Текст книги "Царь Давид"

Автор книги: Петр Люкимсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Библия сообщает о пребывании Давида у Анхуса предельно кратко, хотя и с целым рядом любопытных подробностей:

«И поднялся Давид, и убежал в тот же день от Шаула, и пришел к Ахишу, царю Гата. И сказали Ахишу слуги его: ведь это Давид, царь страны! Ведь ему пели в хороводах и говорили: «Поразил Шаул тысячи свои, а Давид – десятки тысяч свои!» И принял Давид слова эти в сердце своем, и весьма убоялся Ахиша, царя Гата. И притворился пред ним безумным, и неистовствовал при них, и чертил на дверях ворот, и пускал слюну по бороде своей. И сказал Ахиш рабам своим: вы же видите человека безумствующего, зачем же вы привели его ко мне? Не хватает мне безумных, чтобы он сумасбродствовал передо мною?! Разве может этот входить в мой дом? И ушел Давид оттуда…» (I Сам. 21:11–16, 22:1).

Устное предание, разумеется, наполняет этот рассказ множеством новых деталей. Давида, повествует мидраш, первыми опознали на рынке Гефа братья Голиафа, служившие телохранителями у царя Анхуса. Не решившись на самоуправство, они поспешили к царю, чтобы сообщить ему о том, что за гость к ним пожаловал, и получить разрешение расправиться с Давидом.

Но Анхус, продолжает мидраш, был человеком благородным. Да, врагом, врагом жестоким и непримиримым, но со своими понятиями о чести и порядочности, а потому заслуживающим уважения. Первым делом он поинтересовался у братьев Голиафа, вооружен ли Давид, и, получив отрицательный ответ, заявил, что в таком случае считает его убийство бесчестным.

– Но ведь это Давид! – напомнили царю его телохранители. – Тот самый Давид, который убил нашего брата Голиафа! Тот самый Давид, который убил и множество других филистимлян. Разве царю не рассказывали, что пели о нем еврейки на улицах своих городов?! Разве царь забыл его дерзкие набеги?!

– Но ведь он убил вашего брата в честном бою, после того, как Голиаф сам вызвал кого-либо из евреев на поединок. И других наших воинов он тоже убивал в честном бою. Как же мы можем сейчас казнить его безоружного?! – возразил на это Анхус.

– Если уж придерживаться такой логики, – последовал возмущенный ответ, – то давайте уж выполним и все, что обещал Голиаф победителю, и пойдем в рабы к евреям!

Наконец, после долгого спора приближенным удалось убедить Анхуса, что Давида в любом случае следует арестовать – хотя бы потому, что зять Саула, будучи одним из столпов его армии, вероятнее всего, прибыл в Геф в качестве лазутчика, чтобы лично осмотреть город и затем разработать план его захвата.

Очевидно, этот довод и в самом деле показался Анхусу убедительным, и он отдал приказ арестовать Давида и привести к нему во дворец. Давид же, поняв, что он опознан, решил разыграть из себя сумасшедшего, а точнее, того, кого в свое время обозначали русским словом «юродивый».

Увидев приближающихся к нему стражников, Давид начал передвигаться смешной, прыгающей походкой, разорвал на себе одежду и стал, пуская слюну по бороде, выкрикивать, что он – самый богатый человек в мире, что царь Анхус должен ему лично тысячу шекелей серебра, а его жена и дочь – пятьсот шекелей серебра. Когда же Давид в сопровождении стражников приблизился к воротам царского дворца, он неожиданно вырвался из их рук и, схватив лежавший на земле уголек, стал писать на воротах: «Царь должен мне 1000 шекелей серебра, а его жена и дочь – 500 шекелей серебра…»

Эти же слова он, все так же пуская по бороде слюну, повторил, стоя перед царем. Анхус, говорит далее мидраш, не мог нарушить древний, принятый у всех народов закон, согласно которому любой юродивый, кем бы он ни был в прошлом, не подлежит суду и какому-либо наказанию. Кроме того, добавляет тот же мидраш, царь Гефа не мог тронуть безумного Давида еще и потому, что тот невольно напомнил ему и о его собственной семейной драме – жена и дочь Анхуса также страдали безумием.

Но вот дальше версии мидрашей расходятся. В одном из них говорится, что Анхус оставил Давида у себя во дворце – с одной стороны, из милосердия, а с другой – чтобы тот был под присмотром, если и в самом деле явился в Геф как лазутчик. Однако Давид продолжал разыгрывать из себя юродивого, по-прежнему настаивал, что царь и его жена с дочерью должны ему большие деньги, а женщины, в свою очередь, воспринимали эти его утверждения всерьез, громко ссорились и спорили с Давидом, и в результате в главной дворцовой зале постоянно слышались дикие вопли. Устав от этого, Анхус велел прогнать Давида, заявив, что ему хватает сумасшедших и среди своих домочадцев.

В другом же мидраше сказано, что Анхус произнес эти слова в тот же день, когда пред ним представили Давида, и таким образом последний пробыл в Гефе только одни сутки или чуть более того. Как бы то ни было, с того момента, как Давид был опознан жителями Гефа, над ним нависла смертельная опасность, и если бы ему не пришла в голову удачная мысль притвориться юродивым, он вряд ли сумел бы уйти из рук филистимлян живым.

В благодарность за эту «подсказку» Бога, пьяный от счастья Давид сложил 34-й (33-й) псалом:

«Песня Давида, когда он притворился безумным перед Ави-мелехом [37]37
  Авимелех (в буквальном переводе «отец царей») – общий титул филистимских и хинаанских царей.


[Закрыть], и был изгнан, и скрылся. Благословлять буду Господа во все времена; хвала Ему всегда на моих устах. Господом прославится моя душа, и, услышав, возрадуются смиренные. Возвеличьте Господа вместе со мной, превознесем вместе Его имя. Искал я Господа, и Он ответил мне и от всех моих страхов меня избавил…» (Пс. 34 [33], 1:5).

Из Гефа, если следовать высказанной выше версии, Давид направляется в городок Нов, все жители которого были коэнами – потомками первосвященника Аарона, которых пророк Моисей выделил в особую касту священнослужителей. Сторонники той точки зрения, что в «Первой книге Самуила» события приводятся в их последовательности, обращают внимание на то, что принявший Давида в Нове первосвященник Ахимелех еще ничего не знал о бегстве Давида и потому очень удивился, увидев его одного, даже без сопровождения верных «тридцати витязей». Нов располагался рядом с нынешним Иерусалимом и совсем недалеко от столицы Саула – Гивы, напоминают эти комментаторы, и, таким образом, слух о бегстве Давида дошел бы в Нов очень быстро. А значит, Давид прибыл в Нов сразу же после расставания с Ионафаном и уже оттуда отправился в Геф.

В то же время нельзя исключать, что Саул, отдав своим приближенным приказ во что бы то ни стало найти Давида, отнюдь не спешил объявить любимца народа беглым заговорщиком. И все же то, что Давид пришел в Нов один и без всякого боевого снаряжения, вне сомнения, насторожило первосвященника, и тот напрямую спросил, с чем это связано. Но Давид, разумеется, и не подумал сказать правду – слишком уж велика была опасность, что Ахимелех выдаст его царю. Давид ответил, что он следует с особо секретной миссией, а без оружия оказался потому, что задание Саула следует выполнить как можно скорее, так что у него не было времени даже снарядиться как следует, а его воины ждут в условленном месте.

Вслед за этим Давид обратился к первосвященнику с тремя просьбами.

Во-первых, он попросил дать ему на дорогу несколько караваев хлеба – якобы не только для него, но и для ожидающих его воинов. На это Ахимелех ответил, что обычного хлеба у него нет, а есть только «хлебы предложения» – буханки особой формы, которые специально выпекались для установления на особых подносах «перед Богом» в Шатре Откровения. Право есть этот хлеб имели только коэны и члены их семей, однако в исключительных случаях они могли поделиться ими и с другими евреями – при условии, что те ритуально чисты, то есть после своего последнего омовения в микве не прикасались к мертвому, не вступали в интимную близость и т. д. Поэтому согласившись дать Давиду и его воинам, выполняющим особое задание царя, «хлебы предложения», Ахимелех спросил, не был ли кто-либо из них недавно с женщиной, то есть чисты ли они? И Давиду не оставалось ничего другого, как с горькой усмешкой констатировать, что «как вчера, так и третьего дня, со времени, как я вышел, не было среди нас женщин».

Вторая просьба Давида к Ахимелеху заключалась в том, чтобы первосвященник помог раздобыть ему оружие. Но никакого оружия, кроме меча Голиафа, который, как уже было сказано, был помещен в Скинии, в Нове не было.

«И сказал Давид: нет подобного ему, дай мне его!» – времена, когда боевые доспехи казались ему лишней обузой, а меч слишком тяжелым и неудобным оружием, остались в прошлом. Теперь мало кто среди израильтян мог сравниться с ним в искусстве боя. К тому же меч этот напоминал ему о его подвиге, принадлежал ему по праву, и для Давида и в самом деле не было «подобного ему».

Но была, продолжает мидраш, у Давида еще одна просьба: он попросил Ахимелеха через «урим» и «туммим» вопросить у Бога, куда ему следует направиться дальше? Надо заметить, что сегодня мы не можем сказать точно, что именно представляли собой постоянно упоминаемые в Писании «урим» и «туммим» и как именно они действовали. Понятно одно: «урим» и «туммим» были своего рода оракулом. С их помощью первосвященник по просьбе царя выходил на связь с Богом и задавал ему тот или иной судьбоносный для нации вопрос: за что на нее обрушился мор или голод, выходить на войну илипринять выставленные врагом условия мира и т. д. Обычно считается, что роль «урим» и «туммим» выполняли вышитые на фартуке первосвященника двенадцать драгоценных камней, на каждом из которых было вырезано имя одного из колен Израиля. Когда первосвященник задавал вопрос к Богу, буквы, вырезанные на камнях, начинали светиться, как бы высвечивая ответ.

Ахимелех выполнил просьбу Давида, но четкого ответа на его вопрос так и не получил: «урим» и «туммим» лишь известили, что Бог будет с Давидом всюду, куда тот ни пойдет.

За этой беседой между Давидом и первосвященником пристально наблюдал со стороны Доик Идумеянин (Доэг Эдомитянин). «Первая книга Самуила» называет его «начальником царских пастухов», то есть фактически управляющим хозяйством царя и главным интендантом армии Саула. Однако великий комментатор Священного Писания Раши [38]38
  Раши(1040–1105) – акроним имени Рабейну Шломо (бен Ицхак) Ярхи. Жил во Франции. Автор фундаментального комментария к «Танаху» и Талмуду. Комментарии Раши включаются во все издания «Танаха» и Талмуда на иврите.


[Закрыть]утверждает, что Доик был еще и «главой Синедриона», председателем Верховного суда. При этом Раши опирается как на устную традицию, так и на Талмуд, согласно которому Доик был величайшим знатоком Закона Моисеева и мудрецом своего времени. Однако, подчеркивает Талмуд, в отличие от подлинных мудрецов, он изучал Писание не для того, чтобы проникнуть в сокрытые в нем величайшие тайны мироздания, а чтобы кичиться своими знаниями и с их помощью занять как можно более высокое положение в обществе.

Историки и комментаторы также расходятся во мнении, кем был Доик по происхождению. Большинство вслед за Иосифом Флавием, называющим Дойка «сирийцем», считают, что свое прозвище Идумеянин Доик получил за то, что по рождению был идумеем, перешедшим в иудаизм. Однако ряд комментаторов настаивают на том, что Доик был евреем, а свое прозвище получил за кровожадность натуры и за то, что был, как и Давид, «адмони» – «рябым».

В любом случае Доик занимал высокое положение при дворе Саула и в Нове оказался явно не случайно. В качестве «начальника царских пастухов» он мог явиться туда для того, чтобы передать коэнам жертвенных животных, а как глава Верховного суда – с целью посоветоваться с первосвященником по какому-нибудь сложному вопросу, связанному с теми или иными ритуальными законами. При этом не исключено, что у Дойка были какие-то давние счеты с Ахимелехом, а может, и со всем сословием коэнов – во всяком случае, такое предположение хоть как-то объясняет последующие события.

Когда Давид удалился, Доик подошел к Ахимелеху и как бы невзначай поинтересовался, что делал тут царский зять. Ахимелех был уверен, что ему нечего скрывать, и рассказал, что Давид отправился выполнять некое секретное поручение царя, а по дороге заехал в Нов и попросил у него хлеба и оружия, и он, Ахимелех, с радостью оказал ему посильную помощь.

* * *

В поисках более или менее надежного убежища от гнева Саула Давид остановился в окрестностях расположенного в Иудейской долине города Одоллама (Адуллама). В прилегавших к Одолламу горах было бесчисленное множество пещер, облюбованных местными пастухами, бродягами, беглыми рабами. Отыскать в этих пещерах какого-либо конкретного беглеца было просто немыслимо – ведь для этого пришлось бы осматривать каждую из них. Да и это вряд ли к чему-нибудь привело, так как многие пещеры сообщались друг с другом или имели несколько выходов, позволявших уйти от любой погони. И все же, когда Саулу донесли, что Давида видели в пещерах Одоллама, царь решил лично отправиться на его поиски. Как утверждает предание, в какой-то момент Саул и в самом деле нашел пещеру, в которой укрывался Давид, однако еще до того, как Саул подошел к ней, Бог послал паука, и тот заткал вход в пещеру паутиной. Увидев эту паутину, Саул решил, что в пещеру давно никто не заходил – ведь в противном случае паутина была бы разорвана, – и покинул это место.

Вслед за этим Саул предпринял еще один шаг: он направил своих людей в Вифлеем, чтобы они допросили всех членов семьи Давида, которые – царь был в этом уверен – знают о его местонахождении и помогают ему. Отец и братья Давида поклялись, что им неизвестно, где тот скрывается, и посланцы Саула уехали ни с чем. Однако Иессей понял, что Саул теперь не оставит их в покое, над всей семьей нависла смертельная опасность, и велел всем своим домочадцам собираться и следовать в Одоллам.

Здесь отец и братья разыскали Давида и рассказали ему, что им больше нельзя оставаться в родном Вифлееме. В поисках выхода Давид вместе со всей своей семьей направился в столицу Моава и попросил у царя моавитян убежища на правах дальнего родственника – как-никак бабка его отца Руфь была дочерью моавитянского князя.

Царь моавитян тепло принял гостей из Иудеи, пообещал полную безопасность не только его семье, но и Давиду, а сам… тут же направил скорохода к Саулу с вопросом, сколько тот готов заплатить за голову беглого зятя. Но, к счастью для Давида, в ставке Саула в это время по поручению пророка Самуила находился один из его учеников – пророк Гад. Услышав, какую весть принес скороход, Гад поспешил в Моав, чтобы известить Давида о нависшей над ним новой опасности:

«И сказал пророк Гад Давиду: не оставайся в этом неприступном месте, а иди, и придешь в землю Иеудину. И пошел Давид, и вошел в лес Хэрет…» (I Сам. 22:3).

Абарбанель, основываясь на древних источниках, утверждает, что сразу после того, как Давид ушел из Моава, царь этой страны казнил всех его родных, включая мать и отца. Лишь одному из братьев Давида удалось бежать в соседний Аммон, царь которого Наас (Нахаш) укрыл его у себя, за что Давид был ему глубоко признателен.

Хэретский лес и пещеры Одоллама – вот те области Иудеи, где скрывался в те дни Давид и где к нему постепенно стали стекаться, говоря словами Библии, «все угнетенные, и все теснимые заимодавцем, и все недовольные».

Разумеется, это перечисление не случайно. В те времена в горах и лесах обетованной земли бродило немало бежавших от суда убийц, воров, грабителей, сбивавшихся в разбойничьи шайки. Поэтому автору «Первой книги Самуила» было крайне важно подчеркнуть, что Давид не принимал в ряды своего стихийно формировавшегося отряда матерых уголовников. Зато у его костра находилось место тем, кто вынужден был удариться в бега из-за того, что не мог выплатить долги, вовремя не заплатил царю налогов и т. д. Здесь же, рядом со своим командиром, вскоре оказались дезертировавшие из армии Саула «тридцать витязей», а затем и племянники Давида, сыновья его сестры Саруйи (Церуйи) – Авесса, Иоав и Асаил. Таким образом, вскоре вокруг опального героя собралось четыреста человек – какая-никакая, а армия.

Если проводить какие-либо параллели, то невольно напрашивается ассоциация с Робин Гудом, легенда о котором возникнет спустя более двадцати веков после смерти Давида. Давид не просто отказался стать атаманом еще одной банды разбойников, а, напротив, стал защищать от разбойников и набегов филистимлян жителей окрестных городов и деревень, а также обретающихся на местных пастбищах пастухов, получая в обмен за эту защиту различную провизию.

Современный читатель, конечно, может поиронизировать по этому поводу; высказать мнение, что Давид попросту «крышевал» местных земледельцев и скотоводов, взимая с них дань за свое «покровительство». Как покажут дальнейшие события, такое сравнение тоже отчасти уместно, но лишь отчасти – нет никакого сомнения, что жители тогдашней Иудеи и в самом деле нуждались в защите и без отряда Давида им пришлось бы гораздо хуже.

Все это невольно способствовало росту популярности Давида в народе и возникновению новых народных легенд – теперь уже о несправедливо преследуемом царем «благородном разбойнике».

Усиление Давида, безусловно, не могло не тревожить Саула, призвавшего на большой совет в Гиве не только всех своих придворных, но и старейшин своего колена – колена Вениамина. Но Ионафана на этом совете не было – после бегства Давида Саул считал сына врагом и не разговаривал с Ним.

В своей речи на совете Саул не скрывал своей обиды на собравшихся – никто из них, по его мнению, не оказал ему должной поддержки, никто не сообщил ему вовремя о сговоре его сына Ионафана с Давидом. Более того, он понимает, что многие тайно сочувствуют Давиду, хотя это он, Саул, а никак не Давид раздавал им земли и почетные должности. Еще более того – если они думают, что, став царем, Давид продолжит одарять их этими благами, они ошибаются: он будет заботиться о своих братьях-иудеях, а никак не о вениамитянах. Текст Библии прекрасно передает всю горечь этой речи Саула и всю тяжесть бросаемых им своим сородичам обвинений:

«И услышал Шаул, что известно стало о Давиде и его людях, которые с ним. А Шаул сидел в Гиве под тамариском на холме, и копье его в руке его, и все слуги его стояли пред ним. И сказал Шаул рабам своим, стоявшим пред ним: слушайте же, сыны Биньяминовы, неужели всем вам даст сын Ишая поля и виноградники, всех вас назначит тысяченачальниками и стоначальниками? Что вы все сговорились против меня, и никто не довел до слуха моего, когда сын мой заключил союз с сыном Ишая, и никто из вас не позаботился обо мне и не довел до слуха моего, что сын мой поднял раба моего быть тайным врагом мне, как оказалось ныне?!» (I Сам. 22:6–8).

В этот момент перед царем и выступил Доик Идумеянин, решивший, что пришло время поведать царю о том, как первосвященник Ахимелех принимал Давида в Нове. При этом Доик «забыл» упомянуть, что Ахимелех был уверен, что Давид выполняет некое особое задание царя, зато подробно поведал, как первосвященник выдал ему «хлебы предложения», отдал меч Голиафа, а также запросил для него «урим» и «туммим». «А ведь «урим» и «туммим» можно запрашивать только для царя, то есть Ахимелех приравнял Давида к царю!» – добавил Доик.

Взбешенный Саул велел немедленно доставить к нему первосвященника Ахимелеха, сына Ахитува, и всех его ближайших родственников старше двадцати лет – возраст, с которого коэны имели право участвовать в священнослужении.

Ахимелех, не зная за собой никакого преступления, поспешил явиться из Нова в Гиву в сопровождении своих восьмидесяти пяти родственников-коэнов И был повергнут в шок теми обвинениями, которые бросил ему в лицо Саул. Тщетно пытался он заверить царя в своей верности. Тщетно объяснял, что был убежден в том, что Давид действует по поручению Саула, а потому дал ему хлеб и меч, а также запросил для него Бога через «урим» и «туммим» – ведь посланник приравнивается к пославшему его, а потому он был уверен, что запрашивает оракула для царя. На Саула все эти оправдания не произвели никакого впечатления, и он отдал приказ казнить не только Ахимелеха, но и всех его родственников, а также всех жителей Нова.

Однако, когда царь вынес приговор и велел придворным привести его в исполнение, никто из находившихся в тронном зале и не подумал пошевелиться. Для всех них было просто немыслимо убить коэнов, потомков Аарона, да вдобавок – и это понимали все! – ни в чем не повинных. Тогда Саул потребовал, чтобы приговор привел в исполнение лично Доик Идумеянин, выступивший главным свидетелем обвинения.

И Доик выполнил приказ царя, убив в дворцовой зале одного за другим 85 священников-коэнов. Затем он вместе со своими людьми поспешил в Нов и вырезал все остальное его население, включая и живших вместе с коэнами и обслуживающих их гивонитян – представителей одного из древних народов Ханаана:

«И Нов, город священников, поразил он острием меча: как мужчин, так и женщин, как подростков, так и грудных младенцев, и волов, и ослов, и овец – острием меча» (I Сам. 22:19–20).

Единственный, кому удалось спастись в результате этой резни, был юный сын первосвященника Ахимелеха Авиафар (Эвьятар), который бежал из Нова и сумел добраться до Давида. Последний, чувствуя свою вину за гибель целого города, не просто принял Авиафара, но и пообещал защищать его даже ценой своей жизни. «В конце концов, – сказал Давид, – другого убежища у тебя все равно нет – тот, кто ищет моей души, ищет и твоей». Но и Авиафар прибыл к Давиду не с пустыми руками: он успел прихватить с собой из Нова одежду первосвященника, а вместе с ней и «урим» и «туммим», позволявшие ему вопрошать Бога для царя. И то, что этот один из важнейших для израильтян религиозных артефактов находился теперь в лагере Давида, должно было послужить для всего народа подтверждением, что Бог поддерживает сына Иессея и считает его притязания на корону законными.

Давид, лучше чем кто-либо другой, понял, что уничтожение Нова было прежде всего акцией устрашения: таким образом Саул решил показать, что может ожидать тех, кто осмелится оказать хоть какую-то помощь или укрыть у себя победителя Голиафа. Теперь у Давида поистине должна была гореть земля под ногами…