355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Драгунов » Легенда о Плохишах (СИ) » Текст книги (страница 6)
Легенда о Плохишах (СИ)
  • Текст добавлен: 5 апреля 2022, 00:05

Текст книги "Легенда о Плохишах (СИ)"


Автор книги: Петр Драгунов


Жанр:

   

Повесть


сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

   Прямо перед его очами, меж двух елок металась та самая цивильная мадам. Чутья опасности ей доставало вдвое, а опыта ни на грош. Периферией взгляда Петручио уловил кучу камней нацеленных вниз прямо на мадаму. Привычной, не лишенной мужской любезности рукой он поймал оную за шкворень и с копыт остановив ее паникерское движение, водрузил юную за свою спину. Опытные Ленка с Филипком были от скалы уже метров за двадцать, но галопировали напряженно и со страшной скоростью.


   Ахнуло со всей возможной мощью и протяженностью. Шрапнель камней сдирала кору с деревьев, ломала сучья толщиной в руку. Порядочный валуган угодил в рядом стоящую сосну, дерево вздрогнуло, подалось вперед, но устояло. Пахло растертой в слизь хвоей и зажигалочным кремнем. Воронок в окружении вроде не образовалось.


   Вниз Плохиша спускали в полном молчании. Отрок насупился и ощущал непривычную виноватость. В конце концов сами без царя в голове. Развели балаган под скалой, бесплатную раздачу пряников и бубликов. А тут процесс тренировочный.


  – Ну ты, жлоб поганый! – запричитала Ирка Филипок. – Отбились от женской ласки, омужичились. Мы к вам с бубликами, а он каменьями швыряется, похоронить грозит!


  – Вот и прибрала бы к телу, – зло юморнул Плохиш, бросил в сторону Филипка ехидный взгляд и обомлел на месте.


   Ее чуть рассерженное, раскрасневшееся от быстрого движения лицо стало для него вдруг удивительно изящным и притягательным. Огромные, синие, чуть раскосые глаза ударили отрока в грудь навылет, заставив задохнуться сердце.


   Черные, кудрявые волосы наползали на чистый лоб, и Филипок откинула их привычным, резким движением. Ее тело до краев переполняли грация и внутренняя сила. Плохишу казалось, что ее жесты удивительно плавны и отточены. В то же время он не мог уследить за хороводом смены ее настроений, настолько быстры они были. Будто белое облако сияния окружило Филипка и скрадывало всякий намек на завершенность и причастность ее к этому миру. Она была удивительна.


  – Что выпялился? – Ирка надолго уставилась в карие глаза отрока, и тому вдруг явственно увиделась в них мгновенная, но яркая искра, сверкнувшая в глубокой синеве. Плохиш отвернулся и принялся молча собирать лазательное снаряжение. Тренироваться в этот день более не моглось.




   В избе гоголем восседал Поручик Петров и куролесничал над юным Егоркой. Непроходимая математическая логика любителя солдата Швейка, помноженная на тупость окружающих, давала великолепные результаты. Егорка визжал, сам не понимая по какому поводу.


  – О, сейчас пожрать готовить будем, – милостиво отреагировал на прибывших Петров и потер что-то меж маленьких ладошек. Глаза под роговой оправой заблестели плотоядно.


  – Петров, ты что печку не развел? – налетела на него было Ленка, но Поручик денег за гусарство не брал.


  – А вы на что? Отрабатывать так отрабатывать.


  – Что отрабатывать?


  – Молчание мое. Я вот заткнусь и ехидности говорить не буду, чтобы делу не мешать.


   Разгоралась привычная словесная баталия. Петручио напропалую принимал сторону Ленки. Малой ушел в сторону с гитаркой. Подначенный Егорка жарко спорил с Лысым, что в любом случае выберется из шинели, чего бы это ни стоило. А по-другому быть не могет.


   Утверждение проверял Петров на лабораторно – взвешенном опыте. Егорка надел шинель. Его застегнули на все пуговицы, продели через рукава длинную палку, и малец стал походить на распятие в собственном соку. Потерянная координация заставляла его двигаться боком и семенить маленькими шажочками.


  – Вон оно что над мальцом учинили, – мечтательно-задумчиво чревовещал Поручик.


  – Так он и нос размозжить могет. Надобно его на гвоздик повесить для сохранности. Убьем ведь мальчонку.


   Егорку вынесли на кресте из избы и прибили гвоздиком к одной из елей. Голгофы пока не получалось, но малец шибко боялся, что хлястик оторвется. Петров советовал ему загнуть палец. Егорка той доли еще не знал, вот и заливался блаженным матом.


   За делами сели пить чай. Егорка верещал в отдалении, да вдруг утих. Всем послышался звук падающего тела. Подбежали. Малец лежал навзничь по склону вверх ногами и плакал.


  – Сволочи! Я всю морду о хвою раскарябал. Меня мамка убьет.


  – Во-во, сволочи. Что над мальцом учинили, – объявил невозмутимый Петров и отправился назад к столу. Остальные принялись освобождать из капкана Егорку.


   Тонко сипел на дышащей жаром печке полный чайник. Языки огня вырывались из-под его днища и разрезали темноту сполохами. Ветви спелого кедрача склонялись к опалубке. Внизу чуть слышно ворчал ручей. А Малой пел в полный голос, не жалея ни себя, ни тишины.


   Мы замерли, ушли в себя, ибо никто не мог нарушить его священнодейство. Нежный, сильный баритон полнил пространство отголосками пережитого, уносил время в ночь, разделяя ее и властвуя над нею. Он полнил пространство немыслимой далью наших надежд, будущей жизни, жаждой глотка свежего, таежного воздуха.


   Он казался правильным и единственно верным, как путь, который выбрала нам судьба. Океаны зеленой хвои, миллионы березовых сережек, прелый запах павшей листвы сплетались в единый тугой жгут, имя которому – наша молодость. Плохиш заглянул в синие, ведьмовские Иркины глаза, и время остановилось.


   Пряной струей жарких образов и сомнений оно пролилось через его сердце. Сжалось в тугой кулак и жаром обдало лицо. Его губы потрескались, как у больного тяжкой лихорадкой. Он хотел закричать, но горло не повиновалось. Казалось, сама Манская Баба смотрит ему в душу и перебирает в ней жаркими женскими пальцами. Отрок поперхнулся глотком крепкого чая.


   На ночь Плох устроился от греха в одиночестве под нарами. Долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок. А когда дремота наконец охватила тело, в мозг с яркостью безумия ворвался сон.


   Во сне том царила женщина. Она открывала запретные двери в царство страсти с волшебной легкостью и прямотой. Ее глаза жалили тело искрами, волосы душили горло. А тонкие руки скользили по его груди и опускались ниже, ниже. Он сжимал ее в объятиях, но она ускользала, словно недостижимая мечта. А потом приходила вновь и вновь, пока тело не сводила сладкая судорога.


   Жаркие волны сна полнились отголосками. Где-то в уголках страха маячил образ ведьмы Тунгуски. Стройные, белые стволы берез кружили ветвями листья, ярким хороводом блистая в ночной тьме. Горло объяла немота. Сердце сжималось в тугой ком холода. Сплетались волосы...




   По утру, Плохиш проснулся в полном одиночестве. Только тонкий запах женских духов отличал сон от привычной яви. На чердаке, в окружении лихо внимающей компании, Квасец громким голосом делился ночными снами и картинами.


  – Во, блин! Сплю и вижу, как она ко мне идет. Сама хрупкая, тоненькая, как тростинка. Я быстро к ней, а тело паралич кувалдой хватил. Ну никак, ни одним членом. Баба одежонку сбросила, а под ней, мать честная, ничего.


   Тело белое, как в сиянии. Грудь маленькая, соски в разные стороны, и ластится ко мне, ластится. Я уж сомлел. Чувствую, паралич отпускает. Сначала на одном члене, потом на прочих. Я к ней, а она, как стена. Я прижимаюсь, прижимаюсь, а никак, никак.


  – А дальше?! Дальше? – торопил непоседливый Петручио.


  – А что дальше? Проснулся, сам меж двух бревен в чердаке, взлезть пытаюсь. И никак! И никак!


   Толпа разразилась гомерическим хохотом. Суетящиеся над завтраком тетки, осторожно прыскали в кулачки. День разворачивался по самые катушки. В дверь залетела свежая после умывания в ручье Филиппок.


  – Мужики! Кто дрова колоть будет? Задницами к полатям примерзли. А ну, вставай! – крикнула голосистая русалочка и потянула за Плохишевское одеяло. Тот укрытия не отпускал.




   Дед и бабки




   Воскресеньем обошли все центральные Столбы. Веселой толпой, на ходу подхватывали знакомых и просто отставших. Вылезли Ухом на Перья, спустились вниз Огурцом. А Плохиши удивили толпу прохождением Нового Авиатора, чего прочим делать не отсоветую, копец один.


   Толпа направилась вниз до дому. Квасец умыкнул с остальными, для подачи документов в Политех. Петручио с Плохишом и Поручиком возвернулись в избу, как особо свободные от дел нерадостных.


   Женского варева оставалось почти в полкотла, так что поели с большой нагрузкой. Не пропадать же добру стало. Как завалились спать, и упомнить сложно, а утром просыпаться никто не желал.


   Гидробудильник Петрова булькал и грозился закипеть, а снизу доносился невозмутимый храп в пришлом, иностранном исполнении. Петров перевернулся сбоку на бок, но мочевой пузырь не успокаивался.


   Снаружи вовсю палило солнышко, а внизу при закрытых ставнях и двери, царила ночь. Вконец обидевшись на молодых, Петров задернул чердачное окно плотной шторой и водрузил тяжелую скамейку над лазом в чердак.


   У резвых скалолазов привычки свои. На чердак они вверх ракетой идти приспособились, вот и ставили на них капканы противоракетной обороны, в виде доски над проемами. Но Поручик был зело хитрее и скамейку водрузил ножками вниз.


  – Плохиши! Вам варенье оставлять?!


  – Где?!!


  – На чердаке.


   Снизу повскакивали и устремились к проему. Показалась осторожная рука, в полумраке прощупывающая место для разбега над головой. Потом отрок уцепился гробарками за края проема, качнулся и сделал выход силы на обеих руках. Где-то на излете, в самом пике движения, он достал макушкой дно лавочки. Его спуск вниз был головокружительным и достаточно громким.


  – Ничего не понимаю! – буркнул раздосадованный Плохиш и двинулся на новый приступ шизофрении. В этот раз он ощупывал темноту тщательнее. Не найдя преграды, глубоко вздохнул, решился и сделал второй выход силы. Успех был ошеломляющим и даже с воем. Поручик подумал, что весло в его двух сильных руках оказалось бы гораздо эффективнее лавочки.


   В третий раз преграда не устояла и проявилась Плохишевская парочка с шишкой на предводительском лбе.


  – Где варенье?!


  – В рюкзаке, – кивнув в неизведанную сторону, сказал ловчий Петров. Парочка тут же вытрясла содержимое его куля на пол, но лакомства не обнаружила.


  – Я не сказал, что в моем, – хихикнул веселый интеллектуал, но вид у мальцов становился явно угрожающим.


  – А вы на Коммунар меня затащите? – опрометчиво вопросил большой любитель приключений, и сразу же мысленно раскаялся в собственной опрометчивости. Ответив «да!», иностранцы переглянулись зловеще согласованно.




   На Первом Столбе лучше всего в четверг и особенно после легкого дождичка. Небесная водица собьет с зацепов пыль и следы чужих прикосновений, вернет им первозданную силу трения и удобства. Воздух заполнит желанная свежесть и легкость движения. Галоши стоят, как влитые, пальчики не потеют от лишней суеты, и лезется на ура.


   Загорали на большом, плоском камне в Садике, развалившись на тряпье и подсунув под голову выпотрошенные рюкзаки. Плохиши уже достаточно поупирались на хитрушках. Поручик, в простоте своей, на камни грудью не кидался и советов боле не давал. Кайфовал по-простецки, кожей впитывая приятное сибирское солнышко.


   Пришел месяц август – самая восхитительная пора года. По небу плывут белые летние облака, еще не набрякшие затяжными северными дождями. Солнце вразрез них уже не давит к земле палевом, а лишь ласкает приятным, добрым теплом. Синева неба истонченно, прозрачно ярка, она питается дальней, продолженной высотою.


   В спелой зелени тайги проявляются иные, близкие к осени краски. Зубристой каймою начинают желтеть березовые листья. Краснота тронет кончики листвы рябины, тихо седеет блеклая осина, вянут кустарники и трава. И только коричневые стены Столбов остаются неизменными. Такими и уйдут в зиму.


   Совсем скоро, закружит пряная канитель листопада. Соберутся в стаи южные птицы, осоловеет на ягоде и грибах косолапый, толстощекий мишка. Игольчатой моросью опадет к земле лиственница. И только красные, яркие плоды ягодки-рябины достоят в спелости до морозов и метелей, как напоминание об ушедшем лете.


   Тайга станет хмурой, набрякнет холодной, дождевой водой. Прикроет утренним инеем болотный мох, смолкнут ручьи и птицы, и только тогда придет снег. Он здесь не робкий гость, ему скоро не таять. Припорошит дали и веси, как хозяин и будет расти сугробами до самого лета.


   Поручик аж поежился от такой перспективы. Впрочем, не все уж так туго. Гуляния грозят разнообразные, народные. От имени празднования Великой Октябрьской, до Нового Года и во и знаминование дня независимости племени Тумбу-Юмбу от величайшего СССР. Погода к крепким напиткам способствует. Крепкие напитки – к взаимному пониманию и миру во всем мире. Опять же...


  – Петров! А на Коммунар взлезем?! – Плохиш пучил на Поручика глазки и пускал слюни из-под кривых зубов. Отыграться хочет, скотина.


  – А не пойти ли вам...


  – Куда пойти? – снизу в Садик поднялся суховатый и уже немолодой мужчина в очечках, под рюкзачком. Телом он был сух и подтянут. Какая-то природная саблезубая грация сквозила в каждом его движении. Длинные, хваткие к зацепам руки брали за них привычно, почти автоматически. Он и не смотрел себе под ноги, а шагал по скале просто, как старый марафонец по мостовой.


  – Теплых, – констатировал Поручик. – Ты что в будний день на Столбах заблудился, теперь тропу ищешь?


  – Ладно шутишь Поручик. Зацепы мне салом не обмажь. А то наел пузо, как тучу к дождику. Самое время вороной покаркать.


   Петров нехотя улыбнулся.


  – Плохиши?


   Предводитель кивнул за прочих.


  – Одобрительно, одобрительно, – не давал спуску в разговоре Теплых. – А вот я вам сегодня задачку задам, прямо не отходя от кассы, в Садике, – говорливый субъект сбросил рюкзачок на пол и уселся рядом. Петручио обозревал живую легенду в широко открытые зенки.


  – У нас спортсменов развелось. Куда ни плюнь, в чемпиона попадешь. Все что-то лазают, лазают и щеки дуют. Я для них со всем старанием несколько ходиков ото мха очистил, а ни один до сих пор не прошли.


   С тех самых, стародавних пор, когда Теплых пролез Дуськину Щелку, вошел он в столбовскую легенду. Уж сколько лет прошло с тех пор, а молодежи спуску не давал. Каждый сезон чистил Теплых пару новых ходочков для прыткой юности, и раскусывали их спортсмены не в один год, с кряком и, бывало, хряпом.


   В прямой видимости у друзей было одно к тому напоминание. Скромное такое, Теплыховскими Петельками их прозывают. С мощного торца Второго Столба, на семидесятиметровой высоте проглядывалась первая. Зацепов там как есть нет, одни намеки. Вниз, по восьмидесятиградусному откосу широкой плиты, спуск вправо, траверс влево, а потом подъем. Мужики пробовали с верхней страховкой – через шаг не идется. Теплых вылазил оную без веревки, не понять на чем. А есть еще и вторая.


  – Да не туда смотришь, – перехватил их взгляды Теплых. – Там вам еще рано барахтаться. Там знать надо. А я пока не скажу. – И улыбнулся, сверкая стекляшками очков.


  – Вы меня и так зело-борзо напугали. Намедни Мясо вылазили?


  – Вылазили, – виновато протянул Петручио.


  – А почему мясом называется, в курсе?


  – Не в курсе.


  – А на фига на Новый Авиатор взгромоздились? Там зацепа хрустит – вот-вот вывалится. Кто просил?


  – Мы не знали.


  – Но хрустит?


  – Хрустит.


  – А на ней я всем телом повисаю. А вдруг ты не так ее хрустнул? А я после тебя.


   Петручио выглядел виноватым. Плохиш смотрел на новоявленного учителя исподлобья с непониманием – шутит ли или вообще...


  – Ну ладно, слушайте про Мясо. Цыган тогда на нарах еще был, а у абреков всем заправлял сам Абрек с Угрюмым...


   Утро стояло жаркое, под Первым у Слоника народ кишмя кишел. Я от остановки бегом поднялся, тут меня абреки и перехватили. Воскресенье, их гоп-компания в полном параде бисером на фесках играет, кушаками девок, как арканами гребет. Шум, гам, а они купаются в лучах славы.


   Я тогда ход левее пятен почистил, прямо по стене. Он крутоватый получился. Калошики свежие нужны, аккуратность, концентрация и чтобы в духе. Меня Абрек про него и вопрошает.


   Хотел было отшутиться, а он хмурый, назойливый такой. Мягко так стелет, но с нажимом. Я ему – ты с похмелья чай, вон какой сирый. А он – не твое дело. Мы поспорили, а ты показывай. А то треплет народ, поперек нашей гордости.


   Лазал он здорово – природа. И никому в тех вопросах на Столбах не спускал. Ну, подлезли под начало. Там полка удобная. Сгрудились на ней кое-как. А жара, ухи заворачиваются. Хорошо, дождик намедни прошел, пыльцу пооббил. Я вперед Угрюмого пропустил. Подсказываю, куда ноги ставить, за что руками прихватиться. Кое-где и рукой под зад придерживал. А Абрек с тылу. Говорит, я сам. Дело такое. И пошли, упомянутым образом.


   Уже во второй части хода мы за перегиб с Угрюмым выбрались, я с напряжения спал. Не приятно, когда такая туша над тобой гнездится и ножонками сучит. Вниз за перегиб глянул, а Абрек в клинче стоит. Руками в шелупонь вцепился и щеки дует.


   Я бы к нему, да как? Угрюмый: – Абрек, ты что? А он: – День такой, видать не судьба. Свечку за меня поставьте.


   Так вниз и ушел. Молча, без всхлипов. Только гул, как от снаряда, да стук снизу об землю. Мы спустились, а Абрека уже нет. Одно мясо. Через то ход Мясом и прозвали. Поосторожнее с ним, пацаны.


   Теплых надолго замолчал, посерьезнел и как будто ушел в воспоминания. Затем вновь неожиданно улыбнулся, встал с камня, поднял руки к небу и потянул телом, хрустя всеми суставами.


  – Ну что, поехали?


  – Куда? – непонимающе ответил Петручио.


  – А вот сюда.


   Прямо над плитой, на которой разложились приятели нависала трехметровая стенка. Венчалась маленькая продольным, закругленным карнизом с видимым отсутствием зацепок на верху. Между плитой и основанием стенки промежуток глубиной полметра, присыпанный землей. Если падать с карниза – аккурат мимо плиты, и перелом голени обеспечен.


  – Я этот выход всем спортсменам уже показал, – доверительно сообщил друзьям штатный первопроходец. – В том году почистил. Они вроде клюнули и кинулись, а не еть. Я тогда до охотчих довел – тому, кто пройдет, ящик шампанского. Дома в кладовой уже год стоит, пылится.


   Плохиш с чмоком облизнул сухие, потресканные губы. Влага была бы к месту. Теплых не на шутку грохотал суставами, растягивая мышцы перед хорошим, предельным усилием. Засим он, будто кречет повертел головой с боку на бок, поправил очки, запустил пальцы в мешочек с пыльцой канифольки. Потом крякнул для разгона и прилепился к стеночке. Висеть на ней был полный неудобняк.


   Прихватив за мизерную зацепу правой, он перешел левой рукой в еле выделенный подхват. Задрал ногу на пологость повыше, аккуратно нагрузил ее и встал, сразу же положив ладонь правой руки на пологость над карнизом. Зацепов наверху не было, и Теплых использовал силу трения руки о покатую полку.


   Он свисал вниз спиной столь опасно, что друзья подлетели под него, организовав нехитрую гимнастическую страховку. Падать в таком положении означало сломать позвоночник. Уже один вид этого активно не нравился гражданину Петручио.


   Тем временем Теплых сосредоточился и произвел гигантское, почти отчаянное усилие, правой рукою перейдя в противоупор. Быстрым броском его левая рука оказалась рядом, он отжался на равновесии, подтянул ноги и оказался на верху.


  – Так-то, мальчики. Если выйдете, шампанское за мной. Целый ящик! – Теплых собрал нехитрую амуницию, махнул им рукою и ускакал вверх. Затравка была подвешена перед самым носом у гончей. Плохиш продолжал облизываться.


   Через час упорных обвалов с карниза на груду сотоварищей решили вернуться к данному вопросу как-нибудь завтра или позавчера. Для удовлетворения сладко-мстительных потребностей зачали вести Поручика на Коммунар. Тот сопротивлялся долго и безутешно, но получил полный афронт.


   Заправляли Поручика в Крокодила (большую горизонтальную щель на подходе) совместными усилиями, используя силу рук, ног и приемы полиспаста без блоков и веревки. Вверх выбрался мученик с рожей бледной и порванными в нескольких местах трико, вниз идти страдатель ни в какую не хотел.


   Дело было понедельником, веревки и самой вшивой спасательной команды в округе не наблюдалось. Петров помянул про батюшку и колбасу из нежно любимого «Золотого Теленка» и вынужденно двинулся на заклание агнца. Тут-то и началось.


   Занозился он в щель метра за три до прямой надобности. А так как надобность была большой, двигался он вперед задницей, а проще раком. Плохиши прикрывали его от шального ветра сбоку и тылу. Поручик потел и вмуровывался в щель, словно штопор в трехлитровую консервную банку.


   Правая часть его обширного тела норовила вывалиться и скользнуть вниз, но остальное активно падения не желало. Там справа его ожидали пятьдесят метров свободного полета, а такой свободы Петров не желал даже горячо любимым русским литературным классикам.


   Апогеем реликтового движения была потеря роговых наростов-очков, гадким способом заклинившихся в чреве проклятой горизонталки. Петручио тут же извлек бедные принадлежности, нацепил на себя и корчил отвратительные рожи. Поручик сопел, но обреченно двигался вперед тылом. На недостижимой полке хрипел от смеха Плохиш.


   Прощались с телом Поручика у Слоника. Оно всхлипывало и казало на Коммунар дрожащим пальчиком. Плохиши булькали чего-то в ответ. Тело удалилось к остановке самостоятельно, а друзья остались совсем одни.


   Петручио стрельнул у залетного, торопящегося домой мужика пару папирос Беломорканал. Едкий дым русского чуда утешения душам не приносил, а на безлюдные Столбы опускался вечер.


   И тогда, в час необыкновенного, яркого заката, когда багряное солнце расцветило не скамейки на Патриарших прудах, а березы и сибирские ели, в поле зрения у Плохишей появились две вполне привлекательные гражданки юного и аппетитного вида.


   Соблазнительные девы неслись на сголодавшихся по общению лесных жителей, как судьба под паровоз. Петручио тер глаза, а Плохиш тихо шипел на сотоварища, боясь спугнуть чудо мимолетного видения.


   В руках дамы несли полные сетки, набитые, как видно, разнообразной, но вкусной снедью. При этом они мило чирикали, смешно вытягивая полные губки. И друзья тут же почувствовали прилив большой, неизбежной любви, которая трепетала почти прилипшими к спине, тощими кишками лесных скитальцев. Такой возможности они пропустить никак не могли.


   Уже через полчаса дамы были полностью окружены непроходимой любезностью их новых кавалеров. Плохиш глухо дожевывал колбасу с хлебом, запивая продукт прохладным лимонадом, а Петручио рассказывал благодарным слушательницам о Столбах.


   С его ненавязчивых слов выходило, что оные места были созданы исключительно для спортивной элиты, подготовки к соревнованиям и совершения великих подвигов. О подвигах юнец скромно замалчивал, делая нелепые знаки с благозначительной миной и пеной у рта. Засим двинулись показывать дамам Бабку пополам с Дедом.


   Бабка на дам впечатления не произвела. На Деда они согласились взлести, как видно доверяя его солидному старческому происхождению и скорбной каменной мине. Движение вверх производили распределенными парами, вежливо подсаживая избранных дам, в избранных местах.


   На полке опять встретились с вечерней зарею. Где-то в едва обозримом горизонте, на западе клокотал волнами дыма Красноярск. Последние оранжевые лучи солнца веером скользили по макушкам деревьев, расцвечивали багрянцем бурые стены скал. Разгоряченные лица и души мальцов холодил ветер. Их обуяло неведомое им доселе, но неприятное чувство прощания.


   Неведомо зачем, решили прыгнуть. Предложив дамам запечатлеть сей эксклюзивный момент, бросили их до времени и забрались на Деда. Встали на крайней полке, грудью в пустоту. Пахло океанами хвои, прелью прошлогодних листьев и неуловимой продолженностью одиночества.


   Хотелось улететь, но ветер лишь играл с телом, на невнятном языке рассказывая друзьям о пряном привкусе мечты, энергии ожидания и тщетности надежд. Он насквозь прошивал одежонку, холодил и звал тело вдаль.


   Даль была небом, и им казалось, что шагнуть туда очень просто. Вспомнив тот прошлый, непонятный, но нужный душе прыжок, Плохиш ободряюще кивнул волонтеру Петручио. Оттолкнувшись со всей силы ногами, друзья скользнули туда же вверх, в пустоту.




   Плохиш очнулся от сильной, ноющей боли в пятках. Кружилась голова, ломило затылок, во рту чувствовался солоноватый привкус крови. Постепенно осознаваемое положение оказалась довольно своеобразным. Он распростерся на полке в положении риз, т.е. на карачках, одновременно упираясь лбом и коленками в холодный камень.


   Перевернулся и завалился на спину, болтая в воздухе ногами, как прибитый таракан. Исключительно больно, похоже каюк обеим пяткам. Однако прочие части и конечности крушений не потерпели. Это радовало.


   Рядом в доподлинно скопированной позе пристроился друг Петручио. Со скрипом протирая лбом грязную полку, малец мычал нечто нечленораздельное, но живое.


  – Ты как? – вопросил предводитель.


  – Пятки бо-ольно!


  – Встать сможешь?


  – Не-е знаю.


  – Тогда вставай.


   Спускались до нижних камней с охами и причитанием. Петручио хрипел, как одноименный великомученик из кинофильма о гражданской войне и дедке Чапае. К сосенкам приспособились двигать в том же положении, что возвратились в жизнь, т.е. на карачках. Когда Петручио вспомнил об оставленных в тайнике кроссовках, Плохиш обмыл это дело хорошим матом.


   Пришибленный отрок объявил себя ни в какую невозвращенцем. Обескураженный необходимостью, Плохиш принял стойку передвигающегося по саванне гамадрила и заковылял в обратную сторону на четырех конечностях.


   Темнело исключительно быстро. В ожидании доброго друга и кормильца Петручио развалился на травке поудобнее и чутка прикорнул. Разбудили его шорох и тихое, но бессмысленное бормотание.


   Мотая башкой с боку на бок, будто гранату, зажав в руке калоши, правильным ползком на Петручио надвигался раненый, но решительный Плохиш. Для личной пробы Петручио подергал ногами, боль вроде отпустила. Он еще раз посмотрел на сурового предводителя и застонал, как можно громче и тщательнее.


  – Так далеко не уползем, – оценил ситуацию вновь прибывший.


  – День будничный, на Столбах никого нет. Замерзнуть могем, а то и волки, – драматизировал ситуацию уже оклемавшийся Петручио.


   Потом он, искренне охая и причитая, вроде смог встать на ноги. Плохиш предложил взять себя за лодыжки, и в тренировочном положении – один на руках, другой на ногах, – стали отхаживать по тропе пятидесятиметровки с роздыхом. Обычные для спортзала упражнения отдавали естественным идиотизмом. Зрителей на трибунах пока не наблюдалось.


   Неожиданно послышался гомон веселой толпы, приближающейся со стороны Перьев. Жизнерадостная компания молодых лесников и лесничек обхаживала окрестности в отсутствии надоедливых отдыхающих.


  – Э-э-э!– едва разлепляя пересохшее горло, взывал к ним Петручио, как Робинзон к проходящему мимо океанскому лайнеру. Но их обошли по наружному периметру, стараясь держаться от пьяной швали как можно дальше.


  – Э-э-э! – но народ отказывался оборачиваться.


   Впрочем, они все же вернулись минут через двадцать и уразумели ситуацию. Потом тащили на горбах раненого и уже бессознательного Плохиша. Девки верещали, как испуганные сестры из школьного медсанбата. Мужики играли в настоящих спасателей, раздавая друг другу четко противоположные команды. Голоса их отдавали металлом и казенной необходимостью.


   Петручио двигался почти самостоятельно, для страховки подперев двух юных прислужниц под бока. Стремясь облегчить страдания героя, девки прижимались к нему грудями жалостливо, мягко и тепло. Петручио ощущал некоторое блаженство, уже купаясь в лучах будущей славы.


   В Нарыме долго отпаивались чаем и знакомились с сотоварищи. Мужики им попались откровенно простые и справные. По молодости лет в войне между спортсменами и лесниками они не участвовали. Угодивший в яблочко внимания Петручио врал напропалую. Сказания о Плохишах за чашкой чая текли бурной рекой.


   Спать их уложили в отдельной комнате. Утренняя машина увезет до самого травмпункта. А утром всегда мудреней. Накачанный успокоительным Плохиш провалился в мятежный сон. Полностью одыбавшийся Петручио проверял ушибленные пятки и скакал козлом. Перелом не перелом, но сотрясение мозгов малец навалял, вот и трясся в припадке счастья, попав в столбовскую историю.




   Ночная кутерьма




   Кто-то гадкий и назойливый в кропотливом постоянстве стремился забраться за воротник майки Плохиша. Тот метался с боку на бок, чмокая во сне глупый стишок «А где-то ждет, в кустах сидит. Твой клещевой энцефалит».


   Плохишу грезилось, что огромная, холодная, отвратительно копошащаяся туча механических насекомых медленно наползает по его душу. В ее тяжко набрякшем, волочащемся по земле чреве, таилось нечто чуждое и глубоко противное нашему разуму. Она стремилось выхолостить, выпить все живое до дна.


   Плохиш будто сомнамбула вязко приподнялся и сел на полатях. Его растопыренные в темноту глаза жили самыми краями век. Зрачки судорожно метались из стороны в сторону, и радужка воображения расчерчивала тенета комнаты искрами.


   Пустота, насквозь проколотая иглами одиночества пустота. Гулко хлюпают незапертые двери, оторопью ветряных волн мелко постукивают стекла. Давешняя туча не исчезла вместе со сном, она приближалась, прогибала вниз вековые ели, трещала хрупкостью берез, полнила воздух сырой, болотной гнилью.


   Вот уже застонала старыми, прелыми венцами изба. Завязалась кутерьма прошлогодней листвы, чужих воспоминаний заходила каруселью с пряными вихрями и вдруг грянула полночь.


   Стайки нанесенной через раскрытые двери листвы улеглись кольцами, словно неведомые, но откровенно ядовитые змеи. Они слегка светились изнутри мягким, недоверчиво фосфоресцирующим светом. У Плохиша откровенно свербело в носу, но чихнуть в такую минуту – поиметь отрыжечные последствия. Шевелюра на его голове подымалась отдельными волосенками от основания, собиралась в браво торчащие стожки. Но где-то там, глубоко внутри, в собственном естестве, Плохиш в эту баламуть все еще не верил.


   Вдруг в комнату ворвался белый жгут живого тумана. Он еще не имел формы, то и дело сорил клочками, но проявлял совершенно определенные, беспардонные цели. Жгут энергии метался по комнате в поисках чего-то ведомого ему одному, шарил по углам, гремел дверками тумбочки, расшвыривал в сторону одеяла, двигался, сжимая кольцо поисков вокруг заиндевевшего тела растерянного мальца.


  – А-а– пчхи! – предательским хряпом взорвалась носоглотка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю