Текст книги "Зверобои залива Мелвилла"
Автор книги: Петер Фрейхен
Жанры:
Путешествия и география
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Мы провели в пещере два дня, а затем погода изменилась к лучшему. Появились тяжелые облака на юге, что предвещало теплую погоду, а следовательно, льды могли прийти в движение. Мы дождались прилива и, как только вода сдвинула лед у самого берега, снова спустили лодку. Пока еще вокруг было слишком много льда, и каяки не могли нам пригодиться; мы уложили их на носу поперек лодки. Меквусак занял свое место у руля и повел нас через льды. Двигались мы чрезвычайно медленно, пробираясь между льдинами.
Как только Меквусак замечал, что можно проскользнуть через открытое пространство, сидевшие на веслах начинали грести изо всех сил, пока проход не закрывался. К сожалению, один раз мы слишком стремительно тронулись с места. Лодка на полном ходу неслась на льдину, которая была значительно выше ее бортов. Каяки попали между льдиной и лодкой и их там зажало. Один совершенно раздавило; чинить его было невозможно. Мы подобрали остатки деревянных частей, которые могли пригодиться как топливо. Второй был сильно поврежден, и воспользоваться им мы смогли бы, лишь заменив обшивку. А с этим приходилось повременить. Пока не доберемся до мыса Йорк, у нас не будет шкур для каяков; да и обтягивать их – чисто женская работа.
А что я говорил? – воскликнул Томас Ольсен. – Ведь я все время твердил, что надо взять Алоквисак с собой!
Он никак не мог забыть гостеприимную вдову в Туле; мы постарались уверить его, что на мысе Йорк тоже есть женщины, умеющие чинить каяки.
Стоит еще заметить, что женщины на мысе Йорк знают, чем они могут угодить гостям, – обещал ему Меквусак. – Они умеют не только обтягивать каяки, но и многое другое, что может доставить радость проезжающим через мыс Йорк.
Мы продвигались вперед, но очень медленно; теперь льдины и торосы попадались настолько большие, что они садились на мель задолго до того, как достигали берега, поэтому образовывались протоки, которыми можно было воспользоваться. Все шло довольно хорошо, пока мы находились среди неподвижных льдов, но время от времени небольшие айсберги загораживали нам путь. Тогда нам приходилось выгружаться и тащить тяжелую лодку к воде. Несчастные китобои не привыкли к такому способу передвижения и каждый раз здорово ругались, но я был очень доволен, так как мы достигли Кангека, самого северного мыса у входа в залив Паркер Сноу Бей.
К этому времени у нас осталось очень мало мяса; ужин состоял только из тюленьего жира и чая, но люди настолько устали, что даже не думали об этом. Все обрадовались, что проведут следующий день здесь, у Кангека. Мы отдохнули и запаслись кое-какой провизией на дорогу, настреляв довольно много крупных чаек и зайцев.
Паркер Сноу Бей, или Ифсуиссок, как его называют эскимосы, был местом встречи многих людей на протяжении столетий; здесь на северном склоне скал имеются большие залежи камня-жировика. Все кухонные принадлежности и лампы раньше вырезались из него и, пока не пришли белые люди и не привезли металлические изделия, эскимосы вынуждены были издалека приезжать сюда. У эскимосов есть превеликое множество историй о разных племенах, которые встречались здесь, в Ифсуиссоке; часто рассказывают об убийствах, когда мужчины дрались из-за женщин.
Я показал Рокуэллу Симону место, на котором когда-то стоял снежный дом моего друга Торнге и его семьи; здесь он потерял свою мать Ивалу, которая "возродилась" через несколько лет. Рокуэлл хотел услышать об этом более подробно, и я рассказал ему о том, что случилось, так же, как в свое время это рассказывал мне сам Торнге.
* * *
Торнге был еще совсем маленький, когда его семья однажды весной поехала в Ифсуиссок за камнем-жировиком. Внизу у подножия отвесных утесов намело великолепные снежные сугробы; в них отец выстроил снежную хижину, где они могли расположиться на ночлег. Снаружи бушевала буря, но их это не тревожило – внутри было тепло и уютно. Вдруг среди ночи они услышали страшный шум, будто под ними раскалывается лед. В один миг Торнге оказался погребенным под кучей снега, но ему удалось выбраться; наполовину освободившись, он увидел на льду своего отца. Как и все эскимосы, они ложились спать на лежанке совершенно голые, поэтому Торнге думал, что умрет от холода; но тут отец бросился к нему с куском медвежьей шкуры, на которую он и поставил Торнге, – это спасло его ноги.
Оказалось, что снежная лавина, катившаяся с горы, налетела на них, и их дом был погребен под толщей снега. Отец выкопал двух женщин, но мать Торнге навсегда осталась под завалом. Когда отец копал, надеясь отыскать семью, то обнаружил свою одежду. Все разумные эскимосы снимают на ночь одежду, связывают ее и вешают под потолок, чтобы туда не забрались вши. Хотя отец и нашел свои вещи, но сколько он не разгребал снег руками, так и не отыскал Ивалу, свою жену. Торнге поделился одеждой с другими, но на всех ее все равно не хватило. Они должны были полуголые отправиться за помощью, а весна стояла холодная. Ивалу и двух детей так и не удалось найти. Буря продолжалась. Трудно было предположить, что засыпанные снегом остались в живых. А вернуться сюда, в холод, без теплой одежды было нельзя. Много недель прошло, пока они, наконец, снова оказались в Паркер Сноу Бей и нашли под снегом мертвую Ивалу. Ветром смело снег с ее левого плеча и кисти руки. И в этих местах, пока она лежала, чайки поклевали мясо.
Много лет спустя Торнге женился на Авианганак и у них родилась дочь. Они назвали ее Ивалу, потому что всем было ясно, что дух матери Торнге возродился в ней. Маленькой девочке так хотелось быть Ивалу, что она постаралась родиться с большим красным родимым пятном, которое шло от плеча по руке до самой кисти, то есть, как раз в тех местах, где чайки склевали мясо с костей. Я рассказал, что сам много раз видел это удивительное пятно у нынешней Ивалу.
Рокуэлл снова переживал приступ отчаяния из-за того, что у него нет бумаги. Раз уж он не мог читать, то во всяком случае с удовольствием писал бы – он чувствовал себя таким несчастным без книг. Я с трудом упросил его не брать с собой книги из моей небольшой библиотеки в Туле. Другие китобои, по их словам, вполне обходились без книг. Они относились к книгам так же, как Семундсен, который говорил, что всегда берет с собой на судно библию, но только на тот случай, если кто-нибудь из моряков умрет во время путешествия. Семундсен утверждал, что человек потеряет уважение к священному писанию, если станет читать его каждый день, да к тому же он считал себя слишком занятым, чтобы заниматься каким бы то ни было чтением.
К счастью, у Рокуэлла не оставалось времени для скуки, так как в Паркер Сноу Бей мы задержались ненадолго. Вскоре представился случай продолжать путешествие. Нам пришлось сначала пройти мимо стойбища в фиорде, где в такое время года никто не жил. Я показал чужеземцам это место, чтобы они увидели, где только не селятся люди – даже на таких неприступных скалах, как здесь. Домики построены высоко на склонах утесов. Между входом в дом и краем отвесной скалы расстояние едва достигает метра, а уступ обрывается прямо в море; зимой внизу лежит лед. Каждый раз, когда я останавливался в стойбище и мне приходилось выбираться из хижины, я испытывал животный страх, хотя выползал на четвереньках. Я значительно выше эскимосов, следовательно, моя голова всегда оказывалась над пропастью, как только я начинал распрямляться. Когда эта узкая полоса покрывалась льдом, то проделывать такой маневр в темноте еще страшнее.
Однажды я пожаловался на это Квисунгуаку, у которого гостил. Он охотно согласился, что это место очень опасно для детей.
Но совершенно очевидно, что жизнь в таком месте идет детям на пользу, – объяснил он мне. – Такие дети становятся более проворными, чем другие. Они много раз в день упражняют свое внимание и делаются ловкими, когда вырастают!
"Да, те, которые вырастают", – подумал я, смотря на ребятишек, выкатывающихся из хижин. Они играли в салочки. Дети еще были настолько малы, что могли выбегать из дому не сгибаясь или же почти не сгибаясь. Фокус заключался в том, чтобы уцепиться за один из выступающих углов у входа. Удерживаясь таким образом, они могли повернуться и избежать падения с отвесных склонов. Иногда это им не удавалось.
Вот что случилось в Сарфалике с двумя сыновьями Кволугтангуака и с его племянницей. Было начало лета или конец весны. У Сарфалика всегда много открытой воды, потому что сильное прибрежное течение не дает стать льду. У детей есть особая игра на этих ледяных склонах, которые круто спускаются к берегу, а внизу переходят в ледяной порог.
Дети карабкаются на ледяной склон и скатываются вниз. У них нет саней, они пользуются шкурой тюленя. Рулевой – один из мальчиков, – сидящий впереди, придерживает край шкуры, прекрасно скользящей по шерсти вниз. Задача состоит в том, чтобы донестись до кромки, насколько хватит храбрости; затем тот, кто сидит впереди, быстрым движением поворачивает всю шкуру с пассажирами в сторону, чтобы избежать падения в море. Дикий визг девочек, сидящих сзади, – такова награда; они потом будут рассказывать, что чуть-чуть не перелетели через ледяной порог. За детьми с улыбкой наблюдают родители, ведь они сами в детстве играли в эту игру и тоже тряслись от страха, смотря на бурлящую внизу воду. Это место – Сарфалик – знали все, оно славилось развлечениями для детей.
И вот что произошло однажды. Кволугтангуак и его жена стояли и наблюдали за игрой детей. Может быть, присутствие отца возбудило мальчика или же он натолкнулся на что-нибудь пяткой, трудно сказать. Трое детей перелетели на шкуре через порог и тотчас же исчезли.
Родители помчались к месту падения, был отлив, и вода отошла от ледяного края на большое расстояние. Там виднелось множество льдин, но от детей не осталось и следа. Ничего нельзя было сделать, чтобы спасти их. Прыгнуть за ними в воду было равносильно самоубийству. Никто из эскимосов не умеет плавать, да и вода слишком холодна, а течение очень сильное.
Я встретил Кволугтангуака через некоторое время после этого несчастья. Он в одиночестве покинул Сарфалик и отправился далеко по льду залива Мелвилла, чтобы забыть свое горе. Когда несчастный захотел вернуться, на него снова нахлынули воспоминания о детях, и он решил отправиться к тем гренландцам, которые живут в стойбищах к югу от залива Мелвилла. Там Кволугтангуак прожил целый год и прославился как замечательный охотник. Он никогда и никому не рассказывал, почему покинул родные места. А если его и спрашивали, то только замечал, что есть вещи, о которых лучше не говорить. Здесь он жил вместе с толстой девицей в летах, у которой родился ребенок еще до его отъезда. Но ребенок оказался совершенно черным и вскоре умер. Кволугтангуак сказал тогда, что его горе теперь исчезло. Ведь ребенок умер потому, что на него перешли все мрачные мысли. Поэтому тело младенца и почернело. А так как мысли Кволугтангуака были печальные, такие печальные, что человек не мог их вынести, то ребенок умер очень быстро. И Кволугтангуак утверждал, что теперь уже освободился от воспоминаний о своей утрате. Он отправился на охоту и вернулся с неосвежеванной тушей медведя, которую отдал подруге. Пока от удивления она голосила на весь поселок, так что жители со всех ног стали сбегаться к ним в дом, Кволугтангуак пошел к своей упряжке и уехал; никто не обратил на это внимания. Он возвратился в Туле с пятью медвежьими шкурами, окончательно избавившись от печальных мыслей.
А дети в Сарфалике продолжают играть в ту же игру – скатываются вниз по ледяному склону, и родители с гордостью смотрят на них, вспоминая собственное детство.
Я спрашивал эскимосов, не лучше ли запретить детям так забавляться после случая с детьми Кволугтангуака. Они посмотрели на меня такими глазами, будто считали, что я либо очень невежлив, либо глуп, а может быть – и то, и другое вместе. Они терпеливо объяснили мне, что в детстве они сами так же чудесно играли, и было бы величайшим грехом запретить детям забаву, от которой они получают такое удовольствие, тем более, что и их родители и родители их родителей играли так испокон веку – с тех самых пор, как в Сарфалике появились первые люди. И именно потому, сказала одна старая женщина, Сарфалик превратился в место, которым все любуются, так как дети всегда находят здесь веселые забавы.
* * *
Мы пересекли фиорд и вскоре увидели перед собой Коническую скалу. Хотя ветер был не сильным, он все-таки принес немного тепла, и мы в тот же день достигли знаменитой пещеры у Агпата, находящейся на полпути между Туле и мысом Йорк. У Конической скалы нам попалось несколько гаг, и поэтому обед у нас был великолепный. Прежде чем лечь спать, мы послали Квангака и Итукусука на разведку; они скоро вернулись и сообщили, что где-то поблизости должны быть люди. Они нашли закрытые камнями склады мяса, которые были заложены после недавних морозов. До этих людей можно добраться в несколько часов.
Вполне возможно, что завтра представится случай увидеть Квидлугтока, – объявил Итукусук.
Почему именно Квидлугтока? – спросил я. – Откуда ты знаешь, кто заложил эти склады?
Квангак объяснил, что у каждого охотника своя манера класть камни. Это все равно, что написать свое имя – все сразу понимают, кто укладывал эти камни.
На следующий день рано утром мы пустились в путь, чтобы убедиться, правы ли охотники. Мы медленно продвигались вперед, так как Меквусак заставил нас держаться как можно ближе к берегу. У него был обычный для всех, привыкших к каяку, страх перед открытой водой. Если бы мы сказали ему об этом, он, конечно, хотя и с неохотой, пересек бы залив или фиорд напрямик, но так как мы молчали, то он точно следовал всем извивам берега.
Через несколько часов после отплытия из Агпата, как и предсказывали эскимосы, мы приблизились к небольшому лагерю. Квидлугток поставил свою палатку в маленькой долине; сразу за палаткой возвышался отвесный глетчер. У меня создалось впечатление, что Квидлугток совсем недавно покинул мыс Йорк и поселился в этом уединенном и труднодоступном месте, где, насколько люди помнят, раньше никто не жил.
Естественно, мы не спросили его, почему тот решил переехать в такое странное место. Он предупредил вопрос и сказал, что теперь ясно, какие умные у него были мысли, когда он выбирал это место для жилья, так как белые оказали ему честь и посетили его дом. Это несколько искусственное объяснение, вероятнее всего, было высказано как некое извинение перед его женой Арналуак, еще молодой, веселой и хорошо выглядевшей. Она, судя по всему, была взбешена тем, что ее завезли в такое глухое место.
С ними было двое маленьких детей, и Квидлугток взял с собой старую женщину Семигак. Она занималась почетным делом – выжевывала кожу птиц на рубахи для всех жителей поселка. На таких старух всегда большой спрос, так как у них не осталось зубов и они не могут прокусить тонкую кожицу птиц. С кожей люрика22, что идет на детские рубашки, надо обращаться особенно осторожно. А старухам это не доставляет никаких неудобств, их почти не надо кормить, когда они жуют кожу, потому что они сыты жиром птиц и теми кусочками мяса, которые остаются на коже. Кроме того, старухи хорошо присматривают за детьми. Такое понятие, как заработная плата, в Гренландии не существует. Арналуак была очень довольна, что старая Семигак составляет ей компанию, когда муж уходит на охоту.
Я очень удивился, заметив что-то необычное в поведении Квидлугтока. Казалось, он все время чего-то опасается, и если бы я не знал его хорошо, то мог бы подумать, что он боится нас. Сначала я решил, что тому виной встреча с первым мужем его красавицы жены (адмирал Пири отдал ее Квидлугтоку, пока Итукусук был в экспедиции с доктором Куком).
Я рассказал об этом случае китобоям; их очень взволновало то, что на их глазах происходит встреча главных героев драмы, действие которой происходило на Крайнем Севере. Оба мужа были слишком тактичны, чтобы вообще как-нибудь обмолвиться о давнем конфликте, но старая Семигак вовсе не хотела сидеть спокойно. Она готова была лопнуть от возбуждения и старалась подлить масла в огонь. Когда мужчины приветствовали друг друга обычными вежливыми речами, она сразу начала выть: "Случилось так, что старуха увидела прошлой ночью страшный сон; он предвещал странные события и теперь, кажется, они произойдут! В их жилище явился мужчина в сопровождении могущественных друзей, и он потребует обратно свою жену. Теперь доказано, что эта женщина обладает способностью рожать мальчиков, и почти наверняка сегодня ночью в долине будет единоборство!"
Эти недвусмысленные намеки оба эскимоса оставили без внимания. Но Арналуак, казалось, была весьма польщена и очень довольна, что, возможно, произойдет битва между ее возлюбленными. Она вела себя так, словно все происходящее ее не касается и любовалась видом, который открывался перед ней, как будто она никогда раньше не видела этот фиорд, забитый льдами.
Эскимосы, естественно, были очень насторожены, а Рокуэлл Симон, который не понимал серьезности положения, показал пальцем на Арналуак и сказал несколько слов китобоям. Арналуак восприняла это как признак того, что она стала центром всеобщего внимания. Ей очень хотелось последовать примеру Семигак и ускорить события.
Очень неприлично быть единственной женщиной среди многих мужчин, сказала она с притворным смущением. Однако было видно, что ее это вполне устраивает. Она бросила взгляд на двух своих мужей и сказала разочарованно: – Но мужчины слишком заняты и никто не хочет обращать внимания на жалкую женщину; это вполне понятно – ведь она так мало привлекательна и, к сожалению, она одна в этом стойбище.
Потом она обратилась к Семигак:
Великим мужьям нужно о многом поговорить, и они не замечают, есть ли здесь женщины или нет. Настало время нам уйти.
Конечно, ее очень задело, что никто не реагировал на ее слова, рассчитанные на то, чтобы вызвать действие. Она отвернулась, помедлила еще немного, а потом пошла к палатке и скрылась в ней; старая карга Семигак последовала за ней, бормоча себе под нос, как следовало бы поступить в такой роковой момент. У Семигак за плечами был опыт долгой жизни, прошедшей не без любовных сражений и бурных столкновений.
В тишине, которая наступила после этой драматической сцены, я сделал попытку разрядить обстановку и стал рассказывать Квидлугтоку о судьбе китобоев и о предстоящем нам долгом путешествии на остров Тома. Квидлугток был опытным путешественником, участвовал в больших экспедициях Пири и тогда научился немного говорить по-английски. Он сказал, что ему очень бы хотелось присоединиться к нам и отправиться на остров Тома, но его семья не может без него обойтись; приходится добывать пищу, ведь они живут одни, и он не может их оставить. Квидлугток попросил нас переночевать у него и не уезжать до прилива на следующий день. Он недавно вернулся с мыса Йорк через глетчер и считал, что мы, вероятно, сумеем добраться до острова Тома, так как трещины во льдах еще не успеют замерзнуть.
Мы закончили обильную трапезу, которой нас угостил хозяин, но пока не заметили никаких намеков на предстоящую борьбу между двумя эскимосами. Поэтому китобои спросили меня, нельзя ли им переночевать в палатке, чтобы еще раз хорошенько отоспаться в нормальных условиях. Но ясно, что основной притягательной силой была Арналуак, а следовательно, на мир и покой рассчитывать не приходилось; поэтому я сказал Биллу Раса, что он может забрать с собой китобоев и устраиваться на ночлег в лодке. А если им станет скучно, то они могут пригласить Семигак, она с радостью составит им компанию. Однако такое предложение отнюдь их не вдохновило. Они надулись и отправились в лодку, оставив меня с эскимосами.
С их уходом Квидлугток стал как будто спокойнее, а мои два эскимоса шепнули мне, что хотят остаться и посмотреть, не произойдет ли чего-нибудь между двумя мужчинами. Я решил попытать счастья в качестве миротворца.
Кажется, у меня болят уши, – сказал я Квидлугтоку. – У меня в ушах все еще звучат неразумные речи этой старой бабы!
Квидлугток быстро взглянул на Итукусука, но промолчал. Меквусак и Квангак изнывали от любопытства, но делали вид, что заняты совсем другими вещами. Наконец, Итукусук нарушил молчание; по всему было видно, что он на что-то решился:
Настало время, когда мы дивимся тебе, Питa. Твои уши все еще болят. Может быть, голова твоя имеет способность долго помнить? Даже если другие и поняли пустую болтовню старой женщины, эти слова давно уже надо забыть.
Снова честный Итукусук предпочел мир. Он дал понять, что вовсе не собирается драться из-за Арналуак, и мы все можем пребывать в мире. Я высказал свое удивление по поводу того, что Квидлугток выбрал такое уединенное место. Но в этом проявился присущий ему ум, добавил я, он живет один и тем самым не лишает своих соседей добычи. О нем идет слава как о таком великом охотнике, который уничтожает все, что попадется ему на пути, сказал я, желая доставить ему удовольствие этой лестью.
Квидлугтоку, вероятно, не понравились мои слова, он смотрел на меня, как бы пытаясь узнать, нет ли тут скрытого смысла. Он пробормотал, что предпочитает собственное общество. В его поведении по-прежнему было что-то неестественное, когда мы направились в палатку, чтобы взглянуть на его детей. Арналуак с нетерпением ждала внутри – будет ли единоборство? Итукусук мирно играл с двумя мальчиками, которые вполне могли быть его детьми, если бы он не поехал с доктором Куком.
Семигак была страшно разочарована. Давно-давно мужчины сражались из-за нее; теперь она должна довольствоваться лишь тем, чтобы смотреть, как другие женщины удостаиваются такой чести. Но ей доставляло удовольствие давать добрые советы и рассказывать о своих прежних успехах. У нее было четыре мужа, не считая многочисленных временных спутников, и старуха всегда уверяла, что ее красота была причиной многих столкновений в стойбище. Она скалила свой беззубый рот, рассказывая о бесчисленных побоях, которые доставались ей от мужей за ее измены.
Теперь, конечно, она стара, продолжала Семигак, но в молодости была сильной женщиной, ведь красота умножает силу! Бедные женщины, которые не пользуются вниманием великих охотников! Так как они некрасивы, то к старости делаются слабыми и достойными сожаления, объяснила нам Семигак. Но они тогда рано не умирают, так как смерть не хочет их взять.
Мы оставили циничную старуху, дав ей возможность предаваться воспоминаниям, а сами расположились на отдых перед палаткой и скоро заснули.
* * *
Квидлугток оказался прав, на следующее утро ледовая обстановка изменилась к лучшему. Чтобы обозреть местность, Квангак забрался на гору Насиссорфик, возвышающуюся над стойбищем. Спустившись вниз, он сказал, что открытая вода или по крайней мере подходящие протоки есть на всем пути вдоль берега до самого мыса Йорк. Мы распрощались с нашим хозяином Квидлугтоком, с женщинами и отправились. Прилив уже начался.
Квидлугток все время нервничал, и я заметил, что пока мы были на суше, он ни на минуту не выпускал из рук ружья и не успокоился, пока мы все не погрузились в лодку. Я очень удивился – неужели он все еще боится Итукусука, даже после тех слов, которые тот произнес вчера вечером. Только спустя много месяцев я выяснил истинную причину его странного поведения объяснение оказалось значительно более трагичным, чем то, которое тогда пришло мне в голову.
* * *
Квидлугток пользовался огромным доверием адмирала Пири, так как эскимос обладал крайне нужными качествами: он был отличным путешественником, мог переносить самые тяжелые лишения, говорил немного по-английски и был более приветлив и усерден, чем другие. Когда Пири делал последние приготовления к своей знаменитой экспедиции на Северный полюс, он решил отправить Квидлугтока вместе с профессором Россом Марвином. Им надо было продвинуться на север дальше других партий и последними повернуть назад; как и другие отряды, они должны были заложить продовольственный склад, которым Пири и его люди могли бы воспользоваться на обратном пути с полюса.
Имея непревзойденный опыт, Пири продумал санную экспедицию до мельчайших подробностей. Каждый из вспомогательных отрядов имел свои определенные задачи, которые так же важны для успешного исхода экспедиции, как задача самого Пири. Он точно рассчитал, сколько может доставить каждый из его помощников и как далеко позволят продвинуться эти запасы. Только эти продовольственные склады могли обеспечить успех всей экспедиции и возвращение обратно. Ничто не было упущено, поэтому и удалось избежать трагической участи Скотта, погибшего на обратном пути с Южного полюса23. Пири показал себя настоящим мастером среди полярных исследователей.
Росс Марвин и трое сопровождающих его эскимосов достигли условного места, построили снежную хижину, заложив продовольственный склад на указанной широте. Но Росс Марвин не вернулся из экспедиции. Их застигла непогода, дрейфующий лед отнес их далеко на запад. В Северном Ледовитом океане лед вовсе не так крепок и прочен, как многие думают. Конечно, льды достаточно толсты, но льдины трескаются, образуя широкие разводья, которые снова замерзают. Не всегда можно быть уверенным, что такие замерзшие трещины достаточно прочны. Марвин этого не знал, и его незнание привело ко многим серьезным последствиям.
Профессор Марвин не нравился своим спутникам – Квидлугтоку и Акиоку, они оба были прекрасными путешественниками на санях, таким же был и Инукитсокпалук, совсем еще молодой человек, но волевой, сильный и выносливый – эти качества он мог противопоставить опыту других участников экспедиции. Оставшись сиротой, он с самого детства жил в тяжелых условиях, привыкнув к холоду и голоду. У каждого из трех эскимосов была своя упряжка, у Марвина ее не было. Он сидел с каждым по очереди или бежал на участках со слишком неровной дорогой.
Каждое утро, когда они снимались с лагеря, Марвин глазами аргуса следил за продовольствием. Он выдавал паек и ни одному из эскимосов не уделял ни крошечки больше установленной порции, как бы голодны они ни были. Конечно, на его обязанности лежала забота о том, чтобы продовольствия хватило на сколько было запланировано; профессор боялся, что с этими запасами они не сумеют добраться до главного лагеря Пири. Это опасение эскимосы не разделяли. Ему бы следовало поделиться своими мыслями, улыбнуться им и все стало бы хорошо. Когда погода была плохая и приходилось отлеживаться, он совсем не давал им еды, потому что такие дни не входили в его расчеты. Целыми днями он ни с кем не разговаривал.
Марвин каждый день приготовлял завтрак и, как только они кончали есть, аккуратно запаковывал остатки. Он шел впереди и следил, чтобы эскимосы двигались за ним как можно скорее. Те, кто раньше бывал с ним в санных экспедициях, говорили, что кавдлунак очень нетерпелив и никогда не улыбается.
Временами он выходил из себя и кричал на эскимосов, и они сделали вывод, что это очень неприятный спутник. Но у них не было выбора: Пиули сказал им, что они должны ехать с Марвином, а ведь Пиули – человек, который "думает за всех".
Не раз эскимосы признавались друг другу, что им хотелось бы, чтобы все обстояло иначе; но они понимали, что Марвину, так же как и им, это путешествие не доставляет удовольствия; ведь ему не с кем поговорить. Он не понимал их языка, а запаса английских слов Квидлугтока не хватало даже на то, чтобы обсудить самые необходимые вещи. Когда Квидлугток говорил со своими товарищами и они смеялись, Марвин часто спрашивал, о чем идет речь и почему они смеются. Квидлугток не мог ему объяснить, он только пожимал плечами и говорил бедному кавдлунаку, что все это незначительные слова, недостойные перевода на нездешний язык. И Марвин всегда приходил в ярость.
На обратном пути им часто попадались свежие трещины, как правило, уже покрытые льдом, так как было очень холодно; но лед не всегда был достаточно прочен, чтобы ехать по нему. Эскимосам стоило взглянуть на поверхность, чтобы понять, выдержит ли лед или нет; если он темный, то идти по нему опасно, тогда как лед, ставший белым, как молоко, – надежен. Собаки инстинктивно чувствовали, как нужно вести себя на слабом льду. Они рассыпались веером, чтобы вес всей упряжки не сосредоточивался в одном месте; двигались собаки медленно и осторожно. Эскимосы тоже знали, что новый лед может оказаться предательским и что трудно без посторонней помощи выбраться, если провалишься. Случалось, что и опытные люди тонули, так как слишком тонкий лед не выдерживал веса человека, а когда тот пытался вскарабкаться на льдину, то край обламывался; можно спастись, если только поблизости оказывается толстая льдина, в противном случае утопающий гибнет, он выбивается из сил, обламывая тонкий лед.
Марвин не знал этих опасностей. Однажды эскимосы остановились и стали объяснять ему, что слишком опасно ехать по такому льду и надо либо попытаться объехать трещину, либо подождать, пока лед окрепнет. Марвин рассердился и стал обвинять эскимосов в лености; он говорил гневные слова, и лицо у него было злое. Первый раз, когда они заспорили, Марвин уступил, но пообещал еще доказать, что они ничего не понимают, если судят о крепости льда по его цвету. Следующий раз эскимосы остались на старом, твердом льду, а он пошел по темной, тонкой корке. Едва он сделал несколько шагов как провалился.
Трое мужчин без особого труда вытащили его. При таком морозе человек никогда сразу не тонет – так бывает всегда при низких температурах. Меховая одежда снаружи почти такой же температуры, как и воздух, и в тот момент, когда мех попадает в воду, на нем образуется тонкая ледяная корка. Этот ледяной панцирь не позволяет воде проникнуть внутрь, кроме того, он изолирует маленькие пузырьки воздуха, которые остаются между тысячами волосинок. Обычно человек плавает на поверхности до тех пор, пока ледяная корка не растает в воде.
Марвин ничего не сказал, когда его вытащили. Он разрешил эскимосам построить снежную хижину и дождаться, когда можно будет без опасности ехать дальше. На следующий день снова натолкнулись на трещину, но, очевидно, Марвин ничему не научился после вчерашнего происшествия. Он опять рассердился и стал нетерпеливо требовать, чтобы эскимосы ехали дальше. Но тут Квидлугток нашел надежный объезд, и Марвин согласился, однако без особой охоты. В этот день они еще много раз расходились во мнениях, и присутствие этого человека доставляло очень мало радости. Вечером, когда раскинули лагерь, никто и словом не перемолвился, а тут еще внезапно заболел Инукитсокпалук. Он не мог ничего есть, и его тошнило, а наутро он почувствовал сильную слабость. Понятно, что он не мог справиться с упряжкой и каждый раз, когда приходилось перебираться через торосистый лед, двое эскимосов помогали ему. К вечеру их больной товарищ настолько отстал, что Акиоку пришлось возвращаться за ним. Инукитсокпалук лежал на снегу, не в состоянии сдвинуться с места. Акиок дотащил его до снежной хижины. Квидлугток объяснил Марвину, что надо подождать день или два, пока их товарищу не станет лучше.