Текст книги "Царь Давид"

Автор книги: Петр Люкимсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Таким образом, Давид не только вернул захваченных амале-китянами детей и женщин, ни одну из которых (во всяком случае, так утверждает традиция) они еще не успели изнасиловать, а также принадлежащий ему и его людям скот, но и получил всю ту огромную добычу, которую амалекитяне захватили во время этого набега.

Гоня перед собой бесчисленное стадо овец, коз и коров, Давид двинулся назад. Воины, оставшиеся у ручья Бесор, увидев это стадо, приветствовали своих товарищей радостными криками, но в ответ услышали только брань и насмешки. Здесь же разгорелся спор о том, положена ли этим двумстам, по сути дела, не участвовавшим в походе бойцам, их доля добычи, или же им следует вернуть лишь жен и детей? Однако Давид вовсе не собирался терять из-за раздела добычи треть своего отряда. Объявив, что оставшиеся у Бесора двести человек считаются как бы оставшимися при обозе тыловыми частями, Давид провозгласил новый закон, и по существу это был первый из введенных им законов: тыловые части получают равную долю добычи с участвовавшими в войне полевыми.

«Ведь какова доля ходившего на войну, такова должна быть и доля сидевшего при обозе: вместе пусть делят. И было с того дня и в дальнейшем вменил он это в закон и обязанность для Исраэля до сего дня» (I Сам. 30:24–25).

Однако по возвращении в Секелаг Давид пошел на еще более жесткий шаг: он не дал воинам разделить между собой всю захваченную добычу, а значительную часть ее послал старейшинам различных городов и деревень Иудеи. Это был, вне сомнения, мудрый и дальновидный политический ход: посылая эти дары, Давид как бы компенсировал потери наиболее знатных и уважаемых людей своего колена от недавнего набега амалекитян и заручался их поддержкой в грядущей борьбе за власть. Теперь, после того как они приняли эти дары, старейшины Иудеи невольно чувствовали себя должниками Давида.

И, разумеется, никто в дружине не вспоминал о том, что совсем недавно они хотели побить Давида камнями.

* * *

В то самое время, когда Давид праздновал свой триумф над амалекитянами, у подножия Гелвуи разворачивались драматические события.

Д. Малкин в своем «Короле Шауле», пытаясь на основе всех имеющихся источников реконструировать битву у Гильбоа-Гелвуи, считает, что бой между израильтянами и филистимлянами развивался следующим образом. Небольшой отряд князя Шутелаха обошел стан филистимлян с тыла и нанес удар по охранявшим его стражникам. Однако Анхус предусмотрел такую возможность, хорошо укрепил тыл, а потому внезапного удара не получилось – завязалась кровавая схватка, в которой евреи очень быстро стали проигрывать и гибли один за другим.

Но дело в том, что они и не рассчитывали победить. Отряд Шутелы был (как, впрочем, и полки Саула) отрядом смертников, призванным отвлечь на себя внимание филистимлян, выиграть время и дать остальным под командованием Авенира уйти за Иордан.

Пока Шутела с горсткой своих храбрецов сдерживал натиск противника, другой отряд пробрался к лошадиным стойлам и поджег их. Обезумевшие от огня лошади начали метаться по стану, топча воинов, и тем не оставалось ничего другого, как закалывать их мечами. Но это означало, что филистимляне уже не могли использовать многие свои боевые колесницы.

Наконец, лошадей удалось успокоить, пожар потушить, и тут Анхус разгадал, наконец, маневр противника – он понял, что еврейская армия уходит в сторону Иордана, причем решил, что возглавляет это бегство сам прославленный Саул. Анхус попытался было пуститься в погоню за уходящими израильтянами, но в этот момент у него на пути встал Саул со своими воинами.

Численное превосходство филистимлян было настолько велико, что ни о какой битве на равных не могло быть и речи, – задачей Саула было опять-таки лишь удержать вокруг себя филистимлян как можно дольше и нанести им максимальный урон. Поэтому он с сыновьями, как пишет Флавий, ринулся в самый центр схватки, прикрываемый сзади своим верным оруженосцем.

Наконец, случилось неминуемое – израильтяне дрогнули и стали отступать к поросшему лесом отрогу горы Гелвуи, где филистимляне уже не могли использовать конницу и колесницы. Во время этого отступления один за другим геройски пали в бою три сына Саула – Ионафан, Авинадав и Мелхисуа (Малкишуа). Увидев, что в схватке на мечах они несут неоправданно большие потери, филистимляне начали осыпать противника дротиками и стрелами, под градом которых один за другим падали те, кто сумел дойти до горы. По всей видимости, одной (а возможно, и не одной) из этих стрел был тяжело ранен и Саул, испугавшийся, что, потеряв силы, он может попасть в плен к филистимлянам и подвергнуться нечеловеческим пыткам:

«И война против Саула стала жестокой; и разили его воины, стреляющие из лука; и он весьма устрашился стрельцов» (I Сам. 31:3).

Не желая попасть в руки филистимлян, Саул начинает умолять своего оруженосца заколоть его мечом, но тот оказывается не в силах пойти на такое святотатство – поднять руку на помазанника Божьего. Тогда Саул закрепил свой меч между двумя камнями и пал на него так, что острие меча вошло ему в живот. Увидев это, верный оруженосец царя сделал то же самое и мгновенно скончался.

Но Саул не умер. Жизнь никак не хотела покидать его сильное тело, и он извивался на земле от невыносимой боли. Филистимляне, а также их союзники тем временем уже торжествовали победу и разбрелись по полю боя, добивая раненых и занимаясь мародерством. Один из вышедших на войну с филистимлянами амалекитянин наткнулся на умирающего Саула, для захвата которого уже была выслана специальная колесница.

Добив по его личной просьбе Саула, амалекитянин быстро сообразил, кто может больше всего порадоваться его смерти и, сняв с мертвого царя венец и браслет, поспешил в Секелаг.

Так закончилась жизнь первого царя Израиля, бывшего всю свою жизнь скорее воином и полководцем, чем государственным деятелем.

Лишь на следующий день, когда филистимляне продолжили обирать убитых евреев, забирая их оружие и доспехи, они наткнулись на тела Саула и трех его сыновей. Раздев их трупы, они отсекли голову Саула и, водрузив ее вместе с мечом на блюдо, стали объезжать с этим страшным «сувениром» все филистимские города и веси под ликующие возгласы женщин.

Уже затем голова Саула была отнесена в храм филистимского бога Дагона, а его меч был пожертвован капищу богини Астарты.

Но и этого филистимлянам показалось мало – чтобы вдоволь насладиться своей победой, они распяли обезглавленное тело Саула и тела его сыновей на крепостных стенах города Беф-Сана (Бейт-Шеана, так называется этот город в Израиле и сегодня), прибив их гвоздями.

Когда весть об этом глумлении дошла до жителей заиорданского города Иависа Галаадского (Гилад-Явеша), под которым некогда Саул одержал свою первую победу, они решили во что бы то ни стало отбить тело любимого царя и его сыновей у врага. Ночью небольшой отряд добровольцев из этого города направился к Беф-Сану. Сумев бесшумно перебить крепостную стражу, они сняли тела Саула, Ионафана, Авинадава и Мелхисуа со стены и двинулись с ними в обратный путь.

«И пришли в Явеш, и сожгли их там. И взяли кости их, и похоронили под тамариском в Явеше и постились семь дней» (I Сам. 31:12–13).

Все комментаторы и библеисты обращают внимание на то, что у евреев никогда не было принято сжигать тела, и потому погребение Саула с таким грубым нарушением обычая вызывает у них удивление. И. Штейнберг, вслед за другими комментаторами, высказывает предположение, что к тому времени, когда израильтяне захватили тела своих героев, они настолько разложились и от них шел такой смрад, что было решено сжечь их, а затем собрать и похоронить кости. Ряд комментаторов считают, что на самом деле тела были не сожжены, а просто обкурены перед погребением благовониями, чтобы перебить исходящий от них запах.

* * *

Амалекитянин появился в Секелаге на третий день после возвращения Давида в эту деревню и, войдя к нему в дом, упал ниц – так, как падают перед царем. Из его уст и узнал Давид о разгроме еврейской армии у горы Гелвуи, а также о страшных подробностях мучительной смерти Саула:

«И сказал отрок, рассказывавший ему: случайно был я на горе Гилбоа, и вот Шаул опирается на копье свое, и тут колесницы и всадники настигли его. Тогда он оглянулся назад и, увидев меня, позвал меня, и сказал я: «Вот я!» И сказал он мне: «Кто ты?» И сказал я ему: «Амалекитянин я!» И сказал он мне: «Встань надо мною и убей меня, ибо смертельная дрожь охватила меня, а все еще душа моя во мне». И встал я над ним и добил его, ибо знал я, что он не будет жить после того, как пал на меч свой; и взял я венец его, и запястье, бывшее на руке его, и принес их сюда к господину моему» (И Сам. 1:6—10).

Очевидно, амалекитянин рассчитывал, что Давид обрадуется вести о гибели Саула, по достоинству оценит принесенные ему в дар символы царской власти и щедро вознаградит его. Если это и в самом деле было так, то он жестоко просчитался. В соответствии с обычаями траура по самому близкому человеку Давид разодрал одежды и весь остаток дня провел в посте и стенаниях, оплакивая Саула и его сыновей – прежде всего, разумеется, своего друга Ионафана. Вновь и вновь он осмысливал случившееся, восхищаясь мужеством и героизмом Саула и переживая его мученическую смерть.

– Ах, Саул, Саул, – восклицал он, по одному из преданий. – Вот тебе расплата за твое милосердие к амалекитянам: даже принять смерть ты должен был от их руки!

И хотя, если задуматься, этот амалекитянин оказал Саулу последнюю милость и избавил его от ненужных страданий, Давид не принял этих объяснений и на следующий день велел казнить амалекитянина:

«И сказал Давид ему: как не побоялся ты поднять руку свою, чтобы погубить помазанника Господа? И подозвал Давид одного из отроков, и сказал: подойди, убей его. И тот убил его, и он умер. И сказал ему Давид: кровь твоя да будет на твою голову, ты сам виноват в смерти своей, ибо уста твои свидетельствовали против тебя, когда ты сказал: «Я убил помазанника Господня!»…» (II Сам. 1:14–16).

Тогда же в порыве вдохновения он создал прекрасный и величественный реквием по Саулу и своему другу Ионафану, который с полным правом можно назвать одной из жемчужин мировой поэзии. И сегодня эти написанные три тысячи лет назад слова нельзя читать, не ощущая всей вложенной в них боли утраты; и сегодня еврейский народ повторяет их над телами своих павших героев, чувствуя, как вместе с горечью в них звучат и гордость, и восхищение их мужеством и силой их духа:

Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих!

Как пали сильные!

Не рассказывайте в Гефе,

Не возвещайте на улицах Аскалона,

Чтобы не радовались дочери филистимлян,

Чтобы не торжествовали дочери необрезанных…

…Саул и Ионафан, любезные и согласные в жизни своей,

Не разлучились и в смерти своей,

Быстрее орлов, сильнее львов они были.

Дочери израильские!

Плачьте о Сауле,

Который одевал вас в багряницу с украшениями

И доставлял на одежды ваши золотые уборы.

Как пали сильные на поле брани!

Сражен Ионафан на высотах твоих.

Скорблю о тебе, брат мой Ионафан:

Ты был очень дорог для меня;

Любовь твоя была для меня превыше любви женской!

Как пали сильные, погибло оружие бранное!

(II Сам. 1:19–27)

Разгром армии Саула вверг израильтян в отчаяние. Филистимляне хозяйничали в землях всех колен, обложив их население непомерной данью. Пожалуй, со времен Исхода из Египта евреи не были так унижены и порабощены, как в те дни. Единственное, что им оставалось, – это надежда, что у народа появится новый великий лидер, способный вернуть нации былую гордость и независимость, возродить только-только начавшую зарождаться при Сауле государственность.

Словом, народ ждал достойного преемника погибшего царя, которым по закону являлся Иевосфей – единственный оставшийся в живых сын Саула.

Но, для того чтобы Иевосфей законно воссел на престоле, он должен был быть помазан первосвященником. Первосвященник же Афиафар, находившийся в Секелаге и безмерно преданный Давиду, объявил, что Иевосфей не может быть помазан на царство, так как у Израиля уже есть «помазанник Господень» и это не кто иной, как Давид, принявший помазание из рук самого покойного пророка Самуила. Таким образом, претензии Давида на трон Саула выглядели куда более обоснованно – и как «помазанника Господня», и как зятя покойного царя, то есть одного из ближайших его родственников. Вдобавок ко всему, в пользу Давида говорил его немалый военный опыт, а также то, что он был представителем колена Иуды – самого многочисленного и могущественного колена.

Однако Авенир, принимавший вместе с Саулом самое непосредственное участие в преследованиях Давида, за это время привык видеть в нем своего личного врага и просто не допускал в тот момент даже мысли о возможном воцарении Давида. К тому же, напомним, он был близким родственником Саула, и для него крайне важно было провозгласить царем всего Израиля именно Иевосфея, таким образом сохранив престол за своей семьей и своим коленом. Так ко всем прочим бедам израильтян прибавился раскол нации на сторонников Давида и сторонников Иевосфея.

Часть вторая
МЕЧ И КОРОНА

Глава первая
СМУТА

Иевосфей – так звучит имя оставшегося в живых сына Саула в синодальном переводе Библии, и само по себе это слово вряд ли что-либо может сказать русскоязычному читателю. Однако достаточно произнести его в исконном, ивритском звучании, и для того, кто знаком с этим языком, мгновенно становится понятен его смысл. Как понятно и то, что Ишбошет – это, возможно, даже не имя, а прозвище, образовавшееся из двух слов: «иш» на иврите означает «муж», «человек», а «бошет» – «стыд», «срам», «позор». Таким образом, Ишбошет – это не что иное, как «муж позора», «человек, запятнавший себя позором».

Трудно сказать, почему Ишбошет получил такое прозвище. «Хроникон» утверждает, что настоящее его имя было Ишбааль, но «баалями» («ваалами»), как известно, на Ближнем Востоке назывались языческие боги. Так что, вероятнее всего, Ишбо-шетом этот сын Саула стал просто потому, что у израильтян в какой-то период было принято называть детей на ханаанский лад, добавляя в конце имени основы не слово «Эль» – «Бог», а близкое ему по значению слово «бааль». Однако затем такие имена стали восприниматься как языческие, а значит, позорящие их носителя, и вместо «бааль» в них стали произносить «бошет» – «позор».

В то же время нельзя исключать, что народ дал ему это прозвище за то, что Ишбошет сторонился ратного дела, не участвовал в битвах, которые вел Саул, и, прослыв трусом, как бы позорил свой род. Во всяком случае, в той решающей битве, в которой героически погибли его отец и три брата, Иевосфей-Ишбошет не участвовал, и вообще непонятно, где он в это время находился.

Таким образом, этот сын Саула не обладал не только решительностью, силой ума и харизмой отца – у него не было даже доброго имени в народе. Поэтому Авенир решил не спешить с официальным возведением Иевосфея на трон, а попытаться укрепить позиции дома Саула, проведя ряд успешных операций против филистимлян и выбив их из нескольких захваченных городов, чтобы затем убедить старейшин колен, в которых находятся эти города, присягнуть на верность Иевосфею.

Сама эта тактика показывает, что Авенир был не только искусным полководцем, но и незаурядным политиком, умеющим просчитывать любую ситуацию на несколько ходов вперед и добиваться поставленной цели.

Однако Давид, как мы увидим, оказался достойным противником Авенира – в последовавшие вслед за поражением Саула месяцы он также проявил себя поистине выдающимся политиком и государственным деятелем.

Вскоре после битвы у Гелвуи в Секелаг к Давиду стали собираться уцелевшие воины армии Саула, а также молодежь из различных колен Израиля. Потрясенные поражением Саула, с презрением относящиеся к не участвовавшему в битве Иевосфею, они видели в знаменитом победителе Голиафа единственного лидера, который сможет вернуть евреям и их земли, и национальную гордость. Видимо, в этот период к Давиду присоединились и несколько сотен филистимлян из числа тех, кому нравилось вести жизнь «солдат удачи» – они впоследствии составили основу его отряда наемников.

В результате дружина Давида из шести сотен человек быстро доросла до нескольких тысяч, превысив численность разбитой кадровой армии Саула.

При этом среди тех, кто присоединился к Давиду, были и воины из колена Вениамина, то есть колена, к которому принадлежал Саул, и сам их приход был чрезвычайно показателен – он доказывал, что у Давида есть сторонники даже среди вениамитян, главной опоры Иевосфея и Авенира. Учитывая огромную политическую значимость этого перехода, обычно суховатый «Хроникон» посвящает ему несколько восторженных фраз:

«И пришли воины из сыновей Биньямина и Иуды в укрепление к Давиду. И вышел Давид к ним, и отвечал, и сказал им: если с миром пришли ко мне, чтобы помочь мне, будет сердце мое с вами вместе, – а если для того, чтобы обмануть меня, предав врагам моим, хотя нет насилия в руках моих, да видит Бог отцов наших и рассудит. И дух объял Амасия, главу начальников: твои, Давид! И с тобою мы, сын Ишая! Мир, мир тебе, мир помощникам твоим, ибо Бог твой помогает тебе. И принял их Давид, и поставил их среди глав отряда» (I Хрон. 12:16–19).

Как видно, поначалу Давид заподозрил вениамитян в том, что они пришли в Секелаг с некими вероломными целями – войти к нему в доверие, а затем захватить в плен и выдать Авениру. Более того – Давид прямо говорит им об этих подозрениях, добавляя, что, даже если это так, он не собирается поднимать руку на своих братьев-евреев, вверяя это дело суду Бога. И эта честная, мудрая речь вызывает у предводителя перешедших на сторону Давида вениамитян взрыв восторга: «Твои, Давид!»

Историки и комментаторы расходятся во мнении, когда именно Давид решил покинуть Секелаг и вернуться в Иудею. Некоторые, отталкиваясь от Иосифа Флавия, считают, что это произошло примерно через двадцать дней после битвы у горы Гелвуи. Другие, опираясь на слова «Второй книги Самуила», что Давид находился в Секелаге один год и четыре месяца, высказывают предположение, что четыре месяца он провел здесь от момента бегства к Анхусу до гибели Саула, и еще год ему потребовался, чтобы собрать армию, войти с ней в Иудею и предъявить свои претензии на царство. При этом Давид почти не сомневался, что теперь, когда его кровным братьям-иудеям нечего опасаться репрессий Саула, его примут с распростертыми объятиями.

В Библии вопрос о том, в каком именно из городов Иудеи ему следует обосноваться, определяет не Давид, а сам Бог – Давид лишь покорно спрашивает Его об этом через «урим» и «туммим»:

«И было после этого вопросил Давид Господа, сказав: подняться ли мне в один из городов Иудейских? И сказал ему Господь: поднимись. И сказал Давид: куда подняться мне? И сказал Он: в Хеврон…» (II Сам. 2:1).

На самом деле, как видно из самого библейского текста, Давид в данном случае обращался к Богу лишь с вопросом о том, насколько верен тот выбор, который он хочет сделать.

И дело не только в том, что Хеврон был в то время одним из самых больших и укрепленных городов Иудеи и фактически являлся ее столицей. Напомним, что именно в Хевроне, согласно преданию, находятся могилы Адама и Евы, и именно здесь располагается усыпальница праотцев и праматерей еврейского народа – Авраама и Сарры (Сары), Исаака и Ревекки (Ривки), Иакова и Лии. И сегодня эта гробница считается второй по значимости еврейской святыней, а тогда она вообще была главной. Гробница праотцев в Хевроне напоминала двенадцати коленам Израиля о том, что все они произошли от общего корня, и поистине трудно было придумать лучшее место для объединения нации вокруг нового царя.

* * *

Все книги Библии умалчивают, как Давид вошел в Хеврон и при каких обстоятельствах был помазан старейшинами на царство именно над коленом Иуды. «Вторая книга Самуила» говорит об этом предельно кратко:

«И поднялся туда (в Хеврон. – П. Л.)Давид и обе жены его – Ахиноам-Изреэльтянка и Авигаил, бывшая жена Навала-Кармелитянина. И людей, что были с ним, привел Давид, каждого с семейством его, и поселились они в городах Хевронских. И пришли мужи Иудины и помазали там Давида на царство над домом Иудиным» (II Сам. 2:2–4).

Д. Малкин предполагает, что Давид отнюдь не сразу вошел в Хеврон вместе с армией, а сначала направил послов к главам этого города, позвав их собрать совет старейшин колена, а затем явился на это собрание и, сославшись на авторитет помазавшего его Самуила, предложил объявить себя царем колена Иуды. Лишь после того, как совет принял его предложение, Давид привел в Хеврон и окрестные городки и деревни «людей, что были с ним», а затем уже в Хевроне был проведен торжественный обряд его помазания в цари – пока не всего Израиля, а только его родного колена Иуды [49]49
  См.: Малкин Д.Король Давид. Тель-Авив, 1999. С. 12–16.


[Закрыть].

Скептики, разумеется, спешат заметить, что если события развивались именно так, то выбор у совета старейшин был невелик. Когда у стен Хеврона стоит целая армия, воины которой по докатывавшимся до Иудеи слухам не просто грабили, но и вырезали до единого человека целые деревни и небольшие города, то, как бы вежливо ни звучало предложение Давида, отклонить его было бы безумием.

Но Яир Закович в монографии о Давиде справедливо замечает, что это предложение упало на благодатную почву. Оно, с одной стороны, гарантировало Иудее безопасность от филистимлян и прочих врагов под защитой мощной армии Давида, а с другой – отвечало амбициям иудеев, убежденности, что, будучи самым многочисленным коленом Израиля, они имеют право на определенные привилегии, включая и привилегию поставить на царство именно потомка Иуды.

Согласно традиционной еврейской хронологиии, это событие произошло в 2884 году от сотворения мира по еврейскому летосчислению, то есть в 876 году до н. э. Историки относят это событие, как уже говорилось, к более раннему времени: к периоду между 1055 и 1002 годами до н. э. Наиболее осторожные ученые датируют это событие «концом XI – началом X века дон. э.».

* * *

Одним из первых шагов, предпринятых Давидом сразу после воцарения в Хевроне, стала отправка послов к жителям Иависа Галаадского, в котором он благодарил их за то, что они вызволили тела Саула и его сыновей из рук филистимлян и предали их погребению.

Стоит повнимательнее вчитаться в текст этого письма, чтобы оценить всю мудрость тридцатилетнего Давида как политика:

«И отправил Давид послов к жителям Явеш-Гилада, и сказал им: благословенны вы у Господа, что оказали милость эту господину вашему Шаулу и погребли его. А теперь да окажет Господь вам милость и верность, и я воздам вам за это добро, за то, что вы сделали это. А теперь да будут крепки руки ваши, и будьте мужественны, так как умер господин ваш Шаул; а меня помазал над собой на царство дом Иудин».

Итак, Давид начинает с того, что воздает жителям Иависа должное за их смелый и благородный поступок и беспримерную верность Саулу даже после его смерти. Но, призывая благословение Бога к галаадцам, Давид как бы невзначай роняет, что не только Господь, но и он, Давид, воздаст им за этот поступок, и эта фраза мгновенно показывает, что он нисколько не сомневается в своем царском достоинстве, своем праве карать и миловать, награждать и наказывать. А дальше Давид вновь напоминает галаадцам о смерти Саула и сообщает о том, что колено Иуды помазало его на царство.

Таким образом, не призывая открыто галаадцев признать его преемником Саула и присягнуть на верность, Давид тем не менее напоминает всем о законности своих претензий на трон и о том, что только званием царя Иудеи он не ограничится – иначе ему просто не было смысла писать это письмо.

Хотя официального ответа на свое письмо галаадцам Давид так и не получил, слухи о нем, безусловно, распространились в народе и увеличили число его сторонников. Народ еще раз убедился, каким благородным и возвышенным человеком является победитель Голиафа, бывший военачальник и зять Саула, потом преследуемый им разбойник, а вот сейчас царь Иудеи.

По всей видимости, Давид предпринимал в это время и другие шаги, призванные обеспечить ему поддержку остальных колен Израиля, а также царей ханаанских народов, живших среди евреев.

В частности, во время своего правления в Хевроне Давид, как предполагает на основе агадических источников раввин X. Д. Рабинович, отправился на войну с располагавшимся в южной части Голанского плато царством Гисур (Гешур), покорил его, однако не разорил, а заключил с гисурским царем Фалмаем (Талмаем) союз и взял в знак этого союза в жены дочь Фалмая принцессу Мааху.

При этом внешне Давид продолжал играть роль вассала Анхуса, исправно отправляя своих воинов в разбойничьи набеги на соседей и посылая в Геф часть добычи – Давид чувствовал, что он пока еще не готов к новому столкновению с филистимлянами, и удерживал их от нового похода демонстрацией своей покорности. Именно так в будущем будут вести себя московские князья по отношению к Золотой Орде, скапливая силы для нанесения решающего удара.

Между тем Авенир тоже не терял даром времени, укрепляя позиции Иевосфея и приводя к присяге ему одно колено задругам. Первым делом он, разумеется, добился поддержки Иевосфея его собственным коленом Вениамина, затем коленами Асира и Ефрема. Наконец, о готовности признать Иевосфея царем заявили советы старейшин одиннадцати колен, то есть всех еврейских колен, кроме колена Иуды, после чего Авенир решил, что пришло время возвести Иевосфея на трон.

«Сорок лет было Ишбошету, сыну Шаула, когда он стал царем над Исраэлем, и два года царствовал он, только дом Иудин был за Давидом. И было всего времени, в которое Давид царствовал в Хевроне над домом Иудиным, семь лет и шесть месяцев» (II Сам. 2:10–12).

Из этого отрывка, а также из фразы «И длительна была распря между домом Шаула и домом Давида, и Давид все больше укреплялся, а дом Шаула все больше ослабевал» (II Сам. 3:1) большинство библеистов делают вывод, что Авениру понадобилось долгих пять лет, чтобы привести к Иевосфею одиннадцать израильских колен. Однако, несмотря на присягу совета старейшин, внутри каждого колена находилось немало тех, кто считал Давида куда более достойным звания царя, и по мере того, как Иевосфей демонстрировал свою слабость и бездарность как правителя, таких людей становилось все больше – «и Давид все больше укреплялся, а дом Шаула все больше ослабевал».

Страшные события, последовавшие спустя два года после официального восшествия Иевосфея на трон (на седьмой год правления Давида в Хевроне), были лишь прямым следствием выявившейся полной «профнепригодности» последнего сына Саула как царя.

Другие комментаторы Писания и ученые, остающиеся сегодня в меньшинстве, считают, что два года правления Иевосфея пришлись на первые два года правления Давида в Хевроне и именно столько продолжалась война между двумя царскими домами. Последующие пять лет, по их мнению, Давид правил из Хеврона всеми двенадцатью коленами, по-прежнему совершая разбойничьи набеги на соседей и накапливая силы для пол-номасшатбной войны с филистимлянами.

В любом случае отношения между двумя еврейскими царствами – царством Давида и царством Иевосфея – в этот период и в самом деле были крайне напряженными. И хотя обе стороны явно не хотели вступать в братоубийственную войну друг с другом, избежать ее все же не удалось.