Текст книги "Девятнадцать секунд (ЛП)"

Автор книги: Пьер Шарра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Вы не ранены?

– Нет. Это произошло там, в туннеле.

– Хорошо. Не оставайтесь здесь.

Я кивнул головой, и он отошел от меня. Я не знал, как мне встать и как заставить себя преодолеть это поле битвы, серое от пепла, дойти до выхода, там, возле светящихся панно, сейчас покрытых пеленой, словно зеркала в доме покойного.

Какой-то человек подошел ко мне и спросил мое имя и адрес. На нем не было ни каски, ни экипировки. Он скорее был похож на агента полиции. Да, наверное, им и являлся. Он записал в свой блокнот все, что я ему сказал.

– Вас вызовут.

– Для чего?

– Как свидетеля.

– Но я не был ничему свидетелем, я вообще ничего не видел.

– Вас вызовут.

Определенно, это был полицейский. Я хотел задать ему еще один очень важный вопрос, который жег мне губы, но никак не мог его вспомнить. Однако он уже ушел. Я увидел его неподалеку – он остановился около следующей статуи из пепла.

***

Я выбрался на поверхность. Наверху разворачивался фильм-катастрофа. Везде спецтранспорт – белые машины скорой помощи, красные машины прочих служб. Были и обычные автомобили, но с мигалками на крышах. Синие лучи пронзали пустоту, словно призывы о помощи. Особенно странным было отсутствие звуков. Я ожидал услышать крики, стоны, сирены, но вокруг царил только непрерывный грохот, довольно низкий, который производил впечатление глубокой тишины.

Мне необходимо было с кем-нибудь поговорить.

Точнее, мне надо было поговорить с Сандрин. Я не мог отделаться от смутного чувства, что именно мы стали причиной этой трагедии. Если бы мы не назначили здесь свидание, катастрофы не произошло бы. Я подумал, что хуже уже не будет, если я сейчас ненадолго отвлеку Сандрин от ее сборов. К черту нашу договоренность насчет того, что я должен на время испариться.

Помню, у меня словно гора свалилась с плеч.

Однако прежде чем позвонить Сандрин, следовало поточнее узнать, что же произошло. Я подошел к одной из машин, все двери которой были широко открыты. Агент полиции в штатском посмотрел на меня, будто увидел призрак, и вместо ответа задал встречный вопрос:

– Вы были там?

– Да, но я ничего не видел.

– Вы оставили свои координаты?

– Да, но…

– Это бомба. Больше мы ничего не знаем.

Я растерянно его поблагодарил.

Звонить Сандрин теперь не было необходимости. Это не несчастный случай. И злой рок здесь ни при чем. А значит, и мы тоже.

Тем не менее, я открыл стеклянную дверь первой из телефонной кабинок. Там было три будки, соединенные вместе. И все три были не заняты. Мне показалось странным, что в такой момент ни у кого не возникло желания – потребности – позвонить. Я даже засомневался, не во сне ли я все это вижу. Довольно глупо, но я ущипнул себя за щеку, чтобы проснуться – но нет, я не спал. Впрочем, несколько человек стояли на эспланаде, почти на равном расстоянии друг от друга, как деревья в саду, прижимая к уху мобильные телефоны.

После двух гудков я дозвонился до нашей квартиры. Нас не было дома, ни меня, ни Сандрин; мне предложили оставить сообщение, и мы обязательно перезвоним мне, как только вернемся. Я сказал, что это я; я несколько раз повторил имя Сандрин, чтобы она оторвалась от своего занятия и взяла трубку. Затем я представил себе, как мой голос раздается в пустой квартире. Я повесил трубку и решил вернуться домой. Сандрин, должно быть, страшно разозлится, увидев меня. Что ж, тем хуже. Наверное, она вышла на минутку отнести вещи в машину. А может, она даже сочтет, что я появился очень кстати, чтобы помочь ей разорять уют нашего мира, созданный за двадцать лет жизни.

***

В квартире Сандрин не было. Она сюда даже не возвращалась. Все вещи были на тех же местах, что и утром, когда мы уходили.

Меня захлестнула надежда, но это чувство быстро прошло, сменившись раздражением.

Я испытал что-то вроде обиды на Сандрин за то, что я только что пережил такое потрясение (пусть сам я и не пострадал), а она даже ни о чем не догадалась, ничего не почувствовала. Неужели для нас все действительно кончено?

Это почти предательство требовало немедленного ответа. Я решил остаться в квартире. Я разделся, раскидывая одежду где придется, и отправился в душ.

Выйдя из ванной, я почувствовал, что голоден. Я разбил на сковородку два яйца и уселся перед телевизором. Шла одна из тех передач, в которых ничего не происходит и где журналист служит лишь для мебели – его роль сводится к тому, чтобы держать микрофон и поправлять наушники. Ему было нечего сказать, но, тем не менее, он обращался к миллионам зрителей, которые воображали, что получают информацию.

– По-видимому, – заявлял он решительно, – речь идет о террористическом акте. Но мы с минуты на минуту ждем подтверждения.

Я знал об этом намного больше, чем он.

– Очень хорошо, – отвечали ему из студии. – Но вас не слышно.

И бедняга кивал головой и начинал все с начала.

– Как я уже говорил, специальный транспорт продолжает прибывать на площадь Насьон, куда мы по-прежнему не имеем доступа. Поэтому мы установили нашу камеру на одном из соседних бульваров, где, как вы можете видеть, растет толпа любопытных…

Передача шла в прямом эфире, а значит, я никак не мог увидеть себя на экране. Но ведь я тоже был на этой площади, пусть и немного раньше; для полиции я – свидетель; я выбрался из-под земли, так сказать, скрылся с места трагедии. Наверное, от этого я бессознательно искал свое лицо в толпе, что теснилась за спиной репортера.

Передача закончилась на самой мрачной ноте, после чего зрителям предложили в ожидании новостей с места событий посмотреть фильм. Я погасил телевизор и включил радио.

Здесь информация была более подробной. Они подтвердили версию теракта (бомба, очевидно, самодельная, находилась во втором вагоне), после чего подвели итог человеческих жертв: пять погибших и двадцать три раненых. Уточнялось, что никто из раненых не пострадал тяжело, и всем им помощь была оказана на месте. Выражались соболезнования по поводу смерти трех женщин и двух мужчин. По данным, полученным из источников в полиции, одна из погибших была совсем юной девушкой.

Очень юная девушка во втором вагоне.

Я вновь увидел этого почти ребенка, с короткой стрижкой, в джинсах и тяжелых армейских ботинках. Как она неслась по перрону, обреченная на смерть человеком в желтой куртке, который придержал для нее ворота в ад, а сам отправился, беспечный, навстречу жизни.

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, мне было не по себе, я был глубоко потрясен этим чудовищным событием, но с другой стороны (как ни стыдно мне в этом признаться) я испытывал какой-то странный душевный подъем. Да, чувство, похожее на восторг, бежало по моим венам. Должно быть, то же самое чувство как на крыльях несло молодую девушку в ее стремлении успеть на поезд – воодушевление, которое позволяет нам добиться самых невероятных побед.

Я говорил себе (хоть и без особого убеждения), что я только что счастливо избежал ужасной катастрофы. Но на самом деле, и я это хорошо понимал, сегодня в метро мне ничего не угрожало. Ведь я не собирался садиться на этот поезд. Даже если бы Сандрин явилась на свидание, то именно она должна была выйти из вагона. А значит, только она имела бы основание считать себя чудесно спасенной.

В общем, я испытывал чувство, похожее на эйфорию, которое было не только нездоровым, но и совершенно беспочвенным.

Впрочем, правильно ли было называть это эйфорией? Скорее, речь шла об облегчении. Радость выжившего, ничего более. Не самое благородное чувство, после которого, обычно, человека охватывает огромная слабость. Я заснул.

***

Телефон звонил. Я протянул было руку к ночному столику, но обнаружил, что я не у себя в комнате. К тому же выяснилось, что звук шел со стороны входа в квартиру. Кто-то настойчиво звонил в дверь. Наверняка это Сандрин забыла ключи. Помню, в тот момент эмоции захлестнули меня, я просто загорелся от нетерпения. Мне так захотелось ее обнять. Это было больше, чем желание. Это была любовь. Неужели любовь вернулась? Скорее, любовь никуда и не уходила.

***

За дверью стояли двое, и их лица были очень мрачными. Они сказали, что пришли по поводу Сандрин.

– Ее нет дома.

– Да, месье, именно поэтому мы здесь. Можно войти?

– Но я не знаю, чем…

Один из них, брюнет с длинными волосами, наклонил голову вперед, словно перед прыжком в воду.

– В ее записной книжке вы указаны как человек, которому необходимо сообщить, если произойдет несчастный случай, – быстро проговорил он.

– Несчастный случай?

– Можем мы войти, месье?

– Что за несчастный случай?

– Вы не обязаны впускать нас, но, поверьте, так будет лучше.

Я провел их в гостиную. Свою разбросанную одежду, покрытую пылью, я собрал, отнес в ванную и бросил в стиральную машину.

– Что за несчастный случай? – снова спросил я, вернувшись.

***

Они пробыли у меня довольно долго. Им пришлось много раз повторить мне, что Сандрин погибла, погибла при теракте, погибла при теракте в метро.

– Но ее там не было.

– Нет, она является одной из жертв.

– Да нет же, ее там не было. Я сам там был.

– Вы там были?

Агент с короткими волосами достал из кармана блокнот и пролистал его.

– Да, в самом деле, ваши данные есть в списке тех, кто был на станции.

Он закрыл свою записную книжку и повернулся к коллеге. А тот спросил:

– Что вы там делали?

Уж не меня ли они подозревают? Я объяснил им наш план, мой и Сандрин. По мере того, как я рассказывал, эта история представлялась мне все более идиотской. Во всяком случае, не особенно правдоподобной. Я заметил, что они очень странно на меня смотрят.

Мне было не по себе. Я уже жалел, что раскрыл свои маленькие интимные тайны перед посторонними. Тем более, перед полицейскими. Наверное, поэтому я не ответил на их следующий вопрос, хотя мог бы:

– Еще слишком рано говорить о серьезных подозрениях, но довольно многие из опрошенных упоминали о странном поведении одного пассажира на станции Венсен, который затем сел на поезд, и как раз во второй вагон. Поскольку ни один из пострадавших не подходит под его описание, мы думаем, что он вышел на Насьон. Значит, вы могли его видеть. Это молодой человек высокого роста, одетый в ярко-желтую куртку, с синей спортивной сумкой в руках.

Это был он. Я отлично его помнил. Когда он выходил, при нем не было спортивной сумки. Это точно был он. Мне достаточно было сказать слово, и их подозрения превратились бы в уверенность. «Да». Мне достаточно было сказать «да».

Но что поделать, я принадлежал к поколению, которое за более чем тридцать лет сформировало для себя особые понятие о стойкости (или о гибкости), но для которого некоторые принципы остались неизменными. Например: не помогать полиции. Никогда.

– Нет, я ничего не заметил.

***

Я смутно помню, что было потом. Как и когда они ушли. Просто вдруг оказалось, что я один. Я уже смирился было с тем, что мы с Сандрин расстаемся, а теперь мне предстояло пережить новое горе.

– Вам надо будет ее опознать, – сказал длинноволосый.

– Позже… Если можно, позже.

– Конечно… Вас вызовут. Но, может, у нее были какие-то особые приметы? Тогда вам не придется видеть тело, потому что… Ну, вы понимаете, бомба есть бомба.

Я понимал.

– У нее было родимое пятно на шее, сзади, у основания волос. В форме цветка с тремя лепестками. Цветка лилии.

Он записал. Он отметил, что у Сандрин было родимое пятно на шее. Если среди того кровавого месива, которое прежде являлось Сандрин, ее голова достаточно хорошо сохранилась, меня не вызовут. Иначе… Иначе что? Если там нечего будет опознавать, как я смогу подтвердить, что это она?

– Надеюсь, этого будет достаточно, – мягко сказал полицейский, убирая блокнот в карман.

В сущности, их отношение ко мне было скорее сочувственным и доброжелательным. Если бы они сейчас снова начали задавать мне вопросы, я бы им все рассказал о молодом человеке в желтой куртке. Но они уже поднялись, чтобы уйти.

***

Мне понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что я все еще живу. Но теперь это была совершенно другая жизнь.

Закрыв дверь за моими посетителями, я хотел было вернуться в гостиную, чтобы обдумать услышанное и попытаться это понять, но не смог сделать ни шага и вынужден был прислониться к металлической обшивке двери. Но этого было недостаточно. Оказалось, что ноги меня не держат; я медленно сполз по стене. Я довольно долго просидел в таком положении, возможно, несколько часов, потому что в какой-то момент я заметил у своих ног пятно солнечного света, падающего из открытых дверей кухни. Хотя, не исключено, что я просто заснул, сидя, опустив голову на грудь, как старый пьянчужка.

Я встал, принял душ, побрился. И поехал на работу. Я без труда выполнял привычные ежедневные действия, но в то же время какая-то часть меня по-прежнему оставалась в коридоре, мучимая вопросом: как могло случиться, что Сандрин погибла, если она не пришла на наше свидание? Тем не менее, она погибла, и все об этом знали, это знала даже печатная пресса, которая опубликовала список жертв, знали и мои коллеги, у каждого из которых в руках была газета, а выражение лица было сокрушенным, уклончивым и так сказать благоприличествующим (дальше я не стал подбирать эпитеты, чтобы не разразиться смехом).

Молодую девушку звали Софи. На фотографии она была совсем девчонкой, с косичками, на концах которых были завязаны ленты, но ее взгляд и улыбка уже определенно предвещали нечто большее. Нечто большее, чему не суждено было сбыться.

С другой фотографии на меня весело смотрела Сандрин. Красивая, как всегда.

Потянулись дни и недели, когда я, вперившись глазами в экран компьютера, производил те же математические операции, что и раньше, как будто ничего не произошло. Я крепко взял себя в руки.

Это продолжалось до вчерашнего вечера.

Самым трудным было в конце дня возвращаться домой. Обычно я всеми силами оттягивал это испытание. Я ужинал в каком-нибудь кафе, потом бродил по улицам, переходил из бара в бар и оказывался дома уже ночью, чтобы завалиться спать, не зажигая слишком много света. Теперь в квартире царил беспорядок, но я не пытался с ним бороться, потому что он создавал хоть какую-то иллюзию незнакомого места.

Я больше страдал от отсутствия Сандрин, чем от ее смерти. В глубине души я не верил в ее гибель. Она меня бросила, а все остальное было просто дурным сном, ниспосланным мне, чтобы поселить в моей душе печаль. Но напрасно: как раз печали у меня не было. Ну, то есть того чувства, которое люди обычно испытывают, когда теряют своих близких. Нет, не похоже, чтобы я был опечален. Я был зол – это да. На Сандрин. На себя. На эту глупую идею назначить свидание именно в этом месте и в это время. Даже на ЗЕВСа, который тогда меня словно околдовал. Смертным всегда следует остерегаться божественных чар.

Я почти желал испытать эту скорбь, ускользавшую от меня. Мне казалось, что она поможет мне снова обрести душевное равновесие. Поэтому я набрал номер, который оставили мне полицейские. Мой звонок несколько раз переводили (в паузах звучала веселая музыка), и в конце концов я узнал голос Стриженого. Закончив разговор, я поблагодарил его и повесил трубку. После чего я попытался осмыслить то, что он мне сказал.

На мой первый вопрос он ответил так:

– Мы вас не вызвали потому, что с нами связалась семья жертвы. Они прочли сообщение в газете, и ее брат по собственной воле пришел ее опознать. Впрочем, это было не сложно благодаря родимому пятну на шее, о котором вы нам сказали, и наличие которого подтвердил этот господин.

И на второй вопрос:

– Тело забрали. Ее должны были похоронить в провинции, в семейном склепе.

Я представил себе Сандрин, такую безучастную, в окружении всех этих призраков прошлого, о которых она прежде и слышать не хотела, сопровождаемую целым кланом залитых слезами родственников. Тех самых, которые ее на порог не пускали после того, что она сама, смеясь, называла «великим расколом в восемнадцать лет», предпочитая, однако, никогда не говорить о душевных ранах, полученных в результате этого рывка к независимости.

Мне кажется, что только сейчас я осознал, что Сандрин на самом деле умерла. Что ее тело разрушилось, а душа отлетела. И только сейчас началось мое горе.

А еще, тем вечером я внезапно испытал желание спуститься в метро.

Выйдя из бюро, я, вместо того чтобы слоняться по улицам или приступить к ежедневному обходу баров, направился к станции Насьон и, оказавшись на перроне, уселся на то же самое место, которое я занимал в день, когда видел Сандрин в последний раз. Или не видел: она же не явилась на свидание. Хотя нет, все-таки видел – ведь в конечном счете она была там. Она пришла. Пришла, чтобы умереть. Практически на моих глазах. Может, она хотела меня в чем-то упрекнуть?

И впервые с тех пор, как мир остановился, я что-то почувствовал. Мне показалось, что я нашел свое место. Мне даже стало легче дышать. С моих ног словно упали чугунные гири. Моя жизнь наконец вошла в нормальное русло.

Я заплакал. И плакал долго.

Я просидел в метро до закрытия и смотрел, как пассажиры прибывают на станцию, ждут поезда, садятся в вагон, выходят, смеются, разговаривают – как будто Сандрин не умерла. Как будто однажды днем молодой человек в желтой куртке не заложил бомбу и от взрывной волны моя голова не пошла вразнос.

***

Я вернулся туда на другой день, и все следующие дни тоже. Находиться там стало для меня необходимостью, такой же, как потребность в сне. Я садился на свое место и словно становился невидимым.

Так продолжалось до вчерашнего вечера. Хотя это могло бы длиться намного дольше. Годы. Но, как бы то ни было, все имеет конец, рано или поздно.

И он настал вчера вечером.

Впрочем, этот вечер ничем не отличался от других, что сменили друг друга с тех пор, как расследование было прекращено.

Когда я узнал, что дело закрыто, я больше не мог довольствоваться созерцанием того, как люди садятся на поезда и сходят с них. Я обязан был продолжить расследование.

Потому что я был единственным, кто знал. Я видел, как тот парень вышел из вагона в самую последнюю секунду и без своей сумки. У этого молодого-человека-со-спортивной-сумкой ничего не было в руках, когда он шел по платформе к выходу. Это был он. И, возможно, он намеревается провернуть свой трюк еще раз, почему нет?

По радио и в газетах прошли краткие сообщения, в которых полиция с уверенностью заявляла, что человек, заложивший бомбу в метро, сам погиб при взрыве. Не вызывает сомнений, что бомба сработала раньше, чем рассчитывал преступник, в результате чего он не смог вовремя скрыться. По заключению баллистической экспертизы, эпицентр взрыва находился возле ног одной из жертв. Однако этот человек, преподаватель университета, уже ранее был известен полиции как один из членов городской радикальной группировки, вдохновляемой идеями ситуационизма[14], и даже состоял на особом счету как потенциально опасный. Вызванные в полицию, его товарищи после длительного допроса были в конце концов отпущены. Очевидно, террорист действовал в одиночку; не вызывает сомнений, что его поступок стал следствием психологического срыва, спровоцированного переутомлением. Чтобы показать, что ни одна деталь не ускользнула от внимания следствия, дополнительно сообщалось, что было проведено специальное дознание в среде столичных гомосексуалистов, к которым принадлежал подозреваемый.

Понятно, что одновременно быть марксистом, преподавателем университета и гомосексуалистом – это уже перебор, поэтому такой человек является идеальной находкой, чтобы повесить на него любую вину. Но это только если не знать того, что знаю я. То есть если не знать всей правды.

Как бы я хотел вернуться назад, в то мгновение, когда тот парень еще стоял около меня, всего в нескольких метрах. Я бы бросился на него, свалил на пол и сдал бы его службе безопасности. Я все бы предотвратил. Девушка продолжала бы смеяться, профессор не был бы несправедливо втоптан в грязь, Сандрин любила бы меня по-прежнему.

Во мне зародилась безумная надежда, что рано или поздно тот, настоящий террорист появится на платформе. И я стал его ждать. Несомненно, что когда-нибудь он уступит желанию вернуться на место преступления. День за днем я спускался в метро и там подстерегал его. День за днем, вплоть до вчерашнего вечера.

И вот, вчера вечером я его дождался.

***

Он был здесь.

Чего теперь стоят твердые заявления полиции вроде «мы уверены, что…», «нет ни малейшего сомнения…», «действие, совершенное интеллектуалом-одиночкой, утратившим связь с реальностью от переутомления…», ведь тот, другой, был здесь. Настоящий. Я собственными глазами видел, как он идет в мою сторону, он, человек в желтой куртке!

Я не сразу его узнал, наверное, потому, что он появился на платформе из глубины зала, как молодая девушка в тот далекий день. Он шел, слегка подволакивая ногу. Забавно, но первое, что бросилось мне в глаза, была не желтая куртка, а его манера ходить. В тот раз я решил, что эта скованность вызвана страхом, тоской, отвращением перед тем, что он только что совершил. И вот, я вижу его опять. Возможно, он собирается проделать это снова, заложить еще одну бомбу, и в том же самом метро? Ну, разве что немного подальше на этот раз, поскольку он садился на поезд там, где он вышел тогда. И сегодня он прятал свою адскую машину не в спортивной сумке, а в кожаном портфеле, который держал в руке, словно какой-нибудь офисный служащий, возвращающийся с работы.

Он стоял у края платформы, повернувшись ко мне спиной. Это он! Его вид в точности совпадал с тем образом, что запечатлелся в моей памяти. Образом человека, который удалялся по перрону, неуклюже шагая.

Я поднялся. Я решил пойти за ним. На этот раз я не дам ему погубить столько людей. Если он выйдет, оставив в вагоне свой портфель, я возьму этот портфель, выйду следом и швырну портфель на пути позади поезда. Если же он выскочит в самую последнюю секунду, как в прошлый раз…

… потому что только сейчас я понял, отчего тогда прозвучало два звонка: он ждал до последнего, и он нарочно устроил так, чтобы молодая девушка успела на поезд; он не хотел оказаться вместе с ней на перроне – ведь она могла бы потом опознать его…

… что же, если все повторится, я подниму тревогу среди пассажиров и заставлю всех сгруппироваться в другом конце вагона.

Хотя вряд ли я на самом деле обдумывал это. Я просто пошел за ним, вот и все.

Зайдя в вагон, он сразу поставил свой портфель на пол около ног. Я смог наконец рассмотреть его лицо. Он с отсутствующим видом глядел прямо перед собой. Обычный пассажир, такой же, как и все другие. Заурядный молодой человек, с безмятежным, почти рассеянным лицом.

На Лионском вокзале он взял свой портфель и вышел. Я последовал за ним. Помнится, я испытал легкий укол разочарования. Не то, чтобы я засомневался. Человек в желтой куртке оставался человеком в желтой куртке. Просто сегодня он не собирался совершать своего злодеяния.

Он направился к переходу, ведущему наверх. Я шел за ним, метрах в двадцати позади. Я сам не знал, зачем я его преследую. Возможно, я хотел догнать его и спросить, за что он убил Сандрин.

На бульваре, за площадью, желтая куртка стала продвигаться вперед чуть медленнее и словно бы неуверенно. Очевидно, он возвращался домой. Но разве его адрес не является информацией первостепенной важности для предотвращения следующих преступлений?

Он свернул направо, на маленькую улочку, и вошел в подъезд второго от угла многоквартирного дома. Одно из тех великолепных каменных зданий, которыми Осман[15] окружил парижские вокзалы. Теперь я должен был сделать выбор – либо заговорить с ним, либо заявить в полицию о преступлении. Я решил покориться судьбе: если дверь запирается на кодовый замок не только по ночам, но и днем, то я не смогу войти. Что же, тем хуже. По крайней мере, у меня есть его адрес. Ничто не мешает мне вернуться сюда на другой день, выследить его и как бы случайно завязать с ним разговор в одной из окрестных лавочек.

Но если дверь откроется, я войду.

Дверь открылась. В глубине холла вторая дверь (на этот раз стеклянная) медленно закрывалась. Закрывалась за ним. Она вела в небольшой закуток, где он уже набирал код, чтобы войти в следующее помещение. Увы, здесь у меня не было ни единого шанса.

Мне оставалось только проводить его взглядом и повернуть назад. Но случилось неожиданное: заметив мое присутствие, он сам придержал для меня дверь. Я поспешно преодолел те несколько метров, что отделяли меня от него.

– Спасибо.

И что теперь?

Я мог бы с ходу заговорить с ним, но он уже повернулся ко мне спиной, чтобы нажать на кнопку вызова лифта. Мы стояли бок о бок, но избегали открыто разглядывать друг друга. Я неотрывно смотрел на черную кованую решетку лифта. Внезапно в моей голове вспыхнуло воспоминание – ограда, за которой моя мать ждала наших визитов на кладбище Солей. Наконец, прибыла кабина лифта – шкатулка из стекла и лакированного дерева. Я пропустил его вперед. Он нажал на кнопку пятого этажа и вопросительно посмотрел на меня.

– Тоже пятый, – сказал я, одновременно пытаясь сообразить, как я буду выкручиваться из этой ситуации.

Он еще раз нажал на ту же самую кнопку, словно мой пятый этаж чем-то отличался от его собственного. Очевидно, что он никак не ожидал такого ответа.

– Вы к мадам Риппер? – спросил он.

На каждом этаже здесь было по две квартиры – справа и слева. Эта мадам Риппер должно быть и не подозревает, что живет на одной лестничной клетке с террористом.

– Да.

– Вряд ли она сейчас дома, в это время…

– Вот черт! Значит, мне придется прийти еще раз.

– Я мог бы ей передать что-нибудь…

– Нет, спасибо, это конфиденциально.

Он отвернулся и стал смотреть на лампочку, вделанную в потолок. Наверное, он принял меня за страхового агента или судебного пристава. Только бы он не начал меня расспрашивать.

Лифт остановился. И снова я дал ему выйти первым. Он сразу направился к своей двери и начал шарить в портфеле в поисках ключей.

Что касается меня, то мне следовало позвонить в квартиру мадам Риппер. Но что, если она дома? В отпуске, или болеет? Я позвонил.

Никакого ответа. Я позвонил еще раз. Снова ничего.

– Я же говорил, она еще не вернулась.

Он застегивал свой портфель и улыбался. В руке у него была связка ключей. Выбрав нужный, он вставил его в замок.

Я видел его склоненный затылок. Его желтую спину, вид которой был для меня непереносим. Сейчас он откроет дверь, войдет и закроет ее с той стороны. Второй раз он сбежит от меня.

Наверное, мой разум смог бы смириться с этой нестерпимой мыслью. Но не тело. То, что произошло дальше, для меня самого было неожиданным. Мое тело, помимо воли, бросилось к нему через лестничную площадку, как ядро, выпущенное из пушки.

Выбросив руки вперед, я ринулся с криком, который мне казался ужасным, но который, скорее всего, звучал только в моем мозгу. Я обхватил ладонями его голову и двинул ею о створку двери. Раздался страшный грохот. Он вертикально сполз на пол, как мешок, словно я перебил ему подколенные впадины.

Я склонился над ним. На нем даже не было крови. Видимо, удар был не настолько сильным, как я сначала подумал. Однако он был без сознания. То, что надо.

Я повернул ключ в замке, открыл дверь, втащил его за ноги внутрь и закрыл за собой. Наконец я мог вздохнуть свободно.

Хотя, оставалась еще одна опасность – жена. Или невеста, дети, сосед по квартире – словом, куча ненужных свидетелей, которые могут появиться в любой момент. Обычно считается, что террорист должен быть волком-одиночкой, но это не более чем миф. Я быстро обошел всю квартиру. Комнаты были почти пустыми, зато повсюду много разной электронной аппаратуры. Ни следа детей, никакой женской одежды в шкафах. Единственная кровать. Конечно, он холостяк. Если же его девушка вдруг заявится, придется импровизировать.

Впрочем, разве я уже не начал импровизировать? Нет, не думаю. Мне казалось, что я выполняю некую программу, заложенную в меня. Но заложенную мной же. Да, тот, кому я повиновался, кто бесстрастно управлял мною, в чьи руки я отдался целиком и полностью, слепо, отказавшись от собственной воли, был я сам.

В комоде я нашел пару перчаток. Я надел их и протер все, к чему я прикасался, включая связку ключей, которую я положил назад в портфель. В точности как в детективных романах. И как положено в детективах, я решил хорошенько допросить этого человека в куртке, как только он очнется.

Строго говоря, он уже не был человеком в куртке, потому что куртку я с него снял и повесил ее на крючок около двери, рядом с пиджаком из шерсти и непромокаемым плащом. Кроме того, я снял с него обувь.

Да, я его допрошу. А потом я снова его вырублю и уйду, оставив его наедине с его страхом и угрызениями совести. Если он заявит в полицию, меня все равно не смогут вычислить, ведь я не оставил следов, и никто меня не видел с ним. Да и в конце концов, разве такие люди, как он, обращаются в полицию?

***

Он пришел в себя около девяти часов вечера. Я склонился над ним и спросил его:

– Зачем ты это сделал?

Он с трудом поднял веки. Его лицо было очень темным и сильно отекло, хотя у него даже не было крови из носа. Ему наверняка понадобится два-три дня, чтобы полностью оправиться.

– Сделал что? – едва выговорил он заплетающимся языком.

– Бомба в метро! Зачем?

Он долго смотрел на меня, словно пытаясь понять, кто я на самом деле, потом закрыл глаза и пробормотал:

– Вы сошли с ума.

Это не был вопрос. Скорее, констатация факта. Или даже отказ. Он не желал говорить со мной. Он не считал меня достойным собеседником. Я понял, что весь мой план становится невозможным.

Я отправился на кухню в поисках чего-нибудь потяжелее. Я не нашел ничего лучшего, чем сковородка в ящике под раковиной. Когда я вернулся, он открыл глаза и, увидев, как я приближаюсь к нему с занесенной рукой, хотел что-то сказать, но было уже слишком поздно. Последовал удар.

***

После того, как я вымыл и убрал сковороду, я смог спокойно обдумать случившееся. Я перебрал в уме все возможные выходы из ситуации. Несомненно, этот был самым лучшим. Надо было только дождаться глубокой ночи. Я уселся в кресло и стал ждать.

Когда время перевалило за три часа ночи, пора было решаться. Я должен был уйти отсюда до начала дня, если я не хотел встретиться с соседями в лифте или во дворе. И, тем более, чтобы никто не увидел, как я выхожу из квартиры.

Значит, я должен был идти сейчас, пусть даже рискуя быть застигнутым.

Я открыл окно. Внизу я увидел черный колодец пустынного двора. Я снова схватил террориста за лодыжки и подтащил его как можно ближе к окну. Затем я наполовину перекинул его через подоконник, так, чтобы его голова, плечи и руки свешивались наружу. Он был тяжелым. Очень тяжелым. Он испустил стон, но не очнулся. Отлично. Пусть думают, что он высунулся из окна, чтобы разглядеть что-то внизу. Или что его затошнило. Теперь снова лодыжки. Вверх, и на этот раз одним махом. Готово. Несколько секунд – и глухой удар, словно большой мешок бросили в грузовик.