Текст книги "Царь Давид"

Автор книги: Петр Люкимсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Мидраш, словно предвидя этот вывод историков, утверждает, что все дело в том, что в момент примерки доспехи долговязого Саула чудесным образом уменьшились и пришлись впору невысокому Давиду, подтверждая, таким образом, что он является преемником царя. Однако на самом деле из этих фраз ровным счетом ничего не следует – Давид вполне мог примерить и доспехи, которые были ему велики, а потом запутаться, упасть и смешно барахтаться в них на полу – как это происходит в романе-исследовании Д. Малкина «Король Саул».

Как бы то ни было, в итоге Давид отказывается от меча и доспехов и берет с собой свой посох и пращу – излюбленное оружие пастухов, с которым он, как и все еврейские мальчишки, наверняка учился управляться еще с детства.

Однако праща, будучи и в самом деле грозным оружием против легкого пехотинца, одетого в лучшем случае в кожаные доспехи, практически бесполезна против закованного в броню воина, да еще такого гиганта, как Голиаф, – что ему какой-то камень, стукнувшийся о кованый шлем или кольчугу?! У Давида был только один шанс победить Голиафа: попасть камнем в единственное незащищенное и уязвимое место – под шлемом между глазами. Но для этого надо было владеть пращой поистине виртуозно!

«Первая книга Самуила» предельно подробно рисует этот поединок, отмечая, что Голиаф будто не сразу заметил Давида, а когда заметил, то стал откровенно смеяться над ним, после чего между двумя дуэлянтами начинается словесная перепалка, в ходе которой каждый обещает скормить другого птицам. Но если Голиаф обращался к своим богам, то Давид уповал на Единственного, невидимого и непонятного соседям евреев Бога:

«И сказал Давид Шаулу: я не могу ходить в этих одеждах, потому что не привык. И снял их Давид с себя. И взял палку свою в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в свою пастушескую сумку и в мешок, и с пращой в руке своей подошел к филистимлянину. И взглянул филистимлянин, и, увидев Давида, презрел его, так как тот был молод, румян и красив. И сказал филистимлянин Давиду: разве я собака, что ты идешь на меня с палками? И проклял филистимлянин Давида богами своими. И сказал филистимлянин Давиду: поди-ка ко мне, и я отдам тело твое птицам небесным и зверям полевым. Давид же сказал филистимлянину: ты выходишь на меня с мечом, и с копьем, и с дротиком, а я выхожу на тебя во имя Господа Цеваота, Бога строя Исраэльского, который ты поносил. Сегодня предаст тебя Господь в руку мою, и я побью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы стана филистимского сегодня же птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть Бог у Исраэля. И узнает весь этот сонм, что не мечом и копьем спасает Господь, ибо успех войны от Господа, и Он предаст вас в руки наши…» (I Сам. 17:39–47).

Если для филистимлян эти слова Давида звучали как пустая похвальба, то израильтяне внимали ей с восторгом. Возможно, они тоже не верили в победу Давида, но то, что среди них нашелся боец, способный на равных говорить с Голиафом, да еще и угрожать ему и всем филистимлянам, уже само по себе наполняло их сердца гордостью. Теперь, даже если бы Давид погиб, это в любом случае была бы геройская смерть.

Но Давид вовсе не собирался умирать:

«И было, когда поднялся филистимлянин и стал приближаться к Давиду, то Давид быстро побежал к строю, навстречу филистимлянину. И опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень, и метнул, и поразил филистимлянина в лоб, и упал он лицом на землю. Так осилил Давид филистимлянина пращой и камнем, и побил филистимлянина, и умертвил его, а меча не было в руке Давида. И подбежал Давид, и встал над филистимлянином, и взял меч его, и, вынув его из ножен, добил его и отсек им голову его…» (I Сам. 17:51).

Сам бой, как видно из этих слов, длился не более минуты. Распалив Голиафа и вынудив его двигаться навстречу ему, Давид сам пошел на сближение с противником и в определенный, видимо, точно рассчитанный момент метнул из пращи камень – возможно, заранее отточенный по краям.

_{Битва Давида с Голиафом.}

_{«Вторая Нюрнбергская рукопись». Германия. XV в.}

Войдя точно в переносицу Голиафа, камень проломил его череп, и великан, как следует из текста, умер мгновенно. Последующее отсечение головы нужно было Давиду лишь для пущего эффекта, который не заставил себя долго ждать, – потрясенные филистимляне побежали, естественно, и не думая выполнять обещание Голиафа и превращаться в рабов евреев. Последние же, в свою очередь, бросились преследовать врагов, безжалостно убивая каждого филистимлянина, которого им удавалось настигнуть. По словам Иосифа Флавия, в ходе этого преследования евреи убили около тридцати тысяч филистимлян и вдвое больше ранили [25]25
  Иосиф Флавий. Иудейские древности: В 2 т. М.: Крон-пресс, 1996. Т. 1. С. 242.


[Закрыть].

Устное предание рассказывает, что Давид не сам снял с пояса меч Голиафа – ему поднес его на вытянутых руках юный оруженосец Голиафа, хетт по имени Урия. Сказав, что отныне он хочет служить Давиду, Урия спросил, может ли он пройти гиюр, то есть стать евреем? [26]26
  Другой мидраш утверждает, что Давид не сразу смог вытащить меч Голиафа из ножен из-за сложного замка, и тогда Урия Хеттеянин помог ему это сделать, а затем принес присягу на верность и выразил желание стать евреем.


[Закрыть]

– Евреем стоит стать хотя бы для того, чтобы жениться на еврейке, ибо нет красивее наших женщин! – якобы ответил на это Давид.

С тех пор Урия Хеттеянин, вплоть до истории с Вирсавией (Бат Шевой), входил в ближайшее окружение Давида и верно служил ему.

Разумеется, в этот мидраш вовсе не обязательно верить, но нельзя, по меньшей мере, не восхититься тем, как красиво оставшиеся неизвестными создатели таких преданий увязывали между собой различные, казалось, ничем не связанные события.

* * *

Известный израильский невропатолог, профессор Владимир Бергинер, анализируя рассказ о бое Давида с Голиафом глазами врача, пришел к выводу, что последний… был, в сущности, очень больным человеком. По мнению Бергинера, Голиаф страдал акромегалией – эндокринным заболеванием, при котором доброкачественная опухоль в гипофизе выделяет избыточное количество гормонов роста. Причем автор «Первой книги Самуила», утверждает Бергинер, описал симптомы этого заболевания с удивительной точностью, что еще раз доказывает, что он, по всей видимости, был свидетелем дуэли Давида и Голиафа.

Дело в том, что в первую очередь акромегалия, которую еще иногда называют «болезнью баскетболистов», проявляется в гигантизме – человек, у которого она развивается, может вырасти до двух и более метров. С этой точки зрения становится понятно и то, почему сам вид Голиафа и его голос внушали ужас евреям: при акромегалии очень сильно огрубляются черты лица, в частности, увеличиваются надбровные дуги и скуловые кости, разрастаются мягкие ткани. Меняется при этом заболевании и голос, который становится очень грубым вследствие изменений голосовых связок. Кроме того, у страдающих акромегалией нередко развиваются различные болезни ног, а потому те самые наколенники, о которых говорится при описании доспехов Голиафа, нужны были ему, вероятно, не столько для защиты, сколько для того, чтобы помогать слабым связкам ног поддерживать огромный вес тела.

Доброкачественная опухоль, которая вызывает акромегалию, расположена на перекрестке зрительных нервов, вследствие чего у людей, страдающих этим заболеванием, меняется зрение. По сути дела, у них исчезает боковое зрение: они могут видеть только то, что расположено прямо перед ними, да и при этом у них нередко двоится в глазах. Отсюда становится понятным, для чего Голиафу для поединка один на один понадобился «оруженосец», или, точнее, «щитоносец», который шел перед ним – вероятнее всего, это был поводырь, подсказывавший Голиафу, куда тот должен двигаться.

Именно вследствие дефектов зрения Голиаф не сразу замечает Давида, а когда замечает, то спрашивает, почему тот идет на него с палками, хотя у Давида в руках только одна палка, – ведь у Голиафа двоится в глазах! [27]27
  См.: Памятник, которого нет: Интервью П. Люкимсона с проф. В. Бергинером // Новости недели. 2008. 17 янв.


[Закрыть]

Но преуменьшает ли факт болезни Голиафа величие подвига и победу Давида?

Отнюдь.

Во-первых, Давид ничего не знал о болезни Голиафа, а даже если бы знал, вовсе не обязан был принимать ее в расчет. Во-вторых, болезнь Голиафа не отменяла того факта, что последний обладал колоссальной физической силой, и в ближнем бою, вне сомнения, у Давида не было бы никаких шансов на победу. Однако в том-то и дело, что Давид выбрал единственно верную тактику, которая давала этот шанс, – бой на расстоянии. При этом он выиграл его абсолютно честно: ведь у Голиафа был дротик (и Давид не случайно упоминает его, выходя на битву), который тот мог метнуть с тем же успехом, что и Давид камень из пращи.

Таким образом, никто, в том числе и филистимляне, не мог обвинить Давида в коварной или нечестной победе, и этот момент, как мы увидим дальше, еще сыграет немалую роль в судьбе героя этой книги.

* * *

Любопытно, что во «Второй книге Самуила» победителем Голиафа называется не Давид, а некий Эльханан: «И еще было сражение с филистимлянами в Гове, и поразил Эльханан, сын Яарей Ооргима Бейт-Лехемского, Гольята Гатиянина, у которого древко копья было, как ткацкий навой» (И Сам. 21:18–19).

Из этого текста вроде бы понятно, что речь идет о какой-то другой битве, происходившей не в долине Эйла, а в Гове, когда Давид уже был царем. В этой битве был убит некий другой Голиаф, очень напоминавший тем не менее того, кого в свое время победил Давид. Это подтверждает и «Хроникон», где уже совершенно ясно говорится, что речь идет о другой битве, произошедшей в то время, когда Давид правил Иерусалимом, и Эльханан победил в ней брата того самого Голиафа, которого убил Давид. Вдобавок там же сообщается, что у Голиафа были родичи, также отличавшиеся высоким ростом и статью, которых победили другие воины Давида:

«И было, когда началась война с филистимлянами в Гезере, тогда поразил Сибхай, хушатиянин, Сипайа, одного из детей великанов. И была еще одна война с филистимлянами, и поразил Эльханан, сын Яира, Лахми, брата Голиата, гиттиянина, у которого древко копья было, как ткацкий навой. И была еще одна война в Гате, и был там человек рослый, у которого было по шести пальцев – всего двадцать четыре. И он тоже родился от великана. И поносил он Исраэль. И поразил его Йеонатан, сын Шимы, брат Давида. Это были родившиеся от великана в Гате, и пали они от руки Давида и от руки рабов его» (I Хрон. 20:4–8).

Тем не менее ряд историков усматривают некое противоречие между текстами «Первой и Второй книг» пророка Самуила и пытаются на его основе выстроить некую, как они считают, более реалистичную версию событий. Так, по их мнению, истинным победителем Голиафа был именно земляк Давида Эльханан из Вифлеема (Бейт-Лехема).

Давид же к тому времени уже был военачальником среднего звена в армии Саула, возможно, командиром отряда, и потому победа его солдата была приписана и ему – как и другие победы в поединках с филистимскими богатырями, одержанные «рабами его», но в которых сам Давид участия не принимал.

Некоторые библеисты, пытаясь примирить эти версии, выдвигают гипотезу, по которой при рождении Давида назвали Эльхананом. Давид же – это не имя, а прозвище, означающее в иврите «друг» (точнее, «любимый друг»), и оно было дано Эльханану как раз после победы над Голиафом – он был провозглашен Давидом, то есть любимым другом царя Саула, а со временем его имя стало восприниматься и как «любимый друг Бога».

В данном случае мы действительно имеем дело с еще одной загадкой – происхождением имени Давида. Дело в том, что до книг пророка Самуила имя Давид в Библии встречается лишь один раз как Додо или Дуду (см.: Суд. 11). Во всяком случае, оно явно не было в ходу у древних евреев. На основании этого ряд представителей школы библейской критики утверждают, что Давид – это не реальная историческая фигура, а некий собирательный образ, прототипами которого были сразу несколько израильских вождей той эпохи. По их версии, само слово «давид» было заимствовано у филистимлян или у одного из ха-нанейских народов и означало «вождь», «атаман». Таким образом, говорят они, «давидами» в этом регионе называли предводителей шаек разбойников, обретавшихся в лесах и горах Святой земли. Однако никаких убедительных подтверждений этой версии при исследовании письменных памятников ближневосточных народов так найдено и не было. Что касается излагаемой «Житием царя Давида» версии, что слово «давид» на еврейском означает «украденный», то она свидетельстует лишь о том, что сам автор «Жития…» совершенно не знал иврита: слово «украденный» («похищенный») звучит на этом языке как «ганув» и никак иначе.

Между тем слово «давид» в наиболее часто принятом в иврите написании действительно читается как «дод», а «дод» – это и в самом деле «любимый друг», и именно в этом смысле данное слово (но уже читаемое только как «дод») употребляется в Песне Песней Соломона. Таким образом, имя Давид и в самом деле могло быть прозвищем, тем более что в Книге Самуила часто используются, как будет показано ниже, именно прозвища, а не имена. Но это вовсе не означает, что Давида в юности звали именно Эльхананом – во всяком случае, еврейские источники не дают нам никакого сколько-нибудь основательного повода для такого умозаключения. Есть также версия, что Давид – это вообще сокращенный вариант имени Дудуягу, что в буквальном переводе и значит «друг Всевышнего» [28]28
  Вспомним, что в исламе по отношению к пророкам и праотцам еврейского народа употребляется схожее выражение – «товарищ Аллаха», «друг Аллаха», то есть речь идет о весьма распространенном на Востоке выражении


[Закрыть].

Но вот то, что Эльханан, сын Яира (именно Яира, а не Иессея, и одно это говорит, что речь идет о разных людях!), убил, согласно «Хроникону», брата того Голиафа, которого убил Давид, сын Иессея, полностью согласуется с устными преданиями, по которым у Голиафа было несколько братьев. Братья эти, хотя были немного пониже, тоже отличались высоким ростом и огромной силой. В связи с этим не исключено, что слово «голиаф» тоже могло быть прозвищем, обозначающим богатыря-великана, хотя не исключено, что речь идет о членах одной семьи, в которой прослеживалась генетическая предрасположенность к акромегалии.

С версией, что у Голиафа были братья, жаждавшие отомстить Давиду за его гибель, нам еще предстоит познакомиться. А пока продолжим следить за событиями жизни Давида под тем углом зрения, под каким они предстают в Библии и еврейском фольклоре.

Глава четвертая
ГЕРОЙ

После победы над Голиафом Давид отнес его голову и меч в Нов – город, все население которого составляли представители касты священников-коэнов, потомков первосвященника Аарона, и где располагалась главная святыня народа – Ковчег Завета.

Он уже не был прежним Давидом – безвестным пастухом из Вифлеема, умеющим искусно играть на арфе и слагать песни. В одночасье он стал национальным героем, и теперь уже о нем слагали в народе песни, из уст в уста, передавая рассказ о его поединке с Голиафом, прибавляя к нему всё новые и новые подробности. И само собой, такой герой должен был быть обласкан царем и немедленно войти в самое близкое его окружение, став заметной фигурой в царской армии, – этого требовала народная молва, и царь не мог с ней не считаться.

Вот как рисует происшедшие после победы Давида над Голиафом события «Первая книга Самуила»:

«А когда увидел Шаул Давида, выходившего против филистимлянина, сказал он Авнеру, начальнику войска: Авнер, чей сын этот юноша? И сказал Авнер: клянусь жизнью души твоей, царь, что не знаю. И сказал царь, спроси ты, чей сын этот юноша. И когда Давид возвращался после того, как он убил филистимлянина, взял его Аянер, и привел пред Шаулом, и голова филистимлянина была в руке у него. И сказал ему Шаул: чей сын ты, юноша? И сказал Давид: сын раба твоего Ишая из Бейт-Лехема…» (I Сам. 17:55–58).

Многие исследователи Библии на основе этого отрывка спешат сделать вывод, что «Первая книга Самуила» представляет собой компиляцию из нескольких еврейских легенд, и Давид-музыкант, успокаивавший игрой на арфе мятущуюся душу Саула, и Давид – победитель Голиафа – это два разных молодых человека.

«Если мы попытаемся ответить на вопрос, каким образом Давид очутился при дворе царя Саула, мы окажемся в затруднительном положении, – писал по этому поводу Зенон Косидовский в своих популярных «Библейских сказаниях». – Библия дает две совершенно различные версии. Из шестнадцатой главы Первой книги Царств мы узнаем, что Давида привели во дворец потому, что он искусно играл на арфе и своей игрой снискал расположение царя. Между тем глава семнадцатая сообщает, что Давид привлек внимание Саула своей победой над Голиафом. Победителем Голиафа был неизвестный пастушок, Саул велел привести его к себе и спросил: «Чей сын этот юноша?» – стало быть, он не знал его раньше» [29]29
  Косидовский 3.Библейские сказания. М., 1975. С. 324.


[Закрыть].

Йоэл Вейнберг, в отличие от Косидовского, видимо знакомый с комментариями Библии, придерживаясь в целом мнения школы библейской критики, предлагает несколько иное объяснение появления в одной книге двух версий вхождения Давида в ближайшее окружение Саула.

«Не приходится сомневаться в том, что два разных варианта описания встречи Давида и Шаула восходят к двум разным традициям, двум разным текстам-источникам, – пишет он. – Вопрос в том, почему и зачем создатель (создатели) Ранних пророков сохранил и поставил рядом эти два варианта? Ответ на этот вопрос может быть двояким: он поступил так, как некоторые создатели других сочинений в «Танахе» до него… чтобы дать своему слушателю и читателю возможность выбирать более соответствующий его вкусам и взглядам вариант; но возможно также, что оба варианта были сохранены как взаимодополняющие (это представляется более вероятным)… и подчеркивающие важнейшее превосходство Давида – витязя и поэта-музы-канта – над Шаулом, который был только царем и воином» [30]30
  Вейнберг Й.Введение в Танах: Часть III. Пророки. Иерусалим; Москва, 5763 (2003). С. 47–48.


[Закрыть].

Толкователи Библии и в самом деле не находят никакого противоречия между этими двумя версиями. Согласно одному из комментариев к «Первой книге Самуила», так как Давид приходил к Саулу в те часы, когда на него нападал «злой дух», то есть царь был подвержен приступам депрессии, а возможно, и безумия, то по окончании приступа Саул не помнил ни того, что с ним было, ни тех, кто был в эти минуты с ним рядом.

По другому комментарию, до поединка с Голиафом Саул не особенно интересовался происхождением придворного музыканта. Да, конечно, в свое время царю представили его как сына Иессея из Вифлеема, но какое было ему дело, чей он сын и откуда родом, – главное, чтобы этот парень хорошо делал то, для чего его позвали!

Но теперь, после победы над Голиафом, все кардинально меняется. Царь понимает, что ему придется выполнить свои обещания о даровании семье героя освобождения от налогов и других привилегий, а также, возможно, выдать замуж за него дочь. И с этой точки зрения вопрос царя о том, чей сын Давид, какова его родословная, звучит вполне резонно. Давид же, по уже понятным читателю причинам, уходит от вопроса о своем происхождении, ограничиваясь лишь упоминанием имени отца.

Не исключено, что этот уклончивый ответ возбудил любопытство Саула и тот послал в Вифлеем своих людей, чтобы те больше разузнали о семье потенциального зятя. Ну а в Вифлееме им рассказали о том, что не так давно здесь был Самуил, встречался со всей семьей Иессея и даже приказал привести с пастбища младшего сына, с которым не все ясно. И уже из этого рассказа Саул сделал соответствующие выводы.

Однако в тот самый момент, когда Давид подошел к Саулу с головой Голиафа в руках, одним из первых, кто поспешил выразить ему восхищение, стал старший сын Саула Ионафан (Йонатан). В порыве восторга Ионафан снял с себя все свои воинские доспехи и оружие, включая лук, меч и пояс, то есть самое ценное достояние для любого мужчины того времени, и подарил Давиду. Так начались их взаимоотношения, ставшие символом подлинной мужской дружбы.

Согласно распространенной среди исследователей точки зрения, после победы над Голиафом слава Давида стала так велика, что Саул не просто возревновал его, а возненавидел, заподозрив, что именно Давид лишит трона его и его наследников, и с каждым днем все больше утверждаясь в этом подозрении. Однако при этом они не обращают внимания на то, что рассказу о возросшей славе Давида предшествует следующий отрывок:

«Когда выходил Давид, то, куда бы ни посылал его Шаул, он преуспевал; и назначил его Шаул начальником над мужами войны; и понравился он всему народу и рабам Шауловым» (I Сам. 18:5–6).

Внимательное прочтение «Второй книги Самуила» (той ее части, где подводятся итоги жизни Давида) и «Хроникона» показывает, что свою карьеру в армии Саула Давид начал в качестве командира подразделения, в которое входило тридцать бойцов – «шлошим гиборим». Однако различные переводчики переводят слово «гиборим» по-разному, и потому этот отряд Давида в различных переводах Библии называют то как «тридцать героев», то как «тридцать богатырей», «тридцать мужей брани» или как «тридцать витязей».

По современным понятиям, это означает, что Давид начал армейскую службу в качестве командира взвода, обычного лейтенанта. Однако, во-первых, не следует забывать, что наши представления о структуре армии отнюдь не совпадают с понятиями и представлениями того времени, а во-вторых, отряд Давида не был обычным отрядом армии Саула. Это был своего рода спецназ, которому поручались особо важные и не терпящие промедления задания – провести разведку в тылу противника, отбить налетевших на какую-либо еврейскую деревню филистимлян, очистить тот или иной район от банды разбойников и т. д. И судя по всему, Давид успешно справлялся с этими заданиями, отчего приумножалась его воинская слава, о нем складывались всё новые и новые легенды, и на глазах он превращался в любимца армии и всего народа. Именно так, считают комментаторы, следует понимать уже процитированные выше слова: «Когда выходил Давид, то, куда бы ни посылал его Шаул, он преуспевал; и назначил его Шаул начальником над мужами войны; и понравился он всему народу и рабам Шауловым» (I Сам. 18:5–6).

Именно народу и «рабам Саула» (то есть его армии) – но не самому Саулу. Напротив, чем больше росла слава и популярность Давида, тем, с точки зрения Саула, более опасным он становился, и с каждым днем царь начинал ненавидеть новоявленного героя все больше и больше. Хотя, разумеется, внешне царь никак не выражал этих чувств – они бы слишком контрастировали с обожанием, со всех сторон окружавшим Давида. Таким образом, само отношение народа к герою было теми незримыми доспехами, которые лучше любой брони защищали его от гнева Саула.

По всей видимости, изначально спецназ Давида входил в состав полка Ионафана, насчитывающего тысячу бойцов, и это еще больше сблизило молодых людей и укрепило их дружбу.

Внимательное прочтение Библии показывает, что в отряде Давида было 37 или 39 воинов, каждый из которых остался в народной памяти, совершив тот или иной подвиг. Бойцы этого отряда через всю жизнь пронесли верность своему командиру, не раз оказывались вместе с ним в самых опасных переделках, а затем, когда Давид стал царем, составили его ближайшее окружение и заняли в его армии высшие командные посты.

Не совсем ясно, входили ли в эту прославленную тридцатку на заре военной карьеры Давида Ванея, сын Иодаев (Бенаягу бен Игуяда), и племянники Давида, будущий главнокомандующий царской армии Иоав (Иоав) и его братья, Авесса (Авиа-шай) и Асаил (Асаэль). Все они – самые близкие Давиду люди, сыгравшие немаловажную роль в его жизни. Возможно, они присоединились к его отряду позже, когда Давиду пришлось скрываться от царя Саула.

* * *

Решающий поворот в отношении Саула к Давиду произошел, видимо, после того, как царь решил вернуться из своего летнего лагеря, так и остававшегося стоять в долине Эйла, где произошла последняя битва с филистимлянами, в родную Гиву. Жители деревень и городов, через которые проходила царская армия, выходили навстречу победителям, приветствуя их песнями и танцами, причем имя Давида звучало в этих песнях куда чаще и громче, чем имя Саула:

«…Из всех городов исраэльских выходили женщины с пением и плясками навстречу царю Шаулу, весело, с тимпанами и шалишами (трехструнными инструментами. – /7. Л.).И пели веселившиеся женщины, и говорили: поразил Шаул тысячи свои, а Давид – десятки тысяч свои. И весьма разгневался Шаул, и злым показалось ему слово это, и он сказал: Давиду дали десятки тысяч, а мне дали тысячи, уже недостает ему только царства. И стал Шаул ненавидеть Давида с того дня и после» (I Сам. 18:6–8).

Согласитесь, что перед нами необычайно психологически достоверная картина. Трудно не понять обиду царя на народ, который в одночасье не то чтобы забыл обо всех его победах, но начал явно преуменьшать их значение, до небес восхваляя подвиги Давида.

Это, в свою очередь, означало, что, вздумай Давид организовать заговор и устроить дворцовый переворот, народ воспримет такой ход событий как должное, и Саулу тогда не на кого будет опереться, кроме разве что своих родичей из небольшого колена Вениамина.

А потому вряд ли стоит удивляться, что, после того как он услышал эту песню, у Саула испортилось настроение, и на следующий день на него вновь навалилась депрессия, перешедшая в приступ то ли эпилепсии, то ли шизофрении:

«И было на другой день злой дух от Бога напал на Шаула, и он неистовствовал в доме…» (I Сам. 18:9).

Некоторые комментаторы не исключают, что Саул попросту инсценировал этот приступ, чтобы к нему снова, как прежде, прислали Давида в качестве музыканта, и он убил бы его, будто в припадке безумия: «…а Давид играл рукою своею, как каждый день; а в руке у Шаула было копье. И бросил Шаул копье и сказал: приколю я Давида к стене, но Давид дважды увернулся от него. И стал Шаул бояться Давида, потому что Господь был с ним, а от Шаула отступил» (I Сам. 18:10–12).

Во всяком случае, из «Первой книги Самуила» видно, что Саул ясно осознавал, что он делает, когда метнул в Давида стоявшее у кровати копье. Однако Давид, обладавший мгновенной реакцией, а возможно, и ожидавший чего-то подобного от Саула, ловко увернулся от удара, и копье вонзилось в стену. Тогда Саул метнул в Давида второе копье – и тот снова увернулся.

Комментаторы, любящие наводить на текст Библии «хрестоматийный глянец», тут же спешат объяснить, что на самом деле Саул конечно же не хотел убивать Давида и действовал либо несознательно, либо с целью припугнуть. По их мнению, Саул был столь опытным и тренированным воином, что просто не позволил бы себе промахнуться, если бы действительно желал убить Давида.

Но сам библейский текст, увы, не оставляет места для подобных домыслов. Из него однозначно следует, что Саул хотел «приколоть» Давида к стене. Но вот то, что он дважды промахнулся, и в самом деле поразило и напугало Саула: он ясно увидел в этом знак, что Бог от него отвернулся и поддерживает теперь Давида. А значит, пришел к выводу Саул, ему не стоит больше пытаться расправиться с Давидом лично и навлекать на себя гнев Всевышнего – куда проще послать этого выскочку куда-нибудь на верную смерть, чтобы он погиб от руки филистимлян, и пусть народ поет песни о его героической гибели.

С этими намерениями Саул вызвал к себе Давида и сообщил ему о резком скачке в его армейской карьере – он назначает его тысяченачальником, хотя у Давида не было необходимого опыта для управления таким подразделением. Но именно на этом и строился весь расчет. В глазах народа Давид должен был оставаться царским любимцем, обласканным и возвышенным царем, а в том, что он неожиданно оказался на самом опасном участке фронта и погиб, никакой царской вины нет [31]31
  Как мы увидим, Давид в будущем и сам, увы, прибегнет к такому же способу устранения ставшего неугодным товарища.


[Закрыть]. И чтобы еще больше усилить это впечатление, Саул провозглашает, что остается верным своему обещанию наградить победителя Голиафа и готов отдать за него свою старшую дочь Мерову (Мирав).

Однако Давид, похоже, разгадал эти планы Саула. Он начал настойчиво отказываться от предложения стать зятем царя, мотивируя тем, что не имеет для этого ни достаточно знатного происхождения, ни богатства. Но предложение стать тысяче-начальником он принял и, будучи направлен подальше от Ги-вы, на самую границу с филистимлянами, видимо, успешно справлялся с новым назначением, значительно усилив свой авторитет внутри кадровой армии:

«И удалил его Шаул от себя, и назначил его у себя тысяче-начальником, и тот стал предводительствовать народом. И преуспевал Давид во всех делах своих, и Господь был с ним, а Шаул видел, что тот весьма преуспевает, и боялся его. А весь Исраэль и Йеуда любили Давида, ибо он предводительствовал ими» (I Сам. 18:15–16).

Талмуд утверждает, что, предлагая Мерову в жены Давиду, Саул хотел лишь показать всем, что он верен данным им обещаниям, однако при этом надеялся, что до свадьбы дело в любом случае не дойдет – Давид погибнет раньше.

Вообще надо признать, что в истории с Меровой много неясного. То ли Саул давно, еще до битвы Давида с Голиафом, уже предназначил эту дочь в жены знатному жителю Михолы Адриэлу (Андриэлю); то ли Мерова и Адриэл полюбили друг друга и тайно обвенчались против воли Саула и затем поставили его перед фактом; то ли они стали любовниками еще до свадьбы, но как бы то ни было в итоге старшая дочь Саула «отдана была в жены Андриэлю Мехолатянину» (I Сам. 18:19).

Ясно одно: Давид не испытывал никаких чувств ни к одной из дочерей царя. Мерова любила Адриэла, но зато младшая дочь Саула Мелхола (Михаль) без памяти влюбилась в Давида и мечтала выйти за него замуж. Когда Саулу об этом стало известно, тот решил, что пробил решающий час в выполнении плана устранения Давида. Царь объявил, что выполнит обещание вьщать свою дочь замуж за Давида, но при одном условии: в качестве традиционного выкупа за невесту же них должен принести ему… крайнюю плоть половых членов ста убитых филистимлян.

Причем, как следует из дальнейшего текста, Саул установил некий срок, в течение которого должно было быть выполнено это условие, хотя какой именно, не говорится.

Понятно, что для выполнения такого задания Давид со своей тысячей должен был решиться на глубокий рейд в тыл филистимлян, то есть совершить набег на их земли. В этом случае его небольшому полку неминуемо пришлось бы столкнуться с огромной армией противника, и исход такого столкновения предугадать было несложно. При этом, разумеется, никто не осмелился напомнить царю, что, обещая выдать дочь за победителя Голиафа, он не говорил о том, что выполнение данного обещания будет сопряжено с некими дополнительными условиями.

Но за время знакомства Саул успел неплохо узнать Давида, так что его расчет оказался точным: Давиду, до того отнекивавшемуся от навязываемого ему брака с царевной… понравилось предложение царя. Видимо, стремление рисковать жизнью, вновь и вновь переживать необъяснимое наслаждение, связанное с опасностью, то самое воспетое поэтом «упоение в бою», появляющееся, как сказали бы сегодня, от резкого повышения уровня адреналина в крови, стало к этому времени неотъемлемой чертой его натуры. Возможно, это объяснялось еще и тем, что в такие мгновения Давид, как никогда, остро чувствовал свою связь с Богом, то, что, жить ему или погибнуть, зависит сейчас не от его собственной ловкости и силы, не от верности товарищей и резвости коня, а исключительно от воли управляющего этим миром Всевышнего. И не случайно многие, в определенном смысле лучшие псалмы Давида, поражающие силой эмоционального воздействия, написаны именно от имени человека, оказавшегося в смертельной опасности, взывающего к Богу «из теснин».