо уха пронеслась стрела. С другой стороны Аркан выпустил вторую – прямо в налетевшую на него Еву. На его лице было написано, что он готов признать себя хоть рабом, хоть свиньей собачьей, только бы происходящий перед глазами абсурд закончился.

Да, компании Зимуна не приходилось сталкиваться с крестоносцами. А слухам люди, считающие себя умными, обычно не верят. Знаю, сам был таким.

От стрелы Аркана Ева уклонилась, в следующий миг его переломленное тело упало с ее приподнятого колена. В этот миг ее ногу прошила стрела Сяпы. Для Евы словно бы ничего не произошло, она двумя руками протянула сквозь себя копье, вытащила из груди и запустила в убегавшего Коржа. Тот вовремя сообразил, что легкая победа отменяется, и сделал правильный вывод. Но поздно. Обычно точный бросок копья – метров сорок. Коржа оно настигло на расстоянии в два раза большем.

Я подбежал с обнаженным мечом к Еве и понял, что выгляжу глупо. Она улыбалась:

– Чапа хороший раб, но его помощь не требовалась.

Честно говоря, я спешил ее добить. Подловить на отвлечении внимания, оказаться сзади и – как в лесу со стволами деревьев…

– Больше не попадайся, Ева не всегда сможет тебя защитить.– Она отбросила вытащенную из ноги стрелу, а ладони пригладили кровавую дыру в груди.

Пусть беляки неуязвимы, но боль они чувствуют. Случившееся Еве не нравилось. Она морщилась. Меня такие раны и боль убили бы, а Ева боролась, ее организм бросил все силы на восстановление.

Если сравнивать, то для нее попадание стрелы и копья примерно как укусы комара и собаки. Впрочем, возможно, что по-другому: как укусы пса и пятиметрового крокодила. То и другое неприятно и болезненно, но стрелы Еву с ног не сбивали.

Надо учесть на будущее. Когда Ева отвлечется на что-то, брошенное в спину копье опрокинет ее или хотя бы выведет из строя на одну-две секунды. Это и будет шанс для решающего удара мечом.

Так, а где Сяпа, почему он больше не стрелял? Сбежал? И Ева его так легко отпустила?

Я обернулся назад. Лук и стрелы Сяпы валялись перед ним, сам он лежал лицом в землю с собственным ножом в шее. Над ним безучастно стояла Елка.

– Для нас эта обезьяна неопасна, – сказала мне Ева, – она хочет к Еве, правильно?

Последнее было сказано громко и обращено в сторону леса.

Елка продолжала стоять с непроницаемым выражением.

– Она не может ответить, но она очень хочет быть рабыней Евы, – сообщил я и направился к Елке.

Ева меня не остановила. Ей требовались новые рабы, и те, что в бою выступают на стороне Евы и убивают ее врагов, ей нравились.

Я шагал медленно, а когда до Елки, глядевшей в землю, оставалось пара метров, она бросилась ко мне, прижалась…

Хотелось зарыдать. И ей следовало заплакать, но ее лицо оставалось неподвижным, жизнь в нем умерла. Точнее, ее убили.

– Пойдем. Я тебя не обижу. – Я обнял Елку за костлявые плечи и повел к костру. В глазах щипало. Не от дыма. – Это Ева, наша хозяйка. Надо делать все, что она скажет.

– Как зовут нового раба?

То есть, до сих пор Ева не знала пола Елки и называла ее «она», поскольку та с белячьей точки зрения – обезьяна.

– Это рабыня, ее зовут Елка, – ответил я за промолчавшую Елку.

– Она все понимает?

– Да. Что не поймет, я постараюсь объяснить. Елка не станет обузой, от нее будет много пользы.

Ева перевернула ногой труп Аркана – наименее тощий из всех – и указала мне на филейное место:

– Зажарь. И Ева заметила, что ты не ешь мяса. Почему?

Она ошибалась, при ней я ел мясо, но ел конину, а не человечину. Когда я ел мясо, мысли Евы были далеко, и вообще странно, что она заметила мои вкусы. Не каждый хозяин настолько обращает внимание на жизнь рабов.

– А Ева съела бы кого-то из своих? – Вообще-то, я огрызнулся, но мой вопрос прозвучал предельно кротко, и скрытая в нем дерзость ускользнула от Евы.