Текст книги "М. П. Одинцов"

Автор книги: Петр Бабоченок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

выйдет, – докладывал стрелок.

– Вижу, вижу! Выходи на прямую. Переходи на правую сторону, – приказал он Петрову. – Разворот

слева под противника.

Опять Одинцов и Петров опередили гитлеровцев.

Убедившись, что воздушный бой накоротке не получается, фашисты разошлись поодиночке и решили

атаковать обоих летчиков сразу. Это требовало от Одинцова и ведомого более продуманных действий.

– Петров, как только «твой» «мессер» выйдет на прицеливание, Никонов поведет по нему стрельбу из

пулемета. От другого я увернусь.

Прикинув, что фашистский летчик откроет огонь лишь через пятнадцать – двадцать секунд, Одинцов

решил понаблюдать за вторым «мессершмиттом», чтобы при необходимости подсказать ведомому начало

маневра. Он приоткрыл форточку и увидел: «Сашин» фриц выходил на дальность действительного огня.

– Петров, чего спишь? Быстрее разворот под меня! Вывод по команде!

Нырок самолета Александра под «Ил» Одинцова [80] открыл Никонову атакующий самолет врага, и

стрелок успел воспользоваться выгодной обстановкой, выпустил по истребителю длинную очередь.

И сразу же Одинцов услышал напряженный голос Никонова:

– Командир, резко влево!

Памятуя о том, что под ним Петров, Михаил энергично положил машину в разворот. И тут увидел между

«мессершмиттом» и своим «Илом» самолет ведомого, который, приняв очередь врага на себя, закрыл

командирский самолет. Михаила обдало теплой волной благодарности. Глубоко вздохнув, он

скомандовал:

– Выходи из разворота! Я рядом справа!

«Мессер», атаковавший Одинцова, проскочил над «Илами», набрал метров триста, отошел немного в

сторону и вырвался вперед. Думая, что фашист играет роль приманки, предлагает атаковать его, Михаил

забеспокоился: он знал, что подобный прием гитлеровцы используют лишь тогда, когда на хвосте у

противника «висит» другой их самолет, и спросил Никонова:

– Дима, а где второй?

– Не видно. Может, упал, а может, подбитый, ушел к себе.

Атаковать «мессер» было соблазнительно, но, прикинув все «за» и «против», Михаил не захотел

рисковать. «Если стрелки не видят второй самолет, то, прицеливаясь, уйдешь от земли, а в это время

снизу в тебя вгонят очередь».

Пока Одинцов обдумывал, как поступить, фашист положил машину в крутой разворот и пошел в атаку.

– Дима, как сзади? – запросил Одинцов.

– Никого нет!

– Разворот под «мессер»!

Маневр оказался своевременным: очередь прошла [81] выше кабины. А гитлеровец опять стал занимать

прежнее исходное положение, но с другой стороны, видимо, задумав стрелять так, чтобы оба «Ила» были

у него на одной линии.

«Ну-ну, мы тоже не лыком шиты», – усмехнулся Одинцов и решил сам развернуться на него,

рассчитывая упредить фрица в открытии огня.

– Дима, как сзади?

– Никого. Петров рядом!

– Атакую фрица! – предупредил Одинцов.

Фашист оказался умнее и опытнее, чем предполагал Одинцов. Не приняв дуэли, враг перевел свою

машину в набор высоты, потом перевернул ее на спину и в таком положении разглядывал не

поддающиеся на его хитрости «Илы». Михаилу казалось, что он видит посеревшее от напряжения лицо

фашиста, его сузившиеся глаза.

– Дима, немец пошел назад, – передал он стрелку, когда «мессер» проскочил над ними.

– Наблюдаю. Уходит восвояси не солоно хлебавши. А другой пропал после третьей атаки. Видать, врезал я ему по первое число.

– Молодец, Дима! – И обратился к Петрову: – Как у тебя дела?

Саша в ответ покачал крыльями: мол, все в норме.

...Выключив мотор и встав на крыло, Одинцов подождал, когда Петров зарулит свою машину, и лишь

тогда спрыгнул на землю, где его ждал адъютант старший эскадрильи.

– Летчики все пришли?

– Наши все. Раненых нет. Машины вернулись без повреждений и пробоин. А вы где задержались?

– Да так, немцы попались очень вежливые, не отпускали, пришлось выяснять отношения... Постройте

летный состав у командного пункта эскадрильи.

Подошел Петров, доложил о полете. Выслушав [82] его, поблагодарив за помощь в небе, Одинцов

приказал идти на построение, туда же пошел и сам, продолжая думать о том, что сказать подчиненным...

* * *

Он и по сей день хорошо помнит замкнутые и виноватые лица летчиков, их подавленность, боязнь

встретиться взглядами с глазами командира. Только увидев это, Одинцов наконец утвердился в мысли; там, в воздухе, случилась ошибка. Она вполне поправима, благо все живы. Нашлись и нужные для такой

минуты слова – правильные и справедливые, не унизительные и не оскорбительные:

– В том, что случилось, виноваты мы все. Первый наш совместный полет, как первый блин, вышел

комом. Я не предупредил вас по радио, что уменьшаю обороты, а вы забыли о чем мы говорили, готовясь

к вылету. Подробно разберемся в случившемся позже. А до того, как выработаем единое мнение, сор из

избы не выносить. Как доложить командиру полка, я подумаю. Смотреть повыше и носы не вешать. Не

все было плохо... Экипажу Петрова и Никонову выйти из строя. Их, товарищи, ставлю в пример. Мы

провели бой с парой «Ме-сто девять». Никонов и Петров действовали отлично. Сержант сбил или подбил

одного «мессера», а младший лейтенант своим самолетом закрыл машину командира от удара врага. К

счастью, гитлеровец не сумел как следует прицелиться...

Позже Одинцов убедился, что тогда, построив подчиненных, он действовал правильно. Благодарность

обрадовала героев недавних атак. Летчики подняли головы, заулыбались. В довершение всего комэск

снял с руки часы и подарил их Петрову в память о первом совместном бое.

Прошел год, как Одинцов ходил в бой во главе своей эскадрильи, и за это время он ни разу в разговорах

[83] не вернулся к тому первому, злополучному вылету. Не было причин для напоминания, и он знал: не

будет. Не все остались в живых, но Саша Петров всегда был рядом. И хотя на его «Иле» потом

установили передатчик, он по-прежнему воевал молча...

Придется, однако, несколько уточнить этот рассказ Михаила Петровича. Долго Петрову воевать с

Одинцовым молча не удалось. Очень уж «полюбили» Одинцова-ведущего и фашисты. Его по голосу

стали узнавать и охотились за ним очень рьяно, пытаясь сбить. Одно время по этой причине

командование было вынуждено даже запретить Михаилу водить группы на штурмовку. Но разве мог он

отсиживаться? Пообещал командиру дивизии, что за линией фронта команды подавать не будет, руководить боевой работой группы станет через своего ведомого. Голос Петрова враги пока еще не очень

знали. Так и воевали почти до конца войны. Одинцов дает команду Петрову, а тот дублирует ее всем

ведомым, принимая огонь на себя вместо ведущего.

Были и другие ведомые, кто запомнился на всю жизнь. Сергей Михайлович Бабкин, к примеру, как

собственная тень ходил рядом в воздухе. И все же после одного из вылетов Одинцов очень крепко

разругался с этим уральским парнем из города Касли. Заметил Михаил, что Сергей при подготовке к

вылету на штурмовку не прокладывает на карте маршрут.

– Что это за шутки-фокусы? – спросил.

– Ведущий домой приведет. Я верю вам.

– А если меня собьют?

– Тогда и мне жизнь не нужна...

А сколько еще было в полку других коммунистов-единомышленников, для которых дружба и братство

стали превыше всего. А как это важно – сознавать, что вокруг тебя люди, на которых можно положиться, которым ты веришь и которые верят тебе! Одинцов [84] очень ценил добрые дружеские отношения с

ними, их помощь и поддержку – все то, что называется в авиации чувством крыла.

Служил в полку и храбро воевал мастер штурмовых ударов – заместитель командира эскадрильи

гвардии старший лейтенант Мирон Самуилович Поперно. Музыкант-весельчак. Уже в Германии,

незадолго до его геройской гибели (за три недели до окончания войны), начальник политотдела дивизии

докладывал в политотдел корпуса: «В комнате, которая была отведена для отдыха летного состава, стоял

рояль киевской фабричной марки. Летчик-агитатор старший лейтенант Поперно провел беседу с летным

составом о дружбе народов нашей страны, рассказал о разрушениях, произведенных фашистскими

варварами в его родном Киеве, и об ограблении ценностей этого города. Он на ряде фактов показал, что

зажиточность фашистской Германии зиждется на грабеже, насилии, рабском труде порабощенных стран

Западной Европы, и в первую очередь нашего Советского Союза».

Размышляя о роли партийцев в своей судьбе, Михаил Петрович еще вспомнил:

– Когда мы говорим о том, что партия была сражающейся, в памяти возникает и образ фронтового

парторга Ивана Егоровича Шмелева. Он не был кадровым военным, призывался из запаса. Но какой это

был прекрасный политработник! Он стоял в одном ряду с комиссаром, вместе с ним делал все, чтобы

помочь бойцам в смертельных схватках с врагом. Настоящий правофланговый партии, вожак

коммунистов полка. Свое воздействие на коллектив Иван Егорович оказывал не административной

властью, не силой приказа, а пламенным партийным словом, доходящим до сердца каждого человека.

Этот руководитель партийной организации добивался главного [85] – чтобы каждый коммунист ясно

представлял спою роль и место в бою, не жалел ни сил, ни самой жизни во имя победы и увлекал на

подвиг других.

Ковали высокую партийность Одинцова и многие другие соратники, для которых в жизни не было ничего

выше верности делу коммунизма, счастья Родины и чести солдата ее. Неодинаковые были у них погоны

– генеральские, офицерские, сержантские, рядовых, – но всех их объединяло одно: они были

солдатами партии.

Это звание всегда было при них, ему они хранили святую верность.

Такими в его памяти остались командир штурмового авиакорпуса дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Василий Георгиевич Рязанов и парторг эскадрильи техник звена, гвардии младший

техник-лейтенант Никифор Васильевич Мельник, член полкового партбюро майор медицинской службы

Иван Иванович Матусевич и секретарь комсомольской организации подразделения, которым он

командовал, мастер авиавооружения гвардии ефрейтор Любовь Петровна Стрижакова. Все они были и.

на войне воспитателями, наставниками, и прежде всего политическими. Потому и место свое видели там, где труднее.

В канун 35-летия Победы, осмысливая «свою» войну, размышляя над обстоятельствами, которые помогли

ему стать тем, кем он стал, Михаил Петрович писал:

«Без повседневной идейно-воспитательной деятельности партии, без этого самого острого, самого

действенного оружия ничто бы нам победу не принесло.

Нам помогло выстоять сознание того, что мы боремся на стороне правды, на стороне справедливости.

Еще и потому так яростно защищали мы наши [86] идеи, что были сильны ими. Они нас питали силой, как земля легендарного Антея.

У нас была такая вера в неодолимость именно нашего, единственного в мире социалистического

государства, такая любовь к нашей молодой стране, к нашему образу жизни, что вряд ли смог бы

выдержать такие тяготы и такие испытания, какие выпали нам на долю, другой какой-нибудь народ.

И главная роль в том, что возможности нашей победы превратились в действительность, принадлежит

Коммунистической партии...»

Талант бесстрашия и мастерства

Бывший командующий 2-й воздушной армией Герой Советского Союза, маршал авиации С. А.

Красовский в воспоминаниях о своих подчиненных в годы войны, среди которых упоминается и

Одинцов, подметил основное качество лучших воздушных бойцов; каждый их вылет – легенда.

У Михаила Петровича таких «легенд» 14. Именно столько вражеских самолетов уничтожил его экипаж в

воздухе. Такому счету может позавидовать даже истребитель. Его девизом стало: жить, чтобы бороться, а

бороться, чтобы побеждать.

...Была глубокая тревожная осень второго года войны. Гитлеровцы рвались на Юг. Калининский фронт, где действовал тогда полк, был далеко не «тихим». И боевые задачи ставились часто очень не простые. В

тот раз Одинцову с ведомым Виктором Чернышевым было приказано обследовать обширный район за

линией фронта. Предварительных данных у командования не было, и цель для удара требовалось выбрать

самим. А как ее отыщешь, если видимости никакой, все закрыто. [87]

Направляясь к своему самолету номер «13», тревожился: как выполнить задание в такую погоду?

К слову, о номере «13». Во всей авиации к этой цифре отношение испокон веков особое. Она всегда была

предметом бесконечных шуток, розыгрышей, а кое у кого и беспокойства. Иногда пытались даже менять

этот номер, как это делают английские и итальянские футболисты, суеверно утверждая, что с «чертовой

дюжиной» добра не жди. Одинцов же уверял всех, что это его любимое число и приносит ему счастье, хотя Ил-2 с «несчастливым номером» на фюзеляже, если уж говорить откровенно, ему брать тоже не

хотелось. Но случилось так, что в день распределения самолетов он оказался дежурным по части. Когда

освободился и пришел на аэродром, то оставался только тринадцатый номер. Виду не подал, что

расстроен. Махнул рукой:

– Тринадцать так тринадцать – все равно. Может, меня и самолет не бог, а черти будут беречь.

Потом даже грустил, когда приходилось после боя побитый «тринадцатый» ставить на ремонт и вылетать

на другой машине.

Улыбнулся этим воспоминаниям. Еще раз осмотрел небо. Не радовало оно. Тяжелые облака низко ползли

над землей. С них сеяла зябкая морось вперемешку с мокрым снегом. Туман закрывал горизонт, и дальше

границы летного поля ничего не было видно. Трудный полет предстоял. Подумалось: может,

задержаться? Нет, приказ есть приказ, противника надо бить. И сказал решительно Чернышеву:

«Полетели!»

Сразу же после отрыва от взлетной полосы самолеты попали в «муру», но все же на малой высоте пошли

по намеченному курсу. Кругом стало бело. «Влипли», – обожгла мысль. И низко лететь нельзя, можно

врезаться в землю или в какое-то строение. [88]

И от земли нельзя отрываться – не полезешь же вверх, в толщу облаков, вслепую, не зная высоту их

верхнего края. Как потом пробиваться вниз, если эта «мура» до самой земли?

Прошло полчаса с тех пор, как линия фронта осталась позади. Самолеты летели над оккупированной

территорией. И вдруг полоса снегопада кончилась. Небо посветлело, нижняя кромка облаков чуть

приподнялась, видимость немного улучшилась. Но ориентироваться все равно трудно. Одинцов

прижимает машину к земле. Под крылом начали мелькать развалины полустанков, каркасы взорванных

мостов, почерневшие от копоти печи и стены сгоревших домов. Пришлось набирать высоту.

Облетели довольно большой район, но ничего существенного не заметили. Хотели было развернуться в

сторону своего аэродрома, но тут, на дороге, ведущей к городу, обнаружили длинную колонну

фашистских танков. Лучшей цели для Ил-2 с полным боекомплектом нельзя было и придумать. С ходу

зашли в атаку и сбросили бомбы на хвост колонны, а затем ударили «эрэсами» по головным танкам. Не

дав врагу опомниться, на втором заходе обстреляли из пушек и, убедившись, что движение на дороге

приостановилось, направились домой. По их разведданным вскоре в воздух поднялось несколько пар

штурмовиков. Они ударили по вражеской танковой колонне, и в результате она была задержана на

длительное время и понесла значительные потери.

Н. П. Каманин об этом полете писал:

«Это он, Михаил Одинцов, в конце ноября 1942 года, в самую, казалось, нелетную погоду, в паре с

младшим лейтенантом Чернышевым вылетел на охоту, чтобы разыскать колонны дивизии «Мертвая

голова». Было известно, что эту дивизию гитлеровцы срочно перебрасывали из Смоленска к городу

Белый [89] для удара во фланг нашим наземным войскам.

Летели в снегопад на высоте 100—150 метров. В такую погоду трудно увидеть цель, но Одинцов

разглядел фашистскую колонну и сделал по ней семь атак, израсходовав весь боезапас. А через полчаса

по его маршруту пошли новые группы штурмовиков, и в итоге одна из моточастей дивизии «Мертвая

голова» стала на самом деле мертвой».

А сколько за войну было и других боевых полетов у этого человека, знающего ее не понаслышке, у

воздушного бойца-трудяги, который не боялся смерти, но и не искал ее. Разных, несхожих, но всегда

небезопасных!

– Как-то в ходе Львовско-Сандомирской операции, – рассказывал Михаил Петрович, – мне было

поручено возглавить группу штурмовиков и истребителей для нанесения удара по скоплению войск

противника. По заданию мы должны были действовать в простых метеоусловиях. Но погода подвела. На

выходе к линии фронта мы оказались в сплошной облачности. Пришлось набрать высоту и лететь дальше

над верхней кромкой облаков. Перед целью решил пробивать облачность вниз. К сожалению, сделать это

не удалось, так как буквально над самой землей нависла мутная пелена. Всей группой мы снова ушли за

облака.

Можно представить себе состояние наших летчиков. Задание до чрезвычайности важное – ударить по

противнику с воздуха, чтобы избежать излишних потерь наших наземных войск. А выполнить его, казалось, нет никакой возможности. Наверное, никто не мог бы упрекнуть нас, если бы мы вернулись на

аэродром с неиспользованным боезапасом. Ведь бомбометание вслепую в те времена грозило

опасностью удара по своим войскам или же просто привело бы к бессмысленной трате дорогостоящих

боеприпасов. [90]

Однако желание выполнить боевое задание было сильнее всех преград.

Мы связались с землей и предложили отбомбиться из-за облаков, как тогда это называлось, «по реперу».

Наши артиллеристы разрывами снарядов за облаками обозначили местонахождение цели. И совершенно

неожиданно для противника сквозь облачную толщу обрушилась на него лавина бомб. По оценке с земли

задание было выполнено успешно.

Вот когда сказалась кропотливая работа командиров, приучивших летчиков успешно действовать в

любой обстановке, воспитавших у них готовность встретить в воздухе любую неожиданность.

...В тысячи верст лежал еще путь до немецкой земли, до гитлеровского логова. Одинцов до тонкости

постиг все премудрости ведущего. Научился мастерски водить самые большие в дивизии группы

штурмовиков – крадучись видеть, предугадывать, откуда могут появиться истребители врага, где

обстреляют зенитки. Руководители скоро стали отмечать в реляциях: может быстро собрать взлетевшие

за ним самолеты, точно провести группу по намеченному маршруту, хитро обойти заслоны, отыскать на

переполосованной и искромсанной снарядами земле цель, тактически грамотно и, сообразуясь с

обстановкой, выполнить атаку.

А многие боялись быть ведущими. Опасались, что группу на цель не смогут вывести, после штурмовки

не соберут ее. Короче говоря, от ведущего у штурмовиков на фронте зависело очень многое. Он летит на

головном самолете. Это самый опытный в группе летчик, вожак в полете и лучший советчик пилотов на

земле. Сбит ведущий – и боевое задание может сорваться. Ответственность огромная.

Вспоминая бои и своих друзей, Михаил Петрович сделал на сей счет такие замечания: [91]

– Когда речь заходит о героизме, мастерстве и дерзновенной отваге авиаторов, проявленных в голы

войны, то чаще всего называют имена истребителей. И это, видимо, закономерно. Их подвиги зримее, лучше воспринимаются в представлении людей. Они выражаются концентрированно в количестве

сбитых самолетов врага. В этом отношении массовый героизм летного состава штурмовой авиации

выглядит немного будничней. Слетал на штурмовку, нанес бомбовый удар по скоплению живой силы и

техники врага, выполнил задание на разведку. . Вроде бы все просто. Но какая же сложная и трудная эта

простота!

Типичная картина фронтового бытия летчика-штурмовика. Группа «Ильюшиных» низко проносится над

землей, то чуть взмывая над пригорками, то снова скрываясь за ними. Вся округа объята пламенем.

Черные столбы дыма, смешанные с пылью, поднимаются ввысь на несколько десятков метров. Сквозь эту

гарь летчики едва различают цели. Но вот «Илы», образовав замкнутый круг, начинают штурмовать

передний край гитлеровцев. С земли по ним палят из всех видов оружия, даже из танков ухитряются

стрелять. Осколки снарядов рвут обшивку, выводят из строя рулевое управление. То тут, то там

появляются серые вспышки разрывов крупных калибров. Сверху клюют истребители. Трассирующие

снаряды эрликонов вычерчивают в небе огненные трассы. Укрыться матушкой-землей хотя бы на

мгновение нельзя. Нет ее здесь. Родная она пехотинцам, артиллеристам, танкистам, а летчика ударить

может до смерти. И летчики продолжают атаку до тех пор, пока глаза видят цель, пока бьется сердце-

мотор. Когда же машина выведена из строя, ее нередко обрушивают на врага всей оставшейся мощью.

Никогда не забуду разговор с сержантом – пулеметчиком [92] со станкового «максима». В воздушные

стрелки я его все же сагитировал, но аргументы он мне предъявлял убедительные. Откровенно высказал:

«Вы, лейтенант, пряниками нас не заманивайте – спите на постели, обедаете за столом на скатерти...

Видим мы ваш «рай», насмотрелись мы на ваши бои. Летаете на виду, спускаетесь низко. Кругом голые, спрятаться негде. Пехотинец, если ранят, с нейтралки и то может на животе уползти, а летчикам либо

падать у противника, либо быть расстрелянным в воздухе. К раненому санитар не появится со своими

премудростями, и медсестра в небе не поможет, мертвому глаза никто не прикроет и плащ-накидкой

остывающее тело не накроет...»

Прав был, конечно, сержант. Не знал он еще и о том, что штурмовик живет под страхом постоянного

строжайшего предупреждения: «Смотри же, чтобы своих не зацепить». Легко это сказать. А если боевые

порядки смешались и бой идет? Если молодые летчики от зениток шарахнутся и не туда отбомбятся? Как

цели опознать? Ведь они не мишени на полигоне, белой известью по краям обведенные. Как отличишь

коробки танков, тягачи, самоходки? Немецкие тупорылые, с высокими бортами грузовики быстро

научились отличать от своих трехтонок и полуторок. А как отличишь лошадей?

Или такое. Даже мысленно представляя картину местности, помня и замечая характерные ориентиры, летчик не всегда знает свое местонахождение. Ориентиры при большой скорости и малой высоте

изменяют свой вид порой до неузнаваемости. И времена года играют роль. Зимой стираются

запорошенные снегом дороги, речки, овраги. Весной, в период разлива, изученная местность кажется

незнакомой. В осеннее время однообразие красок сглаживает рельеф. Летом стекла кабины мутнеют из-

за попадания [93] на них насекомых. Цели к тому же еще и маскируются. И полет на бреющем настолько

стремителен, что неопытному глазу трудно что-либо разглядеть на земле.

А ведь за малейшие ошибки, неподготовленность приходится расплачиваться человеческими жизнями.

Ко всему можно привыкнуть, но к таким переделкам... И все же привыкали, воевали, выживали.

Летом 1943 года в наш полк пришел молодой летчик младший лейтенант Николай Пургин. Через

огненные завесы врага, тяжелые воздушные бои прошел он до победного мая 1945 года. Закончил войну

в небе над Берлином и Прагой. Девять раз фашистские снаряды прерывали его полет, тяжело ранили

самолет. Летчик садился на вынужденную, падал с самолетом на нейтральную полосу, прыгал с

парашютом, на ходу залечивал раны и каждый раз возвращался в боевой строй. В боях возмужал и окреп

юноша, превратился в грозного воздушного бойца, сделал сотни боевых вылетов. В конце войны

старший лейтенант Пургин стал коммунистом, Героем Советского Союза. И сегодня кандидат военных

наук, заслуженный военный летчик СССР, генерал-майор авиации Николай Иванович Пургин – в

боевом строю защитников неба. Что помогает ему в жизни? Мастерство!

Так считает Михаил Одинцов. Будучи комэском, помощником командира полка, он всегда подчеркнуто

сурово проводил в жизнь строгую линию – штурмовику учиться воевать надо постоянно, пока есть хоть

малейшая возможность, не щадя себя, ибо в бою с врагом репетиций не бывает, чтобы можно было

предварительно проиграть тот или иной вариант, выбрав лучший. Одинцов постоянно старался находить

сам и учить летчиков чему-то новому, необычному, неожиданному для противника в построении боевого

[94] порядка, тактических приемах и маневрировании, предполагая всегда при этом здравый, смелый и

точный расчет, решительность в действиях, внезапность. И добивался четкого выполнения его команды:

«Делай, как я». Умей штурмовать, как я, умей стрелять, думать в бою, как я. И наконец, если придет твой

последний час, умей встретить его, как я. Высоту и скорость он чувствовал всем своим существом, а не

только приборами.

И ему, естественно, стали все чаще и чаще «цеплять на хвост» молодых, необстрелянных летчиков. А

они иногда были не только необстрелянные, но и недоученные, потому что выпускались по ускоренной

программе военного времени. И недокормленные после скудноватой тыловой нормы. И он требовал, чтобы они сначала приобрели соответствующую физическую форму, потом доучивал, скрупулезно

проверяя технику пилотирования, доводил, так сказать, до кондиции, до нормы. Только после всего этого

брал с собой для боевого крещения.

Беспокойства с ними всегда было много. Тревога за молодежь постоянно бередила душу. Один летит, стараясь держаться в строю, а другой почему-то все время дергается: то провалится, то «вспухнет» над

строем. Нужен глаз да глаз. Почти не остается времени, чтобы взглянуть на приборную доску, заметить

разрывы зенитных снарядов или приближение «мессеров». Постоянно мозг сверлит мысль: если

ведущего вдруг собьют, а все ведомые – молодые летчики, что тогда? Случалось ведь и такое на войне.

...Приближалась середина третьего лета войны. Предстояли еще многие тяжелые сражения. А список

летчиков, которые оставались в полку с первых дней войны, стал очень коротеньким. Редко кто из

штурмовиков до пятидесяти вылетов дотягивал. Но тогда на участке фронта наступило затишье. Затишье

перед [95] Курской бурей. В полк прибыло молодое пополнение.

Когда молодые летчики увидели потрепанные, побывавшие в боях «Илы», узнали, сколько пилотов и

воздушных стрелков улетело и не вернулось, кое-кто приуныл. С молодежью провели занятия по

воздушному бою, беседы опытных фронтовиков с обзором военных действий на фронтах, о стойкости и

мужестве авиаторов армии, корпуса, дивизии. Обстоятельно рассказали о действиях личного состава

полка. Но чувствовалось, что теорию надо подкрепить практикой, развеять неправильные представления

о возможностях штурмовика. Молодые летчики получили тренировку на средней и малой высоте, в

стрельбе по наземным мишеням из различных положений. Но и этого было недостаточно.

Одинцов попросил командира полка разрешить ему провести учебный показательный бой штурмовика с

истребителем и наглядно доказать молодежи, что «не так страшен черт, как его малюют».

Предложение понравилось. Его одобрило и вышестоящее начальство. На другой день полк заполучил к

себе на аэродром пару «Яков».

Решили: летчик-истребитель покажет наиболее распространенные, типичные атаки «мессеров» по «Илу»

снизу, сверху, сбоку. Экипаж штурмовика – способы маневра, обеспечивающие срыв прицельного огня, варианты использования хвостового и лобового оружия. Закончить бой договорились парным виражом, чтобы показать: «Ил» разворачивается с меньшим радиусом. Это выгодно.

На аэродроме установили динамики, и участники поединка на различных частотах докладывали о своих

планах, замыслах и действиях по радио, чтобы обучаемые могли думать за обе стороны. Аэродром

превратился в зрительный зал, а небо – в большую сцену. [96] Ил-2 сначала проделал противозенитный

и противоистребительный маневры. Потом в воздух поднялся «Як» и начал легко ходить то с одной, то с

другой стороны вокруг неторопливого, казалось бы, штурмовика.

Летчики в воздухе и на земле у динамиков радиостанции пока молчали. Эту напряженную тишину

ожидания разрядил командир полка:

– Товарищи летчики, особенно стрелки, обратите внимание вот на что. Истребитель опасен лишь тогда, когда прицелится и выйдет на дистанцию действительного огня, а это не больше двухсот-четырехсот

метров. Задача обороны состоит в том, чтобы сорвать прицеливание и огонь. Для этого у нас в руках

маневр и оружие. Рано начнете маневрировать – враг сможет принять контрмеры. Будете стрелять

впопыхах, опытный немец сразу учует вашу слабинку и боязнь. Пойдет в атаку смелее. Запомнить надо

на всю жизнь: если не сам атакуешь, то первая задача – выйти из-под удара, вторая – самому атаковать.

Каким оружием – передними пушками или задним пулеметом – все зависит от обстановки...

И тут завязался бой, результаты которого, правда, трудно было определить, так как бортовое оружие

молчало. Но спокойно смотреть на то, что творили в небе самолеты, сошедшиеся в свободном воздушном

единоборстве, было невозможно.

Ожесточенно грохотали, выли, стонали, захлебываясь от ярости, авиамоторы. Самолеты выделывали

самые невероятные фигуры. Штурмовик ни в чем не уступал истребителю. Сдавленные перегрузками

голоса летчиков, докладывающих о своих намерениях и действиях, подсказки и восхищенные возгласы

наблюдавших с земли дополняли эмоциональную картину «боя».

Наконец воздушные бойцы получили команду на [97] посадку. Анализ пленок фотодокументов показал, что за все время боя каждый из соперников попал в прицел только раз. И если учесть мощность

бортового вооружения штурмовика, то... Словом, лица молодых авиаторов просветлели, в полку больше

никто не говорил о том, что с «мессером» нельзя драться на равных.

Михаил Петрович собрал молодых летчиков и воздушных стрелков своей эскадрильи и, озорно

улыбнувшись, сказал перед разбором: «Ну что, друзья, увидели, что при умении наш «илюха» может

здорово дать прикурить в небе «мессу». Сегодняшний бой запомните. Фашистов мы можем бить смело!»

Потом эти молодые летчики и стрелки участвовали во многих воздушных схватках, в том числе и в

известном бою 7 июля 1943 года, во время Курской битвы, когда первый штурмовой авиакорпус, в

составе которого воевал полк, сорвал наступление крупных сил танков и пехоты немцев в районе

Сырцево – Яковлево.

Подобные формы учебы практиковались и с техническим составом.

Проводились в полку и конференции по обмену боевым опытом. Летчики делились увиденным и

пережитым в боях, рассказывали о налетах на вражеские аэродромы, в которых участвовали, об атаке на

переправы, о воздушных боях с вражескими истребителями, маневрах против зениток. Все это

изображали на схемах и чертежах. От взлета до посадки.

Одинцов, как правило, говорил о самых важных проблемах. Например, о таких, как «Сочетание маневра

и огня при боевой работе на Ил-2», «Об особенностях боевой работы на данном участке фронта в

зависимости от обстановки и времени года» и других.

Вместе с Петровым он был инициатором увеличения [98] бомбовой нагрузки на самолет в условиях

весенней распутицы, когда на взлетно-посадочных полосах грязь и лужи воды. И об этом рассказывал.

Было о чем потолковать Михаилу и как мастеру применения воздушной радиосвязи.