Текст книги "Американская пустыня"

Автор книги: Персиваль Эверетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Отец Теда сидел в деревянном кресле-качалке в своей палате в стенах балтиморской лечебницы. Перед его белой рубашки был забрызган соусом «Табаско»: один из санитаров свято верил, что старик любит яичницу «с перчиком». Он сидел себе, покачиваясь взад-вперед. Дочь принесла ему журнал «Тайм» с изображением Теда на обложке и положила на поднос. Отец Теда понятия не имел, кто такая эта женщина, сидящая рядом с ним на стуле с синей подушкой, хотя откуда-то знал, что теперь уже она не плачет всякий раз, приезжая с визитом. Он вгляделся в фотографию и произнес:

– Тед, у тебя с шеей что-то неладно.

Большой Папа стоял бок о бок с Тедом: они вместе наблюдали, как ученики рассаживаются вдоль длинных столов и едят из красных пластиковых тарелок. Свисающие с потолка на шнурах лампы горели, но без толку: огромные окна и так пропускали много света. Комната выглядела довольно жизнерадостно; то же самое настроение воплощал в себе и Большой Папа, вырядившийся в красную футболку без рукавов, красные шорты и эффектные, до колен, сапоги.

– Смотри, как они едят. Едят, но не так, как я. – Он похлопал себя по пузу и заулыбался. – Я – хищный орел от востока. – Он не спускал глаз с Теда, словно дожидаясь реакции. – Ну, знаешь: «Я воззвал орла от востока, из дальней страны, исполнителя определения моего»? [xx]  [xx]Ис, 46:11.


[Закрыть]

Тед улыбнулся про себя:

– То есть вы считаете себя Киром? [xxi]  [xxi]В книге пророка Исайи содержится пророчество о надвигающейся гибели Вавилона (главы 13–14, и т. д.), а под «орлом от востока», орудием Господнего гнева, обращенного на Вавилон, подразумевается Кир, названный также по имени («Так говорит Господь помазаннику Своему Киру: Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы, и сниму поясы с чресл царей, чтоб отворялись для тебя и ворота не затворялись…» (45:1)).


[Закрыть] – уточнил он.

– Что? Нет, я – орел от востока, – настаивал Большой Папа. – Я – птица Божия, крылатый ангел Господа-Иисуса-Христа-Бога-Всемогущего.

– Птица? – удивился Тед.

Большой Папа, явно раздосадованный, поспешил перевести разговор:

– Помнишь, космонавты рассказывали, будто видели ангелов?

– Нет.

– Еще в восемьдесят пятом. Русские полетели в космос, выглянули в окно, а там ангелы. Ну так вот, я тоже их видел. – Большой Папа на секунду словно размяк и даже глаза прикрыл, демонстрируя роскошные, длинные, белесые ресницы.

Тед вполне верил в то, что этот человек верит, что видел ангелов.

– Правда?

– Да.

– И где же вы их видели?

– В Долине Смерти. [xxii]  [xxii]Межгорная впадина в пустыне на территории штатов Невада и Калифорния, длиной 120 миль; одно из самых жарких мест в мире.


[Закрыть]Представляешь? В Долине Смерти.

– А где именно в Долине Смерти? – уточнил Тед. – В каньоне Эха? На Дантовой панораме? На Погребальном пике? – гадал Тед, извлекая из памяти все известные ему достопримечательности Долины Смерти.

Большой Папа покачал головой.

– Они сидели в закусочной при гостинице «Котельный ручей». Целых шестеро. Шесть штук ангелов.

– А какие они? – полюбопытствовал Тед. – На что похожи?

– Да уж не на тебя, – откликнулся Большой Папа, вновь обретая голос и широко открывая глаза. Он улыбнулся Теду: – Пойдем, я хочу показать тебе кое-что.

Питомцы Большого Папы запели – все ту же песню про Майкла, на сей раз в миноре, на квинту выше, чем прежде, как своего рода молитву после трапезы; и все вращали зрачками, пытаясь украдкой рассмотреть Теда и его шею. Тед глядел в бледно-голубые глаза Большого Папы – они словно бы поблекли со вчерашнего вечера – и гадал про себя, возможно ли, чтобы присутствие или по крайней мере предполагаемое присутствие демона выпивало из него жизненную силу. Тед почувствовал жалость и в то же время неизбежную брезгливость при мысли об этом жирном, жалком подвижнике. Коли Тед и в самом деле дьявол – а кто он такой, чтобы утверждать, будто это не так? – он был бы врагом бога этого человека.

Тед отвернулся от Большого Папы, чтобы ненароком не выпить его силы просто-напросто держаться на ногах, и сказал:

– Вспомните, как Давид говорил сыновьям Саруиным: «Что вы делаетесь ныне мне наветчиками?» [xxiii]  [xxiii]2 Цар.,19:22.


[Закрыть]

– Это из Второй книги Царств, – отозвался Большой Папа. Возможно, он и воспринимал тексты буквально, однако Библию знал как свои пять пальцев и полагал, что Тедово знание Библии лишний раз подтверждает то, что он в союзе с Сатаной – ведь только дьявол способен помнить Священное Писание настолько хорошо. Большой Папа воззрился на Теда с удвоенным пылом во власти вновь накатившего ужаса, недоверия и ненависти.

– Ты знаешь Книгу пророка Исайи?

Образованность сослужила Теду хорошую службу – на сей раз не к его пользе, а скорее, ему же во вред.

– Да.

– Разумеется, – сказал Большой Папа. – Ну, разумеется.

Большой Папа первым вышел за дверь и зашагал сквозь бурую пыль и зной; Тед – за ним. Черные сапоги Большого Папы с каждым шагом белели все больше, пока не стали того же цвета, как и ноги. Джеральд шел за ними, стараясь держаться на почтительном расстоянии, хотя Тед отчетливо слышал его дыхание.

Детка Большого Папы именем Джеральд в возрасте двадцати трех лет съездил в Израиль – после того как выбыл из двухгодичного колледжа, не доучившись, два года вкалывал помощником сварщика, а затем работал на регулировке схода-развала в автосервисе «Мидас» в Эль-Пасо. Сойдя с самолета в Израиле, он тревожился лишь насчет еды – боялся, что впадет в грех чревоугодия; и то голодал, целыми днями не беря в рот ни крошки, а то жадно сжирал все, что подворачивалось под руку. Джеральд тоже считал себя «орлом от востока», тоже мыслил буквально и считал себя голубем Господним. Он никак не мог примириться с фактом, что гора Сион оказалась этаким неказистым холмиком, и предрекал, что, когда пробьет час и настанет Судный день, Господь непременно вызовет какой-нибудь геологический катаклизм и изменит размеры горы.

Живя в палатке под тем самым небом, что младенец Иисус встарь узрел из яслей, Джеральд увидел сон: он беседовал с Эллен Уайт, [xxiv]  [xxiv]Эллен Уайт (1827–1917) – одна из идеологов и пророчица церкви Адвентистов Седьмого Дня; боговдохновенность ее признается большинством адвентистских церквей.


[Закрыть]причем сестра была одета в тончайшие, белейшие монашеские одежды девятнадцатого века.

– Я побывала в мире, где светят семь лун, – сообщила сестра Уайт и коснулась лица Джеральда.

– Ты – ангел, – сказал Джеральд. – Но где твои крылья?

– У ангелов нет крыльев, милое дитя, – поведала она. – То, что люди принимают за крылья, на самом деле лишь отсвет космических кораблей. Корабль летает посредством преломления света. «Колесниц Божиих тьмы, тысячи тысяч ангелов». [xxv]  [xxv]Пс, 68:17. В русском переводе псалма (68:18) эта строчка звучит иначе: «Колесниц Божиих тьмы, тысячи тысяч; среди их Господь на Синае, во святилище».


[Закрыть]

– О, – сказал Джеральд.

– Прочти Книгу пророка Исайи, главу шестую, стихи с первого по четвертый, – велела сестра Уайт.

– Да, мэм, – ответствовал Джеральд, а открыв глаза, почувствовал лютый голод. Он ел и ел всю дорогу назад до Тель-Авива, и на борту самолета, и дома, в Штатах, и вот однажды, в уличной церквушке в Креншо, в Лос-Анджелесе, он повстречал Большого Папу. Большой Папа объяснил Джеральду, что есть – это ничего, это дозволяется, и бояться – тоже дозволяется, и что денег у Джеральда нет, потому что дьявол не хочет, чтобы у него были деньги, и что Господа-Иисуса-Бога-Всемогущего не волнует, есть у него деньги или нет, и что он, Большой Папа, направит Господню любовь с небес через свое упитанное тело и благоуханные ноги прямиком в богобоязненную душу Джеральда Мандера, заблудшего и растерянного Джеральда Мандера.

– Это бункер номер один, – сообщил Большой Папа, остановившись перед входом в нечто похожее на убежище от торнадо: двойные двери располагались на высоте футов этак трех и под углом в тридцать градусов к земле.

Джеральд вышел вперед и потянул двери на себя – изнутри повеяло затхлым холодом.

– Ты первый, – приказал Большой Папа, жестом приглашая Теда вниз.

Тед повиновался. Ступеньки были бетонные, внутри уже горел свет – возможно, он зажигался автоматически, когда открывались двери, вроде как в холодильнике.

– Я бы сказал тебе, «осторожнее, не споткнись», – заявил Большой Папа, – но вообще-то мне плевать, упадешь ты или нет. – Он рассмеялся и многозначительно поглядел на Джеральда.

Тед посмеялся вместе с ними – и те примолкли.

Убежище оказалось весьма просторным; освещали его длинные ряды флюоресцирующих ламп, свисающих с железобетонных плит потолка. Тед прикинул про себя, что до противоположной стены футов этак сто, а в ширину комната наверняка будет сорок; но самая примечательная черта заключалась в том, что все пространство было заполнено пушками – старыми пушками, вычищенными пушками, пушками толстыми и тощими. Тед вскинул глаза на Большого Папу, словно спрашивая: «И что дальше?»

– Ну, как тебе? – полюбопытствовал Большой Папа. – Пушки, однако, – отозвался Тед.

– Много пушек, – подтвердил Большой Папа, любовно оглядывая свой арсенал. Он шагнул к группе из четырех одинаковых орудий. – Немецкая осадная пятидюймовая пушка. На полевом лафете, не корабельном, но так тоже хороша. – Он прошел вдоль ряда. – А вот 57-миллиметровая пушка времен Гражданской войны в США, гладкоствольная. Красавица, верно?

– Зачем они вам? – спросил Тед.

– Затем, что они в полной исправности и по сей день, и затем, что никто не знает, что они у меня есть. Я собирал их многие годы, и ни одна живая душа не сыщет след ни единого орудия, ни единого ядра и ни единого снаряда. Они как в воду канули. Вот эта – самая старая; позже 1920 года ничего нет. Блеск, правда? Сама идея, я хочу сказать.

Тед следовал по проходу за своим провожатым.

– Таких у меня двенадцать, – похвастался Большой Папа, снимая чехол с блестящего орудия потоньше. – Это скорострельная пушка Лоуэлла сорок пятого калибра на полевом лафете. Разумеется, управляется посредством кривошипа.

– Зачем они вам? – повторил Тед.

– Для грядущей войны, войны против зла, против тебя, против правительства, против черных вертолетов. – Большой Папа резко крутнулся всей своей жирной тушей, словно при виде любимых игрушек у него голова закружилась от радости. – А еще у меня есть пятиствольные скорострелки Гочкиса с вращающимся блоком, и скорострелки Гатлинга, и стальные трехдюймовые нарезные орудия… Они ухлопают тебя так же надежно, как М-16. И будешь ты мертвее мертвого, верно, Джеральд?

– Верно, Большой Папа, – отозвался Джеральд.

– Умер – значит, умер, – сказал Большой Папа.

Черный, медный и хромированный блеск орудий заключал в себе своеобразную красоту – может статься, именно из-за своей старомодности все эти пушки выглядели менее вредоносными и даже по-своему причудливыми, – но, как верно заметил Большой Папа, впечатление было обманчивым. Тед представил себе, как расхохотались бы ребята из ДОС [xxvi]  [xxvi]Десантное оперативное соединение (ATF).


[Закрыть]и Национальной гвардии [xxvii]  [xxvii]Национальная гвардия – воинские формирования из добровольцев в каждом штате, которые могут быть призваны губернатором в случае гражданских беспорядков или стихийных катастроф.


[Закрыть]при виде всего этого антиквариата, расставленного в ряд вдоль гребня перед лагерем, – а в следующий миг на собственной шкуре испытали бы кордит, или баллазит, или каким бы уж там древним взрывчатым желатином ни начинялись эти снаряды.

– Где вы это раздобыли? – Тед почесал в затылке.

– Это ж все артиллерия, – сообщил Большой Папа так, словно в сотый раз повторял прописные истины. – Орудиями разжиться нетрудно. Особенно старьем – кому оно нужно? Но я пушки просто обожаю. Обожаю их за простоту. Обожаю за тонкость работы. Ты только глянь, какое тиснение на стволе! – Он ласково провел рукой по всей длине нарезного орудия.

– А какой с них прок здесь, под землей? – спросил Тед.

– О, мы вытащим их наверх, вытащим загодя, – заверил Большой Папа. – Я узнаю, что враги надвигаются, еще до того, как они сами это поймут. – Он раскачивался на каблуках взад-вперед. – А еще у меня есть двести пятьдесят флотских револьверов Уитни и семьдесят два армейских револьвера Петтингилла.

– Какого времени? – полюбопытствовал Тед.

– Тысяча восемьсот шестидесятых. У меня есть даже семнадцать ящиков конфедератских карабинов Перри.

– А из них еще можно стрелять?

– О да, – заверил Большой Папа. – Оружие, что некогда раскололо эту землю надвое, готово к действию. Но у нас есть боевые средства и поновее. Есть английские винтовки «Энфилд-Маузер» и австрийские винтовки Манлихера. Убиваешь – значит, убиваешь, все равно, медленно или быстро. На самом-то деле, чем медленнее, тем лучше; ты даешь язычникам шанс обрести Господа-Иисуса-Бога-Всемогущего и раскаяться. Как знать, вдруг кто-нибудь, стоя рядом с умирающим, что шепчет слова молитвы, услышит его обращение к Господу, – и тогда, может статься, это сподвигнет язычника сложить оружие и обрести Свет. Ибо Господу ведомо: мы-то оружия не сложим. Мы – солдаты Его армии до тех пор, пока космические корабли не прилетят забрать нас в Священный Град. Ты понимаешь, что я тебе втолковываю, или нет?

Тед кивнул. Понимал Тед то, что этот человек Божий,сам изрядно смахивающий на демона, отчего-то считает его, Теда, дьяволом. Этот фанатик испытывал настоятельную потребность убивать – того ради, чтобы утвердиться в собственной жизни и придать смысл своему существованию. Так что Тед вновь сделал то единственное, что пришло ему в голову и что казалось хоть сколько-то разумным. Он кивнул.

Глава 4

Из всех, кто был в комнате, не металась туда-сюда только сестра Глории. Глория, Эмили и Перри гуськом протаптывали тропку в рыжевато-коричневом ковре. Ханна, всегда обожавшая дни рождения, особенно свой собственный, в разгар упражнений по спортивной ходьбе ничтоже сумняшеся осведомилась:

– Значит, с днем рождения меня никто так и не поздравит?

И, вооружившись фломастером, демонстративно расписалась на гипсовой повязке.

– С днем рождения, – буркнула Глория, не сбавляя шага, но как-то умудряясь искоса бросить на сестру уничтожающий взгляд. Ее карие глаза с годами стали сдавать; наверное, надо бы получиться сосредоточиваться. Глория отрешенно глядела, как ее ноги приминают ковровый ворс.

– Ты всегда твердила маме с папой, что Теду предстоят великие свершения, – рассуждала Ханна, прикуривая «Пэл-Мэл» и резким движением руки гася спичку. – Жаль, их сейчас с нами нет: то-то полюбовались бы, что он в итоге сотворил. Дослужился ли до полного профессора? [xxviii]  [xxviii]Полный профессор – высшее ученое звание университетского преподавателя, занимающего должность профессора.


[Закрыть]Нет. Выиграл ли какую-нибудь премию? Нет. А не превратился ли он, часом, во Франкенштейна на глазах у всего мира?

– С меня довольно. – Глория ушла в кухню; дети поспешали за ней как утята. Следом за ними увязалась и Ханна. – Ханна, у меня просто в голове не укладывается, как можно быть такой жестокой эгоисткой. Подумай хотя бы об Эмили с Перри.

Ответ сестры, похоже, застал Ханну врасплох: она сконфуженно оглянулась на детей. Подошла к раковине, включила воду, загасила тлеющую сигарету, словно это каким-то образом помогало загладить ее вину.

– Это все нервы – вот и несу что попало, – покаялась она. – Я ж беспокоюсь о нем не меньше вашего.

Глория буркнула нечто невнятное и принялась расхаживать взад-вперед по черно-белым квадратам линолеума.

– С Тедом наверняка все в порядке, – сказала Ханна, переключаясь на утешающий тон. – Он отлично способен сам о себе позаботиться. Мы тому свидетели.

Глория вновь обожгла сестру испепеляющим взглядом.

– Извини.

Глория присела за стол рядом с Перри и поглядела в его личико.

– Тетя Ханна права, – сказала она. – Папа отлично умеет сам о себе позаботиться. Так что перестань тревожиться. Ладно?

Перри кивнул.

Эмили подошла к холодильнику и открыла дверцу. От холодного воздуха у нее на глаза навернулись слезы.

Ханна, отродясь не отличавшаяся чуткостью, по-прежнему «не въезжала». Она вытащила из кармана «Сникерс» и зашуршала оберткой.

– Глория, у тебя же есть свидетельство о смерти, правда? Думаю, тебе стоило бы взыскать страховку.

– Просто ушам своим не верю, – сказала Глория, прижимая к себе Эмили и утешая девочку. Дверца холодильника так и осталась открытой; холодный воздух напомнил ей про Теда. Глория захлопнула холодильник и отвела Эмили к табуретке у стола.

– Страховая компания должна тебе денег, – не отступалась Ханна.

Глория села и уставилась на Ханну во все глаза.

– Ты просто гений… Если я попытаюсь взыскать страховку, тогда страховая компания наймет детектива и отыщет Теда. Они же наизнанку вывернутся, лишь бы не платить. Отличная идея!

– О Господи! – охнула Ханна.

Ученики уселись в круг – сплошной замкнутый круг, а поскольку пришли все, к вящему изумлению Теда, теснились они аж по три в ряд. Большой Папа, невзирая на испепеляющую полуденную жару, был в своей красной курточке и красных же штанах и прямо истекал потом, равно как и его паства: на десятки ярдов вокруг не было никакой тени. Нос подсказывал Теду, что от них здорово разит, но дурной запах беспокоил его ничуть не больше, чем прочие внешние раздражители. Большой Папа расхаживал взад-вперед, оборачивался и останавливал взгляд на каждой из недалеких, невыразительных, слабовольных физиономий по очереди, затем надолго уставился на Теда и, наконец, уселся между Синтией и Джеральдом, так, чтобы коротышка оказался у него за спиной. Тед от души пожалел коротышку: бедняге ж ничего не видно.

– Когда я был совсем маленьким, – доверительно рассказывал Большой Папа, – маме сказали, будто я умственно отсталый, будто я заторможен в развитии. Бедная женщина не поверила, да всем было наплевать – дескать, а чего с нее взять-то, с необразованной девки из автоприцепа, белая рвань, одним словом!.. Зато папа поверил. Он, бывало, наставлял на меня палец и говорил: «Вы только гляньте на этого дебила», – а затем оправдывал меня со словами: «Но это ж не его вина, в конце-то концов». Папа частенько меня поколачивал, бил смертным боем, «за то, что грешник», так он говорил. Говорил, что Бог меня не любит, вот и создал меня умственно отсталым, жалким изгоем. Когда я пошел в школу, меня отдали в особый класс, и все другие дети, не из этого класса, показывали на меня пальцем и говорили: «Вон мистер Отставалло идет». Постепенно я поверил насмешникам и стал думать: «Как может Господь быть таким жестоким со мною – сделать меня умственно отсталым, а потом позволять меня дразнить?» Я плакал, бежал домой, а папа орал на меня: мол, даже если я дебил, вовсе не обязательно быть тряпкой. Благодаря папе я не испытывал к себе жалости. Есть ли зрелище более жалкое, чем бедняга, который сам себя не жалеет? Вы только представьте себе: сижу я в школьном театре, смотрю глупую пьеску, «Ромео и Юлия», заливаюсь слезами в конце, оплакивая смерть этих двоих, потому что померли они ради любви, но не оплакиваю свою собственную смерть, смерть, в которой живу, ибо нет во мне любви к Богу, к Господу-Иисусу-Господу-Всемогущему, хлебу внутренней силы и свету моего сердца, противу коего я совершил грех прелюбодеяния – ибо любить сей мир вместо Господа есть прелюбодеяние, и оплакивать гибель этих порочных подростков значит грешить противу Господа благого и великого. О, Господи-Боже-Иисусе-Всемогущий, да не дрогнет мой дух под бременем миссии, что возложил ты на мои смертные плечи, да не рухну я под твоими бичами, да не утрачу мужества, признаваясь тебе в деяниях твоего же милосердия, через каковые ты увел меня с былых моих греховных путей, отъял от порока, как припарка вытягивает заразу. – С Большого Папы лило ручьями; песок покрывали влажные узоры. – Ты увел меня с греховных путей, дабы стать для меня слаще, чем все те лакомые соблазны, коим я предавался. О да! В ту пору я был куда как рад подыскать себе смачную молоденькую шлюшку и привести ее к себе домой, и жать ей аппетитный задик, и вспахивать ее своей мужественностью. О, какое наслаждение – ощущать эти гладкие бедра и вдыхать нектар, вскипающий у нее между ног. Но теперь, о Господи-Боже-Иисусе-Всемогущий-Творец-Всего-Сущего, я – слуга духовных наслаждений, пришедших на смену всей этой пакостной похоти. Некогда я принимал наркотики удовольствия ради, дабы отрешиться от этого мира, но теперь, если не считать лекарств, к коим поневоле прибегаю, чтобы обуздать боли в спине и боку и помочь себе заснуть, – ведь слишком часто я не смыкаю глаз, оберегая от зла свою паству! – я говорю наркотикам – нет! И ныне испытываю я не похоть, но любовь, и сексом занимаюсь не ради утоления плотских своих желаний, но лишь чтобы успокоить и утешить моих испуганных овечек и научить их полностью отдаваться Господу-Предвечному. Я – свет моего Господа, и он – мой путеводный светоч, Сын и Отец, Дух и Плоть. Я пью его кровь, я вкушаю его плоть. Я – всего лишь жалкая облатка до тех пор, пока я не вложу облатку, каковая есть Его плоть, в свой недостойный рот, рот белой рвани, и тогда – о, тогда! – я воин благого Господа-Иисуса-всемогущего-Христа-Бога-Спасителя! Скажите «аминь», детки мои!

– Аминь! – завопили адепты.

Тед всмотрелся в каждое из тупых, невыразительных лиц и понял, что они и впрямь верят.Верят, потому что жара стоит под тысячу градусов, и делать им больше нечего. Верят, потому что в такую жару все остальное кажется бессмыслицей. А верить так просто. И быстро – все равно что присесть. Сейчас ты стоишь, а в следующую минуту уже сидишь, до того – активен, а после – пассивен; но, в отличие от сидячего положения, в вере нет ничего под стать стоячей позе – никакого действия, способного веру разрушить. Единственное, что прекращает веру – это вера во что-то другое, а тогда все равно продолжаешь верить, а значит, остаешься верующим. Лучше вообще не начинать. Вот к какому выводу пришел Тед под лучами палящего солнца, что его, по счастью, не беспокоило, зато адептов превращало в лужицы богобоязненной соленой водицы.

После полуденной проповеди верующим позволили вернуться в тень либо к работе, уж где бы и чем бы они там ни занимались, и на досуге поразмышлять об услышанном. Теда, однако, связали и вывели на палящее солнце, усадили «по-турецки» и сняли с него рубашку. Джеральд связал Теду руки за спиной, покрепче затянул последний узел, отошел и встал рядом с Большим Папой. Сам вождь выглядел совершенно опустошенным, а его красные одежды, напротив, промокли насквозь. Уж что бы он там со всего этого ни имел, вкалывал он на совесть.

– Мы тут надумали тебя пытать, – сообщил Большой Папа. – Всегда мечтал помучить антихриста, потерзать всласть жадную длань дьявола. Держу пари, ты бы от водички не отказался.

Тед глянул вниз, на свои колени и на пыльную землю под ними. Жара для него безвредна, в этом он ни минуты не сомневался. Пить ему пока не хотелось, и он был практически уверен, что не захочет и впоследствии. Но его удручала болезненная одержимость речи Большого Папы – не только в том, что касалось его, Теда, но и вообще проповедь фанатика, обращенная к пастве, что разбрелась прочь, тщась отыскать в происходящем хоть какой-то смысл. Тед размышлял о том, что до сих пор он жил словно под колпаком: всякий день, приезжая в университет, ныл и жаловался, беспокоился о том, хватит ли раздаточного материала на всех студентов, терзался мыслями, достаточно ли весомы его преподавательские заслуги, чтобы компенсировать нехватку публикаций, изводился из-за парковки. А вот – люди, с которыми и впрямь все плохо, люди больные, люди, угодившие в настоящую беду – и потому сами по себе настоящая беда,люди, действительно опасные, внушающие страх. И все же Большого Папу Тед не боялся, ибо видел насквозь этого надломленного, перепуганного, умственно неполноценного задиру; ни одно зеркало не сумеет показать этому человеку его истинную суть во всей полноте. Он же мелкое ничтожество, малявка, лилипут. Но, думал Тед, таков же и вирус, микроб, бактерия. Тед не находил в себе сил поднять глаза на Большого Папу только потому, что не хотел смотреть на него свысока.

– Пусть поджаривается, – сказал Большой Папа.

Так что Тед сидел себе и поджаривался, никакого дискомфорта при этом не испытывая и никакого ущерба не терпя, но поджариваться – поджаривался. А мимоходом наблюдал, как адепты то и дело ходят от главного здания через двор, мимо Тедовой будки и в бункер, снаружи как две капли воды похожий на склад пушек и боеприпасов. Каждый раз шли они с подносами либо кувшинами, либо и с тем, и с другим. По двое и трое. И никогда – поодиночке.

В глубине главного здания Большой Папа беседовал с учеником, расхаживая туда-сюда. Тед слышал тяжелую поступь сапог толстяка и похрустывание пальцев его ног при разворотах.

– Я скажу тебе, почему нам должно убить дьявола, – говорил Большой Папа. – Всякий раз, когда иудеи выказывали милосердие к врагам своим, Господь жуть как злился. Прочти Книгу Судей, главу вторую. Господь-Бог-Иисус – суровая мать. Так что, сам понимаешь, дьявола нам должно убить. Прочти все, что написано выше, вплоть до Исхода, глава двенадцать, стих двадцать три. Прочти Книгу пророка Исайи, главу шестую. Прочти обе Книги Царств. Прочти Евангелие от Луки, главу десять, стих восемнадцатый. Прочти Евангелие от Матфея, главу двенадцатую, стих двадцать восьмой. Прочти Откровение Иоанна, главу девятую, стихи с первого по третий. Прочти Евангелие от Иоанна, главу двенадцатую, стих тридцать первый. Успеваешь записывать?

Карандаш адепта громко царапал по бумаге, оглушая Теда.

– Читай Слово Божие, и Слово освободит тебя, – сказал Большой Папа. – Дьявол вляпался в дерьмо всей задницей, он в моих руках. Мы пару дней подержим его у себя, а потом расстреляем из пушки, разнесем на мелкие клочки. То-то славное будет зрелище!

Сумерки сгустились внезапно и повисли едва ли не на веки вечные, окрашивая небо пустыни в лилово-алые тона. Тед сам поражался тому, сколь удобно устроился – жара ничем ему не повредила, и теперь резкое падение температуры тоже никак на нем не сказывалось. Во рту пересохло, но жажды он не ощущал.

Из главного здания вышла Синтия – ветер раздувал ее длинное цветастое домашнее платье, открывая взгляду дородные икры и лодыжки. Тед заметил, что левая ее нога чуть косолапит, а носок на каждом шагу взбивает пыль. Синтия остановилась прямо перед ним.

– Большой Папа велел мне прийти сюда и сказать тебе, что воды не будет, – объявила она.

– Спасибо, – поблагодарил Тед, причем без всякого сарказма. Он встретился с собеседницей глазами, она отвернулась. – Вы ведь Синтия, так? По-вашему, я похож на дьявола?

– Не знаю. Может, ты вправду дьявол. Я в жизни дьяволов не видела.

– Справедливо, – признал Тед. От главного здания к бункеру прошествовала очередная пара с подносами. – Что там еще такое? – спросил он.

– То есть?

– Ну, еду носят в бункер.

Синтия еще больше занервничала, но промолчала.

Двое адептов распахнули двери бункера – и Тед услышал детские голоса, страдальческий шепот и всхлипывания. Какие знакомые звуки! Он вспомнил, как его дочь уснула в слезах, когда он, Тед, привнес в семью смятение и разлад. Позже Тед понял: Эмили плакала потому, что он не удосужился уйти и избавить родных и близких от всей этой боли.

– Там, внизу, дети, – сказал Тед.

– Воды не будет, – повторила Синтия и зашагала прочь.

– Чего вы боитесь? Неужто меня?

Синтия стремительно развернулась и глянула дьяволу в лицо. Даже в полумраке Тед видел: она того и гляди разрыдается.

– Зачем вы здесь? – спросил Тед.

– Затем, что в мире все вкривь и вкось. Бедняки ютятся на улицах, едят из грязных мусорных контейнеров, а богатеи контролируют правительство, телевизионную сеть и даже людские мысли; в городах, видимо, в воде что-то такое растворено, иначе отчего мы верим, будто все идет так, как полагается, и словно мухи летим на всемогущий доллар?

– То есть вы противница капитализма, социалистка?

– Социализм я тоже ненавижу. Я верю в государственную церковь. Верю в милосердного диктатора, поставленного Господом-Богом-Иисусом править этой планетой и вести нас в иной мир свободными от страданий, минуя боль искусственно созданной конкуренции. – Глаза Синтии подернулись пеленой, слова текли легко, но не то чтобы гладко.

Дорогие мама и папа!

Наконец-то собралась вам написать. Джеральд говорит, я слишком долго откладывала, ну да лучше поздно, чем никогда. Сколько ж времени прошло? Полтора года? Или все два? Словом, вот она я.

Я отработала первую неделю в травматологическом отделении и много чему научилась. Вот уж не знала, что перевязать простую рану так сложно. Не говоря уже о серьезных ранах или там ожогах. Вот при ожоге, например, необходимо сперва очистить рану скальпелем. И если все сделать правильно, то пациенту не очень больно. Многим медсестрам плевать, и они по небрежности причиняют пациентам боль. По правде сказать, даже нарочно. А я, я так люблю помогать людям!.. Хотя мир, кажется, против.

Я ужасно рада, что работаю в больнице, потому что там есть хотя бы один человек, которого в самом деле заботит удобство пациентов. Некоторые медсестры даже обезболивающих таблеток пациентам не дают и уколов не делают, когда те попросят.

Позавчера мы с Джеральдом ходили на собрание. Был там один по-настоящему хороший человек, он рассказывал о том, что надо помогать людям. У него совсем нет денег, он все отдает бедным и бездомным. Зато Библию знает как свои пять пальцев. Говорит он – просто заслушаешься; завтра вечером мы пойдем на встречу с теми, кто заинтересовался: там народу поменьше будет. Этот человек вовсе не стар, хотя выглядит старым, если вы понимаете, о чем я. В глазах у него – вековая мудрость. По правде сказать, поначалу его имя – Большой Папа – меня вроде как насторожило, но на самом деле он такой и есть. Большой Папа. Славный, добрый, надежный.

Кстати, Джеральд окончил курсы, стал теперь сварщиком, мой медпрактикум тоже вот-вот завершится. Джеральд говорит, неплохо было бы съездить в Израиль. Тогда даже не знаю, что мы будем делать. Но в Лос-Анджелесе мы оставаться точно не хотим. Может, переберемся в Вегас, поселимся поближе к вам.

Джеральд передает привет. Пишите!

С любовью, Синди.

Дорогая Джейни!

Я только сказать «спасибо» за подарки. Надеюсь, у тебя все о'кей. Халат просто классный, я из него не вылезаю. Джеральд говорит, ты бы хоть постирала его иногда. И смеется. И за массажное масло тоже спасибо. Я обменялась с Софи, потому что мне «франжипани» больше нравится.

Из той ужасной больницы я уволилась; теперь помогаю ухаживать за больными в приюте Большого Папы. Другие здешние медсестры не так хорошо подготовлены, однако куда заботливее, чем в больницах, где мне приходилось работать. Как бы то ни было, работа отнимает у меня почти все время без остатка, зато так приятно чувствовать себя нужной. Одна из наших женщин раньше работала в Юкийской больнице общего профиля в Сан-Франциско, так она рассказывает, там было просто жуть что такое, все думали только об одном: кто по счетам заплатит, а на остальное плевать. Мы – богатейшая страна в истории мира, и даже о своих больных толком позаботиться не можем.

Джеральд теперь в охранниках. Ходит сружьем, сопровождает мешки с деньгами до бронированных автомобилей. Он свою работу терпеть не может. Но Большой Папа говорит, что такой опыт ему очень полезен. В следующем месяце Джеральд едет в Израиль. Мне ужасно хочется поехать с ним, но я не могу бросить больных.

Ну, мне пора бежать. Пиши.

С любовью, Синдерс.

Тед листал письма из прошлого Синтии и недоумевал – нет, не потому, что отследить, как эту женщину затянуло в секту Большого Папы, оказалось проще простого; Теда изумляла его новообретенная способность читать историю Синтии словно открытую книгу. Он видел перед собою женщину великодушную, скорбную, зрелую и в то же время простофилю – как говорится, вчера на свет родилась. Такими хочешь видеть всех вокруг – и в то же время не хочешь. Добрая, но дуреха; способная, но бестолковая; ищущая натура – и при этом безнадежно заплутавшая.