Текст книги "Американская пустыня"

Автор книги: Персиваль Эверетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 2

Чему Тед научился, будучи мертвым, так это хотя бы тому, что незачем бороться без толку. Поэтому он смирился с тем фактом, что глаза у него завязаны, а сам он скручен. И обмяк, ощущая, как машина подпрыгивает на ухабах – правая задняя шина чуть сдулась, – вдыхая запах пота похитителей и выхлопные газы. Слышал, как постукивает дефектный поршень, чувствовал, как температура в грузовике поднимается, как солнце светит внутрь сквозь боковое окно, и по движению солнца в течение часа понял, что едут они на восток. Вероятно, в это самое мгновение они проезжают город Риверсайд, угнездившийся, точно в миске, в заполненной смогом впадине. А фургон катил все дальше.

Тед устроился поудобнее, прислонившись спиной к стенке. Грузовик свернул со скоростной автострады и рванул налево; теперь они двигались на север, куда-то впустыню, возможно, к Моронго-Вэлли, Дезерт-Хот-Спрингс или еще восточнее.

Текли часы. На протяжении всего пути говорили мало и лишь один раз остановились заправиться. Среди пятерых похитителей была по крайней мере одна женщина, изъяснявшаяся короткими отрывистыми фразами.

– Тормозни здесь, – сказала она. – Сейчас вернусь, – сказала она. – Заправились, – сказала она. – Жарища, открой окно, – сказала она. – Не дышит.

Последнее наблюдение относилось к Теду, и тот пошевелил ногами, чтобы успокоить их страхи (?) насчет того, не скончался ли он ненароком.

– Поверни здесь, – велела женщина.

Невзирая на все ее немногословные распоряжения изамечания, возглавляла маленький отряд явно не она. Главарем, судя по всему, был тот, который вел машину. Говорил он ровно и часто, напоминая всем сохранять спокойствие.

– Как только вернемся в лагерь, просто-напросто отдадим его Большому Папе, а уж он обо всем позаботится. Большой Папа с этим дьяволом разберется.

Тед осознал, что не без тревоги размышляет о том, кто таков этот Большой Папа, и что его, Теда, ждет. Пленник пару раз попытался внушить себе, что в конце концов он уже мертв и потому страшиться ему нечего, но, по правде говоря, он понятия не имел, застрял ли он вмире живых или балансирует на грани небытия. Легкий толчок со стороны Большого Папы – и Тед, чего доброго, никогда больше не увидит своей семьи.

– Мешок можно уже и снять, – сказала женщина.

Взгляд Теда понемногу сфокусировался, и он увидел широкоплечую темноглазую женщину с коротко подстриженными рыжими волосами. Она сидела перед ним, скрестив ноги, выпрямившись и буравя глазами его лицо.

– Здравствуйте, – сказал Тед.

– Дьявол, – выпалила она.

– Где мы? – поинтересовался Тед.

– Не твое дело, – отозвался здоровяк с пассажирского сиденья. Лицо его оставалось в тени. – Вопросы здесь задаем мы.

– Хорошо, – сказал Тед. Чем больше его пытались запугать, тем спокойнее он становился, памятуя о совете касательно зыбучих песков: расслабься – и выплывешь. Вот он и расслабился, а чем больше он расслаблялся, тем больше нервничали похитители, и тем больше расслаблялся он сам, пока, наконец, тех просто-таки не затрясло, а он едва не заснул.

– Большой Папа тебя на куски разберет, – пообещал жилистый парень из-за спины женщины. И сдвинулся так, чтобы смотреть в ветровое стекло и не встречаться взглядом с Тедом.

– Кто такой Большой Папа? – спросил Тед.

– Кто такой Большой Папа? – Водитель расхохотался. Его сиплый голос гулко резонировал в груди; этого человека Тед не видел, но предполагал, что роста тому не занимать.

– Вы ведь не причинили вреда моей семье, правда? – спросил Тед. Впрочем, само его исчезновение в любом случае не могло не травмировать жену и детей. Наверное, не могло.

– Вопросы здесь задаем мы! – рявкнул свирепый здоровяк с пассажирского сиденья.

– А Большой Папа – это настоящее имя или что-то вроде титула? – полюбопытствовал Тед.

– Большой Папа напрямую разговаривает с Иисусом, – сообщила женщина.

– Не отвечай на его дурацкие вопросы, – приказал здоровяк с пассажирского сиденья.

– Да ладно тебе, Джеральд, – отмахнулась она. – Большой Папа с ним разберется.

– Меня зовут Тед.

Женщина промолчала.

Фургон с визгом притормозил на рыхлом песке и гальке. Дверь открылась, Тед вдохнул пыль пополам с запахами огня и навоза. Поглядел через выжженный двор на длинное строение. На фоне фиолетового неба била крыльями сова.

У водителя грудь и впрямь оказалась широкая, хотя сам он был невысок, просто-таки коротышка. Коротышка подошел к Теду вплотную, глянул на его связанные руки, поднял взгляд на его лицо.

– Тебе меня не испугать, – сообщил коротышка.

– Вот и хорошо, – сказал Тед. – Мне бы вовсе не хотелось напугать вас. Потому что, если я вас вдруг напугаю, вы, чего доброго, попытаетесь причинить мне вред.

– Заткнись, – приказал коротышка. А затем, словно во власти некоей силы, закрыл глаза, запрокинул лицо к ночному небу и принялся молиться, произнося слова так быстро, что они сливались воедино: – Господи-Иисусе-молю-придай-мне-сил-пред-лицом-сего-диавола-се-предо-мною-у-коего-голова-пришита-к-телу-а-чего-еще-ждать-от-диавола-то-Господи-Иисусе-Христос-всемогущий-что-создал-небо-и-землю-и-всякую-жи-вую-тварь-и-даже-псов-политиков-что-травят-нас-аки-агнцев-на-черных-вертолетах-пока-мы-богобоязнен-ные-белые-люди-хоронимся-в-пустыне-выжидая-своего-часа-нанести-удар.

Коротышка умолк и со всхлипом перевел дух.

– Господи-Иисусе-Боже-всемогущий-сущий-на-небесах-вместе-со-своим-папой-и-самим-собою-и-Духом-Святым-Пресвятая-Троица-Боже-Боже-Боже-упаси-меня-от-смерти-что-предо-мною.

Тед молча стоял и глядел на молящегося; когда же тот умолк и перевел взгляд с неба обратно на Теда, Тед ляпнул единственное, что пришло в голову, а именно:

– Ну, ты даешь!

При том, что восклицание Теда, несомненно, заключало в себе некое подобие пиетета, положительного отклика оно не встретило. Коротышка рявкнул приказ:

– Пните дьявола в зад и марш к Большому Папе. – А между, так сказать, словом и делом Тед успел увидеть, как горестный коротышка – все четыре фута восемь дюймов! – украдкой примеряет брюки в детском отделе «Сире» (секция «Крупный мальчик»), успел увидеть страдальческое и гневное выражение его лица, если продавец вдруг спрашивал, не нужна ли ему помощь, или простодушно жестокие дети, примеряющие те же вещи, указывали на него пальцами.

Человек по имени Джеральд дал Теду пинка под зад аж дважды, и хотя Тед морщился при каждом ударе, боли он не испытывал. Не то чтобы Тед настолько оцепенел и утратил тактильные ощущения: пинки он чувствовал, но прикосновения к телу не причиняли ему вреда. Он их ощущал – и только.

Джеральд и женщина потащили Теда через выжженный двор – один тянул, другая подталкивала; коротышка указывал путь, все прочие куда-то делись.

Послышались голоса. Сначала казалось, будто они что-то монотонно декламируют в унисон, однако, прислушавшись, Тед понял: поют. В ближайшем здании с дюжину или более голосов медленно, с чувством выводили: «Майкл, к берегу греби», [xv]  [xv]Популярный негритянский спиричуэл, по происхождению – «гребная песнь» негритянских рабов (первые упоминания о нем датируются 1862–1863 гг.).


[Закрыть]песню, что у Теда всегда ассоциировалась с христианами, только он сам не знал почему. Ему так и не удалось выяснить, кто такой Майкл и что ждет его на берегу. Отчаянно хотелось заорать: «Да кто такой этот Майкл?!»

Внутри и впрямь обнаружилось человек двенадцать: все пели, рассевшись вокруг пузатенького человечка в красном блейзере, крепко стянутом широким черным поясом с серебряной пряжкой. Большой Папа сверкнул глазами – пение смолкло, хористы как по команде обернулись и воззрились на стоящего в дверях Теда. Большой Папа остался сидеть; его необъятное пузо почти скрывало колени. Он огладил длинную белую бороду, оглядел Теда сверху вниз, словно бы оценивая, и наконец, как-то по-особенному хмыкнул, – при этом звуке вся паства вскочила на ноги и вытянулась по стойке «смирно». Пышная седая грива Большого Папы торчала во все стороны, обрамляя голову на манер нимба. Он ткнул жирным пальцем в Теда и приказал:

– Подведите его ко мне.

Голос его оказался на удивление сладкозвучен, и на краткий миг Теду захотелось послушать, как тот поет. Но жирный палец по-прежнему указывал на него, чьи-то руки подталкивали его в спину, и вскорости Тед уже стоял в каких-нибудь трех футах от вождя в черных ботинках.

– Я – Большой Папа, – представился тот.

– А я – Тед.

– Мертвый Тед, – сказал он. – Мертвый Тед.

Комнату вновь заполнил размеренный речитатив: «Мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед».

Движением руки Большой Папа заставил своих питомцев умолкнуть и объявил им:

– Адепты, узрите перед собою символ могущества Господа нашего. То, что он даровал нам силу и решимость захватить сего дьявола, должно всенепременно восприниматься как чудо любым сыном Господним, не важно, знает ли он про себя, что он сын Господень, или нет. Наш Господь и Всевластный Спаситель, Господь Всемогущий, сущий на небесах, спасибо Тебе за то, что отдал нам в руки это падшее существо, эту плоть от плоти твоего падшего Сатаны. Взгляните же на дьявола, дети, и узрите, каков он есть, ибо пред лицом истинного воителя Господня он бессилен.

Тед наклонился к самому уху Большого Папы:

– Я хочу писать.

– Ты… что? – переспросил Большой Папа.

– Писать хочу, – повторил Тед. Пожалуй, это заявление удивило его самого еще больше, чем Большого Папу. Данный позыв он ощутил впервые с тех пор, как потерял голову на Оушн-бульвар, и тот факт, что потребность накатила именно сейчас, был очень даже примечателен, чтобы не сказать больше. Ляпнуть такое Большому Папе сразу после того, как тот объявил себя истинным воителем Господним – что за абсурд! Тед чувствовал, что в уголках его губ сам собою возникает намек на улыбку, однако он взял себя в руки и посмотрел в лицо фанатику так серьезно, как только мог.

У Большого Папы, в свой черед, вид был до крайности разочарованный. Вероятно, в его представлении дьяволы в мочеиспускании не нуждались, но удерживали свои выделения и прочую мерзость внутри себя, дабы те, разлагаясь, превращались в зло еще более мерзостное; или, может статься, просьба настолько человечная, на его взгляд, служила к умалению врага, коему он бросал вызов на глазах у потрясенной паствы, – и, стало быть, умаляла его собственное могущество и значимость.

– Мистер Мандер! – воззвал Большой Папа, и сей же миг перед ним предстал Джеральд из фургона. – Отведите демона в туалет и оставайтесь с ним. – Большой Папа зыркнул на учеников и предостерег: – Но не смотрите ни на его орган, ни на его экскреции напрямую. Если понадобится, наблюдайте за ними в зеркало: так безопаснее.

Паства заохала и заахала, потрясенная тем, что Большой Папа не только позаботился о защите Джеральда от непосредственного созерцания демонических выделений, но что он еще и обладает необходимыми познаниями касательно того, как без ущерба для себя наблюдать это зло. Большой Папа преловко вывернулся – и даже более или менее спас свой престиж.

Джеральд провел Теда мимо похожих как две капли воды близнецов-блондинок, застывших у входа в коридор. Они прошли сквозь три двери и свернули налево в сравнительно просторный туалет. Под зеркалом шириной на всю стойку красовался умывальник в форме раковины. Ванная была дешевая, встроенная, виниловая, с желтым резиновым ковриком на дне и без занавесок для душа. Черный унитаз выглядел сравнительно чистым. На стойке в беспорядке валялись вышитые салфеточки – розовые, желтенькие и зеленые; тут же притулилась корзинка с брикетиками мыла таких же цветов.

– Давай приступай, – приказал Джеральд, глядя на Теда в зеркало. Тед встретился с ним глазами – тоже в зеркале, – и Джеральд отвернулся.

– Мне понадобятся руки, – сказал Тед, демонстрируя связанные запястья.

Джеральд глухо застонал и распутал веревку.

– Пошевеливайся.

Тед расстегнул ширинку и заструил в унитаз. Он глядел на себя и досадовал, что в черной керамической чаше не видно, какого цвета у него моча. Он слышал прерывистое дыхание Джеральда, его учащенное сердцебиение.

– Вам не надо? – спросил Тед, застегивая ширинку.

– Нет. Ты все?

Тед спустил воду и шагнул к раковине вымыть руки. При виде этого простого действия Джеральд потрясенно отпрянул назад.

– Вообще-то дьяволы – те еще чистюли, – сообщил Тед. – Вы просто не представляете себе, насколько брезглив сам старина Сатана. Да если ты забыл с утра умыться, он с тобой даже разговаривать не станет.

Джеральда била крупная дрожь.

Тед выпрямился – мокрые руки беспомощно болтались как у хирурга – и поискал глазами полотенце. Джеральд сдернул с вешалки розовую тряпку с оборочками, швырнул ее Теду на грудь и опять приказал пошевеливаться – глаза красные, усталые; дыхание самую малость отдает виски.

– С вами все в порядке? – спросил Тед.

– Пойдем.

– На самом деле я вовсе не дьявол, – сказал Тед.

Джеральд открыл дверь и шагнул в сторону, пропуская Теда. Они прошли по коридору обратно в главный зал, где Большой Папа восседал в кресле, сняв ботинки, а близнецы массировали ему ноги. Толстяк жестом велел Джеральду усадить Теда на складной металлический стул лицом к нему. Он застонал от удовольствия – массажистка как раз надавила на особенно приятную точку, – затем поднял глаза.

– Господь благословил меня благоуханными ногами, – сообщил Большой Папа. – Они не то что не воняют, но прямо-таки приятно пахнут. Правда, близнецы?

– Правда, Большой Папа, – отвечали близнецы-блондинки.

Тед увидел Большого Папу ребенком. Толстый мальчишка носился взад-вперед по захолустному дворику: деревья были еще саженцами, лужайка – на грани вымирания.

– Ступай-ка в дом, Маленький Папа, – кликнула мальчика мать.

Маленький Папа, переваливаясь на благоуханных ножонках, побежал через двор, нырнул в заднюю дверь и оказался в кухне, где его толстушка-мать колдовала у плиты, а седовласый толстяк-отец сидел за столом, сложив перед собою руки «домиком», дабы прочесть молитву перед едой.

– Садись, Маленький Папа, – рявкнул отец.

Мальчуган уселся; отец внимательно пригляделся к нему и вопросил:

– Ты свои вонючие лапы перед тем, как садиться за рождественский стол, вымыл, сынок?

Маленький Папа рванул было из-за стола, мимоходом оглянувшись на мать, но та стояла спиной к ним обоим. Отец ловко сграбастал его за волосы.

– Мне плевать, даже если ноги твои и пахнут духами, маленький язычник, но рождественский стол осквернять своей мерзостью ты не будешь! Ты меня слышишь, а, дерьмовая белая рвань?

Маленький Папа поморщился от боли; порядочный клок волос остался в руке отца.

– Да, Большой Папа, – отвечал он.

– А теперь марш умываться, – велел отец и швырнул мальчика головой вперед к двери из кухни.

Мать Маленького Папы расправила передник и поставила на стол миску с картофельным пюре.

– Да пошевеливайся там! – гаркнул отец.

Мальчик споткнулся – и стопка газет «Саут-Бенд трибюн», аккуратно сложенная на табуретке у двери, обрушилась на пол. Он сжался от страха еще до того, как ножки отцовской табуретки заскребли по линолеуму, в порыве отчаяния попытался собрать газеты обратно в стопку. При первом ударе пронзительно вскрикнула мать – и, как ни странно, от этого крика боль от ожога отцовским ремнем по спине словно утихла. По крайней мере – и это было видно по ее лицу – мать любила его достаточно, чтобы закричать, хотя и недостаточно, чтобы остановить экзекуцию. А ремень все хлестал и хлестал, жгучая боль сменялась оцепенением, но теперь мать молчала. Мальчуган чувствовал, как ремень раздирает спину в том самом месте, где уже раздирал ее несколькими днями раньше, чувствовал, как полосатая рубашка пропитывается липкой кровью, чувствовал дыхание отца у самого своего уха. Тот наклонился совсем близко и проговорил:

– Я бью тебя того ради, чтобы ты вырос хорошим, богобоязненным человеком. Надеюсь, ты мне за это благодарен, сынок.

– Я благодарен, Большой Папа, я очень благодарен, – заверил Маленький Папа.

– Карлос, – приказал Большой Папа тому самому коротышке, что вел фургон. – Мне жарко. Вели кому-нибудь принести ведро с водой, чтобы близнецы омыли мне ноги. – Большой Папа оглянулся на Теда. – Ничто так не освежает, как омовение ног в прохладной водичке.

Карлос отправил за водой тощего парня в безрукавке с вытатуированным на лбу «фольксвагеном».

– Господь благословил меня, это точно, – сообщил Большой Папа Теду. – Вот так и передай своему дьяволу, когда я пошлю тебя обратно в огненный ад. А я, – теперь он обращался к своим адептам, – я-то отправлюсь прямиком на небеса, и все, кто следует за мною, последуют за мною и в царствие Господа-Бога-Иисуса-Всемогущего. Forsitan ad hoc aliquot condiciones pertineant. [xvi]  [xvi]Возможно, к этому имеют отношения некоторые обстоятельства (лат. дословно).


[Закрыть]– Ученики нараспев произнесли «аминь» и прочие исполненные благоговения звуки. – Сам видишь, дьявол, тебе меня не напугать.

Посыльный вернулся из кухни с водой, поставил между близнецами ведро и тут же положил ветошь. Женщины обтерли Большому Папе ноги.

– Однако ж пока я не собираюсь убивать тебя, – сообщил Большой Папа. – Сперва я покажу тебе тут кое-что. Хочу, чтобы ты представил своему хозяину подробный отчет. А чтобы ты видел, сколь я хороший христианин, я даже к тебе, дьявол, отнесусь с добротой и любовью. Ты ведь проголодался с дороги?

Тед отрицательно покачал головой.

– Но наверняка устал. Синтия, вы вдвоем с Джеральдом отведите нашего сомнительного гостя в его камеру, точнее комнату. Устройте его поудобнее. Щедро дарите от себя.

Женщина из фургона и Джеральд встали по обе стороны от Теда, вывели его за двери и провели через весь двор. В воздухе резко похолодало, но хотя Тед отметил про себя, что температура понизилась, никаких неудобств по этому поводу он не испытывал. Синтия, однако, была без куртки; луна освещала ее голые руки и плечи, покрытые «гусиной кожей». Они прошли мимо сарая к небольшой будке с зарешеченным окошком. Синтия включила единственную лампочку, дернув за цепочку, что свисала с потолка в середине комнаты. Узкая кровать была аккуратно застелена – с плоской подушкой и плотным шерстяным одеялом грязновато-коричневых тонов, сложенным в изножье. Джеральд, остановившись в дверях, глядел в ночь.

– Ну вот, – сказала Синтия.

– Спасибо, – поблагодарил Тед. – А если мне понадобится пописать?

– В углу есть ведро, – буркнула она. Синтия была жестче Джеральда: челюсти картинно стиснуты – просто-таки бульдожий прикус. Тед слышал, как она скрежещет зубами.

– Спасибо еще раз, – сказал он.

Дверь закрылась; Тед присел на кровать. И задумался о Глории и детях.

Глава 3

Глории ужасно не хотелось беседовать с полицией – а пришлось. За последнее время ей приходилось делать много всего такого, от чего она охотно воздержалась бы. Пришлось ехать в морг, опознавать голову мужа в том жутком тазу из нержавеющей стали, отдавать разные необходимые распоряжения насчет похорон, пока дети сидели как на иголках в затхлом демонстрационном зале гробов, пришлось наблюдать своими глазами за тем, как ее со всей очевидностью мертвый супруг вдруг перестал быть мертвым. И, что самое трудное, ей пришлось сплачивать семью, не давая ей распасться. Но на протяжении всего этого испытания, включая докучную навязчивость таких, как Барби Бекер, Глория поняла, что может положиться на Теда. А теперь Тед исчез. И конечно же, она поневоле размышляла про себя, что, возможно, для всех было бы лучше, кабы ее муж так и почивал бы в бозе вплоть до конца предположительно последней церемонии его жизни.

Полицейский участок, вопреки ожиданиям Глории, отнюдь не бурлил деятельностью. У дальней стены просторного кабинета обнаружился мужчина в женском платье: такого здоровенного адамова яблока Глория в жизни не видела; оно бросалось в глаза даже на расстоянии тридцати футов, их разделяющих. Трансвестит уставился на Глорию с детьми так, словно узнал их, и Глорию осенило: так оно и есть, наверняка этот тип видел их по телевизору или на фотографии в газетах. Глория сидела у компьютерного стола толстошеего детектива по имени Тара Бенуа, в прошлом – морского пехотинца.

– Смотри, тетя с усами, – шепнул Перри матери – и под взглядом детектива Бенуа теснее прильнул к ней.

– Вы говорите, вашего мужа похитили, – сказала Бенуа; голос ее для женщины был не таким уж и гулким, но терялся где-то в глотке.

– Его действительно похитили. На глазах у двухсот человек, – подтвердила Глория. Она скользнула взглядом по пушку над губой собеседницы, затем по волосам: волосы закрывали детективу уши и падали до плеч, однако сверху сидели на голове точно баклажанного цвета берет.

– Все эти люди были свидетелями похищения?

– Не совсем. Мы пытались незамеченными выбраться из супермаркета через заднюю дверь, чтобы миновать журналистов, и тут моего мужа похитили. – Глория крепче обняла детей, что с обеих сторон жались к ней.

Эмили не глядела на полицейского. Она смотрела в окно, на плотное бурое марево, оно же – небо.

Подошел еще один детектив, наклонился к самому уху Бенуа, прошептал что-то, прыснул, отошел. Бенуа не рассмеялась; собственно говоря, она либо вообще не знала, что такое смех, либо не умела смеяться.

– Вы знаете, кто его похитил? – спросила Бенуа.

– Нет.

– Журналисты?

– Нет, не они, – сказала Глория. – По крайней мере я так не думаю.

– Вы разглядели лица похитителей? – осведомилась Бенуа, отхлебывая из баночки с диетической колой. – Описать их можете? Высокие или низкие, мужчины или женщины, волосы темные или светлые?

– Нет, – категорически отрезала Глория. – Не могу.

– А ты что видел? – спросила Бенуа у Перри, наклонившись вперед и демонстрируя ему усики над верхней губой.

Перри не нашел в себе сил поговорить с тетей. Пережитые треволнения сказывались на мальчике – ручонки у него дрожали.

Тот же вопрос Бенуа переадресовала Эмили.

– Я ничего не видела, – отозвалась Эмили. – Я просто услышала крики – и папа исчез.

Бенуа, кивнув, забарабанила пальцами по клавиатуре.

– Имя: Теодор Стрит, – проговорила она, вводя информацию. – Рост?

– Чуть меньше шести футов, – ответила Глория. – Да вы же видели моего мужа по телевизору.

– Какие-либо особые приметы?

Глория начинала терять терпение; нога ее раздраженно постукивала по полу.

– У него шрам вокруг всей шеи. Сплошной шов, так сказать.

Бенуа набила и это.

– На днях ему, знаете ли, начисто отрезало голову, но с тех пор ее прикрепили на место.

Бенуа набила и это.

– Наблюдается ярко выраженное и характерное отсутствие физиологических функций и каких-либо звуков, с ними связанных. – Глория покачала головой. – Да ко всем чертям, вы отлично знаете, о ком идет речь! – Глория мысленно пожурила себя за выбор словечка «черти»: кто знает, не к ним ли ненадолго заглянул Тед и не там ли гостит посейчас. Она и дети уж точно живут в некоем подобии ада.

Бенуа продолжала печатать.

– Что вы печатаете?

Бенуа продолжала печатать.

Глория встала и вместе с детьми направилась к двери.

– Мы еще не закончили, – воззвала Бенуа.

– Мы – закончили, – отрезала Глория.

Выходя из участка вслед за матерью, Перри заметил, что молодой полицейский улыбается ему, и улыбнулся в ответ. Скользнул взглядом по револьверу у него на поясе, залюбовался блестящим иссиня-черным металлом – такой весь из себя чистенький, отполированный, аккуратненький! – и задумался, в своем нежном возрасте еще и переломов не знавший, а каково это – умереть.

Сны Теда ни на что другое и не претендовали – сны себе и сны, при том, что пересказать их в реалистическом ключе было делом не из простых. Глория и дети, отец Теда и Барби Бекер, все – в красном, рассевшись на деревянных скамейках седьмого ряда из двадцати – на самых дешевых зрительских местах, – глядели, как Тед играет в волейбол на пляже внизу. В одной команде с Тедом оказался президент Соединенных Штатов, одетый в красно-бело-синие трусы «Спидо». Они стояли вдвоем по одну сторону высоко натянутой сетки, напротив Большого Папы и человека по имени Верной Хауэлл. [xvii]  [xvii]Верной Уэйн Хауэлл (Дэвид Кореш) (1959–1993) – лидер секты «Ветвь Давидова», устроивший самосожжение своих последователей во время осады силами ФБР усадьбы, в которой они скрывались.


[Закрыть]Пузо Большого Папы колыхалось над красными трусами, а мясистые ножищи тряслись как желе; он изо всех сил пытался добежать и ударить по мячу, но тщетно – и всякий раз Хауэлл обрушивал на него поток визгливых упреков.

– Да поднажми же, мистер Жирный Зад, а ну, поднажми! – кричал Хауэлл. Хауэлл был – сама усредненность; тошнотворно заурядный и незабываемый уже тем, что был абсолютно забываем.

– Иди на х… мистер Отставалло! – парировал Большой Папа.

– Не смей меня так называть! – гаркнул Хауэлл.

– Отставалло! – повторил Большой Папа.

– Да ты просто завидуешь, – проговорил Хауэлл, проводя большим пальцем по внутренней кромке трусов.

– Чему тут завидовать-то? – усмехнулся Большой Папа.

– Тому, что я – избранный, – сказал Хауэлл. – Тому, что я увел с собою пятьдесят. Тому, что я – мученик. Тому, что я – Иисус Христос.

– Иисус Христос – это я, – возразил Большой Папа, всей своей жирной тушей подступая вплотную к Хауэллу и глядя прямо в его неприятно заурядное лицо.

– Да ладно вам, играть давайте! – крикнул президент. – Наша подача.

– Оставь нас в покое, ты! – рявкнул Большой Папа.

– Ага, отвали! – поддержал его Хауэлл. – Отзови своих псов! Отзови своих псов! Отзови своих псов! – нараспев затянул он.

Президент подал, мяч взвился высоко в воздух. Он летел все выше и выше – и наконец превратился в крохотное пятнышко на фоне неба. Тед оглянулся на семью: те следили за траекторией мяча. Все выше и выше. А затем пятнышко замерло, зависло в пространстве – зависло надолго, прежде чем мяч начал падать.

– Это фокус такой, – сообщил Хауэлл и извлек из трусов пистолет. – Дай-ка я застрелю тебя, – предложил он Большому Папе. – Это наш единственный выход.

– Сперва застрелись сам, – посоветовал Большой Папа.

Тед не сводил глаз со зрительских рядов: Глория схватила детей и крепко прижала их к себе; те уткнулись носами ей в грудь. Отец Теда неотрывно следил за приближающимся мячом. Барби Бекер строчила что-то в блокноте.

– Мяч летит, – сообщил президент и поддернул обтягивающие плавки. – Летит. Приготовились.

Хауэлл приставил пистолет к виску и нажал на курок. Голова треснула, словно картонка из-под яиц, кровь хлынула на песок и на обширную грудь Большого Папы, мозг скорее вытек, нежели вылетел из черепной коробки, и, похоже, только в силу этого Хауэлл потерял равновесие и опрокинулся на песок лицом вверх.

– Он мертв, – сообщил Большой Папа так, словно ничего подобного не ждал. И, глядя сквозь сетку на противоположную сторону поля, пояснил: – Это вы его убили.

Отец Теда подал голос – и волейбольный мяч с сокрушительным, сотрясшим землю стуком приземлился точнехонько за пределами поля.

– Папа! Осторожно! – закричал Перри.

Тед обернулся: Большой Папа вырвал пистолет из мертвой руки Хауэлла и теперь целился в него сквозь сетку. Президент бросился в укрытие. Тед глядел на пистолет – и не испытывал страха. Большой Папа дал залп, и хотя грохот выстрела потревожил слух Теда, равно как и вопли его близких, сама пуля ничем ему не повредила. Просто пролетела сквозь него, а он остался стоять как ни в чем не бывало. Никаких тебе зримых последствий. Тед был жив, еще как жив. Он рухнул на колени и зарыдал.

Когда Тед проснулся, снаружи еще не рассвело. Где-то закукарекал петух. Петушиный крик Теду не понравился. Воспоминание о ночном кошмаре не слишком-то его тревожило, если тревожило вообще, но, думая о нем как о сне, Тед вспомнил одного приятеля по аспирантуре. Выпендрежник был тот еще, обожал цитировать занудную притчу Чжуан-цзы [xviii]  [xviii]Чжуан-цзы (Чжуан-чжоу) (ок. 369–286 до н. э.) – китайский философ, один из основателей даосизма, автор классического даосского трактата «Чжуан-цзы» (ок. 300 до н. э.), написанного в виде притч, коротких новелл и диалогов.


[Закрыть]о человеке, которому снилось, что он бабочка, которой снится, что она – человек.

– Вот вам, пожалуйста, дилемма Чжуан-чжоу, – говаривал Альфред, попыхивая трубкой. – Вопрос касается нас всех. Нам снятся сны – или это мы кому-то снимся?

Все это Тед уже слышал прежде, и не раз, но по-прежнему не находил в себе моральных сил сказать Альфреду, чтоб тот заткнулся. Кроме того, он был занят: размышлял, так ли ему, в конце концов, надо жениться на Глории.

– А вдруг сейчас ты спишь и видишь сон, – рассуждал Альфред. – Только вообрази себе. Что, если я – персонаж твоего сна?

– Альфред, честное слово, мои сны получше будут, – парировал Тед. Это был один из тех немногих мгновенных ответов, которыми Тед искренне гордился. В большинстве случаев остроумные реплики приходили ему в голову с изрядным опозданием, оставляя его терзаться мыслью: «Ах, ну почему ж я этого вовремя-то не сказал?». Тедова жизнь была просто-таки нашпигована такими запоздалыми откликами, и это его глубоко удручало. Однако в последнее время, единственный живой покойник на много миль вокруг, он то и дело изрекал фразы, что в прошлом счел бы просто блестящими.

Тед встал, отошел от кровати к окну, глянул на темный двор и задумался: а что, если его сны будут получше реальности?

На следующее утро за ним пришли Синтия и Джеральд. Тед был готов: он загодя умылся в тазике и надел чистую футболку, оставленную для него на спинке единственного стула. В отличие от тщательно подобранного свитера с высоким воротником «хомут», футболка совсем не скрывала швов на шее, так что Синтия с Джеральдом, отворив дверь, в первый момент несколько опешили. Да что там, пришли в ужас, и Теду в конечном счете пришлось напомнить им, что Большой Папа ждет.

– Отведите меня к вождю, – сказал он, иронизируя лишь отчасти.

Они побрели через пропыленный двор к дому: теперь оба ученика держались от пленника на расстоянии заметно большем, нежели накануне. У ветряной мельницы в земле рылись куры; пятнистый песик, высоко запрокинув голову, тащил в зубах какую-то дохлятину. И вновь послышалось пение – из того самого строения, что Тед счел главным или центральным во всем лагере. «Майкл, к берегу греби, аллилуйя!» – выводили голоса.

Поющие ученики искоса глянули на вошедшего – и тут же вылупились во все глаза: они тоже впервые разглядели шею Теда. Музыка сбилась и угасла до невнятного гвалта, вроде как в зале суда.

Большой Папа, к его чести, не растерялся, но тотчас же принялся молиться:

– Наш дорогой, ласковый, всепрощающий Иисусе-Христе-Господи-Всемогущий, пожалуйста, защити нас от демона, стоящего ныне в нашем молитвенном зале. Спасибо тебе за силу, коей ты наделил меня, дабы оградить мою паству от мирового зла. Сей слуга Люцифера с шеей, покрытой струпьями, узрит твой слепящий свет, услышит о твоем могуществе и славе и почует гнев благости, обращенный противу гнусного зла сатанинского ада. Кому ведомо, что за зло таится в людских сердцах и умах даже здесь?

– Umbra seit, [xix]  [xix]Тьма знает (лат.).


[Закрыть]– промолвил Тед.

Большие Дети, так внезапно назвал их Тед про себя, съежились и отпрянули, как если бы он заговорил с ними на некоем иностранном сатанинском языке.

– Это была шутка, – сказал Тед.

– Разумеется. – Большой Папа с помощью близнецов извлек свою тушу из кресла и шагнул к Теду. – Мне следовало бы просто-напросто убить тебя на месте. – Ученики одобрительно загомонили. – Однако я хочу кое-что показать – все то, о чем тебе должно доложить своему гнусному хозяину. – Несколько секунд он глядел Теду в глаза, а затем рявкнул: – Ступай со мной.