Текст книги "Императрица"

Автор книги: Перл Бак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Неспешной чередой проходили летние дни. Императрица привыкала к Дворцу удовольствий, развлекая себя мыслями о любви. Она была создана для любви, но мужчины рядом не было. Император получал крохи от нее и считал себя любимым, но она сгорала от неутоленных желаний, а грезы только изматывали ее мозг и тело.

Ей страстно хотелось живого сильного тела, такого же, как. ее собственное. Цыси решила, что должна возвысить Жун Лу настолько, чтобы он мог быть рядом с ней. Никому не удастся бросить тень на их родственные отношения, а она использует близость по своему желанию. Как же возвысить родича, не привлекая всеобщего любопытства? За высокими стенами сплетни как пожар охватывают дворцы. Она думала о своих врагах: Верховный советник Су Шунь ненавидел женщину, так прочно усевшуюся на тронеь Прежнего фаворита поддерживали друзья – принцы Чен и Йи. У нее был союзник в лице главного евнуха Ань Дэхая, его верность следовало сохранить. Тут императрица нахмурилась: она вспомнила, что, по слухам, Ань Дэхай не настоящий евнух и тайком преследует придворных дам.

Она снова вернулась к мыслям о Мэй, которая – и об этом не следовало забывать – была дочерью Су Шуня. Что ж, нельзя позволить, чтобы и эта фрейлина возненавидела ее. Нет, девушка должна стать преданной подругой. Цыси сохранит власть над нею, и отец не сможет использовать дочь как шпиона. Очень хорошо, что она узнала о ее любви к Жун Лу. Зря она гневалась и ревновала! Надо исправить ошибку. Она пошлет за Мэй, утешит ее и пообещает поговорить с начальником императорской гвардии о свадьбе. Вот и появится предлог вызвать Жун Лу. Она поняла, что это и было то самое средство, которое она искала.

Приняв решение, Цыси повела себя осмотрительно и спешить не стала. Когда же семь дней запрета прошли, императрица послала Ли Ляньиня отыскать Мэй и привести ее. Через час фрейлина была доставлена и сразу же упала на колени перед своей повелительницей. Цыси восседала на троне в Павильоне фаворитки, расположенном в маленьком второстепенном дворце, который она также заняла.

Позволив трепетной фрейлине молча постоять на коленях несколько минут, императрица сошла с трона и подняла ее.

– Ты похудела за эти семь дней, – доброжелательно сказала Цыси.

– Почтенная, – произнесла Мэй и с подобострастием посмотрела на свою повелительницу. – Когда вы сердитесь, я не могу ни есть, ни спать.

– Я больше не сержусь, – ответила Цыси. – Сядь, дорогое дитя. Дай посмотреть, как ты выглядишь. Дитя мое, – продолжала она, – мне безразлично, кого ты любишь. Почему бы тебе не выйти замуж за начальника императорской гвардии? Красивый мужчина и молодой…

Фрейлина не могла поверить своим ушам. Ее лицо нежно зарделось, на темные глаза набежали слезы. Она прильнула к добрым рукам высочайшей.

Цыси указала фрейлине на стул, а сама села рядом, взяв узкую руку девушки в свои ладони.

– Почтенная, я обожаю вас… я поклоняюсь…

– Ну, будет, будет, я не богиня…

– Почтенная, – голос Мэй задрожал, – для меня вы Богиня милосердия…

Цыси улыбнулась и отпустила руку девушки.

– Ладно, ладно… Не надо лести, дитя мое. У меня есть план.

– План?

– У нас должен быть план, не так ли?

– Как скажете, почтенная.

– Хорошо, слушай… – Цыси изложила свой замысел.

– В день рождения наследника, как ты знаешь, будет большой праздник. Тогда, дитя мое, я сама приглашу Жун Лу, чтобы все увидели мое намерение возвысить родича. Затем последует новый шаг, а затем другой, и кто же посмеет тогда остановить моего родича? Ради тебя я возвышу его, чтобы положением он сравнялся с тобой.

– Но, почтенная…

Императрица подняла руку.

– Никаких сомнений, дорогое дитя! Он выполнит мой приказ.

– Я и не сомневаюсь, почтенная, но…

Цыси посмотрела в красивое лицо девушки. Румянец все еще заливал щеки.

– Ты думаешь, что ждать слишком долго?

Мэй, смутившись, прикрыла лицо рукавом.

Императрица засмеялась.

– Перед тем как ехать на новое место, следует построить дорогу!

Она пощипала девушку за щеки, которые от этого еще больше раскраснелись, а затем отпустила ее.

– В течение двухсот лет, – говорил принц Гун, – мы ограничивали иностранных торговцев южным городом Кантоном. Более того, им разрешалось вести дела только через китайских купцов-посредников, имевших лицензии.

Лето кончилось, наполовину прошла осень. Слушая урок, Цыси задумчиво смотрела в широко раскрытые двери императорской библиотеки. На улице сияло послеполуденное солнце, в фарфоровых горшках красным, золотым и бронзовым цвели поздние хризантемы. Цыси слушала, но слова принца Гуна, долетая до ее ушей, умирали, становились безжизненными, подобно опавшим листьям, плавающим на поверхности пруда.

Резкий голос принца прервал ее мысли.

– Вы слушаете, императрица?

– Слушаю, – ответила она.

Он как будто сомневался, но продолжал:

– Тогда разрешите напомнить, что обе Опиумные войны наша страна проиграла! Из поражения мы извлекли горький урок – нельзя считать западные страны нашими данниками. Алчные безжалостные европейцы нам не ровня, но прибегнув к грубой силе пагубных военных машин, изобретенных ими, белые люди могут установить господство над нами.

От этих слов Цыси вздрогнула и очнулась, наконец, от сладостных воспоминаний о прошедшем лете. Как ненавистны ей эти высокие стены и запертые ворота Запретного города!

– Установить господство над нами?.. – переспросила она.

– Да, если только мы позволим себе забыть об опасности, – твердо сказал принц Гун. – Увы, мы уступаем каждому, а сколько новых портов мы вынуждены были открыть для ненавистной иностранной торговли. А чего добивается одна западная держава, того добиваются вслед за ней и другие. Сила – вот их талисман.

Красивое лицо принца омрачилось; облаченный в серый атлас, этот статный человек сидел понурившись на резном стуле, а над ним на своем любимом троне – Феникс – возвышалась мать наследника. Прислонившись к массивной деревянной колонне, покрытой красным лаком, евнух императрицы Ли Ляньинь наблюдал за их беседой.

– В чем же наша слабость? – обратилась Цыси к принцу.

Гнев и возмущение развеяли грезы императрицы, она выпрямилась, крепко сжав подлокотники трона. Образ Жун Лу, который так ясно предстал перед ней мгновением раньше, потускнел и угас.

Принц Гун посмотрел на императрицу. Взгляд его, полный тоски, вновь отметил яркую красоту, соединенную с силой живого ума. Как направить таланты этой великолепной особы на благо и во спасение династии? Слишком она была молода и, увы, родилась женщиной. Однако равных ей принц не знал.

– Уровень китайской цивилизации слишком высок для нынешних времен, – сказал он. – Китайские мудрецы учили, что сила – это зло, что солдата следует презирать, ибо он – разрушитель. Но китайские мудрецы жили в древние века, они не ведали, как поднимутся дикие западные племена белых людей. Подданные Сына неба не знали других народов, Китай был для них единственной страной на Земле. И теперь, поднимаясь против маньчжурских династий, китайцы не понимают, что их враги – не мы, а европейцы.

Как ни горько было слышать эти слова, Цыси оценила их значение.

– Белые люди вошли в Кантон?

– Пока нет, императрица, мы всячески должны препятствовать этому. Я уже рассказывал вам, как девять лет назад они обстреляли из пушек форт в устье Жемчужной реки, на берегах которой стоит Кантон. Тогда европейцы силой вынудили нас отдать им огромный участок земли на южном берегу под склады и дома. Еще белые люди потребовали открыть им через два года въезд в Кантон. Когда срок подошел, наместник презрел соглашение, однако британцы не стали настаивать. Но разве это похоже на мир? Если европейцы уступают, будьте уверены, они думают о более значительных победах.

– Европейцев необходимо отвадить, – настаивала Цыси. – Пока мы сильны, можно не обращать на них внимания.

– Это было бы слишком просто, – ответил принц Гун и тяжело вздохнул. – Дело ведь не в самих белых людях. Китайцы шакомятся с иностранным оружием, наблюдают, как грубая сила противостоит рассудку, и сами подспудно изменяются. Сила, считают теперь китайцы, весомее, чем разум. Они говорят, что ошибались, только оружие может их освободить. Вот что мы должны осознать в полной мере. Уверяю вас, такая смена понятий чревата мощнейшим потрясением государственных устоев, и если мы, царствующие маньчжуры, не сумеем примениться к обстоятельствам, то наша династия может по-i ибнуть до того, как наследник сядет на трон Дракона.

– Ну так дайте китайцам оружие, – предложила Цыси.

– Увы, – вздохнул принц Гун, – стоит только вооружить их против западного врага, как они прежде всего набросятся на нас, правителей. Нас-то они тоже считают иностранцами, хотя паши предки пришли с севера двести лет назад. Великая, маньчжурский трон шатается!

Представляла ли она величину нависшей угрозы? С тревог ой вглядывался принц Гун в прекрасное лицо Цыси и не мог разглядеть в нем ответ. Принц знал, что ум женщины един со всем ее существом. Она не разделяет себя, подобно мужчине, па плоть, ум и сердце, которые составляют ее триединство. Но если принц Гун мог лишь гадать, как императрица воспринимает его наставления, то цепкий ум Цыси работал безостановочно, питаемый нахлынувшими чувствами. Белые люди угрожали не только династии, но ей самой, ее сыну, императорскому наследнику. Императорскому не потому, что он должен взойти на трон Дракона, а потому, что она добилась этого своей волей и энергией. Теперь ее императорский инстинкт поднимался на защиту сына.

Принц Гун ушел, а Цыси вернулась во дворец и послала за сыном. Она с наслаждением играла с ним, качала на руках, смеялась и напевала песенки, которые слышала от матери. Она перебирала крошечные пальчики на ручках и на ножках, уговаривал а малыша встать и подхватывала его, когда тот снопа падал, – словом, вела себя, как все безрассудно любящие матери. Но Цыси не переставала размышлять, как уничтожить крагов сына. Конечно, она думает о стране прежде всего, но ее ем и! Наконец кормилица унесла малыша. Отпустив любимое дитя, императрица усерднее стала изучать сообщения, присыпавшиеся трону каждой из провинций. В особенности ее интересовали вести из южного города Кантона: там наседали белые люди, требуя преимуществ для своей торговли. Несмотря на то что китайские купцы и белые торговцы уже имели неплохую выгоду от существующих сделок, им этого казалось мало. Императрица предпочла бы рискнуть и применить оружие, но время еще не приспело. Если тяготы китайского восстания усугубить невзгодами войны с иностранцами, то сила народного возмущения и в самом деле свергнет трон Дракона и император будет вынужден отречься от престола. Нет, Цыси должна выигрывать время, ждать годы и годы, пока не вырастет сын. Став мужчиной, он поведет войну.

С первым снегом курьер принес донесение от наместника провинции Гуандун. Наместник сообщал, что в Кантонской бухте встали на якорь новые военные корабли. Они имели мощное вооружение, а на борту находились английские посланники высокого ранга. Наместник был разгневан и перепуган, он не осмеливался оставить город, иначе сам бы предстал перед Сыном неба и возопил бы свой позор – ведь он не сумел помешать врагам пересечь моря и океаны! Что прикажет высочайший? Пусть распоряжения отправят курьером, наместник все выполнит беспрекословно.

Расстроенный император немедленно созвал Верховный совет. Отныне каждый день на рассвете в Зал аудиенций являлись высшие сановники – члены Императорского секретариата – четыре Первых канцлера (два маньчжура и два китайца), два помощника канцлера (маньчжур и китаец) и четыре под-канцлера (два маньчжура и два китайца); члены Верховного совета, состоявшего из принцев крови; а также секретари, начальники и заместители начальников приказов: Налогового, Чиновничьего, Церемоний, Военного, Уголовного и Общественных работ. Высочайшее собрание заслушало принца Гуна, который зачитал письмо наместника перед троном Дракона. Доклад долго обсуждали, а затем государственные органы удалились на совещание, каждый в отдельности направил письмо Сыну неба со своей точкой зрения. Письма, посланные высочайшему, возвращались с замечаниями, начертанными императорской алой кисточкой.

Однако всем было известно, что алой кисточкой вместо императора теперь писала императрица Западного дворца.

Ли Ляньинь похвалялся, что каждую ночь Цыси вызывают в спальню правителя, причем не ради любви. Пока император дремал в своей постели и видел опиумные сны, она в одиночен стве подолгу размышляла над исписанными страницами, изучая каждое слово и оценивая каждую мысль. Приняв решение, Цыси брала алую кисточку и вычеркивала слова, призывающие к войне и к возмездию захватчикам.

– Тяните время, – повторяла императрица. – Не подчиняйтесь, но и не сопротивляйтесь. Обещайте и пренебрегайте обещаниями. Разве наша страна не велика, не могущественна?.. Никто не смел ослушаться, потому что свои распоряжения Цыси подкрепляла императорской печатью. Кроме Сына неба, только она могла вынимать ее из специального сундука, хранившегося в высочайшей опочивальне. Распоряжения матери наследника печатались в «Придворной газете», которая ежедневно, вот уже восемь веков подряд, публиковала императорские указы и сообщения. Газету курьеры доставляли всем наместникам провинций и в каждый город городскому голове, чтобы подданные по всей стране знали императорскую волю. Теперь это была воля молодой и красивой женщины, решавшей государственные дела, сидя в одиночестве в спальне властелина, пока тот спал.

Принц Гун прочел алые слова замечаний, и его охватил страх.

– Императрица, – сказал он, когда они встретились в зимней полутьме императорской библиотеки, – я должен вновь предупредить вас, что нрав у этих белых людей горячий и дикий. В отличие от нашего народа они прожили мало веков. Европейцы-дети. Если они видят что-нибудь привлекательное, то сразу протягивают руку и пытаются взять. Проволочки, невыполненные обещания только обозлят их. Надо торговаться с ними, убеждать, идти на подкуп, если нужно.

Огромные глаза императрицы загорелись.

– Но скажите мне, что они могут нам сделать? Разве их корабли пройдут тысячи миль вдоль наших необъятных берегов? Пусть европейцы досаждают одному только городу. Какая угроза от этого самому Сыну неба?

– Угроза вполне реальная, – озабоченно ответил принц.

– Пусть время покажет, – резко возразила императрица.

Ей было жаль, что заботы измучили этого молодого красивого мужчину, и она попыталась успокоить его ласковым словом.

– Не следует взваливать на себя слишком тяжелую ношу. Зачем предаваться меланхолии? Не лучше ли поискать отраду в удовольствиях? Я никогда не вижу вас в театре.

На это принц Гун ничего не ответил и откланялся.

После возвращения из Летнего дворца Цыси не расставалась с придворными актерами. Они состояли на императорском довольствии, жили за стенами Запретного города в собственном доме, а в городе имели павильон, где играли спектакли. По праздникам императрица велела давать пышные представления, присутствовал двор, иногда император, всегда были фрейлины и императорские наложницы, евнухи и младшие принцы с семьями. И хотя к заходу солнца все мужчины со своими женами и детьми должны были покинуть Запретный город, представление часто длилось два-три часа. Незаметно в череде удовольствий весна перешла в лето. Мир в стране сохранялся.

С первым цветением пионов двор готовился отпраздновать день рождения наследника. Весна была благоприятной.

Дожди пошли рано и смыли пыль, а воздух прогрелся настолько, что над равнинами зависли миражи, как на пейзажах дальних стран. Оповещенная о празднике страна была рада предлогу повеселиться, и подданные готовили подарки. Дремотный покой окутал провинции, и принц Гун задумался, не была ли императрица Западного дворца по-своему мудра. Корабли белых людей по-прежнему стояли в кантонском порту, и отношения с европейцами были не хуже, чем раньше. Наместник все еще не соблаговолил принять англичанина Элгина, знатного лорда. Элгин отказывался поклониться до пола в признании своего низшего ранга, а гордый наместник не соглашался принять посланника, не желавшего преклонить колено перед представителем императора.

Но перемирие было шатким, и когда двор стал готовиться к дню рождения наследника, народ обрадовался. Люди смотрели друг на друга и соглашались, что будут думать только о предстоящем празднике. Для Цыси намечавшееся торжество было важным еще по одной причине. Долгую зиму она терпеливо ждала и сдерживала свое сердце, но чем бы она ни занималась, она вспоминала Жун Лу и свое намерение возвысить его. Незадолго до праздника она подошла к фрейлине Мэй и погладила нежную щеку девушки.

– Не думай, дитя мое, что я забыла.

Цыси смотрела в большие испуганные глаза Мэй и видела, что женщина, которую она назвала «дитя», поняла, о чем идет речь. Тайная сила императрицы заключалась в том, что, обдумывая государственные дела, предаваясь долгим ночным размышлениям и понимая все намного глубже, чем мог ожидать принц Гун, она не забывала о своих скрытых желаниях. За несколько ночей до праздника, лежа в объятиях императора, Цыси как бы невзначай прошептала:

– Я чуть не забыла…

– Забыла что, мое сердце и печень? – спросил император. Он был в хорошем настроении, потому что этой ночью получил удовлетворение и теперь снова чувствовал себя мужчиной.

– Вам ведь известно, мой господин, что начальник императорской гвардии приходится мне родичем? – сказала она сонным голосом.

– Я об этом слышал.

– Уже давно я дала своему дядюшке обещание по поводу нашего родича и до сих пор не сдержала слова. О, горе мне, горе!

– И что же?

– Если вы пригласите родича на день рождения нашего сына, мой господин, то совесть не будет мучить меня.

Император вяло удивился:

– Как? Стражника? Но разве это не вызовет ревность у младших принцев и их семей?

– Мелкий люд всегда ревнив, мой господин. Но поступайте так, как пожелаете, – прошептала она.

Тем не менее Цыси слегка отодвинулась от Сына неба, зевнула и сказала, что устала.

– У меня разболелся зуб, – сообщила она вслед, что, конечно, было ложью, так как зубы у нее были белыми и крепкими, как слоновая кость.

Она выскользнула из постели и, надев атласные туфельки, сказала:

– Не вызывайте меня завтрашней ночью, господин мой, я не хочу говорить главному евнуху, что не пойду, а непременно придется, если вы пошлете за мной.

Император встревожился. Он знал ее непреклонную волю, знал, что она не любила его и он должен был просить о любви как о милости и торговаться. Взволнованный император все же отпустил Цыси. Прошло две ночи, но она не приходила. Он не осмеливался посылать за ней: если евнухи услышат, что она вновь ему отказывает, во дворце будут смеяться. Фокусы императрицы были хорошо известны. Сыну неба приходилось умасливать свою возлюбленную подарками, прежде чем она меняла, наконец, гнев на милость. В последний раз Цыси вела себя совсем уж оскорбительно: она не хотела идти в императорскую спальню, пока высочайший не пошлет на юг за пять провинций от Пекина порученца-евнуха и тот не привезет рог птицы-носорога. Цыси, услышав о странном пернатом существе, возжелала иметь украшение из желтой кости, которую диковинное создание носит на своем высоком клюве, прикрытом кожей ярко-красного цвета. Императорский двор узнал о птице-носороге много веков назад, когда император получил подношение с острова Борнео. С тех пор птичий рог считался дорогим и редким материалом. Только для императора вырезали из него пуговицы, пряжки и кольца на большой палец, а ярко-красная кожа покрывала императорские церемониальные пояса. Принцы нынешней династии ревностно оберегали привилегию носить рог заморской птицы, и женщинам не позволялось носить изделия из него. Потому-то Цыси закапризничала. Когда Сын неба терпеливо разъяснял императрице невыполнимость ее требований, она сказала, что все равно добьется своего, и не приходила к нему несколько недель. Отчаявшись, он уступил, не надеясь переломить ее волю.

– Какая жалость, что я люблю такую несносную женщину, – жаловался Сын неба главному евнуху.

Чтобы показать уважение, Ань Дэхай тоже запричитал:

– Мы все об этом сожалеем, однако мы все ее любим – кроме немногих, кто ее ненавидит!

И на этот раз император уступил и послал Цыси свое обещание. На третью предпраздничную ночь он вызвал Цыси, и она пошла, гордая, красивая и веселая. Она не пожалела ласки, сполна вознаградив своего господина. В ту же самую ночь Жун Лу получил императорское приглашение на праздник.

Рассвет торжественного дня был ясен и свеж, недавние песчаные бури очистили воздух. Цыси проснулась от шума и музыки. С восходом на каждом городском дворе разрывались хлопушки, повсюду били барабаны и гонги и звучали трубы. Три дня по всей стране отмечали праздник и никто не работал.

Мать наследника встала рано и повела себя как никогда властно. Конечно, она не забывала о приличиях. Императрица всегда была вежлива, и со служанкой она разговаривала так же нежно и заботливо, как и с придворной дамой. Она позволила вымыть себя, одеть и отведала утренние сладости. Затем ей представили наследника, облаченного в парадные одежды из алого атласа. Императорская шапочка на голове мальчика свидетельствовала об исключительности этого ребенка. Цыси держала сына на руках, и сердце ее разрывалось от любви и гордости. Она с восторгом вдыхала аромат надушенных щечек и ладошек будущего правителя: пухленькие и крепкие, они светились здоровьем. Этому чудному младенцу она прошептала: «Сегодня я самая счастливая из всех женщин, родившихся на этой земле».

Он улыбнулся ей чистой младенческой улыбкой, и на ее глаза набежали слезы. Нет, она не будет бояться. Даже ревнивых богов. Она чувствовала, что обладает силой, никто не сможет причинить ей зло. Ее судьба была ее щитом.

В назначенный час Цыси призвала фрейлин и взошла в паланкин. Следом понесли паланкин наследника. Процессия направилась в центр Запретного города, к Тронной палате высшей гармонии, поскольку там Сын неба должен был сегодня принимать подарки. Священное здание имело двести футов в длину, сто в ширину и сто десять в высоту и было таким образом самым грандиозным сооружением в Запретном городе. Огромный зал палаты возвышался над мраморной широкой террасой. От нее исходили пять ярусов мраморных ступеней, разделявшихся фигурами драконов. На террасе были установлены солнечные часы и меры для зерна – символы Неба и Земли, а также позолоченные урны и чаши, в которых жглись благовония. Площадь перед палатой окружали мраморные балюстрады, число колонн равнялось священным числам богов. Желтые черепицы крыши сияли золотым блеском. Ни одна дикая травинка не портила гладкой поверхности, так как в древние времена, когда укладывались черепицы, в раствор подмешивали специальный яд, который убивал любое семя, залетавшее с ветром.

Тронная палата высшей гармонии была священна, сюда не ступала нога женщины, и даже величие и красота Цыси не могли послужить ей пропуском. Она полюбовалась на золотую крышу, на резные двери и расписные карнизы и удалилась в Тронную палату полной гармонии, находившуюся рядом.

Однако император не забыл о любимой женщине. Возвышаясь на троне Дракона, он принимал от всей страны дары в честь дня рождения наследника, которого держал на руках принц Гун, сидевший рядом. Однако, по особому распоряжению императора, все подношения тут же относили в Тронную палату полной гармонии, чтобы Цыси могла их оценить. Ей претило восторгаться поступавшими дарами, ибо она считала, что не существует подарка, достойного ее сына, но все окружающие заметили, что глаза императрицы засияли, а лицо оживилось: дары действительно были богатыми и дорогими.

Дня не хватило, чтобы принять все дары. Когда зашло солнце, подарки младших принцев и других, менее значительных, людей оставались еще не осмотрены.

Поднялась луна, и настал час перейти в императорский пиршественный зал, место самых роскошных пиров. Император направился туда с двумя императрицами, и они вместе сели за отдельный стол. За соседним столом принц Гун держал на коленях наследника. Высочайший не мог отвести глаз от ребенка, который был как никогда мил. Особенно занимали малыша свечи, которые покачивались над столами в увешанных кисточками фонарях. Его огромные глаза, так похожие на материнские, ловили один огонек за другим, он показывал на них пухлой ручкой, хлопал в ладоши и смеялся. Желтый атласный халатик наследника, доходивший ему до бархатных туфелек, был расшит алыми шелковыми дракончиками, а из ярко-красной атласной шапочки торчало павлинье перышко. На шее малыша блестела золотая цепочка, которую Цыси замкнула на сыне, чтобы оградить от злых духов. Все восхищались наследником, но никто не выражал своего восторга вслух и не упоминал о хорошем здоровье мальчика и его большом росте: ведь рядом могли парить жестокие демоны.

Только Сакота, императрица Восточного дворца, глядела на наследника безрадостно и, при всем своем мягком характере, не смогла удержаться и не произнести пару брюзгливых слов. Если император предлагал ей попробовать какое-нибудь кушанье, Сакота качала головой и отвечала, что не хочет, что не голодна, что из всех блюд это ей нравится меньше всего. Если к ней обращалась Цыси, то кузина и вовсе притворялась, что не слышит. За праздничным столом она сидела нахохлившись, как пичужка, худые руки, казалось, еле выдерживают тяжесть драгоценностей, а лицо под высоким головным убором было бледным и сморщенным. Кто ж мог винить императора, что он предпочел этой супруге другую? Цыси же никогда еще не выглядела столь красивой и изящной, как на этом торжестве. На раздражительность Сакоты она отвечала полнейшей терпимостью. Все чувствовали в счастливой матери широту души.

Тысяча гостей восседали за низкими столами на алых подушках. Между пирующих, радуя'глаз яркими одеждами, молча сновали прислужники-евнухи. Дальний конец зала занимали придворные дамы, жены принцев, министров и другой знати, а ближний – сами вельможи. Рядом с Цыси по правую руку сидела Мэй, и, взглянув на фрейлину сверху, императрица улыбнулась. Обе они знали, где сидел Жун Лу, хоть его стол находился далеко. Гости, конечно же, задумывались, почему Начальнику гвардии была оказана такая честь, но когда любопытные потихоньку спросили одного из евнухов, тот на ходу выдал готовый ответ:

– Он родич императрицы Западного дворца и присутствует здесь по ее приказанию.

Какие еще могли быть вопросы?

Тем временем придворные музыканты играли на старинных арфах, флейтах и барабанах, для тех, кто соблаговолил смотреть, шло театральное представление. Сцену подняли достаточно высоко, чтобы за игрой актеров мог наблюдать император с супругами, но не выше их стола. Наследник, наконец, заснул, и главный евнух унес его. Свечи догорали и оплывали. Праздник близился к концу.

– Чаю для знатных, – приказал принц Гун главному евнуху, когда тот вернулся.:

Слуги подали чай всем знатным вельможам, но начальник гвардии был обойден. Хотя императрица не подала виду, она это заметила. Властной, усыпанной драгоценностями рукой она махнула своему евнуху. Всегда внимательный Ли Ляньинь тут же приблизился.

– Отнеси этот чай от меня родичу, – приказала мать наследника.

Она накрыла фарфоровой крышкой чашку, к которой не притрагивалась, и передала ее обеими руками в ладони евнуху. Гордый доверием, тот понес знак внимания начальнику гвардии, и Жун Лу поднялся, чтобы принять чашку так же в обе руки. Поставив чашку на стол и повернувшись к императрице Западного дворца, он выразил свою благодарность девятикратным поклоном.

Голоса разом стихли, гости переглядывались. Цыси, казалось, ничего не замечала. Она только посмотрела на Мэй и опять улыбнулась. Миг неловкости прошел, главный евнух подал знак музыкантам, и в воздух взмыла новая мелодия. Подавались последние блюда.

Луна между тем поднялась высоко, и час был поздний. Все ждали, когда Сын неба встанет из-за стола и пройдет на террасу к своему паланкину. Но император не торопился. Он хлопнул в ладоши, и главный евнух крикнул, чтобы остановили музыку.

– Что теперь? – спросила Цыси у принца Гуна.

– Императрица, я не знаю, – ответил тот.

Пирующие замолкли, все головы повернулись к огромным дверям.

Сын неба наклонился к своей возлюбленной.

– Сердце мое, – прошептал он, – посмотри!

Взглянув на двери, Цыси увидела, как шесть евнухов вносят массивный золотой поднос. Он был настолько тяжелым, что носильщики, поставив его на плечи, шли, согнувшись. На подносе лежал огромный персик, золотой с одной стороны и красный с другой. Персик? Символ долголетия.

– Объяви мой подарок Счастливой матери наследника! – приказал император Гуну.

Принц провозгласил:

– Дар Сына неба Счастливой матери наследника!

Гости поднялись, а носильщики тем временем приблизились к императрице Западного дворца и остановились с подносом перед ней.

– Возьми персик в руки, – велел Сын неба.

Цыси взяла огромный муляж, и он медленно раскрылся. Внутри оказалась пара туфель розового атласа. На нежной ткани золотыми и серебряными нитями блистал тонкий цветочный узор, такими же нитями были нашиты драгоценные камни всех оттенков. Высокие каблуки были маньчжурские, под серединой подошвы, и розовые индийские жемчужины усыпали их так густо, что казалось, их покрывает панцирь.

Цыси подняла на Сына неба блестящие глаза.

– Это мне, господин?

– Одной тебе, – ответил он.

Это был смелый подарок, символ плотской любви мужчины к женщине.

Вскоре с юга пришли плохие вести. Они не радовали и перед празднеством, но худшие наместник провинции Гуандун придержал до окончания торжеств. Скрывать новую беду дольше он не мог. Англичанин лорд Элгин вновь выступил с угрозами напасть на Кантон, имея на этот раз шесть тысяч воинов на линейных кораблях в устье Жемчужной реки. Даже если бы в Кантоне не сосредоточились китайские мятежники, императорская армия все равно не сумела бы удержать ворота. К сожалению, город кишел бунтовщиками, которые называли себя христианами и повиновались безумному Хуну, известному человеку, который заявлял, что послан чужеземным Богом по имени Иисус и ему назначено свергнуть маньчжурский трон.

Когда тревожное донесение прибыло в Императорский город, первым получил его принц Гун и не решился уведомить Сына неба. Со дня годовщины наследника император не поднимался с постели. Он слишком много съел и слишком много выпил на празднике. Затем, пытаясь утихомирить боль, накурился опиумом и не мог теперь отличить день от ночи. Словом, принц Гун послал записку Цыси, прося о немедленной аудиенции. В полдень мать наследника отправилась в императорскую библиотеку. На этот раз блистательной женщине пришлось укрыться за ширмой, так как принц Гун был не один. В библиотеку пожаловали Верховный советник Су Щунь, его друг принц Цзай и племянник Сына неба принц Йи – человек, не одаренный ни умом, ни характером, но зато брюзгливый и завистливый. Вокруг мужчин на некотором расстоянии расположились их евнухи. Принц Гун зачитал вельможам свиток, исписанный кисточкой наместника.