Текст книги "Стихи"

Автор книги: Перец Маркиш

Э. Л.

1

 
Нас берега не ждут нигде,
Не ждут дороги с их зеленой сенью.
Плывем вдвоем в невидимой воде,
Сквозь ночь плывем мы, под дождем
                           осенним.
 
 
Чтоб ничего не видеть – тьмы покров,
Внизу река, и молодость, и бездна,
В глазах огни двух встречных поездов,
Сознанье неизбежности железной.
 
 
Тьма говорит, что далям нет конца
И что пространство черное огромно.
Так близко бьются, так стучат сердца, —
Вот-вот, река расплещется от грома.
 
 
Нас задевает бледный хлыстик света,
Как обруч, в небе катится звезда.
Постой, мы взглядами беглянку эту,
Как чайку, в плен захватим навсегда.
 

2

 
Мне кажется – не протекли века,
Мир не существовал, – он только-только
                           создан.
И шеи наши, словно два клинка,
Друг к другу тянутся в сиянье звездном.
 
 
И мы плывем, плывем вдвоем сквозь мрак,
Разделены и сращены волнами.
Как молния, руки ежеминутный взмах,
Плеч смуглота… косынки белой пламя…
 
 
Но свет луны из пены туч скользит,
Нас чернотою яркой зазывая.
Постой! Я слышу – дерево шумит
Вблизи… а где – не вижу я, не знаю…
 
 
Скорей дай руку мне! Скорее… Берег вот!
Согреемся, танцуя… Дрогнут плечи.
Нас ветер руки торжественно берет,
И дерево шагает надо навстречу.
 

3

 
Закрой глаза – и вот препятствий нет.
Какой простор вокруг! Я жду тебя.
                           Приди же!
Я не считаю, сколько прожил лет.
Как не считаю звезд. Ведь я их столько
                           вижу.
 
 
У них тысячелетья впереди.
Но равным вечности теперь мгновенье
                           стало.
Навеки ты желанна мне. Приди!
И нет для нас конца – и нет начала!
 
 
Твое лицо озарено луной
Иль свет горячий излучает тело?
Он, как бесценный дар, мерцает предо
                           мной,
Губами и рукой к нему тянусь несмело.
 
 
О ночь, о кров, ветвей, благословенны вы!
Пусть на единый миг мне этот мир
                           подарен!
Меня околдовал напевный шум листвы,
За этот сладкий шум я листьям
                           благодарен.
 

4

 
Пусть ветер и любовь, пусть ночь и
                           дождь косой
Приветствует тебя, густое древо!
Здесь, под твоей развесистой листвой,
Укроемся мы, как Адам и Ева.
 
 
Тебя не тронем мы, нам листья не нужны,
Сегодня наготы своей не прячем.
Мы поздней осенью стучимся в дверь
                           весны,
Распахнуты сердца ее лучам горячим.
 
 
Нет на тебе плодов? Познаем все без
                           них!
Пусть только лунный свет пробьет завесу
                           чащи!
Нам хватит темноты и капель дождевых —
Их пьешь с любимых губ, – они, как мед,
                           пьянящи!
 
 
Кружится листопад? Ненастье? Ну и
                           и что ж!
Неужто мало нам густой древесной сени?
Неужто юности мешает дождь,
Гостеприимный дождь, прохладный
                      дождь осенний?
 

1947

Э. Л.

 
Быть может, ты сейчас уже идешь домой,
Последняя из всех купальщиц деловитых,
А море за тобой – расплавленной каймой
В расшитых золотом кипящих аксамитах.
 
 
А волны говорят: «Нас на плечи накинь,
Дай наглядеться нам на твой загар
                       румяный!»
До неба поднялась морская гладь и синь,
Слепая синева под кровлей златотканой.
 
 
Пусть морю по плечу могучие суда,
Ты маленькой ему в мгновения свиданий
Совсем не кажешься… Нет! Даже и тогда,
Когда склоняешься над ремешком сандалий,
 
 
Когда, распавшись вдруг, волос твоих пучок
Струится по спине с тревожным черным
                           блеском
И открывается мерцанье плеч и щек,
Как полированный янтарь в луче нерезком.
 
 
Ты маленькой совсем не кажешься ему,
Хотя и весела, хотя и тороплива!
Вот встала, вот вошла в лазурную кайму
Лишь на мгновение. И жадно ждешь
                           прилива.
 
 
Закат свою кайму над водами простер,
Чтобы в румянец твой его вливалась
                          алость.
Чтоб красоте твоей дивился весь простор
И кроткая волна у самых ног плескалась.
 
 
Предела морю нет! И, увидав тебя,
Оно весь мир обнять спешит как бы
                      спросонок, —
Так, чудо увидав, робея и любя,
За юбку матери хватается ребенок.
 

1947

Э. Л.

 
Семь лет тому назад пролег здесь мой
                          рубеж.
Как прошлого следы, и он исчез в тумане.
Иль ветер никогда не сыщет прежних
                          меж?
Иль вьюга занесла годов минувших
                          грани?
 
 
Прибрежной гальки блеск, и кряжей
                          череда,
И пальма над водой по-прежнему космата,
И только на семь лет я отступил сюда
Оттуда, где любил и сетовал когда-то.
 
 
Ты их не видел, вихрь? Прошу, побудь
                          со мной!
Есть времени приказ! Несу плоды работы,
И сердце верное, и день, и труд земной,
И, как пчела, спешу наполнить медом
                          соты.
 
 
Я сам сплетаю сеть, я сам влеку улов,
 Сам возвращаюсь я в объятия природы,
Я слышу мерный гул больших колоколов,
С ним двинутся мои исчезнувшие годы.
 
 
Да, ветер, это я – в исчезновенье весь!
Да, ветер, это я – гость, проходящий
                          мимо.
Ты видишь эту грань? Сейчас рубеж
                          мой здесь!
Я должен от него уйти неотвратимо.
 

1947

Э. Л.

 
Обрамлено лицо твое окном вагона,
Ты смотришь мне в глаза, тоскуя и любя.
Темно кругом. Состав отходит от перрона.
Как будет скучно здесь и пусто без тебя!
 
 
И только светят мне с последнего вагона
В густые сумерки одетые огни.
Оливы глаз твоих, манящих и знакомых,
Мне в этой зябкой мгле напомнили они.
 
 
Зачем так сладостна тоска на расстоянье?
Разлука почему до боли сблизит нас?
Мне долго видятся глаза твои в сиянье
Ночного огонька, хоть он давно угас…
 

1947

 
Лишь только луч цветка коснется, щекоча,
А ветерок, кусты взъерошив, захохочет,
Как, крылья подоткнув, кузнечик сгоряча
У наковаленки своей уже хлопочет.
 
 
Усами жесткими он грозно шевелит,
Усы в ногах снуют с зеленым нетерпеньем,
А мошкаре лесной стрекочет он, сердит:
«Мне надобно ковать! Отстаньте с вашим
                          пеньем!»
 
 
Кузнечик прыгает – какая суета,—
От кустика к цветку легко перелетая,
Травинку хилую догонит у куста
И опросит: «Припаять? Работа не простая!»
 
 
Впивается его зовущий молот сам
Во множество забот, звенящих и летучих
Кузнечик приумолк, И вновь к своим
                          трудам
Вернется он, когда блеснет заря сквозь
                          тучи.
 

1947

 
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Несет на руках его, словно мадонна,
И горный рассвет, зажигаясь впотьмах,
Их путь осветил вдоль кремнистого склона.
 
 
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Мерцает над ними рассвет, зеленея,
А верба их путь осеняет в веках…
И вспомнилась мне в этот миг Галилея.
 
 
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Вокруг нее ткань голубая струится,
Трепещет косынка на узких плечах…
Мне вспомнились ясли, и хлев, и ослица.
 
 
Женщина утром, с ребенком, в горах, —
Над ними сияющих радуг свеченье.
Как хорошо, что в безгрешных глазах
Не светится будущих мук отраженье!
 
 
Певучей походкой идет на восход,
Легкая, нежная, в воздухе тая…
Нет, не мадонна ребенка несет,
Казачка идет по тропе молодая.
 
 
Казак ее муж? А быть может, еврей?
Крестьянин? Не плотник ли старый,
                          скорее?
Я счастлив, колени склонив перед ней,
Что миру не ведать второй Галилеи!
 

1947

 
У гор покоя просит море,
Продленья сладостного сна.
На небе ночь с рассветом в споре,
На море – мрака пелена.
 
 
И пробуждению не верит
Его, дремотная душа,
Оно ощупывает берег,
Цветную гальку вороша.
 
 
За камни ухватиться хочет.
В береговой вцепиться склон,
В последнее дыханье ночи,
В последний, предрассветный сон.
 
 
Но только собственному стону
Оно внимает в тишине,
И берег стелет тень на лоно,
Мерцающее при луне.
 

1947

 
И, даже не кивнув, а просто так —
                          на слух,
Договорившись вмиг со всем зверьем
                          окрестным,
Затерянный в горах ручей проснулся вдруг
И дробно зажурчал в гранитном ложе
                          тесном.
 
 
«Кто вступит вслед за мной? – звенит
                   он. – Говори!»
И эхо повторить вопроса не успело,
Как дрогнул над ручьем смешной вихор
                          зари
И в шумный разговор вступила вся
                        капелла.
 
 
Как ливень по весне. Вступили. Сразу все.
В симфонию любви и скрежета и свиста.
Кузнечик-музыкант почти басит в росе,
И в стебли трав вплелась печаль жука-
                     флейтиста.
 
 
Сперва еще слегка смущаются юнцы,
И режет чуткий слух рассветная
                     настройка,
Но вот уже стучат шальные кузнецы
И тысячи цикад бьют по цимбалам бойко.
 
 
Нас может оглушить скрипение цикад,
Оно в рассветный час звучит с нежданной
                          силой.
Давно гудит пчела над венчиком цветка,
Вплетя лазурь небес в свой плащ
                   прозрачнокрылый.
 
 
Как сладостно пчеле над венчиком висеть,
Кружиться и жужжать, пускаться в путь
                        окольный.
А кто-то угодил уже в паучью сеть,
И грозно загудел орган янтарноствольный.
 
 
В сторонке богомол. Одет в зеленый фрак.
И впрямь он молится. Свисают фалды
                          сзади.
Крючки передник ног – хитрец! – скрестил
                          он так,
Чтоб голову снести распевшейся цикаде.
 
 
Но радость бытия не ведает конца,
Сто тысяч голосов слились в один
                      всецело:
Певец в густой траве приветствует певца,
Рассветной свежестью восхищена капелла.
 

1947

 
Уже не ночь, еще не день,
И свет зари пока неведом,
И мышь летучая, как тень,
Влетает в щель меж тьмой и светом.
 
 
Она проскальзывает в сон,
Она виденьем из видений
Вдруг прошмыгнет за грань времен
Зигзагом мимолетной тени.
 
 
Она торопится домой.
Пора! Она боится солнца.
Ее терзает свет прямой
Слепящего, как медь, оконца.
 
 
И перепончатую шаль
Подняв над темной головою,
Она летит куда-то вдаль,
Освистанная синевою.
 
 
Как день пришел, как ночь ушла —
Не разобрать летучей мыши.
Сейчас был свет. И снова мгла.
То вниз летит, то взмоет выше.
 
 
Утомлена, ослеплена,
Косым лучом не обогрета,
Вмиг улетает прочь она
Над зыбкой гранью тьмы и света.
 

1948

 
Припала к белизне льняного полотна
Недавно срезанная, вянущая роза:
Впервые в жизни спит на скатерти она,
Во власти колдовства, безволия, наркоза.
 
 
Еще не замутнен ее прохладный сок,
На горле стебелька не загноилась рана,
Зеленой кожицы стыдливый поясок
С подвязкой круглой схож, надорванной
                          нежданно.
 
 
Поодаль лепестки на влажном полотне
Лежат, подобно сброшенной одежде.
Она хватилась их (искала их во сне),
Хотела их вернуть и стать такой, как
                          прежде.
 
 
Ужели в духоте, в густом ночном тепле
Не раскрываться ей навстречу дробным
                          трелям
И в предрассветный час, дрожа в одном
                          белье,
Не ждать, когда ж ее согреет листьев
                          зелень?
 
 
И так у ней во сне кружится голова,
Как будто вновь ее колючий поднял
                          стебель,
И млеет соловей в томленьях волшебства,
И месяц замерцал: как знать, в душе ль,
                      на небе ль?
 
 
Но я не соловей! И я тебе верну
Блаженную луну и пламя вечной жизни, —
Я к телу твоему, к шипам твоим прильну:
Не медли, кровь моя, – скорей на землю
                          брызни!
 

1948

 
Бегут они стремглав, расплескивая воду,
Визжа, и хохоча, и путая шаги,
И, на берег взбежав, дробь отбивая с ходу,
От холода дрожа, прекрасны и наги.
 
 
На пляску их, смеясь, глядит волна
                          речная,
Вбирает их следы податливый песок,
У каждой над косой блестит, не просыхая,
Кувшинок водяных русалочий венок.
 
 
Обсохнув в тот же миг под жгучими
                          лучами,
На мокрую траву бросаются ничком,
И, медленно струясь, журча под их
                          ступнями,
Щекочет их волна знобящим холодком!
 
 
Сейчас они совсем девчонки-невелички,
Подняв головки вверх, опустят их опять.
Девчонки дружно в такт взметнув свои
                          косички,
Ногами брызги в такт им весело взбивать.
 
 
Иль реку вздумали попридержать ногами,
Чтоб не ушла она, была поближе к ним?..
Взрывается их смех, звенит над берегами,
Пугая сонных птиц по заводям речным.
 
 
Девичий звонкий смех куда реки свежее…
Тонуть в его волнах, вновь обновляясь в
                          них…
На целом свете нет мне их роднее —
Смешливых, загорелых, молодых!
 

1948

 
Раньше, позже ли было все это?
Сновиденье несет, как волна.
Мама вместе со мной до рассвета,
Словно в детстве со мною она…
 
 
Помню, как просыпалась, не зная,
Сплю, дышу ль я в ночной тишине,
Подбегала к постельке босая
И, дрожа, наклонялась ко мне…
 
 
Материнские теплые руки
Нежат ласкою сердце мое,
И я слушаю милые звуки —
Колыбельную песню ее.
 
 
Только песню догнать я не в силах,
Мамин взор как туманом укрыт,
Но в напевах далеких и милых
Радость детства, как прежде, звучит.
 
 
Буря воет порою ночною,
Непостижною злобой полна…
Мама!.. Мама, как прежде, со мною,
Словно в детстве со мною она!
 

1948

 
Она прошла вперед – сразила наповал,
Откинув голову, тревожная, прямая,
А волосы ее неслись, как пенный вал,
Шипя и шелестя и плечи заливая.
 
 
Нет, не идет, летит, стремится в вышину,
И разметался шарф, подхвачен ветром
                          бодрым, —
Вот оба начали веселую войну,
А косы, хохоча, спускаются по бедрам.
 
 
И ноги стройные захватывают в плен,
Сияньем оттенив прожилки нежной кожи.
Им, косам, хочется прильнуть к теплу колен
И успокоиться на их душистом ложе.
 
 
Вдруг ветер разметал одну и вверх занес,
Все затопила блажь русоволосой вьюги,
Но дернулось плечо вот волна волос
Метнулась на спину, отпрянула в испуге!
 
 
Как гребень солнечный прическу увенчал!
Как щебень захрустел! Вот так, вот так,
                          наверно,
По тропкам ледяным в краю отвесных скал
Стремительно летит трепещущая серна!
 
 
Она ушла в пожар бульваров городских,
Туда, где на ветру сгорает листьев груда,
И я ее лица глазами не настиг,
Но щедро награжден одним мгновеньем
                          чуда!
 

1948

 
Там листья не шуршат в таинственной
                          тревоге,
А, скрючившись, легли и дремлют на
                          ветру,
Но вот один со сна поплелся по дороге,
Как золотая мышь – искать свою нору.
 
 
И сад не сторожат – пусть входит, кто
                          захочет,
Там вихри, холод, дождь, секущий и
                          косой,
И – никого. Печаль одна здесь слезы
                          точит,
Но вдруг жужжанье слух улавливает мой.
 
 
Пчела спешит пешком по рыхлому
                          песочку,
Тяжелым обручем пчелиный сжат живот,
И так она ползет чрез пень и через кочку
И судорожно вдруг на голову встает,
 
 
И крылышки свои вдруг задирает криво,
Как зонтик сломанный, они теперь торчат,
И смерть уже слышна в жужжанье
                  торопливом…
На осень тишина переезжает в сад.
 

1948

Э. Л.

 
За счастьем призрачным бродя во мгле
                       безбрежной,
Унижен, возвращусь туда, где только ты.
О том, каким я стал, твой взор
                расскажет нежный,
Мне ласково блеснув с нежданной высоты.
 
 
И есть лучистый свет в твоем прекрасном
                          взоре,
Что позволяет мне не опускать глаза
В тот час, когда душа свое оплачет горе
И по щеке течет раскаянья слеза.
 
 
Пускай гоняюсь я за призраком летучим,
Все чаще и светлей мои пути к тебе,
И сердце шлю тебе через моря и кручи,
Хотя даю обжечь себя чужой судьбе.
 

1948

Э. Л.

 
Уже не в первый раз заката полосу
Провел угасший день по тверди небосвода.
Я все еще в тебе блуждаю, как в лесу:
Все перепутано. Ни выхода, ни входа.
 
 
Стук сердца твоего в груди своей несу
Прозрачным родникам, журчанием
                     бесследным.
Я все еще в тебе блуждаю, как в лесу,
Я все еще в тебе брожу, как в
                      заповедном.
 
 
Шагаю медленней… А травы пьют росу,
А тени ворожат, чтоб мне с пути не
                      сбиться!
Я все еще в тебе блуждаю, как в лесу,
Я все еще брожу, рискуя заблудиться.
 
 
Я, от ревнивых глаз укрыв твою красу,
Сам преградил тропу к тебе в просторном
                          мире.
Я все еще в тебе блуждаю, как в лесу,
С минутой каждою мои шаги все шире!
 
 
Окутал мрак ночной заката полосу,
Вновь звезды и луна скитальца увенчали.
Я все еще в тебе блуждаю, как в лесу,
Чтоб к сердцу протоптать тропинку, как
                          вначале.
 

Э. Л.

 
Твой взор меня смиряет и гнетет
И голову мою к земле склоняет,
Когда тоскою искривлен твой рот
И дрожь, слезы в твоих глазах мерцает.
 
 
Слеза, набухнув, блещет, и она
Вот-вот прольется через край, крупнея,
Но там не я – вина отражена,
Молчит слеза, таить печаль умея.
 
 
Она не падает с твоих ресниц,
Но остается между век дрожащей.
В ней мир выходит из своих границ,
А в глубине растет зрачок блестящий.
 

1948

 
Так как же не любить, отдав себя всего,
Как отдает себя любое существо,
Когда к волне морской, что к молотилке
                          злак,
Луч солнечный припал! Не загореться как,
Когда трещат сверчки запечные всю ночь,
А поутру бренчат цикады во всю мочь,
Когда, как медь, звенит под ветром
                   хрупкий лист
И надрывается кузнечик-цимбалист,
Когда гудит, как гром, живая зелень трав,
И стебель говорит, как флейта, заиграв, —
И травяной оркестр устал и изнемог,
И кое-кто уже готов свалиться с ног,
И, хоть кукушки нет у синевы морской,
Сдается и она кукует день-деньской!
Пусть соловьи отсель за тридевять земель,
Напомнит нам о них ручья ночного трель,
И каждый из певцов хрипит и глотку
                          рвет,
И каждый забежать пытается вперед!
Чтоб весь простор земной, чтоб целый
                     мир вокруг
Запомнил золотой непреходящий звук!
Мир полон до краев, звук льется через
                          край:
Хлынь, гомон голубой, звучи, не умирай!
И море синее вливается во тьму
И дремлет: счастье снов является ему,
И голос все нежней, желанней и ясней,
В нем зреет глубина еще невнятных дней.
Так как же не любить, отдав себя всего,
Как отдает себя любое существо!
 

1948

 
Залетный вихрь по иглам бьет,
Вздыхают елки-недотроги:
«Идет зима! Зима идет!
Зима в пути! Зима в дороге!»
 
 
Как знать, успеет ли домой
Вернуться человек проезжий,
К вершинам, скованным зимой,
Заснувшим спячкою медвежьей?
 
 
Уже в тиши янтарных смол
Вихрь суматошливый запрыгал
И за стволом ощерил ствол
Десятки тысяч острых игол!
 
 
Нарушен трав мертвецкий сон,
Зашевелился листьев ворох,
И ветер, прущий на рожон,
В осенних мечется просторах.
 
 
Деревья голые молчат,
Лишь ветер корчится от злости
Да лихорадочно стучат
Ветвей обглоданные кости!
 
 
Вихрь пролетел сквозь бурелом
По квинтам плача и тревоги, —
Осенний шорох за окном:
Зима идет! Зима в дороге!
 

1948

 
Поднимались мы по круче
Выше птицы, выше тучи,
Нами высь побеждена, —
Наливай полней вина,
Так подымем же бокалы,
Чтоб желанье явью стало!
 
 
Уводила песня в дали,
Мы пучину побеждали,
Опускаясь глубже дна, —
Так налей полней вина,
Чтоб народной мощи реки
Не иссякли бы вовеки!
 
 
Лето кончилось нежданно,
Наступила осень рано,
И зима прийти должна, —
Наливай полней вина!
Мы бокал подымем пенный
За цветенье нашей смены.
 
 
Мы седеем. Ну и что же!
Нами век наш славно прожит,
Отдан родине сполна, —
Так налей еще вина!
Пусть, завидуя по праву,
Помнят внуки нашу славу!
 
 
Сколько жить на свете белом
До печального предела,
Сколько нам гореть дано!..
Наливай в бокал вино!
Запрокинем к звездам лица —
Пусть заветное свершится!
 

1948