Текст книги "Возвращение 'Викинга'"

Автор книги: Петер Жолдош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Характер нашей местности говорил о том, что во время бури оставаться здесь опасно. Нас если не сбросит в ущелья или овраги шквалом, то непременно смоет лавиной воды. Ного в явной растерянности поглядывал то на меня, то на приближающееся буйство. В нескольких сотнях метров ниже я увидел группу громоздящихся друг на друга скал. Если в окрестностях и можно найти убежище, так только там. Мы побежали, падая и спотыкаясь о камни. А над нами уже погромыхивало. Вокруг нас начали шлепаться первые крупные капли дождя. Когда мы приблизились к скалам, небеса словно прорвало. Мы заметались, отыскивая укрытие. Нашли какой-то выступ и втиснулись под него, прижимаясь друг к другу спиной. Похоже, мы оказались под водопадом. А наша скала, видно, ничего так не любила, как притягивать молнии. Она, должно быть, исполняла роль громоотвода, единственного на десятки миль в окрестностях.

Гроза длилась больше двух часов, но и после ее окончания мы не могли двинуться в путь. Вокруг нас шумела вода, которая катила вниз камни и камешки.

Солнечные лучи сверкали в тысячах ручьев и ручейков, которые бежали по склону, радуясь – чему? – окончанию грозы. Далеко над клубящимися тучами я снова увидел сияющую вершину Отца Гор. Мы снова пустились в путь. Дорога, пока не подсохла была скользкой. Часа через три у подножья в зарослях полузаиленного кустарника мы наткнулись на горного козла, сброшенного, как видно, со скалы и принесенного сюда потоком. В нем еще чувствовалось тепло уходящей жизни. Ного обрадовался. Он хоть и прирожденный охотник, но охотиться не любил, а находка избавила нас от необходимости терять время на выслеживание дичи. Долины выглядели здесь буйно-зелеными. Вода, собирающаяся на склонах гор во время дождей, орошала их обильно и регулярно. Здесь был рай для животных. Многочисленные стада буйволов, антилоп и еще каких-то парнокопытных паслись на открытых местах.

Ного сказал, что здесь очень много дичи, но его сородичи не любят охотиться в этих местах, потому что очень много хищников. В тех местах, где я впервые увидел Ного, я всего три раза видел Большого Гривастого, многие дни мы даже не слышали рева могучих зверей. Здесь же, едва ступив на эту землю, с вершины холма оглядывая окрестности, мы увидели четырех Гривастых. Кроме того, рев Гривастого мы услышали в небольшой рощице. в полумиле от нас. Я чувствовал, что мы прямо-таки гуляем в пасти Большого Гривастого. Может, они специально собрались, чтобы поприветствовать нас? Ного беззаботно отмахнулся рукой:

– Здесь их никто не боится! Здесь много буйволов, антилоп! Дичи хватает всем Гривастым. Но если ты подойдешь к нему близко, он может убить.

Во всяком случае, племя Ного не охотится здесь. Большой Гривастый при таком обилии дичи не станет пачкаться о плоскоголового, который одинаково ловко и быстро движется как по земле, так и по деревьям. Но нельзя чувствовать себя спокойно там, где на территории в квадратный километр подстерегают добычу, рычат, дерутся, спят и греют бока на солнце полдюжины Больших Гривастых.

Мы подтащили козла под ближайшее высокое дерево, чтобы в случае опасности далеко не бежать. Развели костер. Вскоре запах поджариваемого мяса заставил, наверное, всех хищников этого района шевелить ноздрями.

– Мы пойдем туда! – Ного ткнул куском поджаренного мяса в сторону северо-запада, где между горными отрогами пролегала широкая долина. Мы будем идти много!

Скова зачастили дожди. Снова небо целыми днями было затянуто тучами. По мне, так лучше грозы и ливни, чем серое, унылое, беспросветное моросящее пространство. О разведении костров нечего было и думать. Рев Больших Гривастых заставлял нас вжимать голову в плечи и посматривать на ветви высоких деревьев. Ночью этот рев наполнял нас таким ужасом, что утром мы боялись спускаться с деревьев. Я снова почувствовал себя беспомощным, как в самые жалкие дни моих одиноких блужданий.

Ного свободно ориентировался в выборе пути. Это была его родина, он знал здесь каждое приметное дерево, каждую речку. Он, как вепрь, вонзался в заросли и не считал нужным обходить их. Так мы шли два или три дня. Поведение Ного все более казалось мне странным. Он часто останавливался и нюхал воздух; приставив ладони к ушам, ловил звуки. Мы почти не разговаривали.

Бывало, он неожиданно поворачивал, словно хотел бежать обратно. Наш путь стал зигзагообразным. Туземца что-то тревожило. Я почувствовал, что близкая встреча Ного со своими сородичами начала нас отдалять друг от друга; вернее, Ного от меня, словно многочисленные нити, связывающие нас, начали одна за другой обрываться. В мою душу закрадывались смутные подозрения. Не собирается ли блудный сын вернуться к своим сородичам с "трофеем"? Я раздумывал над тем, как прощупать Ного, выяснить его намерения, но события неожиданно понеслись, как потерявший управление авиалайнер.

Идущий передо мною Ного вдруг остановился, втянул ноздрями воздух и молниеносно повернул влево. Я бежал за ним, боясь отстать. Ветки кустов хлестали меня по лицу. Туземца ничуть не беспокоило, успеваю за ним или отстаю. Что именно его встревожило, я тоже не мог понять. Через несколько минут быстрой ходьбы через кустарниковые заросли Ного остановился так неожиданно, что я налетел на него.

– Тихо! – прошипел он, как мне показалось, раздраженно.

Перед нами стояло высокое дерево с широкой и густой кроной. Крона служила неплохой крышей – под нею земля была почти сухая. Недалеко от комля находилось кострище, вокруг валялись кости. В середине кострища лежала окровавленная голова с расколотым теменем. На мгновенье оторопев, Ного в следующую секунду метнулся в кусты. Он бежал так быстро, как не бежал от Большого Гривастого. Когда я отставал от него, он поджидал и все время торопил:

– Надо быстрее! Они убьют!

Мы сначала бежали вверх по склону холма. Я видел только, как туземец, не снижая скорости, перевалил через вершину и скрылся на противоположной стороне в кустах. Я бежал за ним, сколько мог. Не видя его, остановился и прислушался. До моего слуха долетел шум схватки, вскрик, глухие удары. Я побежал на шум, мне было страшно потерять Ного, но вскоре все стихло. Я стоял, не зная, что делать. А что, если Ного погиб? И с кем это он мог схватиться? Почему больше никаких звуков?

– Гррегор, иди сюда! – голос туземца был неузнаваем, какой-то надорванный. Бегу на голос, ничего не видя в густом кустарнике. Ного стоял на небольшой полянке, опираясь на дубинку. По его левой руке текла кровь. В разных концах поляны лежали два поверженных волосатых обезьяноподобных существа с разбитыми головами. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Ного схватился здесь с представителями своей породы. Я опять в тупике: зачем Ного проделал со мною такой длинный путь от морского побережья? Чтобы уложить двух попавших под его дубину сородичей? Зачем он их убил? Каковы будут последствия? Чья голова валялась там, на кострище? И почему мы не бежим сейчас, не спасаемся бегством?

Пока я испытывал свое неведенье безответными вопросами, послышался неясный говор. Ного прислушивался, не трогаясь с места. Говор приближался. На некотором расстоянии от нас в разных местах шевельнулись ветки, нас окружили шорох и потрескивание веточек на земле. Мне показалось, что сотни невидимок сжимают вокруг нас кольцо окружения. Ного напряженным взглядом смотрел в одну точку – он, кажется, видел тех, кто нас окружал. Я тронул его за руку, он только сказал: – Стой здесь! Возле меня!

У меня было такое впечатление, что густой кустарник, стоявший стеной вокруг лужайки, вдруг превратился в бесшумную толпу дикарей. От непреодолимого страха у меня застучали зубы. Это были, видимо, сородичи Ного. Но тогда почему они приближались к нам с враждебной сосредоточенностью? Некоторые держали в волосатых руках камни, у других были дубинки. И все были готовы немедля пустить свое оружие в ход. Почти все они были мельче моего Ного. Разве что один, идущий в центре полукруга, мог сравниться с Ного ростом и массивностью. Рядом с великаном семенил худой безбровый старик с тонкими, сухими ногами и острым недобрым взглядом.

Ного выдохнул из себя какое-то хриплое слово, и в ответ из нескольких десятков глоток вырвались точно такие же слова. Раньше такого слова в устах Ного я не слышал. Туземцы приближались, словно подкрадываясь, их движения приобрели ритмическую стройность, палки и камни покачивались в их руках над плоскими головами, напряженные глаза сверкали огнем. Так смотрят на добычу, которой уготована участь жертвы языческого обряда. Меня одолевало безрассудное желание броситься на дикарей с криком, разорвать их кольцо и бежать. Удерживало невозмутимое спокойствие моего спутника. В ритмических движениях и тягостном молчании дикарей было что-то магическое. Концы их палок уже касались наших плеч... Незнакомый с обрядами и обычаями дикарей, я неверно истолковал процедуру встречи. Но пока я понял это, страх чуть не доконал меня.

Во время нашего возвращения домой – странно звучит слово "домой", верно? – сородичи Ного находились, как и всегда, в состоянии войны с соседним племенем. Я не знаю, чего они не поделили, – места под здешним солнцем хватало всем, и дичи в этих угодьях для всех было достаточно. Их войны, в сущности, были обыкновенными облавами, в результате которых несколько представителей враждебного рода, охотников и собирателей, отлучившихся от основной массы сородичей, попадали в плен и пожирались. Плоскоголовые высоко ценили мясо своих противников, а случалось, что и соплеменников.

Ного, должно быть, знал, что наш путь пролегал через охотничьи угодья соседнего племени. Костер с головой рассказал моему спутнику о трапезе, которую устроили извечные враги рода Ного, заполучив пленника. Понятно теперь, почему Ного так торопился уйти из опасной зоны. Он, видно, учуял и соглядатаев, которым вражеская сторона поручила следить за соседями.

Ного быстро разделался с наблюдателями, это не укрылось от глаз сородичей Ного, которые тоже не спускали глаз с лазутчиков. Я также заподозрил, что отношения Ного с сородичами, точнее, с вождем, с шаманом и их прилипалами нельзя назвать идеальными. Правда, реальной опасности пока не было.

Позже я узнал, почему Ного оказался в изгнании. Он слишком удачно использовал дубинку, когда вождь Крири поручил своим телохранителям отправить Ного к Матери Крокодилов, то есть в мир иной.

Со временем изгнаннику надоело скитаться вдали от сородичей. Зов рода оказался сильнее страха перед местью вождя. Вдобавок, как я заметил, сородичи не отличались злопамятством. Ного отдавал себе отчет именно в этом плане, когда решил возвращаться домой. Наблюдая за Ного, я видел его неуверенность, которая охватывала его временами, и теперь я толкую это как тревогу изгнанника, не слишком уверенного в благополучном исходе задуманного. Думаю, что быстрая расправа возвращенца с лазутчиками оказала нам немалую услугу в смысле милостивого прощения Ного. Оценив мясные качества убитых врагов, Крири и шаман, а, значит, и остальные соплеменники, простили Ного его прошлый грех и даже то, что он, вернувшись домой, привел с собой странное безволосое существо с тонкой белой кожей, то есть меня.

Напугавший меня обряд, которым племя отмечало факт нашей встречи и который я считал приготовлением к принесению меня в жертву, на самом деле означал признание героической заслуги Ного, приравненной к военной победе.

Впоследствии мне пришлось часто наблюдать дикарские танцы. Они все похожи друг на друга за исключением концовки. Пожирание жертвы начиналось с удара дубинками по голове, а чествование героя – с легких прикосновений дубинками к плечам.

Иногда я задумываюсь над ранней историей человечества. Когда то, что мне известно, накладывается на мой опыт, приобретенный в диком племени Ного, многое становится понятным. По неписаным законам первобытных твое только то, что ты можешь удержать. Для дикарей это само собой разумелось, меня это повергало в недоумение. Когда волосатые руки во время ритуального танца сорвали с меня те немногие вещи, которые были оставлены джунглями, я был уверен, что это игра, потом их вернут. Не вернули. Они перебирали грубыми пальцами мои длинные волосы, щупали мою голую кожу и при этом недвусмысленно чавкали. Объектом их основного внимания оставался Ного, который хвастался своими подвигами. Интересно, он расскажет им, как влип в асфальт?

Четверо плоскоголовых ловко связали запястья и лодыжки убитых лазутчиков, продели между их конечностями длинные шесты и, сопровождаемые плотоядными восклицаниями, куда-то понесли. Для плоскоголовых – это добыча. Добыча – это пиршество. Ни о чем другом дикари не помышляли. Они дружно отправились вслед за носильщиками в глубь своей территории, в собственные заросли, где можно было пировать без помех со стороны врагов.

Все дружно ринулись в заросли – я, ошеломленный увиденным, остался на месте. Через минуту кусты раздвинулись. Ко мне подошел Ного, вспомнил.

– Пойдем, Гррегор, мы дома! – по руке туземца из раненого плеча все еще сочилась кровь. Рана его не занимала. Он не скрывал радости, что все обернулось так хорошо. С широкой оскальной улыбкой он схватил меня за руку и потащил в заросли.

Я долго не мог прийти в себя от психологического шока после встречи с племенем Ного, и это наложило отпечаток на всю мою жизнь среди дикарей. Она прошла под знаком вечного, неизбывного страха. В их глазах я был слабым и безропотным. Второстепенный персонаж на сцене безжалостной жизни, где будничным фоном, психологической декорацией служит насилие.

Нас проглотил кустарник. Так морские волны проглатывают камешек, брошенный с берега. Я теперь думаю, чего бы не отдали современные историки за возможность изучать в естественных условиях жизнь племени раннего неолита! Впрочем, ранний неолит – это уже довольно развитая цивилизация. Точнее будет – поздний период нижнего палеолита. Ведь плоскоголовым было еще ох как далеко до первых неандертальцев!

А я отдал бы многое, чтобы приключившееся со мной не повторилось. Четыре года – слишком большая цена за сомнительную честь познания жизни дикарей...

И вот – новый этап моей жизни. Впереди – абсолютная неизвестность. Нетрудно было предвидеть, что на каждом шагу будут подстерегать все те же опасности, в окружении которых проходит повседневная жизнь дикарей. Но я сознательно выбрал неизвестность и просто счастлив, что Ного согласился разделить мою судьбу. Теперь мы могли полагаться друг на друга. Только друг на друга и на удачу. Ни от кого больше мы не зависели. Ни Ного, ни кто-либо другой из его племени здесь никогда не бывал. Я задумал этот побег, руководствуясь не до конца обдуманными соображениями. Может быть, все это – одни иллюзии?

Сейчас я все больше убеждаюсь, что руководился иллюзиями. Не может быть, чтобы он упустил это озеро, по которому мы плывем шестой день. Оно такое огромное, что горные кряжи на его берегах с трудом просматриваются в дымке большого пространства. Плывем почти неделю и, судя по всему, будем плыть еще столько же, пока не найдем то место, где река, вытекая из озера, прорывается через горы к морю.

Дни заполнены однообразием и скукой. Мы рыбачим, но потреблять рыбу, к сожалению, можем только сырой. Дрова у нас кончились.

Как я обрадовался, когда берега реки вдруг раздвинулись и вскоре скрылись в дымке как справа, так и слева! Я подумал, что мы вышли в открытое море. А когда понял свою ошибку, было поздно – течение отнесло нас далеко от берегов. О том, чтобы причалить куда-нибудь, и думать нечего. Мы валяемся на плоту, солнце сверкает в мелкой озерной ряби. Купаемся, чтобы хоть немного охладиться. О крокодилах не думаем – так далеко от берега они не заплывают. Другие какие-нибудь чудовища тоже не беспокоят, не возмущают мирную водную гладь.

Здесь, на середине озера, течение еле обозначается. Мы почти стоим на месте. Знать бы, что река впадает в него, можно было бы заготовить дровишек побольше. Теперь за свою непредусмотрительность приходится расплачиваться сыроедством. Зато есть в нашем положении и плюс: Ного стал неплохим пловцом. Он перестал бояться глубины и теперь при каждом удобном случае норовит сигануть в воду.

Я сосчитал зарубки на подпорке хижины. Выходит, что со дня спуска на воду нашего "корабля" прошло сорок пять дней. По приблизительным подсчетам наш плот подходит к зоне пустынь, располагающихся по обе стороны экватора. Нас уже долгое время не беспокоят дожди. Небо над нами чистое, и только изредка проплывают по нему белоснежные громады мирных облаков.

А в южной стороне погромыхивает. Ночами там полыхают молнии. Во второй половине дня на краю горизонта начинают собираться тучи и где-то там проливаются на землю, до нас не доходят. Мы, понятное дело, не огорчаемся.

Сорок пять дней! То, что я делю время на короткие отрезки, – земная привычка. Деление времени на отрезки длительностью от секунд и до года – излишество цивилизованного общества. Оно очень ценит время, а для Ного оно делится на два периода – дождливый и засушливый. И это его устраивает вполне. Как бы мы ни измеряли время, но эти полтора месяца стали знаменательными в жизни моего плоскоголового спутника, хотя он и не догадывается, что время делится на месяцы.

Интересно бы услышать, что он сам думает о своем прогрессе? С первых дней, с той минуты, как я увидел его в асфальтовой ловушке, я смотрел на него глазами антрополога, а не зоолога. Конечно, по многим признакам его можно было бы отнести к приматам, ну да ладно. Пусть будет человеком, ведь он уже умеет разводить костер, удить рыбу, строить хижину и еще кучу мелочей из области цивилизации.

Конечно, у меня не хватило ни сил, ни мужества, чтобы приобщить к азам цивилизации племя. Но то, что рядом со мною постиг Ного, подняло его над уровнем соплеменников на две головы. Я сравнивал его с дикарями и видел, что в духовном плане он уже ушел от них. Перемены в нем накапливались исподволь. Он начинал с подражания, а сегодня он активен сознательно. Он начал думать.

От прежнего Ного в нем сохранилось неистощимое любопытство. Он осознал, что мир – это не только район холмов и зарослей, где начинают и оканчивают свою жизнь поколения дикарей. Он часто спрашивает меня о Земле, о людях, о их жизни. И воспринимает мои рассказы не как мифы и сказки, а как реальность, которой он разве что только не потрогал.

Я испытываю проблемы с ответами и объяснениями. Но в этом виноват бедный язык понятий, на котором общаются люди племени Ного. Теперь он, похоже, догадывается, что кроме языка Ного есть еще язык Гррегора. Но для туземца этот язык непостижим. Если бы у меня была возможность записать наши разговоры на плоту! Это были бы бесценные свидетельства о контактах первобытного невежества с цивилизацией.

Течение, хоть и медленное, приближает нас к высоким серо-голубым скалам северного берега. Если вчера они едва просматривались, то сегодня прорисовываются их детали – выступы, карнизы, осыпи... Если будем и дальше двигаться с этой скоростью, то завтра во второй половине дня сможем причалить у берега вытекающей из озера реки.

После того, как мы наловили рыбы на ужин, я говорю Ного:

– Давай разломаем кровлю хижины и разведем костер.

Ного смотрит на меня с удивлением. Как так?

– Разведем костер, пожарим рыбу, а завтра сделаем новую крышу... Пристанем к берегу и сделаем новую.

До Ного, наконец, доходит смысл моего предложения. И он кивает головой, растягивая губы в улыбке. Ему тоже нравится жареная рыба. И жареное мясо нравится больше, чем сырое.

– Потом будем купаться! – говорит Ного мечтательно. – А завтра сделаем другую крышу. Эта старая.

Крышу надо было бы сменить не только ради костра. С потолка на наши головы, в лицо, в глаза все время сыплется труха. Это раздражает. Приятно будет хоть на несколько дней, помимо всего остального, запастись и запахом свежей зелени.

Ужин был обильным. Поджаренная на вертеле рыба была настолько вкусна, что мы, пожирая ее, не могли остановиться. Кости тут же выбрасывали в воду. Я долго приучал Ного к чистоте и гигиене, теперь он сам удивляется, как это он мог раньше бросать кости под ноги. Я смотрю на ноги туземца. Грубые, мозолистые, с толстыми наростами, они за полтора месяца безделья и купаний преобразились, так что я уже не знаю, как он будет ступать по камешкам да по колючкам. Благодаря обилию рыбы в реке мы не знали, что такое голод. Обильная еда, отсутствие физических нагрузок привели к тому, что мы здорово растолстели. Однажды я сказал Ного, что нам следовало бы утром и вечером заниматься гимнастикой. Он посмотрел на меня очень серьезно и сказал, что не знает, что это такое, но лучше не надо. Ему было так хорошо, что любая перемена, в чем бы она ни состояла, нарушала привычный распорядок, а это уже плохо, даже если хорошо.

Нет прекраснее зрелища, как наблюдать наступление сумерек в хорошую погоду. Солнце уже спряталось за вершинами западных гор, зеркало воды потемнело. Закат окрасил полнеба в багровые тона. Я сижу на краю плота, любуюсь закатом, совершенно забыв о том, что я не на Земле.

Ного внимательно смотрит на ближние берега:

– Завтра мы будем кушать птиц и яйца! – низко над водою у берега пролетают стаи птиц.

Между тем в небе, как по волшебству, происходит смешение красок. По мере того, как тускнеют алые краски заката, с востока надвигаются сумерки, в которых господствуют цвета от зеленовато-голубого до темно-синего. Тьма сгущается в ущельях, заполняя их чернотой. На восточной, темной стороне неба появляются крупные звезды. Постепенно гаснут и угли нашего костра; иногда вдруг вспыхивает запоздалым огоньком тоненькая веточка и тут же гаснет. Мы укладываемся спать.

Во сне я чувствую, что должен проснуться. Кто-то сильно трясет меня за плечо, то ли Дэйв, то ли Ного. Но я никак не могу разорвать паутину сна:

– Оставь, Дэйв, – бормочу я сквозь сон, – не мешай спать!

Затем сон оставляет меня в одно мгновение. Душа учуяла опасность. То, что во сне представлялось мне болтанкой "Викинга", приводняющегося на чужой планете, в действительности было болтанкой плота на озере, которое вдруг взбеленилось. Я резко сажусь. Нас окружает ночной мрак. В небе светятся крупные звезды. Что же происходит? Плот вздрагивает подо мною. Если с вечера мы не ощущали его движения, то сейчас он несется с сумасшедшей скоростью. Очнувшись от сна, отмечаю, что наш плот стремительно проносится по реке, зажатой узкими берегами. Белая пена светится на глыбах обрывистых берегов. В уши лезет всепоглощающий шум падающей воды. После неподвижной озерной тишины мы попали, что называется, в ад. Как это могло произойти? Понимаю, что наш удел в такой обстановке – бессилие и надежда на удачу. Перед нами выпрыгивает скала, громадина наплывает на нас из темноты ущелья. С падающим сердцем слышу и чувствую, как плот врезается с треском в глыбу, его разворачивает и несет дальше, а меня бросает с одного конца плота в другой. На четвереньках ползу на середину бревен и думаю, что густая тьма впереди готовит нам новые удары, несет нас на следующую скалу. Трещат бревна, трещат связки, нас обдает потоками бурлящей воды. Я обеими руками цепляюсь за опоры хижины.

– Ного, ты где? – кричу, пытаясь хоть что-нибудь различить в темноте.

– Я здесь! – голос Ного доносится откуда-то сзади. Он подползает ко мне. Удар следует за ударом. Сколько таких ударов может выдержать наше утлое сооружение? Бревна под нами вздрагивают, как живые, и стараются расползтись в разные стороны. Слышен треск обрывающейся лозы. Крайнее бревно встает на дыбы и ускользает во тьму. Вскоре такая же участь постигает второе бревно, третье... Это, наверное, конец.

Плот под нашими распластанными телами катастрофически уменьшается в размерах. Во мне нарастает страх неминуемой смерти. Быстрее бы наступал рассвет! Это невыносимо; как медленно движется время! Небо кажется более светлым. И звезды бледнеют. Продержаться хотя бы еще час, а там хоть будет видно, что с нами происходит. Темные стены ущелья раздвигаются. Течение воды становится не таким бешеным. Она словно пытается отдышаться после дикой схватки со скалами. Шум ущелья еще отдается в ушах, а где-то впереди появляется новый звук. Странный звук – ровный, трепетный, стеснительный. Непонятно, где он рождается: в воздухе, в воде, среди скал? Ного тоже прислушивается. Слух у него, надо полагать, получше моего:

– Что это?

Ного мотает головой. Не знает. Плот покачивается на воде. Ну и тряску мы пережили, черт бы ее подрал! Думаю, еще одно-два столкновения – и наш плот рассыпался бы на отдельные бревна. Неизвестный звук доносится издалека. Он напоминает мне что-то знакомое... Точно! Так гудят дюзы ракетных двигателей! Наш плот тихо движется по успокоенной реке, а то, что осталось позади, кажется дурным сном.

Что же это за звук! Такое впечатление, что дрожит воздух, и река, и плот на реке, и наши тела на плоту... Все дрожит, как линия высоковольтной передачи. Влажные скалы, громоздящиеся на берегу, с достоинством слушают таинственный звук, и ни один камень не срывается по их крутым стенам.

Плот еле заметно начинает поворачивать влево. С левой стороны открывается вид на широкую долину. Туда же заворачивает и наша река. Течение снова убыстряется. Мои мышцы непроизвольно напрягаются. Я жду подвоха, только не знаю, от чего. Хорошо бы пристать к берегу. Я прошу Ного, чтобы он вытаскивал жердь, на которой держалась кровля. Я берусь за другую... Быстрее, Ного! Река опять набирает скорость. Наш плот не выдержит еще один такой участок, в котором каждая скала на берегу норовит встретить суденышко лоб в лоб. Жерди коротковаты, до дна не достают. Пытаюсь грести жердью, как веслом. Глядя на меня, Ного делает то же. За излучиной течение относит нас к противоположному берегу, и мы проплываем в шести-семи метрах от скал. Скорость течения переваливает за пределы разумного, но кому это, кроме нас, несчастных путников, доставляет страдания!

Я не оставляю попыток направить плот к берегу. Лежа на бревнах, пытаюсь дотянуться до дна. В одном месте жердь застряла в трещине скалы, и мне чуть не вывернуло руки в плечевых суставах. Плот приблизился к берегу еще немного. Волны заплескивают нас, словно хотят ослепить, но я всего себя подчинил единственной задаче – пристать к берегу, прижаться к мокрым скалам, оставить реку, которая за одну ночь превратилась из доброго друга в смертельного врага...

Ного, вытаращив глаза, что-то кричит. Его крик тонет в шуме и грохоте. Могучая сила выдергивает из-под меня бревно, грохот врывается в уши, рвет барабанные перепонки. Ного успевает схватить меня за ногу и вытащить на сооружение, которое все еще можно называть плотом. Звук, что беспокоил нас своей монотонной назойливостью, превратился в мощный гул, и я знаю что это такое. Жердь я выпустил из рук, да и что в ней толку! Туземец смотрит вперед и балансирует на бревнах, стараясь удержать равновесие. Из его рассеченной губы сочится кровь. Красная, между прочим.

– Смотри! – кричит он, показывая рукой вперед.

Водопад отсюда, с зеркала реки, не увидишь. Мы видим только ущелье, похожее на гигантский коридор с фантастическим перепадом по высоте, тонкую завесу водяной пыли, висящую между берегами, а далеко за ними зубчатые вершины гор утопают в солнечном свете. Я смотрю туда с равнодушием обреченного, не могу ни бояться, ни отчаиваться. Мы плывем с головокружительной скоростью. Устремляемся под завесу из водяной пыли, сверкающей всеми цветами радуги. Срываемся в утробу черных скал, изрыгающих из себя тяжкий грохот падающей воды. Мне хочется сказать туземцу несколько успокоительных слов, но какие слова могут родиться в таком грохоте! Мы держимся за руки. Мелькнула мысль о напрасности всего. И туземца я зря увлек за собой. Пусть бы жил со своими сородичами...

Последние десятки метров. Время останавливается, словно дает нам возможность лишний раз вдохнуть живительного воздуха. В такие секунды человек способен заново пережить все свое прошлое, вспоминает какие-то полузабытые лица, предметы с четко вырисованными деталями... Все это проносится в памяти, пока передний край бревен вдруг зависает в пустоте, в то время как огромная масса воды проваливается в бездну. Долю секунды мы летим по крутой дуге; плот переворачивается, но мы уже летим сами по себе, летим в клубящуюся, клокочущую пропасть...

После этого моя память сохранила не то, что было со мной, а то, что происходило во мне.

Наверно, был грохот, удушье. Но я их не помню. Я отмечаю, что так уже бывало. Например, когда стартовал с Земли на транспортной ракете. Грохот. Тряска. Хочется, чтобы поскорее все кончилось. Удушье в пещере, куда набилось все племя плоскоголовых, прячась от сильнейшей грозы. Удушье в пропасти после гибели Амара... Картины прошлого мелькнули в непостижимой последовательности. Я мучаюсь от того, что какой-то твердый предмет давит в мою грудь. Обломок скалы? Или дубина Ного? В глаза врываются скалы, деревья, небо, шум воды... Выше моей головы торчат мои ноги. Звенят литавры. Головная боль. И этот слепящий свет, куда все проваливается. Все – в никуда. Ного! Ного! Туземец остается единственной реальностью в самом дальнем уголке сознания. Я знаю, что он есть, и это важнее всего. Ного! Ного! Я кричу, или только хочу крикнуть? На меня опрокидывается грохот. Он затихает, удаляется...

Грудь окована обручем боли. Болит каждое ребро в отдельности. Бесконечное падение сопровождается разноцветными всплесками световых сигналов. В сумеречном сознании вспыхивает мысль: надо проснуться, провентилировать легкие, пошевелить конечностями, как требует методика выхода из гибернации. Тишина нарушается эпизодическими щелканьями приборов и тоненьким, как паутина, писком комара. Факел удаляющейся ракеты растворяется в бесконечном пространстве. Командир, пристегнутый к пилотскому креслу, машет мне рукой, не принимай, мол, всерьез, операторы геовидео всегда пользуются дешевыми трюками, калейдоскопической сменой кадров... Кружится голова. У ракеты разладилась система стабилизации, – она беспорядочно вертится. Стараюсь включить дублирующую систему и, как муха в паутине, запутываюсь в проводах, пытаюсь выбраться и убрать их... Нет, это не то, о чем я думаю. На шее появилось прикосновение волосистых лап. Скалится морщинистая рожа Вру – шаман тянется к моему горлу. С ним-то я справлюсь. Бью ногой в живот и отталкиваю, снова бью – кулаки молотят воздух...

В нос ударяет привычный запах жареной рыбы. Ного приподнимает мне голову, его рука вздрагивает под моим затылком. Чувство голода возникает в горле, рот наполняется рассыпчатым мясом. Оно никогда еще не было таким вкусным. Я голоден, как во второй день голодания. Но кружится голова, и аппетит сменяется отвращением. Лучше бы вместо рыбы глоток холодной родниковой воды...