Текст книги "Царь Давид"

Автор книги: Петр Люкимсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава девятая
КНЯЗЬ CEKEЛAГA

Само собой, Давид и не подумал поверить клятвенным заверениям Саула и призывам вернуться к нему. Напротив, он не сомневался, что пройдет совсем немного времени и Саул начнет преследовать его с новой силой, ибо никогда не простит Давиду того демонстративного благородства, с которым тот дважды подарил ему жизнь.

В то же время и дальше бегать от Саула по всей Иудее Давид не мог. Как уже говорилось, многие из его шестисот воинов были обременены семьями, у каждой семьи было какое-никакое имущество. Этому лагерю становилось все труднее и труднее перемещаться с места на место, и все люди Давида со страхом ждали зимы, когда над Иудеей открываются хляби небесные, кажется, вот-вот начнется новый Всемирный потоп, а в пещерах по щиколотку стоит вода.

Ища выход из этой ситуации, Давид решает снова идти к Анхусу, царю Гефа, в земле которого ему нечего было опасаться преследований Саула. Но на этот раз он идет к Анхусу не как пускающий по бороде слюну юродивый, а как предводитель отряда наемников из шестисот хорошо вооруженных воинов, и у него есть все основания считать, что царь не откажется от его услуг.

Нам остается только предполагать, какие бурные споры вызвало в лагере это решение Давида. Идти на службу к злейшим врагам израильтян, филистимлянам, – значило становиться предателями в глазах своих соплеменников. А что они будут делать, если Анхус велит им сражаться со своими братьями?! Тем не менее – и Библия подчеркивает это! – все шестьсот человек, как один последовали за Давидом, и это еще раз доказывает, какой огромной силой убеждения он обладал, насколько непререкаемым был его авторитет.

Филистимляне, разумеется, были наслышаны о том, что в последние месяцы царь израильтян был только и занят тем, что гонялся за своим бывшим зятем и тысяченачальником, а потому появление Давида в Гефе не вызвало особого удивления у Анхуса. Скорее наоборот: Анхус был достаточно умен, чтобы предвидеть такой поворот событий и попытаться обратить его в свою пользу. Для него не было сомнений, что Давид после беспрестанных преследований должен ненавидеть Саула и гореть желанием отомстить ему. А потому Анхус выдвинул Давиду то самое условие, которого больше всего боялись его воины: в качестве платы за убежище они должны будут обратить свое оружие против евреев, постоянно совершать набеги на земли израильтян, отдавая ему, Анхусу, львиную долю добычи.

Такие набеги, по мысли Анхуса, с одной стороны, должны были окончательно превратить Давида в подонка и предателя в глазах своего народа, а заодно настолько ослабить израильтян, чтобы позже по ним можно было нанести сокрушительный удар и окончательно покорить их. Надо сказать, что уже для того времени такая тактика была отнюдь не новой, да и в последующие эпохи она не раз активно использовалась различными правителями. Вспомним хотя бы, как монгольские ханы играли на противоречиях русских князей, особенно в период усиления Московского княжества.

И Давид принимает это условие, выдвигая в ответ единственную просьбу: учитывая то, что евреи и филистимляне не очень симпатизируют друг другу, он просит выделить ему и его людям какое-то отдельное место для жительства – «один из малых городов».

«И дал ему Ахиш в тот день Циклаг; поэтому принадлежит Циклаг царям иудейским до сего дня. И было число дней, которые прожил Давид в земле Пелиштимской, год и четыре месяца» (I Сам. 27:6–7).

На самом деле, утверждают комментаторы, в самом этом подарке Анхуса заключалась злая ирония. Секелаг (Циклаг) был не городом, а большой деревней, располагавшейся в уделе колена Симеона, на самой границе между еврейскими и филистимскими землями. Захватив это село, филистимляне вырезали всех его жителей, и то, что Давид согласился поселиться в Секелаге, выглядело бы оправданием им этой резни и служило все той же цели – окончательно противопоставить его своим сородичам.

Но дело в том, что Давид и не думал воевать со своими соплеменниками. Он снова играл перед Анхусом, но на этот раз разыгрывал из себя не сумасшедшего, а гонимого и озлобленного на весь мир человека, готового воевать с кем угодно. И он вновь водил Анхуса за нос, ибо не было для него ничего в мире важнее своего народа и своей веры и он действительно предпочел бы умереть, чем предать их.

Но Анхус ждал своей доли добычи и демонстрации верности, а значит, сидеть сложа руки Давид не мог. Тогда в его голове сложился поистине страшный план того, каким образом обмануть царя Гефа. Его дружина в самом деле стала совершать набеги, но не на еврейские земли, а на земли соседних народов – гисурян, амалекитян, кенийцев и т. д. При этом Давид каждый раз отсылал значительную часть добычи – стада мелкого и крупного рогатого скота, лощадей и овец, одежду, драгоценности и т. д. – Анхусу во дворец, уверяя, что все это было добыто в еврейских городах и селах. А чтобы этот обман не был разоблачен, воины Давида… вырезали поголовно все население захватываемых ими деревень и городков, не оставляя в живых даже грудных младенцев, – так, чтобы никто не мог рассказать, откуда именно доставлена в Геф добыча:

«И поднимался Давид и люди его и нападали на гешурян, и на амалекитян, которые населяли издавна эту страну до дороги в Шур и до земли Египетской. И поражал Давид ту страну, и не оставлял в живых ни мужчины, ни женщины, и забирал овец, и волов, и ослов, и верблюдов, и одежду; и возвращался и приходил к Ахишу. И говорил Ахиш: на кого напали вы ныне? И говорил Давид: на юг Иудеи, и на юг земли исрахмельцев, и на юг земли кенийцев. И ни мужчины, ни женщины не оставлял Давид в живых, чтобы привести в Гат, так как говорил: чтобы они не рассказали о нас, говоря: «Так поступал Давид и таков был образ его действий во все дни пребывания в земле Пелиштимской»…» (I Сам. 27:8-11).

Эта уловка Давида сработала: Анхус все больше уверялся в преданности Давида и в том, что тот окончательно отвергнут собственным народом, а потому будет служить ему до конца своих дней:

«И стал доверять Анхус Давиду, говоря: он сделал себя ненавистным народу своему, Исраэлю, и будет рабом моим навсегда…» (I Сам. 27:12).

Надо заметить, что военные победы евреев последнего времени филистимляне связывали не столько с Саулом, сколько с Самуилом и Давидом, Почему с Давидом – понятно: его победа над Голиафом повергла филистимлян в шок, следствием которого и стал полный разгром их армии. И все же главным виновником побед евреев филистимляне числили Самуила. Как язычникам им, безусловно, была чужда и непонятна идея Единственного Бога, которому поклонялись евреи, однако при этом они не отрицали того, что Самуил является великим пророком, а точнее, жрецом и колдуном, умеющим завоевывать благосклонность неких высших сил для своего народа.

Вот почему известие о смерти Самуила вызвало ликование в филистимских городах, и на совете их царей и старейшин было решено, что лучшего времени для объявления войны израильтянам просто не придумаешь: смерть Самуила лишила их поддержки потусторонних сил и вдобавок они ослаблены непрестанными набегами Давида.

Решение совета было однозначным: надо собрать все имеющиеся силы, двинуться на евреев и покончить с ними. Сразу по возвращении в Геф Анхус вызвал к себе Давида, сообщил ему, что филистимляне собираются на войну, и потребовал, чтобы Давид вышел со своей дружиной в составе филистимского войска – это и будет его главным экзаменом на преданность. Если он выдержит его достойно, то войдет в ближайшее окружение Анхуса и станет начальником его телохранителей:

«И было в те дни: собрали пелиштимляне все станы свои в войско, чтобы воевать с Исраэлем. И сказал Ахиш Давиду: да будет тебе известно, что со мною пойдешь в стан, ты и люди твои. И сказал Давид Ахишу: если так, то узнаешь, что сделает раб твой. И сказал Ахиш Давиду: за то я сделаю тебя хранителем головы моей навсегда» (I Сам. 28:1–2).

Комментаторы утверждают, что Ахиш не понял всей двусмысленности произнесенной Давидом фразы, которая между тем означала, что Давид отнюдь не собирается воевать против евреев, а, наоборот, намерен сыграть роль «пятой колонны», ударив в решающий момент битвы по филистимлянам.

Однако если не мудрствовать лукаво, то из текста видно, что слова Анхуса повергли Давида в смятение. Он нашел удачную формулировку для ответа, но как выпутаться из той ситуации, в которой оказался, Давид в тот момент, похоже, не знал.

Глава десятая
«КАК ПАЛИ СИЛЬНЫЕ!»

«И собрались филистимляне, и пришли, и расположились станом в Шунейме, а Шаул собрал всех исраэльтян, и расположились они станом на Гильбоа…» (I Сам. 28:4).

Это была не просто еще одна война. Филистимляне двину-лись на этот раз по необычному для них маршруту, чтобы ударить по израильтянам со стороны Изреельской долины, предоставляющей отличные возможности для маневра конницы и колесниц – ударных родов войск их армии, которых и в помине не было у евреев.

Саул разгадал эти замыслы противника и вывел свои полки навстречу врагу, став станом у горы Гильбоа (так она называется и сегодня, но синодальный перевод передает ее название как Гелвуя). Здесь пешие израильские полки имели с точки зрения обороны явные преимущества: коннице, а тем более колесницам, как известно, не так уж легко наступать под гору.

Вот как анализируют диспозицию израильской и филистимской армий накануне этого сражения известные израильские военные историки Хаим Герцог и Мордехай Гишон: «Филистимляне собрали свое войско в Афеке, в Шфеле, но в планах у них было испробовать новый путь. После многочисленных неудачных попыток проникнуть в центральные горы с запада филистимляне задумали большой обходной маневр к северу, вдоль равнины Шарон (прибрежной равнины), а затем через один из перевалов хребта Кармил в Изреельскую долину, чтобы таким образом проникнуть в центральные горы у Енн-Ганима (Анема, современный Дженин) и двигаться дальше к югу вдоль плато. Совершая маневры в Изреельской долине, филистимляне могли надеяться на помощь из ханаанейских городов, которые еще не были захвачены израильтянами» [43]43
  Герцог X., Гишон М.Библейские сражения. М., 2005. С. 93.


[Закрыть].

Когда разведчики сообщили Саулу, какова численность филистимской армии, он растерялся – на этот раз филистимляне более чем втрое превосходили израильтян. Победить такую армию внизу, в долине, было невозможно, особенно учитывая огромное преимущество врага в техническом отношении. Однако и отказаться от боя значило просто дать филистимлянам возможность обогнуть Гильбоа-Гелвую, рассечь земли израильтян на две части, устроить резню сначала на севере, а затем на юге – и дождаться, когда оставшаяся на горе без провианта армия сама спустится вниз и начнет разбегаться. Ситуация, таким образом, оказывалась тупиковой, и Саул не мог не понимать этого.

Закон предписывал царю в таком случае обратиться за советом к Богу через «урим» и «туммим», но после того, как Саул перебил жителей Нова, и «урим» и «туммим», и единственный выживший житель этого города священников-коэнов Авиафар находились у Давида. Предание утверждает, что у Саула были свои пророки, но когда они задали Богу вопросы царя, то не получили на них ответа.

Терзаемый сомнениями, во что бы то ни стало желающий прорвать завесу грядущего, Саул решается на поистине кощунственный, с точки зрения верующего иудея, шаг – обратиться к «вызывательнице мертвых». В самом этом решении, как верно замечает Дж. Фрэзер, с точки зрения других народов той эпохи, не было ничего необычного. Вера в возможность вызова души мертвых и проникновения с их помощью в будущее была распространена в древности повсеместно, в том числе на Ближнем Востоке [44]44
  Фрэзер Дж.Фольклор в Ветхом Завете. М., 1985. С. 321–338.


[Закрыть].

Однако в Пятикнижии Моисеевом некромантия, как и все другие виды магии, объявляются одной из самых отвратительных форм язычества, а потому евреям не только запрещено ими заниматься, но и предписывается уничтожать любого, кто решит это сделать.

«Не обращайтесь к вызывающим мертвым и к знахарям; не ищите оскверниться ими… Будьте же мне святы, ибо свят Я, Бог, и Я выделил вас из народов, чтобы быть вам Моими. И мужчина, или женщина, если окажется среди них вызывающий мертвых, или знахарь смерти да будут они преданы: камнями пусть забросают их – кровь на них», – говорится в Книге Левит («Ваикра») (Лев. 19:30, 20:26–27).

Саул, кстати, прославился как один из самых яростных исполнителей этого закона. Вскоре после своего восхождения на престол он устроил в стране настоящую охоту на гадальщиков, ведьм и колдунов, перебив их всех до единого – как евреев, так и неевреев. И вот сейчас он, к собственному стыду, вынужден был признаться, что нуждается в некроманте. Вызвав к себе самых близких слуг, Саул попросил найти ему такого медиума, но те только развели руками, напомнив своему повелителю, что он сам же велел их уничтожить. Но тут кто-то из них припомнил, что одна «вызывательница мертвых» все же уцелела, и живет она совсем недалеко от горы Гелвуи – в деревеньке Аэндор (Эйн-Дор).

Мидраш утверждает, что этим слугой был не кто иной, как Авенир, сын Нира, а вызывательницей мертвых – его мать. Пользуясь своим высоким положением при дворе Саула, говорит мидраш, Авенир сумел спасти мать от смерти, но взял с нее слово, что она больше никогда не будет заниматься некромантией. Теперь Авениру пришлось просить мать нарушить данную ею клятву и погадать для самого царя…

Стыдясь собственного поступка, переодевшись в платье простолюдина, укутавшись с головой в плащ, чтобы его не смогли опознать, Саул под прикрытием темноты в сопровождении двух слуг направился в Аэндор.

Библия описывает сцену пребывания Саула у «колдуньи из Аэндора» с необычайной зримостью и достоверностью:

«И переоделся Шаул, надев иное платье, и пошел сам и два человека с ним, и пришли они к той женщине ночью. И сказал он ей: поколдуй мне через мертвого и подними мне того, о ком я скажу тебе. И сказала ему женщина: ведь ты знаешь, что сделал Шаул, как истребил он в стране вызывающих мертвых и знахарей; зачем же расставляешь ты сети душе моей, чтобы погубить меня? И поклялся ей Шаул Господом, сказав: как жив Господь, не постигнет тебя наказание за это дело. И сказала женщина: кого поднять мне для тебя? И сказал он: подними мне Шмуэля. И увидела та женщина Шмуэля и громко закричала, и сказала та женщина Шаулу: зачем ты обманул меня? Ты же Шаул. И сказал ей царь: не бойся, что же видела ты? И сказала женщина Шаулу: видела нечто божественное, поднимающееся из земли. И сказал он ей. каков вид его? И сказала она: поднимается старый человек, и окутан он в мейл [45]45
  Мейл (ивр) – плащ, накидка, мантия


[Закрыть]. Тогда узнал Шаул, что это Шмуэль, и поник он лицом к земле и поклонился. И сказал Шмуэль Шаулу: зачем ты потревожил меня, поднимая меня? И сказал Шаул. тяжко мне очень. Филистимляне воюют против меня, а Бог отступился от меня и больше не отвечает мне ни через пророков, ни через сновидения; и вызвал я тебя, чтобы ты наставил меня, что мне делать. И сказал Шмуэль: зачем же ты вопрошаешь меня? Господь ведь отступился от тебя и стал врагом твоим. И сделал Господь так, как говорил через меня: и отторг Господь царство от тебя и отдал его ближнему твоему – Давиду, так как не послушал ты голоса Господа и не исполнил ярости гнева его на Амалека, то сделал это Господь с тобою сегодня. И предаст Господь и Исраэля вместе с тобою в руки филистимлян; завтра же и ты, и сыновья твои будете со мною, и стан Исраэльский Господь предаст в руки филистимлян. И пал вдруг Шаул во весь рост свой на землю, очень испугавшись слов Шмуэля, и не было сил у него, потому что не ел он хлеба весь тот день и всю ночь» (I Сам. 28:8—21).

Комментаторы, разумеется, расходятся во мнении по поводу «волшебницы из Аэндора». Одни убеждены, что она и в самом деле вызвала дух пророка Самуила, причем речь шла об обычной для некромантии практике: сам вызывающий и видел, и слышал пришедшего на его зов духа, тот, для кого дух был вызван, его только слышал, а все остальные духа не видели и не слышали. Саул, объясняют эти комментаторы, сутки постился перед визитом к колдунье, чтобы очиститься и показать и Богу, и душе Самуила, что он решился призвать последнего из самых лучших побуждений. Он вызвал дух Самуила именно потому, что был уверен: из любви к народу тот не солжет ему и не станет сильно гневаться на нарушителя Закона Моисея. При этом Саул не стал задавать вопросов, пока не получил некие неопровержимые свидетельства, что ворожея и в самом деле вызвала дух Самуила, а не обманывает его.

Талмуд добавляет к этому, что в «Первой книге Самуила» приводится только часть диалога между царем и пророком. В ходе разговора, добавляет Талмуд, Саул спросил, может ли он избегнуть смерти. «Можешь, – ответил Самуил, – если сбежишь сейчас от филистимлян. Но в этом случае твоя дальнейшая судьба туманна. Если же ты примешь смерть, то завтра же будешь со мной в раю!»

Эти же комментаторы отмечают, что ворожея повела себя как благородная женщина: увидев, какое впечатление произвел на царя ее спиритический сеанс, она зарезала для него и его слуг своего, возможно, единственного теленка, накормила и напоила их и только затем выпроводила их из своего дома.

Однако наиболее рационалистичные толкователи Священного Писания, а вслед за ними и ученые-библеисты видели в волшебнице из Аэндора не более чем ловкую обманщицу, вводившую обращавшихся к ней людей в заблуждение с помощью чревовещания. По их мнению, старуха мгновенно узнала в пришедшем к ней простолюдине Саула, заручилась клятвой, что он не сделает ей ничего дурного, а затем с помощью чревовещания выдала ему в качестве мести за гонения на магов самое мрачное из всех возможных предсказаний.

Когда Саул очнулся от пережитого потрясения, он, как ни странно, уже знал, что ему делать. Как следует из текстов «Первой книги Самуила», «Книги Царей» и «Хроникона», Саул решил, что если ему суждено погибнуть и поражение от филистимлян в грядущей битве неизбежно, то нужно хотя бы попытаться спасти большую часть армии, не допустить массовой гибели народа. Для этого по разработанному Саулом плану одному из лучших отрядов его армии под командованием Шутелаха (Шутелы) была поставлена задача ворваться в лагерь филистимлян и посеять в нем панику, что позволяло выиграть время. Вслед за этим вся армия Саула должна была спуститься с горы Гелвуи, однако при этом в бой с филистимлянами должны были вступить только кадровые полки, возглавляемые сыновьями Саула, – те самые три тысячи отборных, профессиональных воинов. Тем временем другая, большая часть армии должна была под командованием Авенира отступить за Иордан.

Так из дома вызывательницы мертвых, чревовещательницы из Аэндора, царь Саул уходит в историю. Но уходит не как параноик, гонявшийся по всей Иудее за своим ненавистным зятем, подозревавший в измене всех и вся, включая дочь и сына, и по нескольку раз на дню менявший свои решения. Саул уходит в историю как выдающийся государственный муж и полководец, как подлинный герой, для которого в час испытания судьба своего народа оказывается важнее собственной жизни и даже жизни его сыновей. Он сознательно идет на смерть ради спасения еврейской армии, то есть жизней десятков тысяч своих соплеменников, ради того, чтобы его народ смог продолжить свой путь в истории и избежать гнета и рабства.

Мог ли Саул поручить сдерживать филистимлян Авениру, а сам вместе с сыновьями уйти с остальной армией за Иордан? Разумеется, мог. Но в том-то и заключалось величие его личности, что даже мысль о том, что он покупает себе жизнь ценой жизни других, была ему ненавистна. И в этом смысле подвиг Саула и стал подлинным символом героизма, готовности принести на алтарь самопожертвования во имя нации не только самого себя, но и самое дорогое, что есть у любого человека, – своих детей.

Именно так оценивал личность Саула и Иосиф Флавий.

«Хотя последний (Саул. – П. Л.), – писал он, – благодаря предсказанию пророка и знал, что случится и что ему угрожает неминуемая смерть, он все-таки не только не захотел спастись бегством и для личной безопасности предоставить своих товарищей на избиение врагам, – этим было бы запятнано также его собственное царское достоинство, – но и ринулся всем домом, вместе с сыновьями своими в самый центр опасности, считая своим долгом пасть вместе с детьми в честном бою за своих подданных и предпочитая видеть доблестную смерть сыновей своих, чем оставить их после себя на неопределенную в будущем участь. Он предпочитал оставить вместо потомства и наследников славу и непорочную после себя память. Поэтому-то я полагаю, что Саул был человеком исключительным: справедливым, храбрым и рассудительным, и если кто-нибудь другой явится с его качествами, то он за свою добродетель будет достоин всеобщего почитания» [46]46
  Иосиф Флавий.Иудейские древности. Т. 1. С. 260.


[Закрыть].

* * *

В то самое время, когда Саул находился в Аэндоре, филистимляне тоже начали подготовку к будущему сражению. Они устроили смотр своего войска, в ходе которого определялась боевая задача каждой из входящей в него армий. Армии царя Анхуса, как ни странно, было определено место в арьергарде, и тут-то филистимские князья и заметили, что в нее входит еврейская дружина из шестисот воинов, да еще и под предводительством того самого Давида, на руках которого были реки филистимской крови.

Анхус попытался уверить филистимских князей, что Давид верен ему и горит желанием отомстить Саулу, однако это не произвело на филистимских военачальников никакого впечатления. С их точки зрения, доверять Давиду было никак нельзя – напротив, чтобы заслужить прощение Саула, он может в решающий момент сражения ударить в тыл филистимлянам и тем самым определить его исход. Слишком многое решалось для филистимлян в этой битве, чтобы они могли позволить себе рисковать, а потому от Анхуса потребовали отослать Давида назад, в Секелаг.

Большинство комментаторов утверждают, что, предположив, что Давид и его люди могут в ходе боя обратить мечи против врагов своего народа, филистимские военачальники разгадали и предупредили тайный замысел самого Давида. Однако непосредственно из текста это никак не следует:

«Князья филистимские шли сотнями и тысячами, а Давид и люди его шли позади. И говорили князья филистимские: что это за евреи среди нас? И сказал Ахиш князьям филистимским: ведь это Давид, раб Шаула, царя Исраэльского, который жил у меня уже год или даже годы, и я не нашел в нем ничего плохого с того дня, как он попал к нам, до сего дня. И рассердились на него князья филистимские, и сказали ему князья филистимские: отошли назад этого человека, и пусть возвратится он в свое место, где ты поселил его, и пусть не идет с нами на войну, чтобы он не стал врагом нашим в войне, ибо чем приобрести ему милость господина своего, как не головами этих наших людей? Ведь это тот Давид, которому пели в танцах: «Шаул поразил тысячи свои, а Давид – десятки тысяч!» И призвал Ахиш Давида и сказал ему: как жив Господь! Ты честен, и приятно было бы мне, чтобы ты выходил и входил со мною в стан, ибо не нашел я в тебе зла со дня прихода твоего ко мне до сегодня; но не понравился ты князьям этим. А теперь возвратись и иди с миром, чтобы не доставлял ты неприятностей князьям филистимским. И сказал Давид Ахишу: что же сделал я и что худого нашел ты в рабе твоем с того дня, что я при тебе до сего дня, чтобы не идти мне сражаться с врагами господина моего царя? И отвечал Ахиш и сказал Давиду: знаю я, что ты хорош, на мой взгляд, как ангел Божий, но князья филистимские сказали: «Пусть не идет он с нами на войну». Итак, встань рано утром ты и рабы господина твоего, которые пришли с тобою, и когда встанете поутру, то чуть забрезжит вам свет, уходите. И встал Давид рано, сам и люди его, чтобы утром идти и возвратиться в землю филистимскую. А филистимляне поднялись в Исраэль…» (I Сам. 29:2-11).

В сущности, только одну фразу можно в этом отрывке воспринять как намек на то, что Давид не собирался воевать со своим народом, а намеревался ударить в тыл давшим ему приют филистимлянам.

«Что же сделал я и что худого нашел ты в рабе твоем с того дня, что я при тебе до сего дня, чтобы не идти мне сражаться с врагами господина моего царя?» – спрашивает Давид Анхуса, но при этом не уточняет, кого же именно он считает «господином своим царем» – Анхуса или Саула.

Решение филистимских князей явно избавило Давида от бремени очень тяжелого выбора и дало возможность вернуться со своей дружиной в Секелаг, не изменив ни своему народу, ни царю Анхусу.

* * *

…Секелаг встретил воинов Давида подымающимся над сожженными домами дымом и молчащими хлевами – за три дня их отсутствия неизвестный враг разграбил и сжег деревню и не только угнал весь имевшийся в ней скот, но и увел в плен всех детей и женщин.

Убитые потерей своих семей, ослепленные горем, не способные в этом состоянии внимать голосу разума, дружинники обвинили во всем происшедшем своего командира: кто, как не он, должен был предвидеть возможность такого поворота событий и оставить в городе сторожевой отряд хотя бы в 50–70 человек? Давид попытался напомнить, что налетчики также увели обеих его жен, но каждый горевал о свой жене и детях и не желал его слушать.

Существует несколько версий о том, что произошло дальше. По одной из них, воины произвели суд над Давидом и приговорили его к побиению камнями. По другой – никакого суда не было и в помине – просто разъяренная толпа дружинников начала смыкаться вокруг Давида, поднимая лежащие на земле камни, чтобы расправиться с ним тем самым способом, каким было у евреев принято расправляться с убийцами и святотатцами.

Но именно в такие минуты и проверяется характер лидера и сама справедливость его притязаний на лидерство. Давид сумел остановить, успокоить и снова подчинить себе эту разъяренную толпу. Текст «Книги Самуила» умалчивает, как ему удалось это сделать, обронив лишь слова о том, что «подкреплял себя Давид упованием на Господа, Бога своего». В том, что в эти мгновения Давид, будучи истово верующим человеком, взмолился к Богу, не вызывает сомнений. Однако он остановил своих бойцов явно не только силой молитвы. Согласно одному из преданий, Давид обратился к своей армии с «последним словом», в котором признал… справедливость вынесенного ему смертного приговора, но попросил подарить ему один день жизни и еще один день побыть под его командованием, чтобы дать ему шанс попытаться все исправить.

И когда бойцы согласились подарить ему этот один день, Давид, повествует далее Библия, немедленно призвал к себе первосвященника Авиафара, велел ему облачиться в свои одежды и вопросить «урим» и «туммим», стоит ли ему вообще пускаться в погоню за грабителями, настигнет ли он их, и если настигнет, то одержит ли над ними победу? И ответил Бог: «Гонись, ибо настичь настигнешь и спасти спасешь!»

Воодушевленный этим ответом, Давид вместе со всеми своими шестистами воинами вышел из Секелага и направился вглубь пустыни, в сторону стойбищ амалекитян – он предположил, что именно они совершили набег на деревню, и, как показали дальнейшие события, был прав. Однако, когда спустя несколько часов воины подошли к широко разлившемуся от весенних дождей ручью Бесор, часть из них неожиданно заявили, что устали, не могут и не хотят переходить Бесор вброд. Не исключено, что, будучи менее выносливыми и крепкими, эти бойцы требовали дать им перед переправой немного отдыха, но Давид не желал терять понапрасну время – ведь у него был только один день жизни. Оставив двести притомившихся бойцов у Бесора, он с четырьмястами другими направился дальше, не забывая, впрочем, в спешке следовать всем правилам военной науки своего времени и высылая вперед разведчиков, чтобы избежать внезапного столкновения с врагом.

Эти разведчики, очевидно, и наткнулись на лежащего в пустыне изможденного и умирающего от жажды и голода человека. Дав ему попить и накормив хлебом и лепешками из прессованного инжира и изюма, они привели незнакомца в чувство и проводили к Давиду.

На вопрос Давида о том, кто он такой и как оказался один посреди пустыни, пленник ответил, что он египтянин, попавший в рабство к амалекитянам, и вместе со своим хозяином участвовал в набеге на Секелаг. Однако на обратном пути в стойбище амалекитян он заболел, оказался не в силах идти, и тогда хозяин попросту бросил его умирать без еды и воды посреди пустыни.

Из показаний этого раба стало ясно, что Секелаг стал не единственной деревней, ограбленной амалекитянами. Узнав, что филистимляне объявили новую войну израильтянам, одна часть амалекитян присоединилась в качестве союзников к филистимской армии, а другая тем временем бросилась грабить оставшиеся без защиты села и города на юге Иудеи, да и своих союзников-филистимлян. При этом амалекитяне специально свернули в сторону Секелага, чтобы сжечь его и увести всех, кто там найдется, в плен – так они решили рассчитаться с Давидом за его безжалостные прошлые набеги.

Таким образом, домой этот отряд амалекитян возвращался с богатой добычей, взятой не только в Секелаге, но и во многих других местах.

Выведав все это, Давид попросил пойманного раба-египтянина провести его по следам амалекитян, и тот согласился это сделать в обмен на обещание, что ему сохранят жизнь и он не будет возвращен к своим хозяевам-амалекитянам.

Понятно, что скорость, с которой передвигались четыреста еврейских воинов, была куда больше, чем та, с которой двигался караван амалекитян с нагруженными добычей верблюдами, целыми стадами угнанного скота и сотнями пленников. Вдобавок амалекитяне, видимо не рассчитывавшие, что за ними кто-то может пуститься в погоню, уверенные, что Давид, как и все евреи и филистимляне, находится на войне, вели себя совершенно беспечно. С наступлением темноты они остановились для ночевки, раскинули стан и устроили грандиозный пир в честь столь удачно сложившегося похода.

В этот самый момент их и настигла дружина Давида. О том, что произошло дальше, догадаться нетрудно. Четыреста жаждущих мести бойцов Давида внезапно накинулись на развалившихся на пиршественных подушках и изрядно захмелевших амалекитян.

«Давид нагрянул на них совершенно неожиданно и учинил среди них страшную резню, что было тем легче, что все они были безоружны, не ожидали ничего подобного и направили все свои помыслы исключительно на пьянство и разгул. Некоторые из амалекитян были перерезаны еще в то время, когда они сидели за столами, так что их кровь обагрила стоявшие на столе кушанья, другие были перебиты в тот момент, когда они пили за здоровье своих собеседников, третьи, наконец, пали от мечей, погруженные в глубокий сон от чрезмерного употребления вина. Все те же, которым второпях удалось надеть на себя оружие и которые стали оказывать Давиду сопротивление, были убиты так же без труда, как и безоружные, лежавшие на земле. Спутники Давида провели за этой резней весь день, с утра до наступления вечера [47]47
  День у евреев заканчивается и начинается вечером, в соответствии со словами Книги Бытия: «И был вечер, и было утро – день один».


[Закрыть], так что от всей массы амалекитян не уцелело более четырехсот человек, которым удалось вскочить на своих верблюдов и спастись бегством» [48]48
  Иосиф Флавий.Иудейские древности. Т. 1. С. 261.


[Закрыть]– так предстают эти события в описании Иосифа Флавия.