Текст книги "Козацкие могилы. Повесть о пути"

Автор книги: Пётр Паламарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Это дело Хмеля, – уклончиво ответил другой.

– Хмель Хмелем, а войско и дела-то наши!

Кряжистый человечина, спавший под возом, тотчас подхватился и удивлённо уставился на тех, кто глядел вслед проехавшим.

– Настя! Настя! – кликнул он того молодого погонщика. – Чего ж ты меня не разбудила, когда они тут ехали?

– Кто? те полковники или другой кто?

– Горюшко ты моё! да ещё ж и полковники! – закручинился мужик. – Про что хоть они гуторили?

– Да не кричи! Хорошо сделала, что не разбудила, – отозвался с соседней подводы возница. – А то, глядя на твои грязные онучи, ещё бы полковничьи кони понесли. Вымыл бы их хоть вон в луже!

– Добре, добре! А ось, сдаётся, и дружок твой поспешает, Настёнка…

Та глянула и вспыхнула вся, как заря. Выкроив немного времени, заскочил в обоз из полка повидать её Левко.

– Настя, – сказал, – скоро поход будет.

Она, растревоженная подслушанной беседой полковников, начала ему пересказывать их слова. Левко в шутку обозвал её за это полковничихой, но мира на душе от тех вестей не было: он и сам ведал, что излиха долго ожидали крымского хана, а казаки злились, что татары не поспешают, да к тому же отдельные загоны их по дороге набегом грабили соседние села. Но Левко смолчал; а Настя, угадав его настроение, поспешила отвлечь от худых дум.

– Погоди, ты такого ещё не видал! Возьми-ка! – она подала парубку лозину. – Держи стоймя!

Левко повиновался, а Настя, стянув с воза саблю, вдруг рубанула ею сплеча. Лозина на мгновение зависла в воздухе и, перебитая пополам, упала наземь.

– Вот так-так! – выдохнул Левко. – Да ты, что ли, надумала в казаки подаваться, чи шо?!

– Ну! Не блеять же овцой, когда волк резать придёт.

Левко пристально осмотрел ополовиненную лозу, тронул кончиком пальца лезвие сабли и довольно присвистнул. Тут на них наконец набрёл Левков побратим Микита; ему тоже предъявили скошенный чисто прут, но он, подначивая дивчину, выказал недоверие:

– Э, Настёна, это ж ты его о грядку на телеге переломала. Признайся!

За неё вступился невосприимчивый к шуткам сосед:

– Да це не диво. Она уже сколько дней эти штуки выкидывает.

– Бог дай здоровья! – похвалил довольный Микита уже взаправду.

– Собирайся тогда в поход, Настя. Чтобы и воз, и кони – всё было добром: идти будем ходко. А покуда сама отдохни, – сказал опять озаботившийся Левко.

«Пить пидем, пить пидем», – закуковала где-то перепёлка.

– Вот, гляди-ка, ещё веселье накликает, – улыбнулся Левко.

– Точно приглашает, – отозвался Микита. – Говорят, недалеко Ярема Вишневецкий околачивается, выкормыш гадючий. Вот отловим – и будет потеха. Пойдём, что ли.

– Бывай здорова, Настена. В пути ещё свидимся…

Казаки пошли прочь, а Настя всё слушала, дивясь, перепелиную песню; потом, оглядев ещё раз поле, возвратилась к ближнему своему спутнику, обронив в недоумении:

– И когда это люди здешние всё поспевают – и в поле управиться, и с домом, и с острой саблей?

– А куда же деваться, – спокойно ответил сосед, – когда захочешь на волю выбраться? Волюшка-воля, только незадарма тебя добывать! Вишь, десницу-то отсекли напрочь под Пи-лявой, а то разве б ходил я в извозчиках – а и всё же не на печке сиднем сидеть…

«Пить пидем! Пить пидем!» – весело кликала перепёлка. Настя принялась за поверку своего воза: покрутила колеса, посмотрела, крепок ли шкворень, исправны ли оси, подмазала их, и тут услыхала, как на третьей от них подводе, смеясь, рассказывали про что-то, как будто бы до неё касавшееся. Она, не оставляя дела, прислушалась. Гулкий как ерихонская труба голос смачно выводил:

– Сама-то жёнка была и ладная, и удалая, и ухватистая, а вот мужичок-то любил «того»… И как-то раз, ворочаясь в подпитии с праздника, понесла его нелёгкая через мосточек, а тот был дуже узенький, чуть разве пошире кладки. Казак оплошал – да и в воду бултых! а речка-то хоть и неглубока, зато уж илиста. Ну, обыкновенно, как все наши речушки сельские – только ракам плодиться. И покуда он из неё выкарабкивался, то сделался прямо на чорта похож – домой прибрел красавец хоть куда. Жинка как поглядела, аж испугалась, а потом, не разобрав дела, как накинется: «Где ж это тебя бесы таскали?!» – «Да с мосточка в воду упал, чуть не потонул». – «А лучите б уж потонул, – в сердцах вылаялась она. – И откуда ты на мою голову взялся!» – «Точно, Парасю! Уже и тонул, да вспомнил, что с тобою не попрощался – вот и пришел…» – Ажио и жинка расхохоталась!

Мужики тоже издали дружный гогот – метко пущенное словцо всё покрывает, даже обиду.

– А наша-то красавица писаная, – кивнул балагур в Настину сторону, – так ей-Богу, дай только волю, и скалкою б воевала!

Последние слова покрыл опять общий хохот, да и Настя сама, спрятавшись за возом, прыскала от смеха в ладони.

Потом другой голос пожиже ввернул: «Любопытно б узнать, женат той казак на дивчине или так себе, самоходом…»

– А тебе не одно и то же ли?

– Да я просто так…

– То-то ж!

Еще подальше послышалась песня под бандуру:

Ой бачь, ляше, як козак пляше

На вороним коню за тобою.

Ты, ляше, злякнешь и з коня спаднешь…

Ой бачь, ляше, та й по Случ наше!

По костяную могилу…

Тут музыка сразу оборвалась.

– А ну, хлопцы, подымайтесь, живо! Поход объявлен, поход! – покатились взамен неё по-над станом крики.

Отряды охраны занимали места при обозах. Повсюду заскрипели повозки, заржали кони, поднялся в небо дым. Тронулся и тот табор, в котором была Настя. Стороной проехал невеликий загон татар, сидевших верхом как-то по-обезьяньи, с высоко подтянутыми стременами. Они оглядели возы и возчиков, остановившись глазами на Насте – приглянулся басурманам молодой «казак»; дивчина отвернулась.

– Не таращь, не таращь так, а то повылазят, – бросил её сосед и плюнул им вслед. – Не терплю я этих изменников-злодияк!

– Да то ж тугайбеевские, – заметил кто-то. – Приятели Хмеля.

– А всё одно злодейское кодло.

Двигались поспешая и уже за первый день путь прошли немалый. В одном месте взъехали на высокий пригорок, с которого стало видно далеко вокруг. Настя взглянула и с восторгом испуга охнула:

– Дядька Степан! А дядька Степан! Подивитесь-ка, сколько войска идёт!

И спереди, и сзади целыми тучами шли конные, пешие и обозы, так что поле казалось покрытым сущею тьмою.

– Что ж, опять поднялась Украина, – молвил сосед. – А чего это ты, дивчина, всё меня дядькою кличешь? Мне ещё и тридцати нету, это я только давно не бритый!..

Иногда ветер гнал дымку вдоль идущего войска, и она вставала над ним густою тёмной завесой.

К одному из передних возов подъехал казак с перевязанной головой и стал что-то запальчиво говорить. Настин сосед спрыгнул наземь и побежал слушать. Через минуту он воротился и сказал, что таки прискакивали харцизы Ярёмы Вишневецкого, но напоролись на дружный отпор брацлавской конницы.

– А знаешь, Настя, три года назад был я в отряде Перебийноса, и мы с тем Ярёмою встретились под Константиновым, да так накрыли гада, что едва-едва утёк. Что тут поделаешь! Конь был под ним как ветер… Но и он тогда наших залучил в ловушку – так и погиб в ней побратим Перебийносов, Полуян. Ох, да и беда с этой отрубленною рукою.

Настя кивнула головой и спросила:

– А как опять налетят ляхи, чем же вы будете обороняться?

– Ну уж не кнутовищем, – сказал Степан и, нагнувшись с воза, выдернул вдруг люшню – упорку телеги, прикреплённую к её оси.

– Смотри!

Нижний конец был значительно тоньше, чем обычно, и крепко окован железом. Сосед левой рукой вскинул свое оружие над головой:

– Вон я как научился; а саблюкой уже не могу!

Он опять замолчал, вставил люшню на место и пошел рядом с Настей, придерживаясь за грядку воза.

– …Вот уже и рожь поспевает – побелела, как лунь. И сено косят – вон по-над речкой сенные угодья, и косцов даже видно. Глянь-ка! а ещё подальше идёт чья-то конница! Не пойму толком – пыль глаза застит… Вот бы ветерок… Ну! Эвона, да это татары! Страх сколько их, как саранчи. Эх, кабы не были они такие перемётливые, собаки! Говорят, и под Жёлтыми Водами всё назади ошивались, а потом выскочили на готовенькое; под Пилявою. тоже нашкодили, – а уж что было под Зборовом и вспомнить тошно: да только Бог один знае, що Хмельницкий думае-гадае…

Настя прислушивалась, тоже пытаясь что-то разглядеть у самого небозёма.

– А вот наша конница обходит татарскую, – пояснил Степан, – и чуть ли не сам гетман на челе!

Девушка обиженно воскликнула:

– Да где ж вы всё это видите?! – хотела ещё прибавить «дядя Степан», но вовремя вспомнила его замечанье. – Я сколько нарочно ни щурюсь, ничего не заметно, только чёрное что-то движется.

– Эх, молодица, – спокойно разъяснил сосед. – Да вот же они как на ладони! Так-таки гетман, и бунчук гетманский.

– Ну, Степан, у вас глаз, что ли, ястребиный?

– Что правда, то правда – в нашем селе никто так зорок не был.

– Это и хорошо, – согласилась Настя, – когда понадобится!..

– Ничего, я и тебе Левка того за три версты угляжу.

…Когда проезжали селом, навстречу выбежали крестьяне: дети, женки, старики, вынесли молоко, сметану и хлеб, кидали цветы, угощали черешней. Девчата были наряжены хоть куда – пышные спидницы, обшитые понизу в два-три, а то и больше рядов широкими лентами – красными, зелёными, синими или золотым позументом. Обоз приостановился, и Степан спросил у какого-то дедуся:

– Диду, а куда ваши мужики задевались? всё жёнки да жёнки…

– Знамо куда! Которые здоровые, те в войско подались, а кому и ляхи век укоротили, как стояли тут после Зборовского перемирия – с той поры немало домов заколочены. Да здесь ещё ничего, а вон в Луцком повете есть целые села порожние – люди всё покидали и подались на Московщину. У нас-то ляхи боялись нечаевцев, что были с той стороны Горыня и вмиг прилетали, если какое-то село пожалуется. Мир – он миром, а сила-то силою: кто одолел, тот и панует…

Дед замолк и, опершись на грушевую клюку, кручинно поник головою.

– Бог вам в помощь, – наконец вымолвил он. – А скажите-ка за верное – где тот полковник Нечай: неужто и вправду положил голову?

– Правда, дидусю. Порубили его ляхи в Красном на масленицу, одна только голова и осталась – загинул казак.

…Рядом с Настигши возом собралась ватажка молодиц, разглядывавших хорошенького «юнака». Одна, осмелев, заметила:

– Посмотрите, девчата, хлопец такой гарный, а что-то не манит к себе – да и глядит как-то стыдливо…

– А может, это девица? – отозвалась другая. – Давайте-ка мы общупаем!

– Да вы, чай, сдурели: а никак, всё-таки парубок?!

Тут вдруг раздалось тревожное: «Тикайте, татары!» – и только юбки захлопали: обозные не успели оглянуться, а молодиц будто водою смыло.

– В самом деле татары, – подал голос Степан, – и какой чорт их принес! Сколько страху нагоняют, злодияки паршивые – девчатки шугнулись, словно перепеленята от коршуна.

По улице мелкою рысью ехал татарский загон. Подводчики тоже насторожились, но сразу следом за басурманами шла казачья сотня, которую вёл молодой полковник. Едва лишь татары с казаками миновали Настин воз, как от всего их гурта отделился Микита и приостановился около перекинуться парою слов.

– Это наш новый полковник Богун. А Левко с куренем послали разведать дорогу, – бросил он второпях и заспешил далее, по Настя ещё его подзадержала.

– Погоди, погоди, Микита! А это что за полста конников с вами, в синих чумарках, да всё с пиками – русые чубы?

– Ты бы поменьше заглядывалась на чубчики, а то тебе Левко самой волосья дыбом поставит, – грубовато отшутился он. – То донские казаки, с Дона – слыхала про такую речку у москалей? Пришли с атаманом Разей. А послы их как раз с нашим полковником гетмана догоняют. Да бывай здорова, я и так тут с тобой замешкался!

Микита припустил коня во весь опор – только пыль поднялась.

Чем дальше продвигались возы, тем раздольней по сторонам дороги разворачивалась косовица, несколько запозднившаяся в этот год из-за дождей; зато трава уродилась щедро и стояла прямо стеною. Вот невдалеке на сеножати полным-полно жёнок, девчат, парубков – косят, копнят: хороши покосы, аж завидно.

Обоз остановился.

– А ну, мужики, подмогнём! – крикнули сзади. Все, кто способен был работать, повыскакивали на поле, косы из женских ладоней перешли в мужские руки – и только звон пошёл по равнине. Расходились плечи, соскучившиеся по привычной работе. И сколько ни видел глаз – всё оживленно задвигалось, даже солнце жарило сильней, словно приговаривая: «Так, так, хлопцы!» – и выгоняло из них седьмой пот. А благоухание скошенной травы разлилось от земли до самого неба.

Долго стоял на месте обоз, долго косили мужики без роздыха, без истомы, только иногда тонко взвизгивало точило. Но тут внезапно разнеслось грозное: «Паня-яй, паня-яй!» – и все, побросавши косы где стояли, бросились к подводам, потому что казаки охраны уже бранились на чём свет стоит. Женки и девчата, каждая с охапкою сена, догоняли их и кидали его прямо в возы: «Берите, казаки, кормите животину – сено ж как мята!»

Чья-то тороватая рука чуть не полкопны зашвырнула на Настин воз, так что она едва выбарахталась наружу и ещё долго над этим по дороге посмеивалась.

– Скоро Иван-Купала, – вздохнула потом и потупилась.

– А который сегодня-то день? – окрикнула вдруг соседа, уже никак его не величая.

– Кто ж его ведает, – отозвался тот, – в эдакой кутерьме не только что дни, а и имя родное посеешь! Как окончим поход – тут и сообразим.

Настя стала вспоминать последнюю Купальскую ночь у себя на селе. До чего ж любо – и зори полыхают, и огни горят, и очи дивочи – как те зори с огнями. Бегут Настя с Теклею в паре, прыгают через костёр – дружно мониста побрякивают. А песни – даже лес отдается эхом! Позабывшись, Настенка начала напевать вслух:

Ой, на дорози спорит порис —

Чому же ты, Левку, бильший не рис?

– Ой, не рис, не рис и не буду —

Кохаю Настю, не забуду…

– Чудно: где-то девчата заспевали? – подзадоривая её, прикинулся обманутым шедший рядом с подводой Степан, но Настя не откликнулась на шутку.

…На третий день ещё с полудня дали долгий роздых скоту. Возчики кучками расположились в тени подвод, засмолили трубки, стали болтать и смеяться, вспоминая дорожную косовицу. Степан пригорюнился – он бы тоже не прочь ударить косою, ан чем её взять?

– Вон и наши хлопцы, – вглядевшись под горизонт от досады, вдруг заметил он Насте.

И действительно: через какое-то время подъехал Левко с Микитою, который всполошенно пересказывал что-то:

– …да ей-же-ей, видел в упор, только он как заметил – вмиг отворотился и растворился в толкучке середи полка Крысы.

– Неужто-таки реестровый?

– Да как вот тебя сейчас вижу! Не то зачем ему и прятаться-то? Заховал, гадюка, от людей панские гроши – правду говорили. А теперь опять в войско втёрся. Ну и змеюка он, прихвостень ляшский!

Настя переспросила, что это его так задело.

– Видел он как будто, – ответствовал Левко, – нашего бывшего куренного атамана Даниленка, который после повстаиия скрал все те деньги, что люди в замке захватили, да и пропал с ними вместе.

– Занятно! А недурно бы изловить его, злодияку!

Все трое ненадолго замолкли – было слышно лишь, как в придорожном бурьяне безостановочно стрекочут кузнечики.

– Давай-ка сходим, Микита, к полковнику! А вы почивайте, люди добрые, да поберегите себя, потому что час уже близок – всё чаще и чаще попадаются конные ляхи. Поутру донцы налетели врасплох на загон коронной конницы, да и распотрошили в пух.

…Не сразу казакам удалось отыскать шатёр Богуна, который отличался от прочих лишь тем, что стоял на пригорке посередине других. Полковник стоял подле него, одетый как обычный казак, разве только сабля поблескивала дорогою отделкой да краснели сафьяновые сапожки с серебряными подковами и длинными шпорами на шляхетский пошиб. На его загорелом продолговатом лице заметно выделялись иссиня-чёрные, висевшие книзу густые усы. Безо всякого колебания раздавались наказы сотенным атаманам, вслед за чем их сотни гурьбою выезжали в ночную мглу. Остальные казаки располагались на отдых; только последние удальцы, не найдя угомону, упражнялись в рубке саблей подкинутой влёт кошмы.

– Да знаю я, – спорил с ними курчавый казак из москалей, – что вы мастаки бить десницей; а вот ты попытай-ка, что с левой выйдет!

Но и от удара мощною шуйцей кошма разлетелась надвое. Под общий хохот хозяин её, виновато ухмыляясь, почесывал затылок.

Левко с Микитою подошли прямо к Богуну, который наблюдал за правильностию исполнения приказов.

– Пане полковнику, – обратился к нему Микита, – я казак вашего полку, Полторак Микита, имею важную справу.

– Говори.

– Нынешним вечером близ расположения Белоцерковского полка я натолкнулся на бывшего атамана реестровых казаков Петра Даниленка, про которого ходит неложная молва, что он, перевозя панскую казну, прихватил деньги себе.

– Знаю. Говорил уже мне седой казак по прозвищу Спека, – при звуке этого близко знакомого имени парубки молча переглянулись. – Но есаулы, перебрав белоцерковцев, не нашли такого по имени. Может, переменил он его или ещё как-то сховался. Будем искать – отдыхайте с миром. Трубач, отбой! Да разослать вестовых, чтобы все точно спать легли…

Левко и Микита отошли от шатра и решили отправиться на поиски земляка Спеки. Кое-где виднелись лишь огоньки люлек да теплились незагашенные костры, а по краю табора ездили по двое конные дозоры. Где-то послышалась, отличная от общей, московская речь – там, должно быть, расположились донцы. Разговор их делался всё громче и громче:

– Нельзя, бабуля, здесь войско стоит!

– Да я знаю, что войско, – а все ж своему Миколе пирожочков принесла, тут наше село совсем рядом.

– Не годится, старая, рядом чи не рядом: теперь все Николы равны, так что можешь и нам оставить.

– А вы-то кто будете?

– Да мы, бабка, с Дону пришли.

– Ну и наши тоже ведь с дому, – подтвердила тугая на ухо старушка. – Все-все из дому поутекали.

Донской дозор и просительница, не сумев столковаться, ненадолго примолкли.

– Ин ладно, хлопцы, – опять принялась за своё бабуся, – нате уж вам пирожки, а там передайте Миколе нашему или сами съешьте на доброе здравьице – это как знаете. Бери, сынку, вместе с платком бери, да бей крепче иноверца. У вас-то небось нету таких супостатов…

– Помогай Бог, старая, нашими молитвами и Николиными. Мы уж им подсыпем на славу – было б куда укласть. Да и у нас в дому вражин своих в достатке, только каждому свой час и срок!

Разговор угас. Стерегут табор и конные, и пешие, не дремлют. Издалека послышалась песня «Эй, душа, добрый конь…»

Потом оттуда стал приближаться верховой и вдруг разом остановился. А чуть позже пронеслось решительное: «Первая сотня, по ко-оням!» И через пару мгновений непроглядная темеиь поглотила тяжкий топот сотен копыт – это побратимы-донцы понеслись, разбуженные тревогой. Неспокойна июньская ночь!

Левко да Микита проминули уже стоянку своих, где стреноженные копи шумно жевали сено и влажно блестящими в багровых сполохах глазами чутко высматривали хозяев, фыркая и бия ногами о землю. На поднебесном раздолье, накрывшись кто свиткою, а кто чистым воздухом, разметались пешие казаки и загоны крестьян. Только в одном месте ещё не почивают, и горсточка людей, встревоженная или растормошенная, прислушивается к чьей-то речи. Посреди народа высится боком к огню сивоусый старик в чёрной чумарке, ещё куда как крепкий для своих немалых лет; он стоит, опираясь на саблю, как на костыль. Что-то знакомое почуялось в могучей стати, нечто сурово-непреклонное в обличье и широких плечах, хотя и согбенных житейскими невзгодами. Пламя бросило отсвет в лицо, и на виске ясно обозначился длинный шрам.

– Да вот он, дед Спека-то! – вскричал Левко. – Гляди, Микита, а с ним и ещё наши!

Старик разом обернулся на голос и тотчас попал в объятия молодых казаков.

– Левко! Микита! вот так свидание! – гудел он. – Ты посмотри, Алексейка, то наши беглецы, что когда-то дважды пану петуха красного подпустили!

Он пустился тискать их, на что и они, кряхтя, старались отплатить тою ж монетой.

– Ну, подросли хлопцы, нечего молвить, – довольно заключил, отдышавшись немного, бывший их сельский атаман.

Сын его Алексей и земляки-парубки даже пустились с ними целоваться. А старому всё мало:

– Ого-го! – кричит. – Да в эдаком разе, хоть полковник и заказал накрепко, всё одно выпить надобно! Матери его чтоб клюку на руку!

Тут он шасть куда-то вбок, а через мгновение, глядишь, появился с полною сулеёю под мышкой:

– Клюкнем, хлопцы, клюкнем, молодцы, чтоб и там дома у нас не тужили!

– Ты гляди, – говорили кругом, – ну и хитёр бывалый человек: где он только её прятал, да сам терпел и не пил?

– Не отхлебнул, ребята, ну ни капельки. А вон оно и пригодилось, теперь с сынками наречёнными разделю. Мат-тери его грошей кошелка, а выпью!

Он налил добрую чарку вскрай, так что кто-то сбоку аж крякнул: «Вот уж полна-широка – собака не перескочит!» – и пустил её по кругу…

– Ан и довольно. Оно не мешало бы усугубить, да кабы ещё полковник не пожаловал на угощение. Не годится по древнему казацкому закону пить на походе. Ну, расповедайте, как жили-поживали! Ох ты, Микита, и раздался, чисто медведь – посейчас кости скулят от таких лапищ. Попадет кто под горячую руку – и не почуешь, как дух пустишь на волю.

– А чего особенно говорить, – заскромничал Микита. – Как убежали тогда от панской челяди, так помаленечку до Запорожья и довлеклись. Вот разве что не позабыть молвить: мы ведь наскочили совсем ненароком на вашего побратима, Нестора Недолю.

– Братишка мой! Да каков он теперь, что поделывает? Господи Вседержитель, сколько лет не видались – как раз после Хотина! Вот уж не чаял радости ещё раз услыхать.

– Глядится вполне ничего – крепкий, даже не так чтобы поседел. На его собственном хуторе и застали, да ещё три дня он нас припрятывал. А больше уже не попадался – из-под Жёлтых Вод минули стороною. Ну, а что из дому слыхать?

– Эх, то долгая сказка, и не весьма счастливая – хоть кое о чём и вовсе бы позабыть. И ляхи после Пилявы, и татарва невдолге от Зборова – много лиха натворили. Но батьки ваши оба, благодаренье святой Троице, здоровешеньки – всё хозяйничают на покое.

А от степняков этих вместе отбились. Вот и тут мы целым своим загоном – и из Вербовцев наши, и лелюковцы с мытищинцами, и из иных соседних сел, всё гуртом веселее. Дома ещё плечо друг другу подставили. Ну и наделали журбы те вражины! Подстерегли раз на рассвете – да и шасть в село, так что люди запереться толком не поспели. Кого где застиг изгон – там и прятались. Спасибо, из Лелюков на подмогу примчались, да тут и свои опамятовались и выставили-таки басурман за околицу, – но только спервоначалу они немало кого в полон увели. Где-то уж по дороге чужие казаки отбили да домой повернули, кто ещё живой остался. Да только такая беда стряслась, Левко, что и сказать сразу тяжко – дивчину-то твою, Настёну Кучеренкову, степняки прямо из горницы подхватили – и поминай как звали. А уж краса-то была на всю округу, и вон оно что с нею сталось – может, даже навёл кто-то нарочно…

– Да не печальтесь, диду Панасе, не загибла она, тут с нами – можете посмотреть, жива-живехонька.

– Как так?!

– Да просто, – довольно ответствовал Левко. – Раз отправили нашу сотню спешно в Чигирин. И уже далеконь-ко от войска, ажно на Киевщине, наехали мы на татарский отряд, который прятался тишком в лесу. Увидали они, что их приметили, – и тотчас выслали богатую встречу. Посудачили мы и поспешили далей, но сотник, бывалая голова, и говорит: «Чтой-то очень мне сдаеётся, что та стая злодейская. Давайте-ка, хлопцы, проверим – чего они там в роще заховали? Хоть и есть от полковника наказ не встревать в стычки с союзником, – да ляд с ним на расстоянии. Только глядите в оба – чтобы ни один не ушёл!»

В долине разбились мы на три загона: один побольше спрятался в придорожной балке, а два поменее стали заходить с боков оврагами да буераками. И разом наскочили! А там, в рощице, людей наших повязанных да добра – видимо-невидимо – матушки! Татары врассыпную, мы за ними и давай бить…

А один одвуконь, да кони такие славные, на втором спутанная ремнями дивчина. Он наутёк, я за ним, – но не достаю, хоть плачь. А он нагоняет всё жарче, да ещё какой-то мешок кожаный сбросил – может, я около него попридержусь и отстану. Да чорта мне в том добре, а тут ещё откуда ни возьмись наперерез басурману Микита, и конь под ним тоже гонористый – поприжал, вижу: догоняет, и уже стремя в стремя идут, ноздря в ноздрю. Тут татарин развернулся и ятаганом на пленницу замахивается, но клинок у него раз! – и зацепился за ветку. Микита хвать его за голову, да и стянул с коня, только шея хряснула!

– Вот, я же говорил, – одобрительно хмыкнул Спека, – что кому даст хорошенько, тот враз окочурится. Чтоб его матери денег мешок! А чего ж ты его саблей-то не полоснул?

– Да где там! Так близко съехались, что негде было и размахнуться.

– Тут уж и я подскочил, – продолжил Левко. – Смотрю, у дивчины руки перевязаны сыромятным ремнем и к седлу приторочены, а сама наполовину уже сознания лишилась, откинула голову. Путы мы ей тотчас перерезали, опустили на траву; гляжу – а то ж наша Настя! У меня и сабля из рук вон. Пресвятая Троица! ну, как бы той Микита не подоспел? А он смеется и говорит: «Эй, на! забирай добро-то своё!» И Настя то хохочет, то плачет – совсем потерялась. Да от холодной воды маленько пришла в себя, и на том же коне её обратно повезли к нам. А всех остальных сотник назад по сёлам разослал под охраной. Мешок же, который татарин подкинул, полнёхонек, оказался серебряных да золотых – всё на товарищество пошло. Хорошо, что я на него не позарился!

– Не то продал бы свою Настю вчистую, – прибавил Микита. – А татарин-то знает смак, выбрал вместо грошей красулю. Поди не глуп – такая дивчина впору и самому султану, на золотой вес!

Левко весь вздрогнул.

– Да ты не серчай! Это ж я так, для примерной стоимости.

– А куда вы ятаган его подевали? Небось ведь дамасской стали? – спросил внимательный Спека.

– Ятаган Микита мне тоже отдал, – признался Левко.

Кто-то сзади обронил: «Это за Настей в приданое».

Левко сперва нахмурился, но скоро сообразил, что это подшучивают беззлобно, по-свойски. Вынул из пожен ятаган, и лезвие аж засверкало.

– Нате, полюбуйтесь.

– Вот так-так, чистый дамасский клинок! Ну и сабля! Вельможный был басурман – такую вещицу носил, – ахал да нахваливал старый казак.

– Диду Панасе! Раз уж она вам так по сердцу пришлась, то дарю на память.

Спека на миг закаменел, а потом пришел в сущий восторг.

– Сыне мой, да такое мне только снилось! Тут и умирать не надо! Ну, чем мне тебя отдарить-то? Разве вот возьми-ка в обмен мою – тоже доброго каления, обух запросто перерубит, – сказал он благодарно. – Как раз под Хотином со мною была.

И от радости снова пустился обнимать своих хлопцев.

– Эх, вот бы нам на панов таких сабель, да твёрдых рук, да толковых голов!..

Потихоньку в таборе всё погружалось в сон, и кучка людей, собравшаяся около земляков, стала таять – люди укладывались спать, полагая рядом с собою оружие: кто самодельное копьё, кто секиру на длинном топорище, тот косу, прикреплённую к древку наподобие пики, а который и простую дубину.

Левко и Микита с тревогою впервые вгляделись в оружие крестьян. Старый Спека тотчас приметил их озабоченность:

– Не дивитесь, что не сумели получше добыть. Полная справа есть лишь у тех, кто в прошлых битвах с бою достал, а так – кто во что горазд…

– Почему ж так? В одном нашем селе кузнецов было вдосталь! – оскорбился за земляков Микита.

– Эге, хлопче, было да сплыло. Счёту нет, сколько пароду в боях полегло. Вон под Пиляву люди шли толпами, и не перечтёшь – и крестьяне, и бондари, и плотники, и кузнецы – никто не остался дома, особенно из ремесленников. А которых паны заманили – да и поминай как звали, ни слуху ни духу от них не осталось. Помнишь Петра-коваля, которого ещё однажды батогами выпороли, а как он отлежался, то силою забрали в замок, – так и не вернулся больше. А уж каков был мастер! Ежели что закалить надобно, на всю округу никого лучше не сыщешь. Так что где уж этого доброго оружия было набрать – спасибо ещё топоры с косами нашлись…

– Секира – то справное дело, – отозвался сбоку один парубок. – Коли её на хорошее древко приладить да сделать сподручной, так и наилучший панцирь немецкий с головой вместе рассечёт, надо только толково вогнать, чтобы не соскользнула.

– А что на твой разум крепче: немецкая башка или панцирь?

– Смотря какой попадется немец… Мы до этого дела привычные. Вон из нашей волости есть такие ловкачи, что один положит руку на пенёк, растопыривши пальцы, а другой из-за плеча между ними рубает – и хоть бы царапина. Добрые воины, что и говорить, – сыздетства ведь при секире.

– А до ложки, видать, ещё больше охочи! – подзадорили сзади.

– И ложкою тоже ничего, была бы пошире.

– Да чего ж это вы ещё пилу не прихватили, как надыбаете пузатого ляха?

– А мы его и топорами кучкой, как старую сосну, – отшутился хлопец.

– Откуда же вы такие лихие рубаки? – опыта л старый Спека.

– Да из-под Острога. Там у нас одни пески, зато лесов тьма, так в лесу живём, лесом и кормимся. А теперь по гетманскому наказу вот и сюда тронулись целыми селами. Но, по правде сказать, под Зборовом двигались не в пример проворней. А кого дома громада оставляла порядок стеречь, чуть не в драку лезли: «Не хочу, – говорят, – над бабами казаковать, они и сами управятся!» Да и действительно жёнки наши до всего горазды, хоть на коня сажай.

– Ну, это ты перегнул! Посади только – они враз свои запаски порастеряют.

– Тогда будет на что подивиться! Во все глаза!

– Ну, ты не особенно зарься: там же ещё сорочки останутся!

…Из темноты на раздавшийся в круге смех выглянуло несколько чужих и подошли к костру:

– Чего это вы не спите да жёнкам кости перемываете?

Кто-то сбоку сдавленно шепнул: «Гляди – полковник!» Старый Спека посмотрел и сразу поднялся:

– Это мы, пане полковнику, с земляками из своего села повстречались да и заговорились за полночь.

– Я вижу, и сулея с полведерца, – приметил Богун, – так что коня можно напоить.

– Коня-то вполне, а вот доброму казаку ещё и мало, – бросил кто-то из сумрака, надеясь остаться незамеченным.

Богун, однако, лишь усмехнулся, а потом усмотрел Левка с Микитою и обратился к ним:

– Это ж вы, казаки, под вечер ко мне приходили, зрадника реестрового искали, да вместо горя на горилку набрели!

– Так мы на радостях. Целых три года не виделись!

– Ладно уж, коли так. А теперь сулею припрячьте, не рушьте войскового обычая, да и ложитесь почивать.

Богун двинулся прочь со свитою; а когда он отошёл подальше, бывалый Спека сказал:

– Хороший полковник, храни его Бог! Самый лучший после Нечая. А тот так и сгинул ни за козлиную душу. Одну голову казаки и похоронили… Был ведь я в его полку под Пилявой. Просто гром атаман! Как ударит к бою – бежишь, будто из камня тесан, ничего не страшно. Эх, куда ж те мои силушки подевались!