Текст книги "Последний долгожитель (Сборник)"

Автор книги: Петер Куцка

Соавторы: Эрвин Дертян,Дюла Хернади,Золтан Чернаи,Дежё Кемень,Йожеф Черна,Кальман Папай,Эндре Дараж,Бела Балаж,Петер Сабо,Миклош Ронасеги
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

К этой краткой и ничем не примечательной биографии Сакач после некоторого колебания присоединил фотокопию интервью, взятого у прославленного певца несколько лет назад.

"… – Скажите, вы суеверны?

– Что вы! – рассмеялся Раджио. – Я делаю это в память о своем выздоровлении. Каждый год в день Бианки – именно тогда мне сделали операцию – я поднимаюсь на хоры базилики и беру одно фа-диез. Я обратил внимание, что на ближайшей ко мне люстре при этом начинают тихонько звенеть стеклянные украшения…"

Сакач вздохнул и взял еще один листок с заметками. Они относились к Раулю Фонче – личному секретарю артиста. Фонче, канадец по происхождению, во время войны был летчиком, участвовал в высадке союзников в Нормандии, после войны некоторое время владел небольшой фабрикой по производству пластмассовых изделий, позднее занимался наймом танцовщиц в бары со стриптизом, а затем поступил на длужбу к Раджио в качестве личного секретаря.

Сакач отбросил бумагу. Летчик-истребитель и фабрикант, агент и секретарь оперной знаменитости – сам черт тут ногу сломит! За что ухватиться?

Он распахнул обе створки окна, разделся, лег и как убитый проспал до следующего полудня.

Проснувшись и постояв четверть часа под холодным душем, Сакач выпил стакан фруктового сока – не рискнул тревожить сердце чашечкой кофе. В утренних газетах никаких известий, касающихся Раджио, не было. Сакач пообедал в ближайшем ресторанчике и ровно в два часа постучал в кабинет к Гере.

– Ничего подозрительного в прошлом Раджио я не усмотрел. У тебя что-нибудь есть? – спросил он, когда Гере пробежал глазами его доклад.

Тот пожал плечами и постучал по бумагам.

– Значит, ничего заслуживающего внимания?

– Заурядная биография вундеркинда. То, что он суеверен, понятно, как бы он ни пытался это объяснять. Религиозный, как все итальянцы.

– Ты имеешь в виду день Бианки?

– Да. Впрочем, как знать…

– Ну, а второй вопрос? – перебил его Гере. – Кого нужно будет охранять в Сегеде?

– Если наши догадки верны, речь может идтп лишь об одном человеке: об Ондре Хрдличке, который на прошлой неделе прибыл на выездную сессию биологов и намерен посетить Сегед. Этот Хрдличка…

– …этот Хрдличка в прошлом году не получил визы на въезд в США, так как осмелился во всеуслышание заявить, что располагает статистическими данными о среднем уровне интеллектуального развития африканцев. По его мнению, жители Африки ничуть не уступают американцам.

– Во время войны Хрдличка бежал от Гитлера из Братиславы во Францию.

– …и принимал участие в движении Сопротивления. Я надеюсь, мы не ошиблись. А теперь, Имре, тебе следует отдохнуть. Завтра мы подробно обсудим твое задание в Сегеде. Кто тебе понадобится?

Вскоре после этого Сакач, выполняя приказ Гере об отдыхе, звонил в дверь Гонды.

Его взору предстала обычная картина: Шарп в рабочем комбинезоне возилась с пылесосом, Петер, зажав во рту длинный свисток, на корточках сидел на ковре. Напротив него со скучающим видом горбился Оттокар.

– Он неизлечим, – заметила Шари, снова берясь за ручку пылесоса. – Оттокар абсолютно лишен музыкального слуха, даже Вагнер не вызывает в нем никаких нервных реакций…

Выбросив свисток изо рта, Петер перебил ее.

– Ты преувеличиваешь! Уши Оттокара явно чувствительны. Особенно к верхним регистрам. Стоит ему услышать арию с колокольчиками, как он начинает делать такие движения, будто у него расстройство кишечника.

– А может, и в самом деле расстройство?

Этот семейный дуэт всегда оказывал на Сакача благотворное действие – в доме друзей он полностью отключался от повседневных забот.

– Ничего подобного! Но на высокие звуки, повидимому, Оттокар реагирует, поэтому и я перешел на более высокие частоты.

Петер сунул свисток в рот и дунул. Никакого звука не последовало, однако Оттокар мгновенно повернулся и с невероятной быстротой бросился к спасительным кистям пледа.

– Ультразвуковой свисток?

– Отдаю должное вашей проницательности, сэр, – засмеялся Петер. – Но, пожалуй, сейчас я переборщил. Когда я тихонько свищу, Оттокар сразу подходит и начинает, переваливаясь, семенить вокруг меня, потому что знает: после свистка он получит какое-нибудь лакомство. Отсылаю тебя к Павлову… Эй, зверек, вылезай! Оттокар! Теперь я должен его покормить. Шарика, у нас остались вафли? – И, не ожидая ответа, Петер выбежал в кухню.

Шари выключила пылесос и села.

– Вчера Пети заставил меня купить целый ящик вафель для мороженого. Пришлось весь город обегать. Меня всюду принимали за частницу и требовали предъявить разрешение на кустарное производство… Пусть развлекается, скоро ему наскучит.

– Вы говорите о Петере, словно бабушка о проказливом внуке.

– Бабушка? Вон она, наша бабушка. Вернее, не бабушка, а прапрапрабабка. Видите? – Она показала на висевшую над письменным столом картину. – Кроме Ласло Паала, у нас теперь есть и это полотно. Мы получили его от мамы – еще один свадебный подарок. Позвольте вам представить Агату Корнелиус. Если не ошибаюсь, в тысяча пятьсот сороковом году ее похитили турецкие разбойники. И она ночью одна с саблей в руках отбилась от них, переплыла Дунай…

– Судя по вашему рассказу, храбрая была бабушка.

Сакач с интересом разглядывал картину. С портрета в стиле позднего Ренессанса на него смотрело монгольское лицо с ярко-голубыми глазами – удачное сочетание смешанной крови венгерских и саксонских предков. На красочном фоне, изображавшем сбор урожая, эффектно выделялись черное платье женщины и лиловый шелковый шарф, наброшенный на плечи.

– Чьей работы портрет? Неизвестного художника?

– Картина подписана именем Фини, 1545 год. Говорят, это был итальянский художник, а жил он в Венгрии.

Между тем Петер был занят выманиванием Оттокара из-под качалки и его кормежкой. В итоге Шари пришлось сходить за веником и замести крошки, рассыпанные по полу.

– Погляди-ка! – вскричал Петер и подхватил ежа на руки. – Я ставлю его на стол и дую в свисток… Следи!

Испуганный Оттокар замер на краю стола, но стоило Петеру дунуть в свисток, как он оживился и покачивающейся походкой двинулся вперед, ступил в стоявшую посреди стола чернильницу и продолжал путь, оставляя за собой следы-иероглифы. Добравшись до цели, он поднял нос, потребовал награды – и получил вафлю.

Получил свое и Петер.

– Ладно бы, когда глупый зверь принимает ножные ванны в чернильнице, – кричала Шари, – но ты-то, человек разумный и, кажется, образованный! Смотри, что вы натворили!

На лиловом шарфе Агаты Корнелиус красовалось серое пятнышко величиной с горошину. Петер поглядел на него с покаянным видом.

– Я даже не прикасался к портрету!

– Прекрати свои глупые шутки! Может, краска сама отскочила? Ты размахивал своим свистком до тех пор, пока домахался… Бедная бабуля!

– Не к чему так убиваться. Я отдам картину в реставрацию.

Сакач подошел к стене и принялся рассматривать пятно на шарфе.

– Оно и в самом деле свежее?

– Конечно, свежее, – ворчала Шари, упрямо надув губы. – Утром я стирала с картины пыль, и никаких изъянов не заметила. Петер сбил краску свистком.

Сакач нагнулся поближе и вгляделся в небольшое пятнышко, которое оказалось не чем иным, как обнажившимся холстом – тем. самым, на котором четыре с лишним века назад итальянский живописец по имени Фини написал портрет Агаты Корнелиус.

– Но я же сказал, что отремонтирую картину, – уверял Петер.

Решительным движением он опустил на пол Оттокара.

– Ладно, я сама поищу реставратора. А теперь пойду и сварю кофе… Имре! Вы уже уходите?

– Мне сейчас пришло в голову… – пробормотал Сакач и, не пррщаясь, выскользнул из комнаты.

Петер бросился вслед и чуть не столкнулся с ним в дверях – Сакач возвращался в комнату.

– У вас нет под рукой календаря? Там, где можно справиться о дне именин.

Шари изумленно взглянула на него.

– О дне именин?

– Ну да, знаете, с именами в алфавитном порядке… У вас, случайно, нет знакомой, по имени Бианка? Когда день Бианки?

Шари покопалась в сумке, вынула карманный календарик и протянула Сакачу.

– Вот здесь, вверху.

– Бела… Бенэ… Бианка! Пятнадцатое октября. Спасибо, Шари, я побежал.

Да, все это очень смахивало на железнодорожные вагоны на сортировочной горке. Состав формируют из вагонов. Их прицепляют один к другому в порядке прибытия. Паровоз подталкивает вагоны, и они скатываются вниз. У первой стрелки один вагон сворачивает направо, у второй – налево, у третьей… За одним составом следует другой, его вагоны тоже отцепляют, сортируют, а потом у подножия горки на разветвляющихся веером путях формируют новые составы. Каждый вагон на своем месте, в соответствии со своим назначением. Железнодорожник-сортировщик у распределительного щита сверху наблюдает за вагонами и нажимает на кнопки то одной, то другой стрелки…

Но с формированием состава придется обождать. Не хватает нескольких вагонов. Сведения и идеи не прибывают по расписанию. Надо ждать. А потом, когда все будет собрано воедино, состав можно отправлять в путь!

Сакач поднял голову и улыбнулся.

Он стоял возле Национального музея. Его привел сюда инстинкт. Без колебаний он пересек парк и поднялся на второй этаж, в газетный архив. После двухчасовой кропотливой работы он нашел, что искал, что смутно брезжило в глубинах его подсознания. Он даже боялся верить собственной догадке. Когда-то ему довелось прочитать в "Эшти Хирлан" одну заметку. А теперь он хотел отыскать ее источник и потому попросил принести итальянские, точнее римские газеты. В номере "Оссерваторе романо" двухлетней давности он отыскал нужное сообщение. Знаменитый итальянский искусствовед с возмущением писал о безразличии властей: толпы туристов, наводняющих Италию и главным образом ее столицу, ведут себя как настоящие варвары. Рано или поздно они не только Форум растащут по камешкам, чтобы использовать их в качестве пресс-папье, но и к памятникам отнесутся так же. В качестве примера искусствовед сослался на случай с картиной в одном из боковых алтарей собора Св. Петра. На картине было обнаружено круглое пятнышко – видимо, след воздушного ружья, или рогатки, или еще какого-то оружия; от выстрела с этого места картины слетела краска.

Сакач обратил внимание на дату – четвертое ноября. Он глубоко вздохнул, почувствовав, что, кажется, напал на след. Теперь следовало внимательно осмотреть одно из мест происшествия. Ближе всего была консерватория.

На следующее утро Сакач отправился туда.

В этом сезоне концерт Раджпо был заключительным. Уже на другой день начался ремонт большого зала. Из-за жары все двери были распахнуты настежь, между рядами стульев к потолку вздымались строительные леса, с правой стороны эстрады, балансируя на стремянке, работал электромонтер. Он ковырял темную деревянную обшивку стены, вытаскивал провода для проверки и недовольно ворчал.

– Опять спутали осветительный на двести двадцать с аварийным. – Он сердито стукнул кулаком по деревянной обшивке. – Будто из мрамора, ее и сталью не поцарапаешь. Из чего она, черт побери, сделана? Из красного дерева, что ли? – Взгляд его упал на Сакача. – Добрый день. Вы кого-нибудь ищете?

Сакач представился, монтер спустился вниз. В первый момент он держался настороженно, но вскоре оттаял и разговорился. Сакач мысленно поздравил себя с удачей: он напал на дежурного монтера, в чьи обязанности входит быть готовым к любым непредвиденным случайностям во время концертов.

– …Строго говоря, открывать двери до антракта запрещается, но зрители словно с ума посходили – аплодировали, даже ногами топали, и мне захотелось взглянуть на певца. Я приоткрыл первую от сцены дверь и осторожно встал вон там… Видите? Он тогда исполнял последнюю песню на бис. К концу он, вероятно, почувствовал сквозняк – эти певцы такие чувствительные, – потому что повернулся в мою сторону. Ну, думаю, теперь жди нагоняя – нажалуется итальянец начальству. И тут вдруг слева раздался какой-то хрип. Смотрю, пожилой мужчина голову вперед наклонил и соскользнул со стула на пол. Певец кончил петь, люди хлопают, кричат, а я побежал помочь вынести этого господина из зала. Отнесли мы его в репетиционную, вызвали скорую помощь. Потом у нас говорили, будто это был американский делец, о котором так много писали в газетах. Вот и все, что я знаю. Пригодится?

– Что касается смерти американца, вряд ли. Но в любом случае спасибо.

С полудня и до вечера Сакач пролежал на пляже «Палатинус», а сидящий у него в голове стрелочник пускал вагоны с сортировочной горки в таком порядке, в каком ему хотелось. Вечером он передал Гере краткое донесение по телефону и по телефону же простился с Петером и Шари. Его сон не нарушили даже таинственные намеки Петера.

Скорый поезд был набит людьми, отправляющимися на Сегедские игры. Сакач намеренно решил воспользоваться железной дорогой – он хотел прибыть в город как можно незаметнее. Его сотрудники еще на рассвете сели в машину, он договорился встретиться с ними после полудня.

Вагон мягко покачивался. Сакач прислонил голову к стенке и задремал. Его разбудили громкие голоса, стук, музыка. В углу пристроилась компания молодежи. Транзистор гремел на полную мощность.

"…актриса. Никто бы не подумал, что рыболов с берега Дуная окажется на эстраде в Канне среди призеров…" Голос диктора заглушили треск, шум, громкая музыка, выкрики.

– А ну, поверни обратно на станцию Кошшута!

– Думаешь, если принес паршивый транзистор, можешь командовать?

– А тебе информация нужна? Больно грамотный!

"…мы отыскали его в маленьком будайском ресторанчике. Он сидел за столиком перед бутылкой вина. Заметив нас, он дружески показал рукой на место рядом с ним. И тогда в соответствии с обстановкой я рассказал ему один из анекдотов о Дюле Круди: знаю, что такое сто граммов, знаю – двести, знаю – пол-литра, но что такое…"

– Сделай потише!

– Бразилец уверяет, будто в этой программе будет югославская певичка…

– Я кому сказал, переведи на Кошшута!

– Больно силен, да? Сейчас поговорю с тобой по-другому…

"…Дино Раджио я застал в «Геллерте». На мой вопрос, чем он увлекается, певец ответил: "Mio favoritto trattenimento". Итальянская речь куда-то уплыла, и репортер продолжал по-венгерски: "Мое любимое времяпрепровождение бильярд. К сожалению, здесь, в Будапеште, у меня не хватает времени им заниматься, хотя я до безумия люблю эту игру. У себя дома, в Нью-Йорке, я каждое утро провожу за шарами…" "Благодарю вас, маэстро, mille grazie, maestro".

Бильярд…

Стрелка щелкнула, последний вагон покатился на место. Сакач откинул назад голову и мирно проспал до самого Сегеда.

Забросив свой чемоданчик в гостиницу, он пешком отправился к собору. В Сегеде он был впервые.

Огромный лиловый автобус развернулся рядом с ним и остановился возле церкви Обета. На боку автобуса сверкали белые буквы: Society for the prevention of cruelty to animals, Glasgow, что в переводе означает: "Общество покровительства животных, Глазго". Дверца автобуса открылась, из нее торопливо начали выходить шотландские туристы, вслед за ними показалась знакомая фигура. Сакач не поверил своим глазам. Он шагнул ближе – сомнений нет! Теперь он понял, на что намекал вчера вечером Петер. Будучи музыкантом, он кое о чем догадался и тоже поспешил в Сегед. Чтобы быть под рукой? Чтобы помочь? Очень мило с его стороны, но за каким чертом его потянуло к шотландским защитникам животных и что ему нужно в соборе?

Сакач незаметно пристроился к группе туристов, и ему удалось насладиться следующей сценой.

Петер Гонда присоединился к шотландцу, который вышел из автобуса последним, – вероятно, в надежде проникнуть в собор вместе с группой. Шотландец же счел его помощником гида, и поэтому охотно пустился в разговор. Он явно обрадовался, найдя в Петере единомышленника. Петеру пришлось выслушать горячую речь о том, что мышей следует считать домашними животными (Общество занималось защитой только домашних животных); это не значит, что их нельзя истреблять, напротив, они вредны, но надо избавить бедняжек от мучений, предшествующих смерти в том случае, если они встречают ее в лапах кошки.

Сакач чуть не лопался от нетерпения, однако покорно следовал за ними до ворот собора. Петер довольно бегло болтал по-английски.

– I'm afraid I'm not yet able to like mice enough (боюсь, я пока не в состоянии в достаточной мере любить мышей). Но у меня тоже есть зверек, ежик, a hadgehog named Оттокар. What is your opinion?

Он говорил об Оттокаре так, словно тот здесь присутствовал. Возможно, он распространялся бы на эту тему и дальше, но шотландец неожиданно застыл на месте, смерил своего провожатого с головы до ног разочарованным взглядом и холодно заявил:

– About hedgehogs there can be no opinion at all (что касается ежей, то по этому поводу у меня нет никакого мнения). Hedgehogs are not domestic animals (ежи не принадлежат к домашним животным).

И он поспешил вперед.

Петер негодующе посмотрел ему вслед. Это ежто не домашнее животное! Он пожал плечами, отошел от туристов, осматривающих церковь, и, ускользнув от очей гида, поспешил к ведущей на хоры лестнице.

Сакач двинулся за ним.

Петер подошел к перилам, наклонился над нима, порылся в кармане, вытащил длинный блестящий предмет, сделал глубокий вдох и прицелился в боковой алтарь… В то же мгновенье стоявший внизу турист, с которым он ранее беседовал о мышах, повернулся и взглянул на хоры. Петер молниеносно вытолкнул свисток, засунул два пальца в рот и оглушительно засвистел. "Словно Чонакош из "Мальчишек с улицы Пал", – мелькнуло в голове у Сакача, но он не стал вмешиваться, просто стоял в сторонке и наблюдал.

Стены церкви Обета, многократно усилив, отразили свист, туристы негодующе задрали головы вверх, гид поспешил к выходу и почти тут же вернулся в сопровождении полицейского в белом мундире и с резиновой дубинкой в руках. Полицейский бросил успокоительный взгляд на толпившихся в замешательстве шотландцев, затем с непроницаемым выражением лица двинулся на хоры.

Однако Петера там не было. Его эксперимент по милости друга мышей провалился – ему ничего не оставалось делать, как свистнуть на манер уличного мальчишки, не мог же он выставить себя дураком, выпучившим от напряжения глаза и дующим в беззвучный свисток. А теперь ему придется держать ответ за содеянное.

Полицейский ожидал Петера внизу.

– Пройдемте со мной.

Петер повиновался. Шотландцы делали вид, будто ничего не произошло. Когда они вышли за дверь, полицейский сказал:

– Предъявите документы. Это вы свистели?

– Товарищ старший сержант, мой свисток не свистит. Я просто…

– Дайте сюда! – Полицейский отобрал у него вещественное доказательство и покачал головой. – Бросовая игрушка! Попробуем-ка! – и подул в свисток.

Два молодых человека, стоящих на лестнице, громко захохотали. С головы камедного льва испуганно вспорхнула стайка голубей. Петер ждал.

Вдруг за его спиной раздался хорошо знакомый голос.

– Отставить, сержант! Поручите мне этого хулигана. Я старший лейтенант Сакач.

Полицейский проверил удостоверение Сакача, скороговоркой доложил о происшествии, откозырял и исчез. Ему было стыдно: прослужив пятнадцать лет в полиции, он не смог выдавить ни звука из какого-то паршивого свистка.

– Что это за безобразие? – хмуро спросил Сакач.

– Работаю под частного детектива, – ухмыльнулся Петер.

– Значит, и ты догадался?

– Кое-что предполагаю. И мне было любопытно, окажется ли картина в алтаре «музыкальнее» Оттокара. А саму картину не жаль. Ценности не представляет. Ну, поговорим?

– Я и так слишком много сказал в прошлый раз. Есть такая штука: служебная тайна. И бдительность. Так-то, дружище. Игра идет не на жизнь, а на смерть.

Оба помолчали. Первым заговорил Петер.

– Ты начнешь или бросим монетку?

– Этого только не доставало! Ты понимаешь, что сегодня вечером может быть совершена новая попытка убийства?

– Сегодня?

– Раджио выступает сегодня.

– Знаю, – сказал Петер. – Поэтому сюда и приехал. Но, разумеется, прежде всего потому, что сюда отправился ты. И, честно говоря, чтобы опровергнуть обвинение Шарики по поводу портрета бабушки Агаты.

– Значит, судьба Хрдлички тебя не волнует?

– Кто такой Хрдличка?

– По нашим предположениям, намеченная жертва. Охранять прежде всего нужно его.

– Мыслимо ли охранять человека, которого хотят убить невидимым оружием? Послушай, Имре, может быть, присядем? Сидя говорить удобнее.

Сакач молча пересек площадь в направлении кафе, Петер последовал за ним. Они сели за столик на террасе.

– Итак?

– Итак, – торжественно заявил Петер, – проще всего удалить этого типа из зала.

– Ты так считаешь? – насмешливо улыбнулся Сакач. – Предположим. И тогда пронырливый секретарь побежит к прославленному любимцу публики и шепнет ему на ушко: "Отложим, старик, дело не чисто, сыщики увели нашего парня из зала, подождем дальнейших указаний".

Петер Молчал. А Сакач продолжал:

– Послушай! Надо сделать так, чтобы Хрдличка сидел не на своем месте. Понял?

– А что это даст? Все равно не поможет.

– Черта с два! Сначала он сядет на свое место, а в последний момент исчезнет. Подумай-ка, ведь Картер…

– …умер после окончания программы. Во время биса. "Прощанье Туридду". – Петер вздохнул. – Какой голос! Но оставим это. Что ты предлагаешь?

– К концу концерта Хрдличка должен исчезнуть. К самому концу. Кресло его окажется пустым. Но до тех пор… Надо работать с полной уверенностью. Хрдличку следует усадить на место заранее. Через несколько минут… Ладно, посмотрим. – Сакач встал. – Я должен идти. Надеюсь встретиться с тобой вечером.

Вместо ответа Петер вынул билет и с оскорбленным видом посмотрел на друга.

– Ты мне не доверяешь?

– Глупец! Мне надо договориться с ребятами.

Оставшись один, Петер заказал еще чашечку кофе и углубился в размышления. Итак: если жертвой должен стать Хрдличка, то как следует поступить? До начала концерта Имре покажет Хрдличку Раджио и его секретарю. Хрдличка, как ни в чем не бывало, будет сидеть на своем месте. Послужит приманкой. Затем после бударварского "Те deum" – auftakta тра-та-там… Хрдличку тихонько уведут. Нет, наверное, не сразу. После антракта. Уведут, а на его место посадят сыщика, похожего на Хрдличку. Со сцены виден зрительный зал, хотя и неясно. Лица кажутся размытыми пятнами. А когда Раджио начнет исполнять на бис, исчезнет и лже-Хрдличка. И тогда… Но тогда Раджио заметит, что намеченной жертвы на месте, нет. Интересно, что он сделает? Конечно, удивится. И мы это заметим. Право же, Имре не глупый парень. Только… пожалуй, это еще не доказательство.

Петер расплатился, встал из-за столика и зашагал к берегу Тисы. До вечера он почти не вылезал из воды.

Ондра Хрдличка сидел в четвертом ряду и, повернувшись боком, беседовал с хорошенькой загорелой женщиной. Профессор холост, вероятно, это его секретарша. Имре нигде не видно, Раджио еще не прибыл.

Петер Гонда опустил бинокль.

Скоро Раджио будет здесь. Приличия ради он прослушает первое отделение концерта – ему это ничего не стоит, его программа не требует особого напряжения, по крайней мере от него. Для Раджио такое выступление – своего рода отдых: две-три арии из опер, несколько старинных итальянских песен, потом народные песни – итальянские, испанские, французские. Ну, и в конце, как обычно, – исполнение на бис.

По тихо гудящему залу пробежали сдержанные аплодисменты. Раджио…

Коренастый, чуть полнеющий тенор со скромной улыбкой шел между рядами кресел, за ним следовал очень стройный мужчина. Его светлые волосы слегка посеребрила седина. "Словно эсэсовец на пенсии в штатском", – подумал Петер, но тут же одернул себя. Просто диву даешься, как влияют на человека обстоятельства! Ведь если бы, скажем, выяснилось, что секретарь не имеет ничего общего с этим грязным делом, а какой-нибудь журнал поместил бы его фотографию между портретом голландской королевы и резвящимися в воде дельфинами и подпись под снимком гласила бы, что на нем изображен датский рыбак Олаф Харальдсен, Петер нашел бы его симпатичным.

У шестого ряда Раджио остановился, прижал правую руку к груди и слегка поклонился публике. Затем опустился в кресло. Светловолосый секретарь сел рядом. Петер перевел бинокль на Хрдличку. Тот обернулся, посмотрел на Раджио и несколько раз негромко хлопнул в ладоши. Наступила тишина.

Оркестр занял свои места, вышел хор. Неожиданно из-за сцены появился Имре Сакач и, пройдя с краю вдоль рядов партера, растворился в темноте. Дирижер встал за пульт, раздались аплодисменты и тут же смолкли. Вступили трубы и тромбоны, затем оркестр, и подхваченная хором грянула торжественная музыка Кодая.

Хрдличка сидел неподвижно, Раджио тоже. Петер опустил бинокль, закрыл глаза и отдался музыке.

В антракте снова показался Сакач. Его сопровождал сотрудник Управления иностранным туризмом.

Они подошли к Хрдличке и Сакач принялся что-то горячо доказывать ему и хорошенькой секретарше. Раджио с секретарем в зале не было.

Петер выбрался из кресла и прошел вперед. Ему удалось поймать обрывок фразы:

– …more better and we should be pleased if the professor…

Ну и горазд же заливать этот Имре! Будет лучше… Что лучше? Более удобное место или акустика Соборной площади? Во всяком случае ему, Петеру, следует вернуться на место, антракт кончился.

На сцене в свете прожекторов появились Раджио и аккомпаниатор. Маленький театральный бинокль вновь сослужил Петеру службу. Ага, на месте Хрдлички уже сидит детектив, рядом с ним женщина. Волосы мужчины серебристо отсвечивают в полумраке. На женщине белое платье, как и на секретарше. Тоже, наверное, из сотрудников Сакача. Но где же подлинные герои? Порядок – Имре не лишен чувства юмора: Хрдличку и его секретаршу усадили на места, где ранее сидели Раджио и сопровождающий его блондин.

Раджио поет одну за другой арии из опер Верди – «Риголетто», «Трубадур», «Травиата», "Дон Карлос"… Затем наступила очередь Пуччини – «Тоска», «Чио-Чио-сан». "Tre giorni" Перголези публика требует повторить. Сколько это будет продолжаться?! Наконец-то перешел к народным песням. Раджио, стоя у рояля, что-то негромко говорит аккомпаниатору. Слушатели нетерпеливо заерзали, зашевелились. Но вот певец повернулся к залу, наступила тишина. Только детектив, сидевший в кресле Хрдлички, встал и тихонько зашагал в темноте в конец зала. Да, Имре точен, как часовой механизм!

Пока ничего не произошло.

Певец сам объявляет названия песен; взор его устремлен вдаль, а зал наполняют светлые, солнечные неаполитанские песни. Раджио перешел к испанским песням, потом к французским.

"Petit bossu"… "Маленький горбун, перестань бить свою жену…" Петер про себя подпевает певцу. Когда-то эту песню исполняла несравненная Иветт Джильбер. Нет, тебе больше не удастся убивать, Раджио!.. Но теперь, молю, подай какой-нибудь знак, что ты хотел убить! Заметь, наконец, что место Хрдлички пусто!

Но певец по-прежнему ничего не замечает. Он поет "Са ira". И вслед затем бисирует. Ну, конечно! "Прощанье Туридду"!

Ну же, Раджио!

Вот он шутовски разводит руками:

– Un altro bacio…

Но какой артист, какой артист!..

– Mamma…

– Сейчас он похож на лягушку, которую рисуют в школьных учебниках. Шея раздулась…

– Addio…

Вот так обычно он… Но почему он уверен, что и сейчас его старания увенчались успехом и злодейство удалось совершить? Почему кланяется с такой широкой улыбкой? А может, он все-таки убил?.. Но ведь место Хрдлички… Или он все же настиг свою жертву, перехитрил Сакача? Нет, Хрдличка на месте, вот он встал, аплодирует. Но тогда… Взгляд Раджио падает на пробирающегося вперед Хрдличку, он меняется в лице, бледнеет, потом склоняется в низком поклоне. А когда выпрямляется, уже полностью владеет собой.

Петер поспешил к креслу, где раньше сидел Хрдличка. Все места заняты. А с кресла Хрдлички тяжело поднимается атлетически сложенный молодой человек. Прижимая руку к животу, он неуверенной походкой идет к выходу. На какое-то мгновенье на груди его блеснул значок, и Петер узнал Буги, боксера среднего веса. Как этот несчастный сюда попал? Может, выживет?.. Кому и выжить, как не ему, с таким-то здоровьем… И тогда… настанет очередь Петера Гонды, и Раджио попадется!..

Петер бросается за ковыляющим к выходу Буги: может, ему нужна помощь? На бегу Петер оборачивается: на сцене кланяется усталый певец, а публика неистовствует. У края сцены аплодирует Хрдличка. Однако не упустить бы Буги!

Петер догнал боксера в туалете. Он стоял, сгорбившись над умывальником, по-прежнему прижимая руку к животу.

– Не нужна ли вам моя помощь? – Не ожидая ответа, Петер приложил руку ко лбу молодого человека. В свое время так делала мама, когда маленький Пети объедался сладким до того, что заболевал. Он подбодрил Буги:

– Ну, ну, спокойнее, это не страшно! Обопритесь о мою руку! Не бойтесь, вы не на ринге! Ну-ка, еще разок! Вот так!

Боксер выпрямился, тяжело дыша, бросил признательный взгляд на сердобольного помощника, открыл кран и подставил под него голову, затем вытерся носовым платком и лишь после этого обрушил на Петера поток благодарностей.

– Не стоит, не стоит, – отмахнулся тот. – Надо же помогать ближним. Вам что, ужин пришелся не по вкусу? Или перебрали немного?

– А! – Буги презрительно махнул рукой. – Я сейчас тренируюсь, так что вина ни-ни. Только ужин. Я спешил, наскоро что-то проглотил и помчался сюда. Даже билета не достал, пришлось пройти так, понимаете?

– Как не понять!

– Чувствовал я себя нормально, когда стоял там, сбоку. Вдруг я заметил, как кто-то вышел, и место освободилось. Я подумал, когда он вернется, я встану, а пока посижу в его кресле, оттуда лучше видно. Понимаете?

– Разумеется, понимаю.

– Много вы понимаете! Я и сам ничего не понимаю. А вообще-то – спасибо за помощь!

– Не стоит, приятель. Вам и в самом деле не нужен врач?

– Врач? – возмутился боксер. – За кого вы меня принимаете, папаша? Знаете, кто я?

– А как же: нажми, Буги-Вуги!.. Куда же вы?

– Могли бы догадаться, коли такой всезнайка! Ужинать! Главное – быть в форме!

Когда Петер сидел за столиком, в кафе вошел Сакач.

– Что скажешь? – Имре опустился на стул подле Петера. – Он совсем выдохся. Не пойму только, почему он такой невнимательный. Как он не заметил…

– Он и не мог заметить.

– Почему?

– Место Хрдлички, вернее, твоего человека, было занято другим.

– Брось свои скверные шутки, Пети!

– Я не шучу. Пять минут назад я оказывал ему помощь в туалете.

– Кому именно?

– Тому, кто сел на место Хрдлички. Буги-Вуги. Тебе его имя о чем-нибудь говорит?

– Это боксер, не так ли?

– Ему крепко повезло, что, он боксер. Выдержал. Такой Буги выдержит! Пошатал ся немного, голова покружилась и все.

Сакач встал.

– Где он сейчас?

– Ужинает. Сядь! – Петер потянул друга за рукав. – Поверь, я знаю более верный путь. История с Буги ничего не доказывает. Проведи меня в гостиницу к Раджио, и я раздобуду тебе доказательство, причем решающее!