Текст книги "Козацкие могилы. Повесть о пути"

Автор книги: Пётр Паламарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Но аще и не все люди книжному писанию учены, зато верою все зело благочестивы суть и возрастом сановиты и бородами украшены и одеяние носят разноцветное, но нрав же у них в правде не постоятельный и корысти желательный, друг друга лукавством превосходят, к тому же льстивы, упрямы же и прекословны суть, и церквей и монастырей имеют множество, подобно звездам, иноков же бесчисленно, от них же и многие святители чудесами просияша и от гробов мvро исцеления источают, яко же древле в Греческой земле и во Ерусалиме и в Риме. Есть же и дальние монастыри на море на Соловецком острову, и во иных странах, и пустынники многие, житием и чудесами яко столпы сияющие, и многие святые святители и иноки телесами яко живые лежат в раках. К церквам же и монастырям весь парод он податливой и церковное благолепие и красоту излиха любяще, и имеют во храмах честные иконы и сосуды зело украшены златом и бисером и всеми потребами, яко небо солнцем и луною, и во всей Европии красотою подобных им не обретается. К нищим же зело милостивы, и святительский и монашеский чин имеют в великой чести, и посты держат по древнему преданию крепко. Ризы носят долгие, особным обычаем рознично от иных стран.

Жен же имеют по единой, и второго и третьего брака не отрицаются; четвертой же брак отнюдь у них не именуется. Зело же имеют в покорении жены свои, до толика, яко ничто же могут сотворитн в дому своем кроме воли мужа своего. Девы же зело хранят чистоту, великое бо в них стыдение и поношение, еже которая дева обрящется не сохранившая девства своего до законного сочетания – таковую муж её аще оскорбит или и смертию убиет, не зело жестоко ему осудится. И сего ради девы вельми хранят чистоту не точию воздержания ради, но и страха для; елицы же обретаются в них не сохранившие девства своего до сочетания брака, многие покоры и раны бесчисленные от сродников своих терпят. Мнози же от них, мужие и жены таковые, иже от юности своея иноческое житие возлюбиша и чистоту телесную хранят до дне смерти своея. Обретаются же у них и таковии жены, иже слабости ради своея отделили себя на всякую нечистоту и невоздержание, похотения плотские исполняют, – обаче таковии великое мучение подъемлют, пред всеми обнажаемы и водимы по торгу и биемы людьми. Елицы же помышляюще на убивство мужа своего, смертьми казнимы и в землю живыми закапываемы.

Пити же народ Российский, наипаче же простые и поселяне, любят много, понеже воздух имеют вольной – ни вельми горяч, ни студен.

Имеют же некие страны, где мразы великие и нестерпимые; обаче человекам те страны на здоровье и болезней там мало, яко мразом изводится от них телесная мокрота. На бранях Российские люди терпеливы и мужественны, и нужу великую терпят, многие дни пребывающе без пищи. Государям же своим повиновение и послушание имеют зело великое, иже и во обычай приемше речь сию, глаголюще: волен Бог да Государь. Цари их зело самовластны и все творят по воле их; общий же народ самовольства ради его блюдом и востязуем вельможами, и судиями градскими, и господами своими, не попущающими им ото обычных преданий ни мало.

Народы языческие, яже суть Татарове, и Черемису, и Мордву, и Лопь, и иные языки зело имеют в порабощении, да не паки возмогут и воспротивятся. Разделено же было прежде сего великое Российское царство на многие княжества, яже суть сии: великое княжение Владимирское – начальное и главное всея России, с ним же общо и Суждольское великое княжение, великое царство и великое княжество Московское, государство и великое княжение Новогородское, царство Казанское, царство Астраханское, царство Сибирское, государство Псковское, великое княжение Смоленское, великое княжение Тверское, великое княжение Черниговское и Северское, великое княжение Резанское, великое княжение Нижеградское, великое княжение Ростовское и Ярославское.

К сим же великим княжествам быта и грады миози, по разделению коегождо княжества покорные и служат Российскому скифетру».

Словно два голоса, переплетаясь, перебивая один другого посередине предложения и через запятую то славу неся, то журбу, ведут вперед разноликое повествование. А нет-нет вклинивается ещё и третий, обезьянничающий:

«Глаголют же некие, яко за тою рекою Обью великою под самый Север есть человецы дикие безгласные, только зычат да сипят, зимою же, егда морозы наступят, человецы пускают из ноздрей своих сморг или соплю; а егда сии замерзнут, тогда стоят ови яко о древесах. К весне сии сопли растаивают, и человецы паки оживают; егда же кто сих соплю преломит, таковии уже ие оживают, – но не вем о сих, аще истинно суть…»

Подобное передразниванье – это тень подлинной космографии, влекущаяся за нею по придорожной пыли. О такого разбора вещах сказано было в древней притче о сеятеле – про зёрна, упавшие при дороге, которые были потоптаны или склёваны птицами, что в сокровенном смысле означало тех, кто сперва внимательно слушает голос истины, но не умеет удержать слова в сердце; приходит враг рода человеческого и уносит прочь не успевшие укорениться ростки спасения. О теневом мире речь ещё будет впереди, но с тем большим усердием прислушаемся к последним словам космографии:

«Слово совершительное книги, в нем же предлежит о воспоминании и разрушении многих государств сильных.

Ведающий хитроумные словеса да скажет о чудных делах миротворения Создателя, давшего изначала телесам нашим чувственный свет солнца, а душам светоумное учение святым книгам! Дан нам вдобавок и царский страх строительный на человеческую жизнь чувственную, и духовные правители на пользу желанию души к небесным восходам. Мы же от душевного существа красоты нисходим и прилепляемся к долу влекущему и пепельному безсловесному лику самоизволением скотского естества…

Возведем очи мысленные, и посмотрим разумным видением, и побеседуем душевным рассуждением о превращении престолов сильных, еже есть страх велик, и державств и царствий преславных. Где Вавилон великий, первый во слове, где же Индия многостяжательпая, и Персида многонародная, и Ефиопия, и тех великое пространство со отоки морскими, где же Ассирия боголюбивая, где Палестина достохвальная, в ней же избранный святый град Иерусалим, идеже прославися Христос во плоти и все святые пророки и апостолы, где Антиохия великая – град Божий, и обетованная святая гора Синайская, и Александрия преименитая, где же и многомудрая Афинея и грады Еллинские много-философные, где Египет с Фиваидою, да в них же богоизбранных мужей духоносцев со иноки яко песок вскрай моря, где же и пресветлый Царьград, иже телес святых наполненный, где же и над вселенною властвующее Римское величество, с ним же вкупе и Италия и Германия многочеловечная, где же и благочестивая Испания и Британские островы, где мпогоплодная Болгария, и Сербия, и Солунь, и святая гора Афонская, в ней же иноков яко звезд на небеси?.. Все же сии приснопамятные грады от великих войн разрушением, иные же опустением осиротеша, овии же обсилованием страха смирены до конца, иные же данями тяжкими от неверных царей усмирены, и златокованые их палаты ещё не падошася, но душа злопоги-бельными ересьми повергошася. Оле дивства! О колика сила греховная, како премудрый Приточник рече: содрогнуша бо ся кости и мозги, и кто даст главе моей воду и очам моим источник слезный! О, немощнейшие самой слабости человеческие немощи, и лукавые блудницы, и многомятежная мира сего жизнь! Но слава единому премудрому зиждителю Творцу, устрояющему недоведомым своим судом праведным о всякой чистительной человеческой вещи, еже к жизни нашего душевного естества полезная, о нем же мы живем и движемся и есмы во уповании жизни вечный. Аминь».

…В нашей космографической повести три главных действующих лица. Путь, по которому движется странствие; тень, отбрасываемая идущим, – и цель, к которой он устремлен. Сам же путник вовсе не герой – им в конечном счёте может быть каждый.

Хотя все, что рассказывается в ней, – правда и сочинено не мною, это все же должна быть отнюдь не вереница отрывков, по живое «художество» – коль скоро художественность есть необходимое условие, тот самый «вольный воздух» духовного пути.

Пространство для путешествия уже определено; коротко скажем и о времени – две тысячи лет, тысячелетие, три века. История, как выясняется, особенно привержена к этим «кратным» своим числам. Два тысячелетия, как человеческий род тронулся в новый путь; тысячу лет назад в общий круг христианских народов вступила Россия; триста лет тому в пей самой столкнулись такие силы, эхо борьбы которых ещё по сю пору гремит. Но теперь по порядку поведем речь о том, как за десять веков до нас происходил знаменитый

ВЫБОР КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА.

Народ его вырос уже из тесных языческих пелён, и вот наступил час избрать для него спасительную веру. Стали Владимира навещать купцы по духовной части, каждый выхваливая собственный драгоценный товар.

Первыми явились болгары «веры бохмиче», то есть магометанской, и на вопрос о том, какова она, отвечали весьма складно: «Веруем Богу, а Бохмит ны учит, глаголя: обрезати уды тайныя, и свинины не ясти, вина не пита, а по смерти же, рече, со женами похоть творити блудную. Дасть Бохмит комуждо по семидесят жен красных, исберет едину красну и всех красоту возложит на едину, та будет ему жена. Зде же, рече, достоит блуд творити всяк. На сем свете аще будет кто убог, то и там». Конец речи Владимиру приглянулся, и он её «послушаше сладко», в первую голову потому, что «бе бо сам любя жены и блуженье многое». Однако обрезанье удов, отказ от свинины, а особенно от вина вызвали его отвращение, и он запрощиков Магомета отверг, изронив вдогон ту самую поговорку, что «Руси есть веселье питье, не можем без того быти».

Следом его навестили «немцы от Рима», сиречь католики, рассказавшие, что заповедь их такова: «Кланяемся Богу, иже отворил Небо и землю, звезды, месяц и всяко дыханье», исполнение её нетрудно – «пощенье по силе; аще кто пьеть или ясть, то все во славу Божью». Но послы Владимировы, посетившие множество храмов и служб «немецких», доложили ему, что в церквах тех «красоты ни видехом никоея же» – и великий князь отказал католикам, добавив, что веры этой отцы не принимали.

Услыхали про то в свой черед и «жидове козарьстии», добрались до Киева и рассказали, что христиане веруют тому самому Христу, которого они позорно распяли, а посему следует поклоняться лишь единому Богу Авраама, Исаака и Иакова. Владимир, успевший оценить «веру» магометанскую и католическую «заповедь», вновь поставил свой вопрос весьма точно: «Что есть закон ваш?» Ответ был таков: «Обрезатися, свинины не ясти, ни заячины, суботу хранити». Он спросил ещё: где их земля? – «В Иерусалиме». Князь не поверил и ещё раз переспросил: да точно ли там? Тогда им пришлось сознаваться: «Разгневася Бог на отци наши и расточи ны по странам грех ради наших, и предана бысть земля наша хрестеяном». – «То како вы иных учите? – возмутился Владимир. – Или и нам того же хотите?!»

А уж четвертым пожаловал философ из Греции, в пространной речи по канонам византийской космографии изложивший воплощение премудрости в мире от его сотворения и вплоть до грядущего Страшного суда, живописное изображение которого всего более подействовало на князя-язычника.

Но всё-таки он по былинным законам предпочел, прежде чем окончательно решиться, трижды взвесить и отпустил любомудра с дарами, сказавши: «Пожду и ещё мало». На следующий год он держал новый совет о том же деле со своими боярами и градскими старцами, после чего десять «мужей добрых и смысленных» отправилось в путь по белу свету, чтобы оцепить все сказанные веры незаочно. Их тоже более всего покорил Царьград, а в нём главный храм Софии Премудрости, про который мужи отозвались, что попав в него, не знали, «на небе ли есмы были, ли на земли: несть бо на земли такаго вида, ли красоты такоя».

И лишь на третий год Владимир, взяв осадою у византийцев град Корсунь, добыл в обмен на него у императоров-соправителей Константина и Василия себе в жёны сестру их Анну, крестился там же и венчался – а по возвращении в Киев крестил уже страну и народ.

Во время совершения таинства крещения князю был прочитан и изъяснен символ православной веры, а вслед за тем главные деяния вселенских соборов, первый из которых, Никейский, «проклята Арья и проповедаша веру непорочиу и правду», а второй, утверждая его постановления, увековечил исповедание единосущной Троицы.

В основных своих чертах рассказ о выборе вер уж куда как общеизвестен, и – за вычетом некоторых потребностей, в которых все-таки тоже хочется скорее воротиться к согласию с летописцем Нестором, нежели принять сторону сомневающихся «совопросников века сего», – самая суть его представляется вполне достоверной. Но вдруг, откуда ни возьмись, появляется иное, совершенно противоречащее свидетельство —

ПИСЬМО ПОЛОВЦА ИВАНА СМЕРЫ,

состоявшего как будто бы лекарем и краснобаем при Владимире Святом. Ещё будучи язычником, князь отправил его в 980 году в Константинополь и Грецию для испытания вер; после десятилетнего странствия Смера достиг Александрии, откуда написал в Киев следующее послание:

«Могущественнейший царь Владимир, знаменитый герой, дражайший мой господин, наследственный обладатель славянских стран, населенных после строения башни вавилонской народами из Афетова племени!

Бог живый, всемогущий и един мудрый да правит тобою, как сам знает, на многие годы, храня тебя в силе, власти и славе.

Теперь уведомляю тебя, что я постоянно и глубоко оплакиваю то, что ты отправил меня в страны греческие для исследования веры и нравов, разлучив меня с собою, дорогой царь, и с землею русскою. В этом моем странствии я очень часто недалек был от погибели. И теперь для меня нет более способа возвратиться в твою землю. Сообщу твоему величию обстоятельно обо всем этом.

С большим трудом перешел я пустынные горы в Паннонии и затем Паннонию. С большими неприятностями переправился через Дунай. Затем прошел я Сербию, Болгарию, Мизию, также великую и знаменитую империю греческую с пятью царствами её, – был в Антиохии, потом в Иерусалиме. Из Иерусалима пришел сюда в Александрию. Здесь я повсюду увидел божницы, построенные роскошно, и людей, правами похожих на аспидов и василисков. Но видел я также немало молитвенных домов христианских, в которых нет никаких идолов, а только столы и скамьи. Люди, которым принадлежат эти дома, говорят о божественном; они честны, выше всего любят мир и тишину; это подлинно как бы ангелы Божий. Ежедневно они, по повелению Божию, сходятся для научения; на молитвы сходятся перед восходом и потом после заката солнца, иногда также в третий и девятый часы дня. Здесь все люди повсюду называют их народом святым и новым Израилем. Учению их следуют здесь и некоторые цари со своими учеными, и сам я часто посещаю их с целию научиться. Я уже и возрожден у Них водою и духом во имя Отца, Бога всемогущего, и Сына его Иисуса Христа и Святаго Духа, происходящего из того же Бога. Посылаю при этом тебе, царь, и книгу их, называющуюся «евангелием» с учением апостолов: прими её.

Да будет известно твоей державе ещё и следующее: видел я во владении кесаря, что этим честным и благочестивым людям делаются большие обиды, потому что здешние греки хитры в словах, надменны, ложь могут выдать за дело справедливое, подражая в этом некоторым учениям и учреждениям римлян и стараясь своим коварством завлечь простых людей в свои синагоги и церкви… Люди, о которых говорю, учат, что Бог есть един всемогущ, и единородный Сын Божий есть Иисус Назарянин, действием того же Святаго Духа, согласно древним обещаниям о нём, после известного времени зачат в чистой Деве Марии, бывшей от племени Давидова, и рожден от неё. Престол его пребудет в вечное время, потому что он, по справедливости, называется Сыном Божиим, Спасителем, Богом крепким, Отцом будущего века; сверх того, он поставлен от Бога Израилева царем и судиею всему миру, как все это мне давно уже достоверно известно от моего учителя. И вот греки, оставя учение всемогущего Бога и истинное, в Нем самом заключающееся истолкование его, – греки, а именно кесарь и патриарх с своим сенатом, повелевают называть себя новым Израилем, приказывают это и тем бедным братьям, и сами, будучи сильны, приневоливают их служить себе и платить дань. Кроме того, они запрещают им иметь жен и пользоваться средствами пропитания по своей воле, с благословением Бога; запрещают им также свободные искусства и оружие, хотя то верно, что христиане могут с честию иметь все это, не употребляя, однако, без крайней нужды, по оберегая себя от зависти других и вражды внутренней. Между тем греки удерживают все это в своей власти, запрещая иметь то же другим, чтобы держать великий народ в рабстве у себя. Наконец они велят, чтобы по смерти были почитаемы изображения их; дают по собственным именам названия домам словно храмам, чтобы таким образом их поминали и славили на вечные времена. Они приказывают, чтобы в сказанные дома люди собирались на молитвы с фимиамом и свечами и всякого рода яственными жертвами, называя это чествованием, и такое чествование, учреждаемое для нарочитых дней, они оградили привилегиями на вечность.

Но я знаю, что последнее поколение блистательно освободит себя от всего этого, когда заметит, что в этих, насилием созданных церквах, вопреки воле всемогущего Бога, люда слишком оскверняются объедением. Ибо собирающиеся в этих церквах, после служения идолам, топают ногами, плещут руками, издают разноголосое пение наподобие музыки, ведут себя без стыда до такой степени, что нельзя об этом ни говорить, ни писать. В сказанные же нарочитые дни свои они одних одаривают своими милостями, как бы за их достоинства, – других, после этих праздников, наказывают, как преступников закона. Поэтому некоторые христиане собираются в укрытых местах, в гробах, в горах, в лесах и в пропастях земли, говоря, что избегают нечестивого рабства, при чём и пророчествуют: «Погибнут надменные греки в вечном огне, да и те, которые приняли их нравы, суть также безчестны, безславны, лжецы, достойные отвращения!»

Сказано мне, царь, господин мой, что ты и твой род будете такими же, и о нынешних людях такого рода они выражаются, что глаза и сердца их ослеплены. Поэтому последнее поколение этих людей осудит их, называя их псами, изобретателями басен, отпадшими от Бога, заблудившими от истины. Однако же и те самые, которые так будут осуждать их, не избегнут многих опасностей, ради позорного разногласия и нечестивой гордости своей. Лишь некоторые из них, кроткие сердцем, по призванию от Всемогущего, ради Сына Его, действием Святаго Духа исследуют все писания закона себе на спасение.

Начав от сотворения мира, я, следя за учением веры, исследовал, будет ли хорошо тем твердым людям, хранящим предания мудрости, при богатых греках и однонравных с ними поколениях других людей. Я разумел, что в скором времени греки и их последователи увидят всецелый позор над собою и свою гибель. Идолы их войдут в притчу у чужих народов, потому что они не устоят против гнева Бога живого, будучи глухи и немы. Сверх того, некоторые из христиан и иудейского племени говорили, да и сам я узнал из некоторых писаний, что последнее славянское поколение соединится с великою ревностию для похвалы и исповедания единого Бога Израилева, Творца видимых и невидимых вещей, который освободит свой верующий парод от грехов его послушанием Сына, действием Святаго Духа. С ним и последний иудейский род познает вместе с прочими народами учение Христа, единородного Сына Его, и, хваля и благословляя Его, получит спасение, потому что покорится воле Бога своего. Тогда-то и тем избранным возможно будет получить всякую честь и могущество за своё учение и образ жизни, как это указывается в древнейшем писании. Итак, царь, не должно тебе принимать обычаев и веры греческой. Если же ты примешь ее, то я никогда к тебе не возвращусь, по здесь усну смертию и буду ждать суда Сына Божия.

Писал я это железными буквами, вырезав на двенадцати медных досках, в египетской Александрии 5587 г. Фараона, 1179 г. царствования славного Александра, в год пятый; индикта 1, луны 7, ид 14. Это тебе верно объявляю врач и ритор твой —

Иванец Смера Половлянин».

Впервые письмо было издано по-латыни во второй половине XVII столетия с примечанием, что оригинал писан «языком булгарским по древнему учению руссов», с которого «русский диакон Андрей, бывший после слугою пана Собека, королевского подскарбия», перевел его на польский в 1567 году. У этого диакона послание Смерово приобрел писатель польской секты ариан Станислав Будзинский, переложил на латынь и «оставил потомству, как памятник, достойный прочтения».

Таким образом, является своеобразнейшее свидетельство о том, что Владимир Святой как бы сделал свой выбор оплошно! И выбрал, оказывается, не веру, а ересь – кстати сказать, в исходном смысле слова греческое «ересь» и означает не что иное, как «выбор»…

Откуда же взялось странное это письмо, кто таков «половец» Иван Смера – в чьем имени явно отдается эхом «Смерть Ивана» – и где в конечном счёте здесь истина? Вопрос отнюдь не даром встаёт прямо посередине нашего мысленного пути, потому что разбирательство его корней, уводящее как будто бы далеко в сторону, затем окажется кратчайшей дорогою к искомой цели. Оно даст один из наглядных уроков премудрости, хотя для того и придётся до поры погрузиться с головою в

ТЕНЬ.

Собственно говоря, неопустительное её бытование рядом, обок с нами, и постоянные встречи на жизненном поприще настоятельно требуют создания особой отрасли знаний – по только не учёной в тесном смысле, а широчайшей и художественно-показательной, которую можно назвать «теневедением». Вопрос о тени постепенно вырастает до глубинных понятий о зле как таковом, собственно и являющемся тенью Добра; и вот пристальное изучение его сущности и проявлений в истории как раз призвано послужить самым твёрдым посохом в руке путешествующего космографа. Причем бояться здесь не след хотя бы уже потому, что от тени все равно никуда не скроешься – разве что в сказке; зато отчетливое знание сообщает такую чистоту сердцу и оку, что при соприкосновении самом тесном зло не оставляет на них пятен. Об этом есть такой замечательный короткий рассказ в «Азбучном Отечнике» – древнем собрании сказаний о старцах, подвизавшихся в пустыне, расположенном в алфавитном порядке их имен:

О ЮНОМ МОНАХЕ, ВХОДЯЩЕМ В КОРЧМУ.

Некий старец, живший в ските, во един от дней отправился в Александрию продать своё рукоделие и увидел там молодого монаха, зашедшего в корчемницу. Он этим весьма оскорбился и, подождав, когда тот выйдет, отвёл его в сторонку и стал наедине поучать.

Ты ведь, дорогой братец, – наставлял он, – облечен в ангельский образ, понимаешь, что много у диавола сетей, и ведаешь, что, уже просто заходя в город, мы повреждаемся очами, слухом и образом. Ты же, юноша, часто навещая корчемницу, не только слышишь и видишь всё там творящееся, но и с нечистыми женами и мужами пребываешь! Но молю тебя, чадо мое, беги в пустыню, где лишь и сможешь спастись…

А юный монах ему в ответ: «Отойди от меня, черноризец: ничего иного не ищет Творец, кроме чистого сердца!»

Тогда старец поднял руки свои к небу и воскликнул:

– Слава Создателю, объявляющему свою премудрость! Я уже пятнадцать лет прожил неизбывно в скиту, по сердца чистого не стяжал – сей же, в корчемнице пребывая, достиг таковой чистоты!

Так, на всяком месте, в любом времени и положении есть возможность нам выбрать искомую

ПРЕМУДРОСТЬ,

которая на языке ветхозаветных писателей звалась «Хохмой», а в созданном по-гречески Новом Завете именуется «Софией». Сама же она прелестна и обоюдоостра, так же как и слово «прелесть» – для кого верховная красота, а для кого и высшего разбора лесть. В одной из немногих поздних книг Ветхого Завета, написанных уже прямо греческим языком, ей возносится целая хвалебная песнь от лица царя Соломона:

Она есть дух разумный, святый,

единородный, многочастиый, тонкий;

удобоподвижиый, светлый, чистый,

ясный, невредительный, влаголюбивый, скорый, неудержимый,

благодетельный, человеколюбивый,

твёрдый, непоколебимый, спокойный,

безпечальный, всевидящий

и проникающий все умные, чистые, тончайшие духи.

Ибо премудрость подвижнее всякого движения,

и по чистоте своей сквозь всё проходит и проникает,

Она есть дыхание силы Божией

и чистое излияние славы Вседержителя:

посему ничто осквернённое не войдет в неё,

Она есть отблеск вечного света

и чистое зеркало действия Божия и образ благости Его,

Она – одна, но может всё,

и, пребывая в самой себе, всё обновляет,

и, переходя из рода в род в святые души,

приготовляет друзей Божиих и пророков;

ибо Бог никого не любит, кроме живущего с премудростию.

Она прекраснее солнца

и превосходнее сонма звезд;

в сравнении со светом она выше;

ибо свет сменяется ночью,

а премудрости не превозмогает злоба,

Она быстро распространяется от одного конца до другого

и всё устрояет на пользу…

Премудростью было то самое Слово, которое «в начале всего»; воплотившись в зримый образ, премудрость обрела и личные видимые черты. Недаром именно созерцание цареградской Софии победительно решило выбор послов князя Владимира – и главный храм столицы Руси был освящён тем же именем. Она же составляет сокровенную основу того видимого образа, который один может служить лицом русского Средневековья, семи столетий нашего исторического бытия – творения инока Андрея Рублёва

ТРОИЦА.

Положивший жизнь на защиту идеи Троицы, в которой он видел залог духовного единства Руси, Иосиф Волоцкий говорит о ней в своем «Просветителе»: «Тако веруем, и тако мудрствуем, и в сих довлеем, и се премудрость наша и разум наш!»

А почти пять веков спустя современный учёный, отнюдь даже не богослов, а знаток средневековых общественных движений, носивших знамена ересей, рассказывая о том, что Троичность служила основой миропорядка для русских людей этих времен, сам того не желая, подхватывает самый слог древней словесности, говоря: «Вселенная дышит духом божественной Троичности, которая составляет её конечную причину и сквозит во всех её проявлениях».

Именно благодаря этому единению в век Андрея Рублева и Димитрия Донского выстояло против внешних врагов государство, направившее силы не на разрушение отечественных заветов – как в единовременной Европе, обратившей взоры вспять, в пустые глазницы мёртвого язычества, – а на обновление полученного из рук Византии духовного наследства.

Античность создала некогда учение о триаде, где «один» было символом оставленности и замкнутости в себе; «два» означало разделение и безконечный разлад, а «три» воплощало соборный совет и любовь. «Наша» эра принесла превращение умственной триады в сердечную, сердцевинную для неё Троицу, совершенное живоначальным Словом. Но вслед, пыхтя, торопилась поспеть, не отстать за краеугольной чертою зыбкая тень, всею силой стремясь вновь обратить высокую прописную Софию в ветхую «хохму» со строчной. И главным оружием для себя она выбрала собственно «выбор», то есть ту самую

ЕРЕСЬ.

Исключительное своеобразие, отважимся даже сказать, единственность исторических судеб Руси состояла не только в том, что вместе с верой она одновременно приобрела книжность и письменность, накопленную человечеством от века. Дело в том, что в ней изначально получила воплощение мысль о единстве, о цельности – в пору крещения Владимира и его государства как раз окончилось исполненное христологическими, тринитарными и иконоборческими ересями тысячелетие и на несколько веков в христианской культуре воцарился духовный мир. Его не смогла поколебать даже произошедшая вскоре «схизма» – то есть раскол между католическим и православным исповеданиями, потому что в отличие от яростно-противоречащей ереси раскол есть разделение куда меньшего порядка, разводящее в стороны все-таки единомышленников: по обе его стороны миропорядком продолжала править идея Троицы, и это было главней всех прочих вероисповедных и обрядовых отличий.

А следствием этого мира было то, что, хотя на Русь и забраживали редкие еретики, собственно ересей у нас не было более трёхсот лет, отчего ощущение духовного единства спокойно окрепло и укоренилось.

Первыми душевную тишину нарушили объявившиеся в половине XIV столетия во псковско-новгородских пределах «стригольники». Начавши с возмущения поставленном священных чинов «на мзде», они постепенно от исправлений перешли к искажению и наконец вовсе отвергли Троицу, все новозаветные писания и церковь с её таинствами, предпочитая исповедоваться сырой земле. Бунт этот длился почти что век, а потом сошёл на нет, хотя окончательно не угас.

Следующими тлеющие головни чёрного пламени раздули еретики, известные под именем «жидовствующих». В 1471 г. Новгород посетил проездом учёный иудей Схария – князь Таманского полуострова Захария Скара Гвизольфи, имя которого писавший против него инок Спиридон-Савва обыгрывал, говоря, что и учение его тоже «якоже некое скаредие». Он успел обратить в ветхозаветную веру нескольких местных священников и отбыл восвояси; а те разошлись вовсю, вновь отвергли Троицу, воскресение, христианские писания, предания и даже искусство, потопив в нужниках иконы вместе с самою совестью, ибо учили говорить одно, а думать и делать обратное. Борьба с быстро расползшимся чужебесием отняла на сей раз у государства куда больше сил; пока ему своротили рог, протекло полстолетия, – но и тут угли былого пожара чадить ещё не перестали.

Огневщиком третьей пали стал беглый холоп Феодосий с показательным фамильным прозвищем

КОСОЙ,

который, обокрав своего господина в Москве, постригся на Белом озере и начал проповедь нового, а на деле вполне ветхого учения. Сосредоточивалось оно опять на отрицании Троицы и отвержении церковных таинств, взамен чего «столповою книгой» провозглашалась Тора – Моисееве Пятикнижие.

В 1554 году Косого вытребовали в Москву в связи с розыском по делу сходномысленного с ним Матвея Башкина, тоже отрицавшего Троицу и иконы. Башкина допрашивал сам Иван Грозный – «начат испытывати премудре, хотя уведати известно, как убо сии лукавии и каково имуть свои мудрования». После долгих запирательств Башкин вдруг «богопустным гневом обличен бысть, бесу предан и, язык извеся, непотребная и нестройная глаголаша на многие часы», вслед за чем ему послышался обличающий голос Богоматери и он сознался, назвав своими учителями жидовствующих и лютеран. Башкин был осужден на покаяние и неисходное монастырское заточение; больше о нём ничего не известно. Приговорённый вместе с ним к тому же наказанию Косой оказался не в пример пронырливее.