Текст книги "Стихи"

Автор книги: Перец Маркиш

Мое поколение
(1930–1937)

 
От старых пастухов, бросавших города,
Вдыхавших средь пещер пергаментную
                     плесень,
Я унаследовал большой и сладкий дар —
Великолепное вооруженье песен!
 
 
И – знак, преемственности – древний
                     алфавит
О грандиознейший точильный камень века
Я должен наточить, – пусть голос мой
                     звучит
Величественной правдой человека.
 
 
Упорный труд и подвиг вдохновенный
Мыслителей, поэтов и борцов
Достались правнуку, как грамота веков —
В мечте о справедливости священной.
 
 
Иди вперед, мой век, во весь огромный
                     рост!
Греми, гроза, в которой гнев и радость!
Весь мир изрезан поездами звезд,
Высокими шлагбаумами радуг.
 
 
Раскрыты пред тобой сверкающие шири,
Твой путь в пыланье молний голубых, —
И радостно в тебе клокочет сердце мира,
И совесть века – в подвигах твоих.
 
 
Я жажду истины в скитаниях сберег —
Бессмертное сокровище народов,
И путь ее – на запад и восток
В огне освободительных походов!
 

1932

 
И камню, может статься, не легко,
Когда его резец жестокий режет…
 
 
Быть может, отзвуком на стон его, на
                     скрежет,
На срезах изрубцованных его
Исторгнется из тьмы и выявится в свете
Слепая клинопись тысячелетий…
 
 
Быть может, болью скрытою своей
Исходит дерево, когда, влекомы к сини,
Под натиском весны бушуют в древесине
И раздирают ствол зародыши ветвей.
 
 
Но только нам, владыкам из владык,
Наследникам времен и поколений,
Дано постичь материи язык
И мудрые законы воплощений.
 
 
Быть может, плачет глина в тишине,
Пока ваятель бьется над замесом
И плоть аморфную то сплющивает прессом,
То на медлительном калит огне…
 
 
Но только нам, единственным из всех,
Питомцам бурь и песнопевцам штормов,
Дано осмыслить боль, и сдвиги ветхих вех,
И выплеск вещества сквозь косный панцирь
                     формы.
 
 
Не мерим чисел мы и времени не числим,
Как счета им стрела в полете не ведет.
Как ей на тетиву закрыт обратный лет,
Так нам возврат к исходным дням
                     немыслим.
 
 
Уж даль распахнута. И, ею окрылясь,
Нам стелют вихри путь по судьбам, по
                     годинам…
Мы смотрим в прошлое лишь в помысле
                     едином:
Не для того, чтоб с ним свою упрочить
                     связь,
А чтоб в грядущее стремительней войти
                     нам.
 
 
Да, может быть, и камень терпит боль,
Когда его резец жестокий режет…
 
 
И только нам доверено судьбой,
И только мы единственные в силе
На стыке тьмы и светоносных зорь
Прославить и осмыслить скорбь
И в воплях, в скрежете, в стенаньях
                     укоризны
Расслышать первый вскрик рождающейся
                     жизни.
 

1932

1

 
Священная клятва проста и строга:
«Где б враг ни таился, разведай врага!
 
 
Разведай, почуй, уничтожь, размети,
Из нор его выбей, срази на пути!»
 
 
И старцы и дети бросали дома,
Был зной нипочем, не помеха – зима,
 
 
Был ветер им братом в суровые дни,
Не хлебом, а гневом питались они.
 
 
К земле приникала несжатая рожь,
Сердца говорили: «Врага уничтожь!»
 
 
И ринулись все на врага, как один,
От Черного моря до северных льдин.
 
 
Ленты да пули, на пулях – литье:
«Ройте могилу себе, воронье!»
 
 
Преданьем овеян и кровью скреплен,
Пылает твой подвиг в анналах времен.
 
 
Потомкам слагает сказитель народ
Былины про твой легендарный поход.
 

2

 
От солнца до солнца с винтовкой в руках
Красноармейцы стоят на постах.
 
 
Взоры буравят студеную тьму,
Боец насторожен, и мнится ему
 
 
Отзвуком гулким промчавшихся дней
Топот буденновских жарких коней.
 
 
Песня, и топот, и посвист, и звон —
Молниеносный летит эскадрон.
 
 
Головы в тучах, и знамя горит
Ярче степной кумачовой зари.
 
 
В солнечном радостном шуме лесном
Дали кричат бойцам о былом.
 
 
Горы гремят, высоки и крепки:
Красные по полю мчатся полки.
 

3

 
Играют на солнце, сверкают штыки,
Движутся по полю наши полки.
 
 
Сразиться, схватиться вплотную с врагом.
Дали огнем полыхают кругом.
 
 
Пылают от скорби и гнева сердца —
Огня горячей, тяжелее свинца.
 
 
Наказ и команда: «Смотри, карауль!»
Песня сливается с посвистом пуль.
 
 
Лихие матросы летят впереди,
С такими хоть в самые жерла иди.
 
 
Присяга ветров и винтовок – одна:
«Ты будешь свободной, родная страна!»
 

4

 
Несется Чапаев, как вихрь, на коне,
Глаза на при деле, рука на ремне.
 
 
И снова разбужены скоком лихим,
Леса и просторы несутся за ним.
 
 
Летят на врага под обстрел, под огонь.
Такому ли вражьих бояться погонь?
 
 
Он оторопь сеет во вражьих рядах,
Столбами дорожный взвивается прах.
 
 
Он в полночь глухую и в светлый рассвет
С бойцом пограничным ложится в секрет.
 
 
Ни шашка, взвиваясь, ни пуля, звеня,
Не сбросили всадника в битве с коня.
 
 
И всюду, где должно разить и стеречь,
Он перед бойцами, как знамя, как меч.
 

5

 
Священная клятва проста и строга:
«Где б враг ни таился, разведай врага!
 
 
Разведай, почуй, уничтожь, размети,
Из гнезд его выбей, срази на пути!»
 
 
И горе тому, кто дерзнул посягнуть
На родину славы, на нашу страну.
 
 
И то, как мы родину любим свою,
Любые враги распознают в бою.
 

1932

 
Вернулся я к тебе из дальней стороны,
Нарушил я обет и память предков предал.
Здесь, на твоей земле, разорены
Могилы древние, кладбище наших дедов[1]1
  В конце XV в. из Испании были изгнаны инквизицией жившие там евреи.


[Закрыть].
 
 
Лежат останки их среди могил бойцов,
Здесь пронеслись бои, столетний плен
                     развеяв,
А мне не воскресить забытый прах отцов —
Гонимых из страны в страну евреев.
 
 
Они покорно шли, как гурт овец в загон,
Шли, страхом скованы, кляня свое бессилье,
Под лязг и звон секир, под колокольный
                     звон
Шли в тюрьмы Кордовы и на костры
                     Севильи.
 
 
Над головой твоей опять занесены
Орудья палачей – куда страшней секиры.
Пришел я из Москвы, из дальней стороны,
Пришел как брат, не как изгнанник сирый.
 
 
Я вновь свою судьбу теперь связал с тобой,
Когда ты стонешь, кровью истекая.
Несу тебе любовь и опыт боевой
Из вольного, прославленного края.
 
 
Проснулась ты в годину мук и бед,
Чтоб вольность отстоять в горниле
                     испытаний
Да сменит звон меча бряцанье кастаньет,
И яркой молнией разящий меч твой станет!
 
 
Европа вся в дыму, огнем озарена,
Вся кровью залита, а над тобою ныне
Уже занесены, несчастная страна,
Крест Гитлера, секира Муссолини.
 
 
Они разносят по земле чуму,
Хотят, чтоб землю трупы заражали,
Летят, как злые демоны, в дыму
Над пеплом городов, над грудами
                     развалин.
 
 
Они несут предательство и страх,
Бесправье и разбой, расстрелы, бомбы,
                     пламя,
Они живое все сжигают на кострах,
И путь их вымощен повсюду черепами.
 
 
Но мужество твое, оно всегда с тобой,
С тобою вера твердая в победу.
В Мадриде каждый камень рвется в бой,
Готовы к бою хижины Толедо.
 
 
Путь боем озарен, и чувствуют сердца:
Звучит разрывов гром, звучит атаки топот,
Как эхо выстрелов у Зимнего дворца,
Как громовой повтор атак у Перекопа.
 
 
Твой путь, твоя судьба, как горы, высоки,
От поступи твоей вскипают волны моря.
И дети в бой идут, и старики,
Чтоб отстоять твои поля и взгорья.
 
 
Светла твоя душа, и помыслы чисты,
И звонко бьется сердце молодое.
Не хочешь быть женою труса ты,
Ты знаешь: лучше стать вдовой героя!
 
 
Не плачет о погибшем друге друг,
Сын об отце убитом, брат о брате, —
Берут оружье из холодных рук,
А губы шепчут клятву о расплате.
 
 
Повсюду, как гурты растерзанных овец,
Деревни мертвые лежат в крови и гари,
Любой булыжник рвется, как боец,
По вражеской броне, по свастике ударить.
 
 
За всех детей, погубленных врагом,
За брызги крови на листве и травах
Пусть грянет, как обвал, обрушится,
                     как гром,
Народный правый суд и гнев народа
                     правый!
 
 
Здесь прошлое мое – среди могил бойцов,
Здесь пронеслись бои, столетний сон
                     развеяв,
И мне не воскресить забытый прах отцов —
Гонимых из страны в страну евреев.
 
 
Тех, что покорно шли, как гурт овец,
                     в загон,
Шли, страхом скованы, кляня свое
                     бессилье,
Под лязг и звон секир, под колокольный
                     звон
Шли в тюрьмы Кордовы и на костры
                     Севильи.
 
 
Я вновь свою судьбу теперь связал с тобой,
Когда ты стонешь, кровью истекая.
Несу тебе любовь и опыт боевой
Из вольного, прославленного края.
 
 
Как на вершинах пиренейских снег,
Сынов и дочерей твоих не меркнет слава.
Верней оружья не было и нет,
Чем твердость, мужество, чем гнев народа
                     правый!
 

1936

 
Придет одно и сменится другим,
Уходят поколения навеки,
Но никогда народ не разлучался с ним,
Как с морем никогда не расставались реки.
 
 
То слово, что, взлетев с броневика,
Над миром, как набат, когда-то
                     прозвучало,
Еще живет в сердцах и будет жить века —
Одержанных побед великое начало.
 
 
На строгий монумент, чей сумрачный
                     гранит
Хранит его черты, порывистость движений,
Народ воспрянувший не с горестью глядит,
А с гордостью – мы с ним в труде, в дыму
                     сражений.
 
 
Народ его мечты взрастил, как семена,
И сердце уберег, его заветам внемля.
Цветущая, как сад, раскинулась страна,
Обильный урожай едва вмещают земли.
 
 
Что времени незыблемый закон?
Пускай в природе неизбежно тленье,
Но смерть побеждена, и вечно будет он
Великим светочем грядущих поколений.
 
 
И, полон новых сил и к подвигам готов,
Идет народ-творец заре навстречу,
Поднявши голову до самых облаков
И, полон новых сил и к подвигам готов,
 
 
Во всем, что ныне мы без устали творим,
Сверкает мысль его, великая, простая,
И кажется – он здесь, он жив и вместе
                     с ним
Любимая страна живет и расцветает.
 
 
Ту клятву родине, которую сыны
Народа дали в дни кончины и печали,
Они исполнили, ей до сих пор верны.
В боях закалены, они обет сдержали.
 
 
Его простертая в грядущее рука
Сулит свободу, мир, зовет к счастливой
                     доле
Народы всей земли, которые пока
Томятся, как рабы, под гнетом и в неволе.
 
 
Народом вскормленный, познал он до конца
Его стремления, и радости, и горе.
Со всех сторон к нему стекаются сердца —
Так воды вешних рек, бурля, несутся
                     в море.
 
 
На строгий монумент, чей сумрачный
                     гранит
Хранит его черты, порывистость движений,
Народ воспрянувший не с горестью глядит,
А с – гордостью – мы с ним в труде, в дыму
                     сражений.
 

1937

Танцовщица из гетто
(1940)

1

 
Стремительно блистанье легких ног —
Моя любовь танцует перед вами:
Встречается с клинком стальной клинок
И объясняются, сверкая лезвиями.
 
 
Бушуют складки платья и фаты,
Подобно говорливому прибою.
И буйный ветер, разбросав цветы,
Зовет тебя и тянет за собою.
 
 
И вот – гора и бездна… Снег какой!
И на скале отвесной – поединок…
Не упади! Молю тебя тоской
Изгнанья, слез, скитальческих тропинок…
 
 
От плеч струится серебристый ток,
Но что-то недосказано ногами…
Встречается с клинком стальной клинок
И объясняются, сверкая лезвиями.
 

2

 
Куда тебя зовет, куда ведет
Холодный ветер и ночное горе?
Метель метет, в полях метель метет.
Калитки и ворота на запоре.
 
 
Ненастной ночью, дымной и седой,
Слепому року ты себя вручила,
И он не разлучается с тобой,
И требует, чтоб ты его любила,
 
 
Чтоб ты ему плясала на заре
И забывала нищету и голод…
Кому не сводит ноги на костре?
Кому не сводит ноги лютый холод?
 
 
Сама земля пылает, как костер,
А небо дышит стужей ледяною…
И ты танцуешь… И висит топор
Над запрокинутою головою.
 

3

 
Твой грозный рок отныне всем родня
И всем чужой… Не жалуйся. Ни слова!
Танцуй ему, запястьями звеня;
Веди его, как поводырь слепого.
 
 
Он вездесущий – он на всей земле;
Не отставай – ему дала ты клятву.
Он меч волочит в непроглядной мгле
И отовсюду собирает жатву.
 
 
В любой стране его узнает ночь:
Оброк с живых и мертвых собирая,
Он всех готов приветить, всем помочь:
«Покойтесь в бозе – вот земля сырая!»
 
 
Испей же яд его, как пьют вино;
Танцуй ему в харчевнях и в острогах…
И не стыдись – веди его… Темно
И пусто на заплеванных дорогах.
 

4

 
Сравню я разве океан с рекой?
И разве буре гавани по нраву?
Из сердца шумно вырвался покой
И улетел, как золотая пава.
 
 
Мне следовало паву привязать,
Как старую козу, к ветле веревкой…
Коза ушла… И горевала мать…
И дом ушел, с чуланом и с кладовкой…
 
 
Была коза… Безрогая коза…
Ей миндаля хотелось и изюма…
Ушла коза за долы, за леса,
Подальше от людской беды и шума…
 
 
Осталась сказка – больше ничего!
А детства нет… В моих скитаньях долгих
Ищу его, и нахожу его,
И вновь теряю на ночных проселках.
 

5

 
Сказанье о козе, что вдруг ушла,
И о ветле, из коей вяжут метлы…
А впрочем, где коза и где ветла?
На пустырях не зеленеют ветлы.
 
 
Сказанье о несаженой ветле,
Но выметнувшей вверх в цвету и в силе;
Ее всегда срубали на земле,
Срубали много раз и не срубили.
 
 
Сказанье о железном топоре,
Что занесен над гордой головою…
Вот – хлеб и кров! Не стой же во дворе,
Войди, моя любовь, в мой дом со мною.
 
 
Сказание о четырех углах,
Которые под палкой не покину:
Я сам стоял с отвесом на лесах
И светом звезд поил сырую глину!
 

6

 
Был свет уже погашен. В темноте
Светились только белые колени.
Ты появилась в призрачной фате,
И боль твоя рванулась на ступени.
 
 
И я подумал: «Так, во мгле, в горах,
Кочует неприкаянная птица…»
Тебя шаги пугают?.. Это – страх.
Он заставляет сердце громче биться…
 
 
В начале ночи отворилась дверь,
Гляжу – покой с котомкой у порога.
– Прощай! – сказал. – Один живи теперь.
Я ухожу. Меня зовет дорога.
 
 
И я спросил, как будто сам не знал:
– Что у тебя в котомке, за спиною? —
Не глядя на меня, покой сказал:
– Я сердце уношу твое с собою…
 

………………………

20

 
Рассказывай, любовь моя, пляши!
Перед тобою сонные громады,
Вода и камни – больше ни души,
Ни братьев, ни сестер – совсем одна ты.
 
 
Скитаются – ни кликнуть, ни позвать!
Кочует в море утлая лодчонка.
Ребенок потерял отца и мать,
Мать не найдет убитого ребёнка.
 
 
За солнечные гимны – жгли уста;
За взгляд на звезды – очи выжигали.
Далекая холодная звезда
Не слышит нашей боли и печали.
 
 
И горы спят, но ты их сна лиши,
Пускай их потрясут твои утраты!
Рассказывай, любовь моя, пляши.
Ни братьев, ни сестер – совсем одна ты.
 

21

 
Все раздари – нам незачем копить.
Исхода нет – отдайся им на милость.
За дерзость быть свободной и любить
Ты до конца еще не расплатилась.
 
 
Привыкла с малых лет недоедать.
Долги росли, и множились заботы.
А ты хотела думать, и мечтать,
И быть свободной, – так плати по счету!
 
 
Разграблено и золото и медь;
За колыбелью – братская могила.
И ты должна сгореть, должна истлеть
За то, что ты людей и мир любила.
 
 
Сумей же стыд от тела отделить
И тело от костей – судьба свершилась!
За дерзость быть свободной и любить
Ты до конца еще не расплатилась!
 

22

 
Когда-то здесь под грозный гул стихий
Над замершей толпой пророкотало
Торжественное слово: «Не убий!»
Теперь убийство заповедью стало.
 
 
Но не смолкает правды гневный гром,
И мысль не уступает тьме и страху.
Погиб не тот, кто пал под топором,
А тот, кто опустил топор на плаху!
 
 
Да будет всем известно наперед,
Что тьме и страху мысль не уступает.
Герой не тот, кто кандалы кует,
А тот, кто кандалы свои ломает!
 
 
Танцуй же у подножья грозных гор, —
Еще заря от дыма не ослепла.
Сгорит не тот, кто всходит на костер,
А тот, кто умножает груды пепла!
 

23

 
Идет, идет с секирой истукан.
Он свастику и ночь несет народам.
Он тащит мертвеца. Он смел и пьян.
Он штурмовик. Он из-за Рейна родом.
 
 
Он миллионам, множа плач и стон,
На спинах выжег желтые заплаты[2]2
  В странах, захваченных гитлеровцами, евреи должны были носить на груди и на спине желтые шестиконечные звезды.


[Закрыть].
Он растоптал и право и закон.
Он сеет смерть бесплатно и за плату.
 
 
Лоснятся губы. Пахнет кровью рот.
Но, людоед взывает нагло к богу.
Еда ему, видать, невпроворот.
Он в страхе. Он почувствовал тревогу.
 
 
Заплата стала горла поперек.
Мычит. Хрипит. Промыть бы горло
                       водкой.
Пожалуй, стоит дать ему глоток,
Чтоб вырвало заплату вместе с глоткой!
 

24

 
Станцуй ему, бездомная, в горах, —
Он проклят до десятого колена.
Нет больше толку в буквах и в словах, —
Их смоет крови розовая пена.
 
 
Заря проснулась в гневе и в огне;
Вершины расстаются с облаками…
Мы благодарность на его спине
Напишем беспощадными штыками.
 
 
Гора камнями вызвалась помочь.
Разверзлось море. Поднялись дубравы.
Могилы, будоража злую ночь,
Кричат от Роттердама до Варшавы.
 
 
Ни летопись и ни рассказ живой
Не воссоздаст их муки и тревоги.
Об этом в вихре пляски огневой
Кричат твои скитальческие ноги!
 

25

 
Выстукивай свой звонкий мадригал,
Греми, моя подруга, каблуками.
Палач твой пол-Европы заплевал
Отравленными желтыми плевками.
 
 
Танцуй, благодари его, не стой!
Он беден – ты всегда слыла богатой
И заплатила ранней сединой
За то, что ты отмечена заплатой.
 
 
Но что еще он требует с тебя?
Хлеб из котомки? Ладно, кинь котомку!
Сожрал и лег, зевая и сопя,
И пояс распускает, как постромку.
 
 
В расчете мы. Auf Wiedersehen! Пока!
Заткнули глотку, словно горло жбану.
Но шарит, шарит жадная рука…
Так что же снова нужно истукану?
 

26

 
Мужайся! Да не будет тяжело
Тебе твое клеймо, твоя заплата.
Иди спокойно, как праматерь шла
Оттуда, где любовь была распята.
 
 
Тебя узнают ветлы у дорог,
Тебе напомнит торная дорога
Борцов, что шли на запад и восток,
Не ожидая милости от бога.
 
 
Безжалостен палач – на старый счет
Ссылается с ужимкой обезьяньей.
Он требует расплаты за почет,
За желтую заплату, за вниманье.
 
 
Он никогда не сеял и не жал,
Он только брал чужое без возврата…
Шагай же, как прапрадед твой шагал
Оттуда, где любовь была распята.
 

27

 
Вспорхнет ли, затрепещет ли твой бант?
Так много горя, что куда уж больше!
Вот Брест-Литовск, как древний
                      фолиант,
Раскрылся перед беженцами Польши.
 
 
Идут пешком. Детишки – на руках.
Бородки – кверху. И маршрут – по
                      звездам.
Изгнание – узлом на поясах.
Пергаментные лбы – в крутых бороздах.
 
 
У гаснущих огарков – рты согреть.
Уселись, словно в трауре, на камень.
И некому бездомных пожалеть.
И звезды, как мечи, за облаками.
 
 
Над старым Бугом вьюга дует в рог,
И снег слепит глаза, сырой и липкий…
На семисвечники разбитых синагог
Они тоску развесили, как скрипки.
 

28

 
В который раз ведет тебя нужда
К чужим домам?.. Чужие крохи черствы…
Я не спрошу: «Откуда и куда?»
Вот хлеб и кров. Забудь нужду и
                      версты.
 
 
С тобой танцует вековая жуть,
Боль вековая над тобой нависла…
Вперед, беда! Еще не кончен путь.
Струись, исполосованная Висла!
 
 
Ступни босые резал Иордан,
На Рейне измывались над тобою,
И все-таки светили сквозь туман
Рубины звезд над русскою рекою.
 
 
Пусть дом мой будет для тебя гнездом
На дереве зеленом – это древо
Еще не подрубили топором…
Пляши, моя любовь и королева!
 

29

 
Я соберу посев твоих шагов
На всех дорогах долгого изгнанья:
За двадцать пять скитальческих веков
Мой тайный клад, мой дар и достоянье.
 
 
Я на спину взвалил снопы. Я – рад!
И весело иду на голос трубный
Туда, где бубны жалобно бубнят,
Где бьют в набат загубленные бубны!
 
 
Залягу под ракитовым кустом,
Упьюсь твоей любовью и слезами.
Я птичьим песням научусь потом,
Я убаюкаю тебя стихами.
 
 
Они да ты – мой трудный дар, мой клад!
Они, да ты, да голос ветра зыбкий
В краю, где дроги жалобно скрипят,
Где чьи-то зыбки плачут, будто скрипки.
 

30

 
Без крова, без дороги, без жилья,
Без языка, опоры, утешенья
Идешь, тоску свою не утоля,
И под ноги кидаются каменья.
 
 
Пожар твоих волос – горят леса! —
Ложится жарким пламенем на плечи.
Бывало, мать, прикрыв рукой глаза,
Таким огнем благословляла свечи.
 
 
Оплачь, сестра, свой пламенный костер,
Оплачь свою последнюю разлуку.
Станцуй вершинам вековой позор,
Станцуй долинам вековую муку!
 
 
Над головой твоей топор и крест.
Леса молчат. И замер птичий гомон.
Меч занесен – враги стоят окрест.
Меч занесен, но скоро будет сломан!
 

31

 
Не хватит сердца одного, мой друг,
Чтоб выплакать в стихах твои печали.
Я слышал, как стонал и плакал Буг,
Когда тебя насильники пытали.
 
 
«Веселую!» – приказывал палач
Ночному ветру… И, терзались ноги,
И под бичами вьюги мчалось вскачь
Безумье белых хлопьев и тревоги…
 
 
Усталый поезд покидал перрон
С заплаканными мертвыми глазами.
А злая ночь за вами шла вдогон,
Пугая волчьим воем и лесами.
 
 
Как возместить тебе, моя краса,
Любовью и стихами муки жажды?
Врагов накроют пеплом небеса,
Запляшет танец смерти дом их каждый!
 

32

 
Пора! Свои скитанья усыпи,
Пусть спят спокойно возле ветел голых.
Ты раздала все в поле и в степи,
Все раздарила в городах и в селах.
 
 
Простись с бедой и не печалься впредь!
И не стыдись босых ступней, подруга!
Теперь и листьям стыдно зеленеть,
И белизны своей стыдится вьюга.
 
 
Я слышу легкий шаг твой – ты идешь,
Моя любовь, мой друг, моя невеста.
Ты хочешь ветер взять с собой? Ну что ж,
Просторно в сердце – в сердце хватит места,
 
 
Но будь тверда к скитаниям своим, —
Они ревут, как кинутые дети…
Не слушай их… Ты не вернешься к ним!
Рассвет… Прощаться легче на рассвете.
 

33

 
Кого еще ты хочешь взять с собой?
Еще что принести ко мне желала б?
Возьми с собой прибрежье и прибой…
Я жду тебя… Душа болит от жалоб!
 
 
Уснула моря голубая гладь,
Мигающие звезды отражая,
И ветру удалось туман убрать,
Чтоб я тебя увидел, дорогая.
 
 
Я слышу рокот мерный и густой.
Я сплю, но разбудить меня не трудно.
Волна зовет меня на мол пустой:
«Вставай скорей. Проходит мимо судно!»
 
 
Бегу. Не поспевает тень за мной.
Открытый мол недалеко от дома.
Но судно проплывает стороной,
Касаясь парусами окоема.
 

34

 
Прошло и скрылось судно. Тишина.
Я так спешил и опоздал, конечно.
Негромко с галькой говорит волна,
И слушать их могу я бесконечно.
 
 
Быть может, там, где звездный полукруг,
Ты бросишь якорь – море там глубоко.
Пора! Нам надо встретиться, мой друг,
Мне трудно без тебя и одиноко.
 
 
Чутье такое есть у легких птиц:
Летят друг к другу над водой и в поле,
Не знают и не ведают границ
И, вольные, встречаются на воле.
 
 
Но, думается, и они грустят,
Когда в лесу берется за работу
Веснушчатый и рыжий листопад,
Когда они готовятся к отлету.
 

35

 
Погашен свет. За окнами гроза.
И в темноте твои белеют руки.
Я целомудренно закрыл глаза.
Я не желаю этой сладкой муки.
 
 
Мне кажется – я на гору иду,
Глаза закрыты, но светло на диво.
Я взял с тобой такую высоту,
Что никогда не убоюсь обрыва.
 
 
Напоминает мне мой каждый шаг,
Что мы навеки отданы друг другу.
Пусть между нами горы, море, мрак, —
Тропа, как, друг, мне протянула руку.
 
 
Не оступлюсь. Не ринусь с высоты.
Напрасно бездна мне готовит место…
Скажи мне, перед кем сегодня ты
Танцуешь, ненаглядная невеста?
……………
 

37

 
Мне утешенья больше не нужны!
Ты платье подвенечное надела
И спрятала, как острый меч в ножны,
В атлас шуршащий трепетное тело.
 
 
Сегодня удивится сам Казбек
И не поймет за много лет впервые,
Кружит ли у его подножья снег,
Цветы ли опадают полевые?
 
 
А ты на гору даже не глядишь,
Исчерпанная мукой и любовью,
И новый мир, в котором ты не спишь,
Дары тебе приносит к изголовью.
 
 
И я не сплю на берегу морском.
Я камешками развлекаю горе,
И жду письма, и прочитаю в нем:
«Прости, я занята…» Уснуло море.
 

38

 
Ты – золотая пава. Грусть и тень
Отныне задевать тебя не вправе.
Шафраном пахнет добрый летний день,
Заря зашла в волос твоих оправе.
 
 
Я к заговорам древним прибегу;
В силок, как птице, положу приманку;
Настигну на лету и на бегу,
Но от скитаний отучу беглянку.
 
 
Не клетку смастерю, как повелось, —
Совью гнездо из звуков, зацелую.
В густой червонный лес твоих волос
Я сам попал, как в клетку золотую.
 
 
Защебетали на ветвях птенцы.
Заря взошла и подожгла дубраву.
Я жду. Летите птицы, как гонцы,
И приведите золотую паву.
 

39

 
Спокойно море, и прозрачны дни.
Блуждает белый парус на просторе.
Не ты ли это? На берег взгляни
И поверни сюда – спокойно море.
 
 
Оставит парус ветер озорной
И, расставаясь, скажет: «До свиданья!
Пусти здесь корни. Расцветай весной.
Забудь свое изгнанье и скитанье!
 
 
Здесь человеку предана земля,
Здесь всех целит голубизна сквозная,
Здесь дружбу предлагают тополя,
Здесь каждая песчинка – мать родная».
 
 
Ночное море отдает вином.
Я предаюсь моим мечтам и думам…
Нас ждет здесь, друг мой, детство с
                        миндалем
И с самым сладким на земле изюмом…
 

1940