Текст книги "О вечном. Избранная лирика"

Автор книги: Пьер Ронсар

МОЕМУ РУЧЬЮ

 
Полдневным зноем утомленный,
Как я люблю, о мой ручей,
Припасть к твоей волне студеной,
Дышать прохладою твоей,
 
 
Покуда Август бережливый
Спешит собрать дары земли,
И под серпами стонут нивы,
И чья-то песнь плывет вдали.
 
 
Неистощимо свеж и молод,
Ты будешь божеством всегда
Тому, кто пьет твой бодрый холод,
Кто близ тебя пасет стада.
 
 
И в полночь на твои поляны,
Смутив весельем их покой,
Все так же нимфы и сильваны
Сбегутся резвою толпой.
 
 
Но пусть, ручей, и в дреме краткой
Твою не вспомню я струю,
Когда, истерзан лихорадкой,
Дыханье смерти узнаю.
 

* * *

 
Прелат, скажите, почему,
Когда мне встретится придворный
И с вежливостью непритворной
Я шляпу перед ним сниму,
Раскланяюсь, не лебезя,
Учтивую бросаю фразу, —
Он дружбу предлагает сразу:
«Ронсар, вас не любить нельзя!»
Не повернется он спиной,
Столкнись в покое мы дворцовом,
Он с лицемерьем образцовым
Твердит: «Располагайте мной!»
Но если, бедами тесним,
К нему за помощью приду я,
Он дверь захлопнет, негодуя,
Как будто незнаком я с ним.
А если буду о себе
Напоминать неутомимо,
Не посмотрев, пройдет он мимо
И будет глух к моей мольбе.
И пусть поэтом я слыву,
К моим он равнодушен лаврам,
Как будто я родился мавром
И где-то в Африке живу!
Но не таков мой кардинал,
Он своего достоин сана,
В груди моей звучит осанна:
Людей щедрее я не знал.
Себя так сильно не люблю,
Как Вас любил все эти годы,
Не приведут меня невзгоды
К сановнику и королю.
Вы мне поможете один,
Подать мне руку снизошли Вы,
Но как наставник справедливый,
А не как строгий господин.
Меня от бедности храня,
Вы не сулите горы злата:
Не осквернит уста прелата
Напыщенная болтовня.
За неподдельность Вас ценю,
А лицемерные вельможи
Пусть вечно лезут вон из кожи
В служенье суетному дню!
 

НА ВЫБОР СВОЕЙ ГРОБНИЦЫ

 
Вам я шлю эти строки,
Вы, пещеры, потоки,
Ты, спадающий с круч
Горный ключ.
 
 
Вольным пажитям, нивам,
Рощам, речкам ленивым, —
Шлю бродяге ручью
Песнь мою.
 
 
Если, жизнь обрывая,
Скроет ночь гробовая
Солнце ясного дня
От меня,
 
 
Пусть не мрамор унылый
Вознесут над могилой,
Не в порфир облекут
Мой приют.
 
 
Пусть, мой холм овевая,
Ель шумит вековая,
Долго будет она
Зелена.
 
 
Моим прахом вскормленный,
Цепкий плющ, как влюбленный,
Пусть могильный мой свод
Обовьет.
 
 
Пьяным соком богатый,
Виноград узловатый
Ляжет сенью сквозной
Надо мной,
 
 
Чтобы в день поминальный,
Как на праздник прощальный,
Шел пастух и сюда
Вел стада.
 
 
Чтобы в скорбном молчанье
Совершил он закланье,
Поднял полный бокал
И сказал:
 
 
«Здесь, во славе нетленной,
Спит под сенью священной
Тот, чьи песни поет
Весь народ.
 
 
Не прельщался он вздорной
Суетою придворной
И вельможных похвал
Не искал.
 
 
Не заваривал в келье
Приворотное зелье,
Не был с древним знаком
Волшебством.
 
 
Но Камены недаром
Петь любили с Ронсаром
В хороводном кругу
На лугу.
 
 
Дал он лире певучей
Много новых созвучий,
Отчий край возвышал,
Украшал.
 
 
Боги, манной обильной
Холм осыпьте могильный,
Ты росой его, май,
Омывай.
 
 
Чтобы спал, огражденный
Рощей, речкой студеной,
Свежей влагой, листвой
Вековой.
 
 
Чтоб к нему мы сходились
И, как Пану, молились,
Помня лиры его
Торжество».
 
 
Так, меня воспевая,
Кровь тельца проливая,
Холм обрызжут кругом
Молоком.
 
 
Я же, призрак туманный,
Буду, миртом венчанный,
Длить в блаженном краю
Жизнь мою —
 
 
В дивном царстве покоя,
Где ни стужи, ни зноя,
Где не губит война
Племена.
 
 
Там, под сенью лесною,
Вечно веет весною,
Дышит грудь глубоко
И легко.
 
 
Там Зефиры спокойны,
Мирты горды и стройны,
Вечно свежи листы
И цветы.
 
 
Там не ведают страсти
Угнетать ради власти,
Убивать, веселя
Короля.
 
 
Братским преданный узам,
Мертвый служит лишь музам,
Тем, которым служил,
Когда жил.
 
 
Там услышу, бледнея,
Гневный голос Алкея,
Сафо сладостных од
Плавный ход.
 
 
О, как счастлив живущий
Под блаженною кущей,
Собеседник певцам,
Мудрецам!
 
 
Только нежная лира
Гонит горести мира
И забвенье обид
Нам дарит.
 

ЖОАШЕНУ ДЮ БЕЛЛЕ

 
В огромном этом мире, где от века
Мы жить обречены,
Природой рождены
Два племени – Богов и Человека.
 
 
У матери одной, с богами рядом,
Росли мы искони
И небеса одни
Пронизывали дерзновенным взглядом.
 
 
Нам разум гордый даровал величье,
Бессмертное подчас;
С богами есть у нас
Всего одно, но веское различье.
 
 
Не быть тебе, мой друг, счастливым вечно
И вечно молодым,
Мы таем, словно дым,
А жизнь богов светла и бесконечна.
 

* * *

 
Исчезла юность, изменила,
Угасла молодая сила,
И голова моя седа.
Докучный холод в зябких членах,
И зубы выпали, и в венах
Не кровь, но ржавая вода.
 
 
Прости, мой труд, мои досуги,
Простите, нежные подруги,
Увы, конец мой недалек,
Мелькнуло все, как сновиденье,
И лишь остались в утешенье
Постель, вино да камелек.
 
 
Мой мозг и сердце обветшали, —
Недуги, беды и печали,
И бремя лет тому виной.
Где б ни был: дома ли, в дороге,
Нет, нет – и обернусь в тревоге:
Не видно ль смерти за спиной?
 
 
И ведь недаром сердце бьется:
Придет, посмотрит, усмехнется
И поведет тебя во тьму,
Под неразгаданные своды,
Куда для всех открыты входы,
Но нет возврата никому.
 

* * *

 
Когда средь шума бытия
В Вандомуа скрываюсь я,
Бродя в смятении жестоком,
Тоской, раскаяньем томим,
Утесам жалуюсь глухим,
Лесам, пещерам и потокам.
 
 
Утес, ты в вечности возник,
Но твой недвижный, мертвый лик
Щадит тысячелетий ярость,
А молодость моя не ждет,
И каждый день, и каждый год
Меня преображает старость.
 
 
О лес, ты с каждою зимой
Теряешь волос пышный свой,
Но год пройдет, весна вернется,
Вернется блеск твоей листвы,
А на моем челе – увы! —
Задорный локон не завьется.
 
 
Пещеры, я любил ваш кров, —
Тогда я духом был здоров,
Кипела бодрость в юном теле,
Теперь, окостенев, я стал
Недвижней камня ваших скал,
И силы в мышцах оскудели.
 
 
Поток, бежишь вперед, вперед,
Волна придет, волна уйдет,
Спешит без отдыха куда-то,
И я без отдыха весь век
И день и ночь стремлю свой бег
В страну, откуда нет возврата.
 
 
Судьбой мне краткий дан предел,
Но я б ни лесом не хотел,
Ни камнем вечным стать в пустыне,
Остановив крылатый час,
Я б не любил, не помнил вас,
Из-за кого я старюсь ныне.
 

* * *

 
Пахарь, знай свои поля
И не бойся короля!
Пусть монарх сидит на троне,
Скоро в мир потусторонний
Он отправится, поверь, —
Всем открыта эта дверь.
Всех накроет крышка гроба:
Венценосная особа
Сядет в лодку Старика
Рядом с тенью мясника.
Тем, кто жаждет славы ратной,
Предзаказан путь обратный
С окровавленных полей.
Честный труженик, смелей!
Что для мертвых луки, копья?
Что тебе судьба холопья? —
Под плитою гробовой
Ты забудешь лемех свой.
Радамант, судья суровый,
Не смутится, седобровый,
Перед блеском пышных лат
Вместо нищенских заплат.
Для Плутона не обуза
Ни клинок, ни аркебуза,
Ни роскошный мавзолей
Опочивших королей!
 

* * *

 
Прекрасной Флоре в дар – цветы,
Помоне – сладкие плоды,
Леса – дриадам и сатирам,
Кибеле – стройная сосна,
Наядам – зыбкая волна,
И шорох трепетный – Зефирам.
 
 
Церере – тучный колос нив,
Минерве – легкий лист олив,
Трава в апреле – юной Хлоре,
Лавр благородный – Фебу в дар,
Лишь Цитерее – томный жар
И сердца сладостное горе.
 

* * *

 
Вчера сказал я: дай спою,
Как Франк могучий рать свою
На галльский берег вывел смело!
Но лира, мне наперекор,
Презрев воинственный задор,
Лишь о любви к Кассандре пела.
 
 
Я думал: в чем же тут секрет?
Любовь я славил столько лет,
Что лира попросту привыкла
К словам любви, и ей нужны
Другие две иль три струны,
Чтобы другая песнь возникла.
 
 
И я немедля все, что мог, —
Колки, и квинты, и смычок —
Переменил рукой суровой,
Взмахнул воинственно смычком, —
Но лира прежним языком
Мне о любви запела новой.
 
 
Прости, о Франк, но чтобы впредь
Величьем ратных дел греметь
И о себе напомнить миру,
Проси потомка-короля,
Пусть, мне аббатство уделя,
Мою умилостивит лиру.
 

* * *

 
Храни вас Бог, весны подружки,
Хохлатки, ласточки-резвушки,
Дрозды, клесты и соловьи,
Певуньи пташки голосисты,
Чьи трели, щебеты и свисты
Вернули жизнь в леса мои.
 
 
Храни вас Бог, цветы-малютки,
Фиалки, смолки, незабудки,
И те, что были рождены
В крови Аякса и Нарцисса,
Анис, горошек, тмин, мелисса,
Привет вам, спутники весны.
 
 
Храни вас Бог, цветные стайки
Влюбленных в пестрые лужайки,
Нарядных, шустрых мотыльков
И сотни пчелок хлопотливых,
Жужжащих на лугах, на нивах
Среди душистых лепестков.
 
 
Сто тысяч раз благословляю
Ваш хор, сопутствующий маю,
Весь этот блеск и кутерьму,
И плеск ручьев, и свист, и трели, —
Все, что сменило вой метели,
Державшей узника в дому.
 

* * *

 
Мой боярышник лесной,
Ты весной
У реки расцвел студеной,
Будто сотней цепких рук
Весь вокруг
Виноградом оплетенный.
 
 
Корни полюбив твои,
Муравьи
Здесь живут гнездом веселым,
Твой обглодан ствол, но все ж
Ты даешь
В нем приют шумливым пчелам.
 
 
И в тени твоих ветвей
Соловей,
Чуть пригреет солнце мая,
Вместе с милой каждый год
Домик вьет,
Громко песни распевая.
 
 
Устлан мягко шерстью, мхом
Теплый дом,
Свитый парою прилежной.
Новый в нем растет певец.
Их птенец,
Рук моих питомец нежный.
 
 
Так живи, не увядай, Расцветай, —
Да вовек ни гром небесный,
Ни гроза, ни дождь, ни град
Не сразят
Мой боярышник прелестный.
 

* * *

 
Как только входит бог вина,
Душа становится ясна.
Гляжу на мир, исполнясь мира,
И златом я и серебром —
Каким ни захочу добром —
Богаче Креза или Кира.
 
 
Чего желать мне? Пой, пляши —
Вот все, что нужно для души.
Я хмелем кудри убираю.
И что мне почестей дурман!
Я громкий титул, важный сан
Пятой надменной попираю.
 
 
Нальем, друзья, пусть каждый пьет!
Прогоним скучный рой забот,
Он губит радость, жизнь и силу.
Нальем! Пускай нас валит хмель!
Поверьте, пьяным лечь в постель
Верней, чем трезвым лечь в могилу!
 

ЖАВОРОНОК

 
Какой поэт в строфе шутливой
Не воспевал тебя, счастливый,
Веселый жаворонок мой?
Ты лучше всех певцов на ветках,
Ты лучше всех, что, сидя в клетках,
Поют и летом и зимой.
 
 
Как хороши твои рулады,
Когда, полны ночной прохлады,
В лучах зари блестят поля,
И пахарь им взрезает чрево,
И терпит эту боль без гнева,
Тебя заслушавшись, земля.
 
 
Едва разбужен ранним утром,
Росы обрызган перламутром,
Уже чирикнул ты: кви-ви!
И вот летишь, паря, взвиваясь,
В душистом воздухе купаясь,
Болтая с ветром о любви.
 
 
Иль сереньким падешь комочком
В ложбинку, в ямку под кусточком,
Чтобы яйцо снести туда,
Положишь травку иль пушинку
Иль сунешь червячка, личинку
Птенцам, глядящим из гнезда.
 
 
А я лежу в траве под ивой,
Внимая песенке счастливой,
И как сквозь сон, издалека
Мне слышен звонкий смех пастушки,
Ягнят пасущей у опушки,
Ответный голос пастушка.
 
 
И мыслю, сердцем уязвленный:
Как счастлив ты, мой друг влюбленный!
Заботам неотвязным чужд,
Не знаешь ты страстей боренья,
Красавиц гордого презренья,
Вседневных горестей и нужд.
 
 
Тебе все петь бы да резвиться,
Встречая солнце, к небу взвиться
(Чтоб весел был и человек,
Начав под песню труд прилежный),
Проститься с солнцем трелью нежной, —
Так мирный твой проходит век.
 
 
А я, в печали неизменной,
Гоним красавицей надменной,
Не знаю дня ни одного,
Когда б, доверившись обману,
Обманом не терзал я рану
Больного сердца моего.
 

* * *

 
Иные, сбросив плоть свою,
Являются в краю далеком:
Кто превращается в змею,
Кто камнем станет ненароком.
 
 
Кто – деревом, а кто – цветком,
Кто – горлицей, кто – волком в чаще,
Тот – говорливым ручейком,
А этот – ласточкой летящей.
 
 
А я зерцалом стать готов,
Чтоб ты всегда в меня глядела,
Иль превратиться в твой покров
И твоего касаться тела.
 
 
Мне б стать водою, чтоб ласкать
Волной дрожащей стан пригожий,
А может быть, духами стать,
Впитаться этой нежной кожей.
 
 
Мне б лентой стать, чтобы обвить
Вот эти перси молодые,
Я мог бы ожерельем быть
Вокруг твоей точеной выи.
 
 
Я был бы всем, я стать не прочь
Твоих прекрасных губ кораллом,
Чтоб в поцелуях день и ночь
К ним прикасаться цветом алым.
 

* * *

 
Ax, если б смерть могли купить
И дни продлить могли мы златом,
Так был бы смысл и жизнь убить
На то, чтоб сделаться богатым, —
 
 
Чтоб жизнь была с судьбой в ладу,
Тянула время, как хотела,
И чтобы смерть, пускай за мзду,
Не уносила дух из тела.
 
 
Но ведь не та у денег стать,
Чтоб нам хоть час да натянули,
Так что за толк нагромождать
Подобный хлам в своем бауле?
 
 
Нет, лучше книга, мой Жамен,
Чем пустозвонная монета.
Из книг, превозмогая тлен,
Встает вторая жизнь поэта.
 

* * *

 
Я умираю, нет мне мира —
Ты говоришь, что только лира
Меня влечет, что я пою
Всегда одну любовь свою.
 
 
Ты прав, я признаю отныне:
Угодно так моей Богине —
Я нег не мыслю без тревог,
И по-другому жить не смог.
 
 
Когда Любовь, огонь мятежный,
Душой овладевает нежной,
Не избежать ее сетей,
Не удержать ее страстей.
 
 
Но ты, Пакье, дарами первый
Был щедро наделен Минервой,
Ты пылким духом награжден
И не для праздности рожден.
 
 
Пусть наших Королей деянья
И слава обретут сиянье
В твоем витийственном труде.
Честь Франции храни везде!
 
 
А мне оставь удел бесславный:
В веселье, в болтовне забавной
У милой в ветреном плену
Жить, наживая седину.
 

* * *

 
Ты, меня целуя, Жанна,
Повторяешь непрестанно,
Что я стал и стар и сед,
Ты целуешь и хохочешь,
Бедный возраст мой порочишь,
Ты сцарапать ногтем хочешь
Белизну почтенных лет.
Но черно иль поседело —
Поцелуям что за дело?
Белый конь еще силен,
Целовать умеет он.
Так целуйся, а другого
И не требуй от седого.
 

* * *

 
Большое горе – не любить,
Но горе и влюбленным быть,
И все же худшее не это,
Гораздо хуже и больней,
Когда всю душу отдал ей
И не нашел душе ответа.
 
 
Ни ум, ни сердце, ни душа
В любви не стоят ни гроша.
Как сохнет без похвал Камена,
Так все красотки наших дней:
Люби, страдай, как хочешь млей,
Но денег дай им непременно.
 
 
Пускай бы сдох он, бос и гол,
Кто первый золото нашел,
Из-за него ничто не свято.
Из-за него и мать не мать,
И сын в отца готов стрелять,
И брат войной идет на брата.
 
 
Из-за него разлад, раздор,
Из-за него и глад и мор,
И столько слез неутолимых,
И, что печальнее всего,
Мы и умрем из-за него,
Рабы стяжательниц любимых.
 

РЕКЕ ЛУАР

 
Журчи и лейся предо мною,
Влеки жемчужную струю,
Неиссякающей волною
Питая родину мою.
 
 
Гордись: ты с нею изначала
На все сроднился времена.
Такой земли не орошала
Из рек французских ни одна.
 
 
Здесь жили встарь Камены сами,
Здесь Феб и грезил и творил,
Когда он миру их устами
Мое искусство подарил.
 
 
Здесь, погруженный в лень святую,
Бродя под сенью диких лоз,
Он встретил нимфу молодую
В плаще из золотых волос
 
 
И красотой ее пленился,
Помчался бурно ей вослед,
Догнал ее – и насладился,
Похитив силой юный цвет.
 
 
И, нежным именем богини
Прибрежный именуя грот,
О ней преданье и доныне
Лелеет в памяти народ.
 
 
И я в твои бросаю воды
Букет полурасцветших роз,
Чтоб ты поил живые всходы
Страны, где я, счастливый, рос.
 
 
Внемля, Луар, мольбе смиренной,
Моей земле не измени.
Твоей волной благословенной
Ей изобилье сохрани.
 
 
Кругом разлившись без предела,
Не затопляй ее стада,
Не похищай у земледела
Плоды заветного труда.
 
 
Но влагой, серебру подобной,
Сердца живые веселя,
Струись, прозрачный и беззлобный,
И воскрешай весной поля.
 

* * *

 
Не упускай счастливый случай!
Зовя Любовь в учителя,
Заботами себя не мучай, —
Обманем скуку, Николя!
Прогоним прочь соблазн бесовский, —
Тщеславье, алчность всех мастей,
На мир посмотрим философски,
Избавим душу от страстей.
Довольствуйся своим уделом,
Иных не требуя даров,
Поверь, здоров ты будешь телом,
Когда душою ты здоров.
Души возвышенные блага —
Вот пища сердцу твоему:
Когда в печи пропала тяга,
Мы задыхаемся в дыму.
Спасительные блага эти
Искать нам вечно суждено,
И больше ничего на свете
Тебя заботить не должно.
Скребницей дерзостных фантазий
Отчистил мир я от стыда,
Дабы, забыв о дольней грязи,
Служить Поэзии всегда.
Вот о каком мечтал я благе,
Вот чем отныне я живу:
Все, что доверено бумаге,
Своей империей зову.
Но, если не подводит память,
Твое занятье не глупей, —
Кто может нас переупрямить? —
Ты пьешь, так наслаждайся – пей!
От кубка первого, второго
Беды не будет никакой,
И без того к нам жизнь сурова,
И слишком краток век людской.
Твоя водянка тоже благо,
Что рядом с ней мои стихи! —
Вода – живительная влага,
Древнейшая из всех стихий.
Нет в мире ничего полезней:
Водой священной ты раздут! —
Увы, проклятые болезни
К бессильной старости ведут,
Расшатывает бедный разум,
Богами данный нам взаймы,
Все тело поражая разом,
А смерть придет, жалеем мы,
Что фарс прескверно разыграли,
И, оседая на диван,
Вдруг слышим: «В пекло не пора ли?»
Ну, что вы, сударь Бонвиван!
 

* * *

 
Не держим мы в руке своей
Ни прошлых, ни грядущих дней, —
Земное счастье так неверно!
И завтра станет прахом тот,
Кто королевских ждал щедрот
И пресмыкался лицемерно.
 
 
А за порогом вечной тьмы
Питий да яств не просим мы,
Не тянет вас и в погреб винный,
О закромах, где мы давно
Скопили тучное зерно,
Не вспомним ни на миг единый.
 
 
Но не помогут плач и стон,
Готовь мне ложе, Коридон,
Пусть розы будут мне постелью!
И да спешат сюда друзья!
Чтоб усмирилась желчь моя,
Я эту ночь дарю веселью.
 
 
Зови же всех, давно пора!
Пускай придут Жодель, Дора,
Питомцы муз, любимцы наши,
И до зари, под пенье лир,
Мы будем править вольный пир,
Подъемля пенистые чаши.
 
 
Итак, начнем: струей святой
Наполни кубок золотой, —
Мой первый тост Анри Этьену
За то, что в преисподней он
Нашел тебя, Анакреон,
И нам вернул твою Камену.
 
 
Анакреон, мы все, кто пьет —
Беспечный и беспутный сброд
Силен под виноградной сенью,
Венера, и Амур-стрелок,
И Бахус, благодатный бог,
Твой гений славим пьяной ленью.
 

* * *

 
Мне скоро праздному блуждать
В краю, где плещут реки ада, —
Что ж проку столь стихов создать,
Сколь сочинитель «Илиады»?
 
 
Стихом от тлена не спасусь,
Бесчувственная тень не скажет,
Тяжелый или легкий груз
На холм могильным камнем ляжет.
 
 
Хоть никаких сомнений нет,
Что плод усердия и рвенья
На десять или двадцать лет
Мне обеспечит восхваленья,
 
 
Но все хвалы поглотит вмиг,
О них сотрет воспоминанье
Любого пламени язык,
Разор любой военной брани.
 
 
Я лучше ль, чем Анакреон,
Я ль яростнее Симонида,
Велеречивей, чем Бион,
Иль сладкогласней Вакхилида?
 
 
Хоть их Эллада родила,
Хоть им служил язык высокий,
Великий труд сожгли дотла
Веков безжалостные сроки.
 
 
Но я-то, я – простой француз,
Слагатель виршей материнских,
Мне ль уповать, что вознесусь
В веках на крыльях исполинских?
 
 
Нет, Рюбампре, куда сытней
Прожить свой век купцом богатым
Иль, куш сорвавши покрупней,
Витийствовать перед Сенатом,
 
 
Чем славную стезю торить
В прислугах музы горемычной,
Которой голодом морить
Своих ревнителей привычно.
 

* * *

 
Когда хочу хоть раз любовь изведать снова,
Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет!
Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед,
А корчишь из себя красавца молодого.
Ты можешь только ржать, на что тебе любовь?
Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен,
Хоть прелести мои тебе волнуют кровь,
Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин.
Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид!
К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал:
Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт,
И черен ты лицом, как закопченный идол».
Я отвечаю так: «Не все ли мне равно,
Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя,
И черен волос мой иль поседел давно, —
А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время.
Но так как скоро мне в земле придется гнить
И в Тартар горестный отправиться, пожалуй,
Пока я жить хочу, а значит, и любить,
Тем более что срок остался очень малый».
 

* * *

 
Венера как-то по весне
Амура привела ко мне
(Я жил тогда анахоретом), —
И вот что молвила она:
«Ронсар, возьмись-ка, старина,
Мальчишку вырастить поэтом».
 
 
Я взял ученика в свой дом,
Я рассказал ему о том,
Как бог Меркурий, первый в мире,
Придумал лиру, дал ей строй,
Как под Киленскою горой
Он первый стал играть на лире.
 
 
И про гобой я не забыл:
Как он Минервой создан был
И в море выброшен, постылый;
Как флейту сделал Пан-старик,
Когда пред ним речной тростник
Расцвел из тела нимфы милой.
 
 
Я оживлял, как мог, рассказ,
Убогой мудрости запас
Я истощал, уча ребенка.
Но тот и слушать не хотел,
Лишь дерзко мне в глаза глядел
И надо мной смеялся звонко.
 
 
И так вскричал он наконец:
«Да ты осел, а не мудрец!
Великой дождался я чести:
Меня, меня учить он стал!
Я больше знаю, пусть я мал,
Чем ты с твоею Школой вместе».
 
 
И, увидав, что я смущен,
Ласкаясь, улыбнулся он
И сам пустился тут в рассказы
Про мать свою и про отца,
Про их размолвки без конца
И про любовные проказы.
 
 
Он мне поведал свой устав,
Утехи, тысячи забав,
Приманки, шутки и обманы,
И муку смертных и богов,
И негу сладостных оков,
И сердца горестные раны.
 
 
Я слушал – и дивился им,
И песням изменил моим,
И позабыл мою Камену,
Но я запомнил тот урок
И песню ту, что юный бог
Вложил мне в сердце им в замену.
 

К МУЗЕ

 
Закончен труд, прочней и тверже стали,
Его ни год, чей быстр и легок шаг,
Ни алчность вод, ни яд, таимый в жале
Твоих друзей, стереть не властны в прах.
В тот день, когда всего живого враг
В последний раз сомкнет мои ресницы,
Ронсар не весь уйдет в могильный мрак,
Часть лучшая для жизни сохранится.
Всегда, всегда, отвергнув прах гробницы,
Летать живым над миром я готов,
И славить дол, где жизнь моя продлится,
Где лавр венчал мой жребий для веков
За то, что слил я песни двух певцов
В мелодиях элефантинной лиры
И их привел в Вандом как земляков.
Ну, Муза, в путь – ввысь вознеси, к эфиру,
Победный клич, всему поведай миру
Про мой триумф – награду жизни всей,
Дай мне надеть бессмертия порфиру
И лаврами чело мое увей.
 

ГИМНЫ

ГИМН ЗОЛОТУ

Жану Дора

 
Я гимну и себе нанес бы оскорбленье,
Когда б не ты, Дора, был назван в посвященье:
Ведь золото – в стихе и в имени твоем,
В Орансе, что течет в краю, тебе родном.
Припишут скупость мне, увидев эти строки, —
Не первый я поэт, в ком так нашли пороки,
Гомера пьяницей облыжно нарекли:
Он Вакха пел дары – плод солнца и земли.
Пусть, впрочем, сплетники стараются, судачат,
Пустые их слова ведь ничего не значат:
Был пьянству чужд Гомер, хоть славил Вакха мощь,
Нет скупости во мне, и кошелек мой тощ,
Хотя воспеть хочу я золота всесилье.
Когда бывало так, чтоб люди находили
Богатство в той суме, что оставлял Поэт?
Как жадность совместить – и Аполлона свет?
Нельзя у Муз найти подобного порока,
Ведь это значило б их оскорбить жестоко:
Приданого – и то не обрели себе,
И девственность хранят, покорствуя судьбе.
Сердито на скупца взирает Каллиопа:
Он плесенью пророс, его вседневно стопы
Влекут лишь к сундуку, что ржавеет в углу,
В отмершем сердце он таит одну золу,
И что б ни делал он, у Муз благоволенья
Ему не обрести, – влечет к обогащенью
Дух алчности его, как пса, что, даже сыт,
Все жадно ищет кость. Те ж, кто был знаменит
Поэзией своей, презрели обольщенье
Богатства, золота, но ведали терпенье
И доблесть нищеты; в том подавал пример
Любимый Музами учитель наш Гомер,
Мы все находим в нем источник Музы чистый.
И все же, друг, порой твержу себе: «Учись ты
Гомеру подражать лишь в том, как он творил,
Прекрасному стиху, который он сложил, —
Но не просить, как он, себе за песню хлеба,
Бездомным не бродить всю жизнь под сводом неба».
Да, золоту я стих сегодня посвятил:
Мы знаем, некогда Юпитер превратил
Свой облик в тот металл, в тот дождь блестящий, ясный,
Чтоб пылко пасть с небес к возлюбленной прекрасной.
Его же волею украсил сей металл
И храмы, статуи, что скульптор изваял:
Почтен металл лицом Юпитера-владыки,
Почтило золото Юпитеровы лики.
Пусть Бедность воспоет любой другой поэт,
Я зависти к нему не чувствую, о нет!
Его не осужу, злословьем не обижу,
И все же золота всю мощь так ясно вижу!
О счастия исток, прекраснейший металл,
Тот, кто тебя лишен, о жизни лишь мечтал,
Бродя среди живых всем чуждой, мертвой тенью,
Достойный жалости, подверженный презренью.
Ты – нервы, сила, кровь, ты – жизнь и смерть людей!
Менандр был множества философов смелей,
Когда перед толпой он, с Эпихармом споря,
Не звезды и огонь, не ветры и не море
Богами называл, а только лишь одну
Богиню признавал, чьей власти глубину
Измерить нам нельзя; ее зовут – Богатство,
Противников ее бессильно святотатство.
«К кому придет она, тот благ всех властелин —
Полей, лугов, лесов, садов и тонких вин,
Имеет слуг, друзей, к себе склоняет судей,
Свидетелей, – ему охотно служат люди».
Бесспорно: приведет Богатство к нам друзей,
Усадит нас за стол вблизи от королей,
Почетом окружив, – и замолчит мгновенно
Наш самый злобный враг, склонится ниц смиренно.
Когда мы почести вельможам воздаем,
В поклонах вежливых свиваемся кольцом, —
То не Богатство ли колени нам сгибает?
К наживе устремясь, солдаты погибают
За короля. Когда ж без золота король, —
Не больше стоит он, чем уличная голь.
Лишь сила золота царям дает короны,
Им подчиняет мир и укрепляет троны.
Людей они влекут приманкою наград,
И только потому служить им каждый рад.
Столпы учености, ораторы, поэты
Шлют книги королям, – трактаты и сонеты,
Ремесленник свои изделия несет,
И все они за то, конечно, ждут щедрот.
Любезный мой Дора, прошу тебя ответить:
Случалось полное нам бескорыстье встретить?
В Сицилию свой путь направил бы Платон,
К тирану, если б знал, что власти тот лишен?
Когда бы выгоды не ждал совсем философ, —
Он стал бы отвечать на множество вопросов
Тирана и служить желаниям его?
Нет, не видали мы философа того,
Который, при своих почтеннейших сединах,
Бровях нахмуренных, суровости, морщинах,
Тон не понизил бы и не повеселел,
Подарки получив, – кто б денег не хотел.
«Не видно, – Симонид говаривал когда-то, —
В дому философа тех, кто одет богато,
Но видим часто мы брадатых мудрецов,
Что ждут, как на часах, у мраморных дворцов».
Друг, против золота не ставь на добродетель,
Ты проиграешь спор, весь мир нам в том свидетель:
В минуту трудную кого она спасет
От голода, кому довольство принесет?
Чтобы ученым быть, книг очень много надо,
Но не получишь ты от Музы их в награду, —
Торговцу нам платить приходится за них.
Немало на коня потребно золотых,
Чтобы исполнить долг свой в нашем положенье.
А без оружия – как мы пойдем в сраженье?
Возможна ли война без пушек и солдат?
Все это золота потребует стократ;
Кто платы не возьмет, – иного пожелает,
О славе, ордене и пенсии мечтает,
Но призрак золотой сверкающей казны
Стоит за этим всем, зовет к делам войны.
А стать художником, – пускай рожден с талантом,
Иль зодчим сделаться ты мог бы, музыкантом,
Коль смолоду лишен орудий мастерства?
Рука художника без этих средств мертва.
Искусства – как они возможны без ученья?
Меж тем потребует учитель награжденья.
Не только воздух нам необходим, чтоб жить,
Иль хлеб, вино, огонь, – вкус надо усладить
Мильоном радостей, что с золотом явились;
Без денег – в праздности унылой мы б томились,
Не ведали любви бесчисленных утех,
Блистания пиров, изящных танцев тех,
Чей шаг торжественный плывет под звук гобоя;
И путешествие б нам не свершить любое
В своей родной стране иль на чужой земле,
Охотой, скачками не тешиться в седле.
Без денег – щедрости закрыто проявленье
И невозможно дать убогим вспоможенье,
Томимым голодом, – нельзя творить добро,
Все в мире так, мой друг, устроено хитро.
Стремишься к подвигу – набей мешок деньгами;
Как Демосфен сказал, – оратора устами
Гласила истина, – не можем начинать
Без золота мы дел, тем паче – завершать;
Не кончился еще срок золотого века:
Невольно в наши дни в груди у человека
При виде золота захватывает дух,
Оно склоняет к нам Венеры чуткий слух.
Любая дверь в дому, пусть накрепко запрется,
Пред золотом тотчас, конечно, распахнется;
Оно даст сотню лиц пустышке без лица,
Внезапно обратит невежду в мудреца,
Даст грацию тому, кто плелся мешковато,
Умом и честию наделит торовато
Глупца бесчестного, семьею и родней,
Урода одарит немедля красотой,
Болвана вознесет, как Бога, в общем мненье,
В ущерб учености и чести, без сомненья:
Известно хорошо, что Доблесть далека
От блеска золота, от груза сундука.
Легко прославится ничтожнейший бездельник,
Которого нужней любой прилежный мельник,
И все – лишь с помощью тугого кошелька, —
Мадам Богатство так меняет дурака.
А скольких грандов мы назвали бы глупцами,
Не замыкай оно столь прочными ключами
У всех людей уста! Когда б не удушал
Замок тот голос наш и звук не заглушал!
Богатство – это рог волшебный Амалтеи,
Что изобилие дает нам, не жалея,
То – жемчуг без цены, то – счастия венец,
Ты обзавелся им – и бедам всем конец.
Нет изобилья, друг, сегодня под луною,
И мед, и молоко уж не текут рекою,
Священный желудь нам не утоляет плоть:
Приходится пахать, и сеять, и полоть,
И землю обливать своим соленым потом,
Чтоб вырастить зерно, – всю жизнь отдать заботам.
Но служат для того в хозяйстве острый плуг,
И бык, и серп: без них мы слабы, как без рук.
Раз ты не получил в наследство все от деда, —
Иди просить кусок под дверью у соседа:
Когда желудок наш голодный говорит, —
К чему тогда латынь, и греческий претит.
Нагими в мир вещей нас бросила Природа,
В отличье от зверей – шерстистого народа:
Медведя, льва, быка, оленя и бобра,
Овечки, кабана, последнего одра.
Чтоб защитить от бурь нагую нашу кожу,
От ветра и жары, от злой морозной дрожи,
Одежда надобна и прочный, теплый дом;
Нет денег – корчишься под снегом иль дождем.
И вот – все гонятся за пламенным металлом:
Законник и поэт, ученый – в беге шалом,
Врач мечется, ища, с рассудком не в ладу,
Как пациент его, когда лежит в бреду.
Моряк за золотом летит, не зная страха,
В Харибды грозный зев, бросается с размаха
В кипящую волну на хрупкой скорлупе,
Нептуна не боясь на плещущей тропе.
Теолог, святостью своею знаменитый,
Что проповедь ведет, ученостью набитый, —
Желанного тельца в уме своем таит,
Мечтает лишь о нем, когда псалом твердит.
Философ, астроном, познаньем вознесенный,
Томится, золотом, как все мы, соблазненный.
Да, видно, не найти на свете удальца,
Чтоб одолел соблазн заветного тельца.
Все чествуют его, и Аристотель смело
Металл тот называл слугой благого дела:
Без золота кто б мог добро вокруг творить
И доблести свои на белый свет явить?
Что, как не золото, в любой нужде подмога,
Беду оно всегда отгонит от порога,
Способно отразить Фортуны злой удар,
Мгновенно погасить несчастия пожар.
Оно заботится о нашем бренном теле:
Когда уложит нас лихая хворь в постели,
Оно полезней нам друзей, родных, детей, —
Доставит быстро все – лекарства, слуг, врачей;
В болезни брат, сестра таким не будут другом,
Готовым к помощи и всяческим услугам:
Иль струсят, иль вспылят. Здесь золото – нам брат,
Оно пошлет врача, что, жадностью объят,
За деньги лечит нас, заботится, лелеет,
Возможно, что болезнь он нашу одолеет
И душу, что вот-вот из тела улетит,
Удержит все же: так нас золото хранит.
Оно и душу нам врачует вместе с телом,
Печали прочь гоня рассеяньем и делом:
Досада мучит нас, мысль горькая, тоска
И меланхолия терзает, жестока,
Мечтания томят, – несет нам излеченье
К Музыке сладостной отрадное влеченье,
Звучит она, пленив гармонией наш слух, —
К спокойствию идет смятенный горем дух.
И книги новые, божественно прекрасны, —
Их золото нам даст, – покажут, что напрасны
Все горести земли пред этой красотой.
О золото, твой свет лучится над землей,
Он ярче света дня; полезно ты для дела
И мира, и войны, ты – сила без предела,
Законы ты хранишь и пышные дворцы
Возводишь в городах, – сбираются дельцы,
Торговцы для тебя, и рынков многоцветье
Растет на площадях; возносишь на столетья
Ты храмы до небес. Крестьянин и рыбак,
Купец, ремесленник и воин, и моряк
Меняют на тебя плоды трудов и службы, —
Опорой можешь стать прочней, чем помощь дружбы,
Полезней быть, чем плод Цереры на полях:
Доставить для семьи все то, что в городах
И селах создано руками человека,
И замуж выдать дочь, в груди которой млеко
Уж зреет, требуя младенца пухлых уст,
Семейных радостей, – без них век девы пуст.
Но лишь поднимет Марс копье в порыве боя, —
Ты форты мощные возводишь над водою,
Что льешь в глубокий ров, и строишь стены ты,
Валы гигантские, террасы и мосты,
Как Марс, ведешь полки вперед, на бой, к победе:
Что храбрость там, где нет доспехов, стали, меди!
У древних – золотым был отличен руном
Баран волшебный тот, что на пути морском
Мчал Геллу юную от козней ведьмы мрачных,
И золотом цвели плоды в долинах злачных —
Атланта яблоки; одно из них принес
Венере в дар Парис, ответив на вопрос
О первенстве богинь, – неся несчастья Трое.
Во храмах греческих убранство – золотое,
Сверкали золотом и статуи богов, —
Среди металлов всех почет ему таков.
Был на Олимпе спор когда-то меж богами
О первенстве, о том, богаче кто дарами.
Юпитер – молнию превозносил свою,
Копьем гордился Марс, что всех разит в бою,
Сатурн – косой своей, Нептун – волной морскою
И луком – Аполлон, веселый Вакх – лозою,
Амур – двойной стрелой, Церера же – зерном,
Благоухающим и радужным цветком
Хвалилась Флора там, а Пан – горой зеленой,
И палицей – Геракл, никем не побежденной.
Уж близилось тогда Нептуна торжество,
Звучали голоса за первенство его, —
Столь был величествен владыка влаги пенной,
Что нет соперников, казалось, во вселенной.
Но Мать-Земля была в тот час огорчена,
Что славой не она средь всех награждена, —
Свои сокровища открыть решилась детям,
Чтоб зренье поразить великим блеском этим.
Немедленно Земля над всеми верх взяла,
Когда раскрыла грудь и взору предала
Неведомый металл в его свеченье ярком:
Так солнце нам слепит глаза в июле жарком,
Венеры луч таков вечерний, золотой, —
То свет ее кудрей струится над землей,
Омыло море их пред солнечным закатом.
Тут каждый из богов наперебой с собратом
Праматерь стал молить, чтоб наделила их
Лучистым веществом богатых недр своих,
Победу Матери они провозгласили,
Для Неба ту красу все у нее просили, —
Назвать же не могли. Земля произнесла
То имя – «золото», и Небу часть дала:
Желтеет золотом Юпитера корона,
Великий трон и скиптр; немедля и Юнона
Свой трон украсила, а Солнце с этих дней
Увило золотом волну своих кудрей
И колесницу ту, что день приносит миру;
Позолотил и Феб подругу песен – лиру,
Лук Феба прежде был лишь деревом простым,
И вот оделся он сияньем золотым.
Амур вооружен стрелой златою, новой,
Паллада, что была к богатству столь суровой,
Пленилась золотом: горит Горгоны лик
У Девы на груди, и золотится блик
Палладиной брони средь самой темной ночи;
Блеск Марсова щита слепит отныне очи,
Сияет золотом убийственный топор,
Гермеса скромный жезл и Грации убор,
Венеру с той поры прозвали золотою;
Фемида строгая, с карающей рукою,
Весы из золота в день этот завела
И нитью золотой одежду убрала.
Коль в плен взяло богов металла обольщенье,
Как можем золоту не возносить хваленья?
Ценить его, любить и почитать должны, —
Его достоинства для смертного ясны.
Что до меня, Дора, то я к нему взываю,
В словах смиренных так его я умоляю:
«О счастия творец, владыка всех людей,
Теки всегда в мой дом и блага щедро лей,
За то пою тебя: творишь повсюду чудо,
Недаром, золото, зовут тебя „прочь-худо“, —
„Даритель жизни“ ты, „гонитель всех забот“.
Пускай судьба тебя навстречу мне ведет;
Где ты звенишь, туда уж не проникнуть горю,
Я смело за тебя с хулителем поспорю
И докажу: творить без помощи твоей
Нельзя полезных дел, добра для всех людей,
И доблестью блистать; моих врагов жестоких,
Как плена, избегай, как пропастей глубоких,
И благосклонно мой наполни кошелек».
Уж слышу глупых слов обильнейший поток,
Толкуют знатоки, что я не вижу ясно
Достоинств Бедности, – браню ее напрасно,
Ведь это Бога дар, – не может быть дурным
Для жизни смертного то, что дается Им,
И Бедность я сужу, ее совсем не зная,
Не испытав того, что шлет она, благая.
Любому дам ответ: я с Бедностью знаком,
Всю истину о ней скажу своим стихом.
Тот, кто ее поет как славный дар небесный,
Пусть хвалит заодно и мрак могилы тесной,
И тление в гробу – ведь смерть шлют боги нам, —
Пусть голоду хвалы приносит также в храм,
Восславит пусть чуму, – они даны богами,
Но мы считаем их страшнейшими врагами.
Ты скажешь: обрастать не следует добром,
Оно бежит, как сон, как дым, оно – фантом
И улетит быстрей, чем ветра дуновенье,
Все знают: для того достаточно мгновенья.
Однако, если мы играть осуждены
Фарс человечества, – одежды нам нужны;
Не лучше ли, мой друг, чтоб это было платье
Вельможи, короля, – не рубища проклятье,
Прикрывшего едва бродягу-бедняка,
Чья жизнь не ценится дороже медяка?
Богатства мощь ты зря считаешь преходящей:
Наследуя отцам, шагают к силе вящей
Владыки царств больших. Уж много сотен лет
Французов короли, не зная тяжких бед,
Все правят Францией, и власть их крепнет боле.
Вот Генрих, наш король, в своей державной доле —
Наследник верных благ, хранимых долгий срок,
Величием своим он всем дает урок,
Усилив мощь страны, и битвами стяжает
Все новые края, наследство умножает,
Короны с бою взял для сыновей своих,
Могущественней стал властителей иных.
Ты скажешь: не один премудрый филос о ф
Известен бедностью в преданиях веков,
Сражались доблестно храбрейшие герои,
Не наделенные богатством и землею.
Ты был бы прав, когда на свете кроме них
Не знали б воинов достойнейших других,
Но ведь добились же в боях великой славы
И те, кто умерли владыками державы:
Был Александр средь них, Октавий, Цезарь, Пирр, —
Так следует признать, и это видел мир,
Что благородный дух, исток боев победных,
И доблесть гордая, – коль посещает бедных, —
Не только средь таких встречается людей,
Но прибегать должна к поддержке королей,
Нуждается она в величии державном,
Что вознесет ее в созвездье достославном.
«Да чем то золото важнее хоть песка?
Дорога же к нему трудна и далека, —
Иные люди мне с насмешкой скажут строго. —
К чему о золоте ты говоришь так много?
Не сыплется оно нам просто так с небес».
Увы, несчастные, полна пустых словес
Глава философа, что горд подобной речью,
Не может он в нужду проникнуть человечью.
Не знаешь разве ты той истины простой,
Что всех питает нас кружочек золотой?
Ты получил бы хлеб, плоды и мясо, вина, —
Все, чем мы жизнь свою поддерживать повинны,
Без золота? А ты твердишь: «Оно – ничто».
Но без него прожить не мог еще никто.
Ты скажешь также мне: «Довольствуясь салатом,
То наслаждение узнав, – кто стать богатым
Захочет и копить всю жизнь сокровищ тьму
И охранять свои владенья, как тюрьму,
Чтобы богатство дать наследнику пустому
И недостойному, что понесет из дому,
Твоей кончине рад, все деньги на пиры
Истратит быстро он или в пылу игры
Все то, что ты скопил, плоды садов и пашен».
Скажу, как Симонид: настолько в жизни страшен
Мне голод – мрачный враг, что буду очень рад
Обогатить врагов смертельных я стократ,
Наследством наделив посмертно, только мне бы
Живому не бродить дорогами без хлеба.
Бежать от Бедности – первейшего из зол —
Зовет нас Феогнид, – спуститься ль в темный дол,
Пройти моря, огонь, вскарабкаться на скалы, —
Годится все, когда ее грозит нам жало.
Что до меня, Дора, то предпочел бы я
Скорей со львом сойтись голодным у ручья,
Чем с тощей Бедностью, свирепой, бледногубой,
Что в клещи нас берет безжалостно и грубо:
Ведь лев проглотит враз и плоть мою, и кровь,
Она же примется сосать нас вновь и вновь,
Всю жизнь терзать меня, жену, детей, всех близких.
Ты скажешь: золото – исток деяний низких,
Рождает жадность, рознь, и зависть, и вражду,
Тревоги, кляузы и свары, страсть к суду,
Мученья, горести, заботы, подозренья,
И глупость обретет наследник от рожденья
С богатством заодно: не будет знать труда,
Желания его исполнятся всегда.
Богатство, скажешь ты, несет с собой кичливость,
Высокомерие, мятеж, несправедливость,
Тиранов создает, тщеславных гордецов,
Плодит распутников, лентяев и льстецов.
Итак, от золота – всех бед угрюмых стая,
А мать искусств и благ – то Бедность лишь простая?
Дивлюсь таким речам, и дерзким, и шальным:
Так папа иль король – он должен быть дурным,
Поскольку он богат? Но всем, конечно, ясно,
Что капля разума – и та порой прекрасно
Способна богачей в соблазне остеречь,
Коль хочется им честь нетронутой сберечь.
А бедный может стать легко убийцей, вором,
Разбойником, гоним нуждою и позором.
Терзаясь голодом, на все в беде готов, —
Отнять чужой кусок, чужой разрушить кров, —
Готов простить себе насилие любое,
Чтобы добычу взять и унести с собою:
Его желудок пуст, завистлив наглый взгляд,
Нет пищи для зубов, и чувства в нем бурлят,
Он недоволен всем, клянет людей счастливых,
Изобретает тьму проделок прихотливых.
Напрасно говорят: «Спокойно спит бедняк,
Забот не знает он; хоть ляжет натощак,
Без всякого белья и под открытым небом,
Зато пред вором страх совсем ему не ведом.
Богач же от тревог своих теряет сон:
Он – вместе с кошельком – и страхом наделен.
Вот так же точно бобр, тая в своем мешочке
Чудесную струю, в той самой оболочке
Несет и смерть свою: чтобы экстракт добыть,
Стремятся жадно все бобра догнать, убить».
Но короли тогда ведь были бы трусливы,
Однако знаем мы, что, с детства горделивы,
Владеть оружием приучены, ловки,
Воспитаны в боях, они ведут полки.
К тому же стерегут сеньора зорко слуги,
Вооруженные, одетые в кольчуги,
Готовы рьяно все владыку защищать,
Коль руку на него посмеет кто поднять.
Когда настанет ночь, он – в роскоши и неге,
Приют ему готов; заботы о ночлеге
Не знает никогда, покоясь в сладких снах.
А что бродяге даст его ночлег в стогах?
«Блаженство» заболеть, схватить катар, ангину,
Подагру иль прострел, другую чертовщину,
Которая его в больницу приведет,
Доставит множество несчастному забот.
Отчаяния мать, рождает заблужденья
В нас Бедность и плодит дурные побужденья.
Тот проклят, кто б ей стал провозглашать хвалу,
Не пригласят его, как близкого, к столу
Вельможи гордые, и не займет он стула
Вблизи от короля средь праздничного гула.
Цепями тяжкими стесняет Бедность дух,
И Феогнид ее клянет угрюмо вслух:
«О Бедность подлая, ты придавила плечи
И не даешь вздохнуть, меня лишаешь речи,
Всем на посмешище влачишь ты, как шута,
Боль унижения смыкает мне уста.
Ко злу меня ведешь, моей помимо воли,
Но что страшней еще для человечьей доли, —
Я становлюсь рабом и доблести лишен,
Мне подвиг не свершить, труслив я и смешон.
Когда бы Миноса имел я ум, познанья,
Открыли боги мне все тайны мирозданья, —
Презренья б не избег я все же средь людей
И чести не снискал под властию твоей,
Пока гнетешь меня своим постыдным грузом.
Оставь меня, ведь честь твоим противна узам,
Лишь стыд приличен им, с несчастьем и сумой».
Я с Феогнидом в том согласен всей душой,
Не знаю гарпии противнее, чем эта,
Хоть сотнями льстецов она была воспета, —
И ныне ей они в смирении кадят,
О ней я все сказал. Теперь же бросим взгляд
С иной мы стороны, – на оборот медали.
Есть люди, что весь век свой деньги расточали,
Став бременем для всех, без пользы на земле:
Он нищим не подаст, живя подобно тле,
На дело доброе не тратит ни монеты
И в праздности ведет напрасной жизни лета.
В беде не станет он опорой никому,
Подачки щедрые бросает лишь тому,
Кто подло, низко льстит, да сводникам маститым,
Лжецам, распутникам и гнусным паразитам.
Подобен дереву в неведомых горах,
Чей плод, созревши, пал и превратился в прах,
Ужель не думаешь ты, мот, о часе страдном,
Когда, быть может, сам, в бумажнике нарядном
Не находя и тень монеты золотой,
Пойдешь просить в слезах, голодный, испитой,
Хоть грошик у того, кто, одарен тобою,
Гоняет бедолаг, обойденных судьбою?
Бог золото дарит не для того, чтоб мы
Снабжали им льстецов, продажных девок тьмы.
Студента, сироту и узника в темнице,
Беднягу, что, хоть нищ, на хлеб просить стыдится, —
Желанным благом всех ты можешь наделить,
Им счастье, радость дать, надежду подарить.
Сторицею к тебе вернутся блага эти,
Коли ты бос и гол окажешься на свете.
Сокровища земли – для жизни и добра,
Но не для тех, кому нужны лишь повара.
А ты, набив едой раздувшееся брюхо,
Не ведаешь: оно к даяньям слепо, глухо
И требует всегда все новой пищи в дар,
Как вспыхнувший в лесу губительный пожар;
Тем менее он сыт, тем более ярится,
Чем больше в пламени деревьев разгорится.
Не лучше ль оделить деньгами бедняков
Или едой снабдить, спасая от оков
Нужды безжалостной, чтоб чувством благодарным
Ответили тебе, – но не льстецам бездарным
Богатство расточать, которые, в свой час,
Тебя пошлют просить, под окнами стучась.
А если для добра проявишь ты старанье, —
В миру иль н а небе получишь воздаянье.
Но так же, мой Дора, как гадок мне гурман,
Ничтожен, на мой взгляд, скупец, что свой карман
Стремится золотом набить, – и терпит голод,
Царят в его дому пустынном тьма и холод,
А золото свое он прячет под замком,
Склоняется пред ним, как перед алтарем;
Скажи, скупец: ужель ты можешь быть счастливым, —
Бургундских лучших вин владельцем бережливым,
Зерна шампанского, бретонского руна, —
Когда вся жизнь твоя скудна и голодна,
Когда ты ежишься, на платье ткань жалея,
И жаждой мучишься, вино свое лелея?
Отнюдь не грудою накопленных монет
Богатство можем мы измерить, – нет и нет!
Богат – кто может быть и средним достояньем
Доволен, не гоним все к большему желаньем.
Что даст тебе гора браслетов и цепей,
Наполнивших твой дом без пользы для людей?
Да то же, что камней и мусора скопленье.
Глупец, подобен ты Приаму, что в волненье,
Трон бросив золотой, на землю ниц упал,
Навозом голову и шею осыпал.
Так точно в нищете страдал, ютясь в деревне,
И чуть не голодал почтенный старец древний, —
Лаэрт, что славного Улисса породил,
А в доме у него пол ходуном ходил,
Там в танцах и пирах, в правленье Пенелопы,
На ветер все добро пускали остолопы;
Как раб, Лаэрт лежал в золе у очага,
А слуги ублажать должны были врага.
Такою мукой Зевс наказывал Тантала:
Его стопы струя живая омывала,
Над ним заманчиво склонялся зрелый плод, —
И пуст желудок был, и сух его был рот.
Но плод от губ твоих отторгнут не богами:
Его на рынок шлешь, прельщаяся деньгами,
Желая получить двойной, тройной доход,
Обильную казну сбирая каждый год;
Ты будешь лить слюну потом пред сундуками,
Запрятав яркий блеск сокровищ под замками.
Как тот несчастный, что, водянкою раздут,
Все тянется к ручью, хоть путь к нему и крут, —
Подвалы наполнять и ты не перестанешь,
Пока, пустые дни окончив, в Лету канешь.
Когда б то золото могло тебе служить, —
Харона подкупив, земную жизнь продлить,
То стоило б еще его копить, быть может.
Но там уже оно, к несчастью, не поможет.
Корысти чужд Харон, его купить нельзя,
Будь ты король иль жнец, – в Аид ведет стезя.
Вернуться в мир тогда не вырвешь разрешенья,
Останутся тебе лишь слезы, угрызенья,
Что ты без радости всю жизнь свою провел,
Храня сокровища кому-то, как осел.
Используй же добро, что дал Господь, при жизни,
Пока не помянут тебя в посмертной тризне, —
Пусть многоцветием окрасит краткий век,
Который на земле проводит человек.
Приветствую тебя, металл, дающий счастье:
Ты побеждаешь все невзгоды и несчастья.
Кто в честь твою пропеть сумеет звучный гимн,
Достоин стать за то хранителем твоим,
Быть казначеем впредь в совете королевском, —
Не школяром, что век с твоим не знался блеском.