Текст книги "О вечном. Избранная лирика"

Автор книги: Пьер Ронсар

ПЬЕР РОНСАР
О вечном
Избранная лирика

АВТОБИОГРАФИЯ

(Послание к Реми Белло)

 
Хочу, о мой Белло, чтоб ведал ты о том,
Кто связан волей муз с тобой тугим узлом,
Откуда он и кто: чтоб правнукам грядущим,
Что будут счет вести векам быстро бегущим,
В Ронсаре и в Белло не различать двоих
И знать, что общее стучало сердце в них.
 
 
Так, родом предок наш из тех краев, – мы знаем, —
Где с хладным Фракия соседствует Дунаем,
Пониже Венгрии, где солнце – редкий дар, —
Именовался ж он маркизом де Ронсар.
Людьми и золотом, землей и городами
Богатый, сын его, прельщаемый боями,
Отряд из юношей составил удалых
И, бросив родину, стал капитаном их.
Прошел он Венгрией и Нижней Алеманьей,
Прошел Бургундией и пышною Шампаньей,
И, храбрый, стал служить Филиппу де Валуа,
Что против англичан войною шел тогда.
 
 
И было Франции таким его служенье,
Что дал ему король обширные именья,
Где протекает Луар; и, позабыв совсем
Своих и родину, во Франции затем
Женился он и стал того семейства предок,
От коего и я родился напоследок.
 
 
Отец мой у Анри когда-то правил дом,
Рожденного Франсуа, великим королем, —
Тому же стольником в испанской был неволе.
Не должно ль, чтоб слуга усердствовал тем боле
Пред повелителем, не изменив себе,
Его изменчивой сопутствуя судьбе?
 
 
И материнскою я стороной не низок:
Тут род де ла Тримуй и дю Бумаж мне близок,
Руо и Шадрие тут родственники мне,
Что славной доблестью блистали на войне
И Марсом доблесть ту в бессмертье утвердили,
Там был и предок мой, и улица одна
По имени его теперь наречена…
 
 
Но ежели желать имеешь представленье
Ты не о роде лишь моем, но и рожденье,
Вот, мой Белло, тебе об этом правда вся
Про год и день, когда на свет я родился.
Когда король Франсуа был в Павии захвачен,
Субботний в сентябре был Богом день назначен
Одиннадцатого родиться мне числа:
Тут Парка нить мою чуть-чуть не порвала. [1]1
  Женщина, несшая крестить новорожденного Ронсара, уронила его. – Прим. сост.


[Закрыть]
Я не был первенцем. В семье отцовской было
Уж несколько детей; мать пятерых вскормила.
Два рано умерли, а на других троих
Я вовсе не похож в обычаях своих…
 
 
Лет девяти меня в коллеж определили,
Но там лишь полгода, не более, томили
Преподаванием регента де Вайи.
Так отбыл, не развив познания свои,
Я в Авиньон, – а там сбиралась той порою
Рать короля Франсуа с австрийским Карлом к бою,
И Орлеанского тут герцога я стал
Пажом; впоследствии в Шотландию попал
И в свите короля шотландского народа
Я пробыл в Англии тогда три полных года.
По возвращении меня вновь герцог взял,
Но долго на корму подножном не держал,
Послал во Фландрию, в Зеландию и снова
В Шотландию, когда в конце пути морского
Наш с Лассиньи корабль – немного б – и валы
У брега Англии разбили б о скалы!
 
 
И не могла три дня затихнуть буря злая,
Нам градом и водой и громом угрожая,
И, в безопасности достигнув берегов,
Разбился в гавани корабль на сто кусков.
Мы в порте. Убыли и не было б меж нами,
Когда бы не судно, покрытое волнами,
Да кладь, которая, разбита по частям,
Носилась по ветру игрушкою волнам.
Когда шестнадцать мне минуло, тогда же,
В сороковом году, отправился с Баиф
Я в Алеманью, с ним в соседстве изучив
Мощь доблести; болезнь тогда-то, пав на ухо,
Бог весть какой судьбой меня лишила слуха,
И был так тягостен постигнувший недуг,
Что от него хожу поныне полуглух.
В апреле через год в Блуа Кассандры взоры
Свершили надо мной Амура приговоры;
То имя подлинно иль нет, – его следа
На мраморе души не в силах смыть года.
 
 
В то время, подойти желая к знанью ближе,
Учеником Дора я сделался в Париже.
В латинском, в греческом, и там-то началась
Та дружественная впервые наша связь,
Которая в душе моей хранима вечно,
Как дружба и с Баиф, в ней будет бесконечна…
 

ПЕРВАЯ КНИГА ЛЮБВИ

Кассандра

ОБЕТ

 
Там, где кастальские струятся воды,
И там, на склоне геликонских круч,
Где под копытом конским хлынул ключ,
Водил я, Сестры, с вами хороводы.
То были дни ученья и свободы,
И стих лился, раскован и певуч,
Поэзии тогда блеснул мне луч,
Святилищ ваших озаряя своды.
Так пусть не медь, не бронза, не гранит,
А этот купол вечный сохранит
Слова мои, на сотни лет, быть может:
«Одной богине верен был Ронсар,
Свои стихи принес он музам в дар,
А сердце на алтарь любви возложит!»
 

* * *

 
Кто хочет зреть, как Бог овладевает мною,
Как осаждает он и как теснит в бою,
Как, честь свою блюдя, он губит честь мою,
Как леденит и жжет отравленной стрелою,
 
 
Кто видел, как велит он юноше, герою
Бесплодно заклинать избранницу свою,
Пускай придет ко мне: стыда не утаю,
Обиды сладостной от глаз чужих не скрою.
 
 
И видевший поймет, как дух надменный слаб
Пред яростным стрелком, как сердце – жалкий раб
Трепещет, сражено его единым взглядом.
 
 
И он поймет, зачем пою тому хвалу,
Кто в грудь мою вонзил волшебную стрелу
И опалил меня любви смертельным ядом.
 

* * *

 
Гранитный пик над голой крутизной,
Глухих лесов дремучие громады,
В горах поток, прорвавший все преграды,
Провал, страшащий темной глубиной.
 
 
Своим безлюдьем, мертвой тишиной
Смиряют в сердце, алчущем прохлады,
Любовный жар, палящий без пощады
Мою весну, цветущий возраст мой.
 
 
И, освежен, упав на мох зеленый,
Беру портрет, на сердце утаенный,
Бесценный дар, где кисти волшебством,
 
 
О Денизо, сумел явить твой гений
Всех чувств родник, источник всех томлений.
Весь мир восторгов в образе живом.
 

* * *

 
Любя, кляну, дерзаю, но не смею,
Из пламени преображаюсь в лед,
Бегу назад, едва пройдя вперед,
И наслаждаюсь мукою своею.
 
 
Одно лишь горе бережно лелею,
Спешу во тьму, как только свет блеснет,
Насилья враг, терплю безмерный гнет,
Гоню любовь – и сам иду за нею.
 
 
Стремлюсь туда, где больше есть преград.
Любя свободу, больше плену рад,
Окончив путь, спешу начать сначала.
 
 
Как Прометей, в страданьях жизнь влачу,
И все же невозможного хочу, —
Такой мне Парка жребий начертала.
 

* * *

 
«В твоих кудрях нежданный снег блеснет,
В немного зим твой горький путь замкнется.
От мук твоих надежда отвернется,
На жизнь твою безмерный ляжет гнет,
 
 
Ты не уйдешь из гибельных тенет,
Моя любовь тебе не улыбнется,
В ответ на стон твой сердце не забьется,
Твои стихи потомок осмеет.
 
 
Простишься ты с воздушными дворцами,
Во гроб сойдешь, ославленный глупцами,
Не тронув суд небесный и земной».
 
 
Так предсказала нимфа мне мой жребий,
И молния, свидетельствуя в небе,
Пророчеством блеснула надо мной.
 

* * *

 
О, если бы, сверкая желтизной,
Моей Кассандрой принят благосклонно,
Я золотым дождем ей лился в лоно,
Красавицу лаская в час ночной.
 
 
О, если бы, одевшись белизной,
Ее, как Бык, сошедший с небосклона,
Умчал, когда присядет утомленно,
Нарвав букет, она в тени лесной,
 
 
О, если бы в томленье одиноком
Я стал Нарциссом, а она – потоком.
И я всю ночь купаться мог бы в нем.
 
 
О, если б ночь не покидала неба,
О, если бы не вспыхнул пламень Феба,
Ее сменяя бесполезным днем!
 

* * *

 
Два карих глаза, ясных два топаза,
Передо мной сверкают, как огни.
Мои поработители они,
Тюремщики мои, два карих глаза.
 
 
Ослушаться не в силах их приказа.
Их чары, наваждению сродни,
Меня лишили разума. Одни
Они – источник моего экстаза.
 
 
Заполнили собой мечты и сны,
Все мысли ими прочь оттеснены,
И вдохновенье зажжено лишь ими.
 
 
Свое перо я тонко застругал, —
В честь этих глаз слагаю мадригал,
Единственное прославляю имя.
 

* * *

 
Скорей погаснет в небе звездный хор
И станет море каменной пустыней,
Скорей не будет солнца в тверди синей,
Не озарит луна земной простор,
 
 
Скорей падут громады снежных гор,
Мир обратится в хаос форм и линий,
Чем назову я рыжую богиней
Иль к синеокой преклоню мой взор.
 
 
Я карих глаз живым огнем пылаю,
Я серых глаз и видеть не желаю,
Я враг смертельный золотых кудрей,
 
 
Я и в гробу, холодный и безгласный,
Не позабуду этот блеск прекрасный
Двух карих глаз, двух солнц души моей.
 

* * *

 
Когда, как хмель, что, ветку обнимая,
Скользит, влюбленный, вьется сквозь листы,
Я погружаюсь в листья и цветы,
Рукой обвив букет душистый мая,
 
 
Когда, тревог томительных не зная,
Ищу друзей, веселья, суеты, —
В тебе разгадка, мне сияешь ты,
Ты предо мной, мечта моя живая!
 
 
Меня уносит к небу твой полет,
Но дивный образ тенью промелькнет,
Обманутая радость улетает,
 
 
И, отсверкав, бежишь ты в пустоту, —
Так молния сгорает на лету,
Так облако в дыханье бури тает.
 

* * *

 
Всю боль, что я терплю в недуге потаенном,
Стрелой любви пронзен, о Феб, изведал ты,
Когда, в наш мир сойдя с лазурной высоты,
У Ксанфа тихого грустил пред Илионом.
 
 
Ты звуки льстивых струн вверял речным затонам,
Зачаровал и лес, и воды, и цветы,
Одной не победил надменной красоты,
Не преклонил ее сердечной муки стоном.
 
 
Но, видя скорбь твою, бледнел лесной цветок,
Вскипал от слез твоих взволнованный поток,
И в пенье птиц была твоей любви истома.
 
 
Так этот бор грустит, когда брожу без сна,
Так вторит имени желанному волна,
Когда я жалуюсь Луару у Вандома.
 

* * *

 
Когда ты, встав от сна богиней благосклонной,
Одета лишь волос туникой золотой,
То пышно их завьешь, то, взбив шиньон густой,
Распустишь до колен волною нестесненной —
 
 
О, как подобна ты другой, пенорожденной,
Когда, волну волос то заплетя косой,
То распуская вновь, любуясь их красой,
Она плывет меж нимф по влаге побежденной!
 
 
Какая смертная тебя б затмить могла
Осанкой, поступью, иль красотой чела,
Иль томным блеском глаз, иль даром нежной речи.
 
 
Какой из нимф речных или лесных дриад
Дана и сладость губ, и этот влажный взгляд,
И золото волос, окутавшее плечи!
 

* * *

 
Подчас боязнь и тотчас упованье
Разбили стан во мне со всех сторон;
Никто из них в бою не побежден,
И их во всем равно соревнованье…
 
 
Уверен или полный колебанья,
С надеждами, со страхом я знаком.
Чтоб обмануть себя в себе самом,
Сулю я сердцу плена окончанье…
 
 
Пред смертью я увижу ли тот срок,
Когда сорву весны твоей цветок,
Что на меня бросает тень благую?
 
 
Когда-нибудь, в твоих руках склонен,
То оживлен, то полуутомлен,
Я встречу ли минуту роковую?
 

* * *

 
До той поры, как в мир любовь пришла
И первый свет из хаоса явила,
Не созданы, кишели в нем светила
Без облика, без формы, без числа.
 
 
Так праздная, темна и тяжела,
Во мне душа безликая бродила,
Но вот любовь мне сердце охватила,
Его лучами глаз твоих зажгла.
 
 
Очищенный, приблизясь к совершенству,
Дремавший дух доступен стал блаженству,
И он в любви живую силу пьет,
 
 
Он сладостным томится притяженьем,
Душа моя, узнав любви полет,
Наполнилась и жизнью и движеньем.
 

* * *

 
Как молодая лань, едва весна
Разбила льда гнетущие оковы,
Спешит травы попробовать медовой,
Покинет мать и мчится вдаль одна,
 
 
И в тишине, никем не стеснена,
То в лес уйдет, то луг отыщет новый,
То свежий ключ найдет в тени дубровы,
И прыгает, счастлива и вольна.
 
 
Пока над ней последний час не грянет,
Пока стрела беспечную не ранит,
Свободной жизни положив предел, —
 
 
Так жил и я – и дни мои летели,
Но вдруг, блеснув в их праздничном апреле,
Твой взор мне в сердце кинул сотню стрел.
 

* * *

 
Нет, ни камея, золотом одета,
Ни лютни звон, ни лебедя полет,
Ни лилия, что над ручьем цветет,
Ни прелесть роз в живом луче рассвета,
 
 
Ни ласковый зефир весны и лета,
Ни шум весла, ни пенье светлых вод,
Ни резвых нимф веселый хоровод,
Ни роща в дни весеннего расцвета,
 
 
Ни блеск пиров, ни ярой битвы гром,
Ни темный лес, ни грот, поросший мхом,
Ни горы в час вечернего молчанья, —
 
 
Ни все, что дышит и цветет вокруг,
Не радует души, как этот Луг,
Где вянут без надежд мои желанья.
 

* * *

 
Дриаду в поле встретил я весной.
Она в простом наряде, меж цветами,
Держа букет небрежными перстами,
Большим цветком прошла передо мной.
 
 
И, словно мир покрылся пеленой,
Один лишь образ реет пред очами,
Я грустен, хмур, брожу без сна ночами,
Всему единый взгляд ее виной.
 
 
Я чувствовал, покорный дивной силе,
Что сладкий яд ее глаза струили,
И замирало сердце им в ответ.
 
 
Как лилия, цветок душистый мая,
Под ярким солнцем гибнет, увядая,
Я, обожженный, гасну в цвете лет.
 

* * *

 
Когда прекрасные глаза твои в изгнанье
Мне повелят уйти – погибнуть в цвете дней
И Парка уведет меня в страну теней,
Где Леты сладостной услышу я дыханье, —
 
 
Пещеры и луга, вам шлю мое посланье,
Вам, рощи темные родной страны моей,
Примите хладный прах под сень своих ветвей.
Меж вас найти приют – одно таю желанье.
 
 
И, может быть, сюда придет поэт иной,
И сам, влюбленный, здесь узнает жребий мой,
И врежет в клен слова – печали дар мгновенный:
 
 
«Певец вандомских рощ здесь жил и погребен,
Отвергнутый, любил, страдал и умер он
Из-за жестоких глаз красавицы надменной».
 

* * *

 
О воздух, ветры, небеса и горы,
Овраг и дол, леса в листве резной,
В брегах витых ручей с водой шальной,
О вырубки, густеющие боры,
 
 
Пещеры мшистые, пустые норы,
О лист лозы и колос наливной,
Луга, цветы, Гастин, Луар родной,
Мои стихи, в которых грусть укора!
 
 
Прощаясь, болью полон через край,
Очам не в силах я сказать «прощай» —
Тем, что избыть мне не дают печали.
 
 
Я б вас просил, дол, ветры и трава,
Брега, ручьи, овраг и дерева,
Цветы, чтоб вы привет мой передали!
 

* * *

 
Ни щедрые дары из нежных рук
Прелестных женщин, гибких, как тростинки,
Ни ласки, ни ночные поединки
Не стоят ни одной из сладких мук,
 
 
Тобою мне дарованных, мой друг.
Живу надеждой тоньше паутинки,
Иной я не ищу себе тропинки
И бережно лелею свой недуг.
 
 
Мучения мои благословенны.
Свое ярмо благословляю, пленный,
Самою жизнью за любовь плачу.
 
 
Благословляю молнийные вспышки
В твоих глазах, Амура-шалунишки
Огонь под стать холодному мечу.
 

* * *

 
В твоих объятьях даже смерть желанна!
Что честь и слава, что мне целый свет,
Когда моим томлениям в ответ
Твоя душа заговорит нежданно.
 
 
Пускай в разгроме вражеского стана
Герой, что Марсу бранный дал обет,
Своею грудью, алчущей побед,
Клинков испанских ищет неустанно, —
 
 
Но, робкому, пусть рок назначит мне
Сто лет бесславной жизни в тишине
И смерть в твоих объятиях, Кассандра.
 
 
И я клянусь: иль разум мой погас,
Иль этот жребий стоит даже вас,
Мощь Цезаря и слава Александра.
 

К КАССАНДРЕ

 
Ни годы долгие разлуки, ни забвенье
Не в силах притушить ни на одно мгновенье
Моей любви к тебе, Кассандра, вечный пыл.
Я все еще твой раб смиренный, как и был.
Ты мне дороже глаз моих, дороже крови.
Ты в каждом помысле, мечте и в каждом слове.
Навек избранница моей цевницы ты.
Пою тебя, твои прелестные черты
И взоры, что, хотя не раздирают кожи,
На стрелы остротой губительной похожи:
Они вонзаются в подставленную грудь,
Грозя и легкие, и сердце мне проткнуть,
И с юных лет от них нет никакой охраны.
Невидимые те неизлечимы раны.
Рассудок мой в плену, и жизнь моя в плену.
Плен этот сладостен, его я не кляну.
Безмерно радуюсь, что благостной судьбою
Мне снова свидеться назначено с тобою,
Чей образ в памяти, на лучшей из гравюр,
Рукой искусною запечатлел Амур,
Когда передо мной предстала ты впервые!
Пусть время, что крушит и стены крепостные,
Крупицы юности похитило у нас,
Мы молоды еще, не отошел наш час.
Забыть ли первое свидание влюбленным?
Меня приветствуя без слов, полупоклоном,
Ты в грудь мою стрелу вонзила, с этих пор
Она сидит во мне, конец ее остер,
Но пусть и раненый, я, кровью истекая,
Благодарю тебя, Кассандра дорогая!
И будь я королем, клянусь, высокий столп
Воздвиг бы в честь твою, для поклоненья толп,
Чтоб с поцелуями к подножью припадали.
Как долго нас с тобой разъединяли дали!
Я был как истукан, бесчувственный, чужой
Себе и всем, но вот воскреснувшей душой
Я снова чувствую и радуюсь и плачу.
Отныне все в судьбе своей переиначу…
Любимая! Тобой мечты мои полны.
Твоим сиянием глаза ослеплены,
Как в тот апрельский день, святой и незабвенный,
Когда мы встретились, мой друг благословенный!
То животворная была пора весны,
Весеннею порой мы снова сведены.
К тебе взволнованно я простираю руки:
Да буду счастлив я, как тосковал в разлуке!
 

* * *

 
Я плачу, плачь и ты, мой грустный дом,
По госпоже, чей лучезарный взор
Обоих нас, вступая с солнцем в спор,
Дарил и ярким светом и теплом.
 
 
Амур меня хранил своим крылом
Злокозненной судьбе наперекор.
Но все, чем был богат, с недавних пор
Утратил я, терзаемый стыдом…
 
 
Прекрасная, вы мной пренебрегли,
Отныне вы от глаз моих вдали,
Меж нами – рощи, скалы, гор стена.
 
 
Но сердце к вам переселилось в грудь,
Забыло навсегда обратный путь, —
И в нем любовь как никогда сильна.
 

СТАНСЫ

 
Если мы во храм пойдем —
Преклонясь пред алтарем,
Мы свершим обряд смиренный,
Ибо так велел закон
Пилигримам всех времен
Восхвалять творца вселенной.
 
 
Если мы в постель пойдем,
Ночь мы в играх проведем,
В ласках неги сокровенной,
Ибо так велит закон
Всем, кто молод и влюблен,
Проводить досуг блаженный.
 
 
Но как только захочу
К твоему припасть плечу,
Иль с груди совлечь покровы,
Иль прильнуть к твоим губам, —
Как монашка, всем мольбам
Ты даешь отпор суровый.
 
 
Для чего ж ты сберегла
Нежность юного чела,
Жар нетронутого тела?
Чтоб женой Плутона стать,
Чтоб Харону их отдать
У Стигийского предела?
 
 
Час пробьет, спасенья нет —
Губ твоих поблекнет цвет,
Ляжешь в землю ты сырую,
И тогда я, мертвый сам,
Не признаюсь мертвецам,
Что любил тебя живую.
 
 
Все, чем ныне ты горда,
Все истлеет без следа —
Щеки, лоб, глаза и губы,
Только желтый череп твой
Глянет страшной наготой
И в гробу оскалит зубы.
 
 
Так живи, пока жива,
Дай любви ее права, —
Но глаза твои так строги!
Ты с досады б умерла,
Если б только поняла,
Что теряют недотроги.
 
 
О постой, о подожди!
Я умру, не уходи!
Ты, как лань, бежишь тревожно…
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь
Иль пониже, если можно!
 

* * *

 
Амур и Марс не схожи ль меж собою?
Не ратным ли они живут трудом?
Один шагает смело напролом,
Другой крадется потайной тропою.
 
 
Один захватывает город с бою,
Другой, как тень, проскальзывает в дом.
Несут бесчестье оба, и притом
Добычей не гнушаются любою.
 
 
Один, в руках сжимая лук тугой,
Соперников разит, врагов – другой.
Тот слезы пьет, а этот любит воду.
 
 
Влюбленный ли, солдат ли, кто не рад,
Ища себе заслуженных наград,
Сражаться этим двум богам в угоду?
 

* * *

 
Сотри, мой паж, безжалостной рукою
Эмаль весны, украсившую сад,
Весь дом осыпь, разлей в нем аромат
Цветов и трав, расцветших над рекою.
 
 
Дай лиру мне! Я струны так настрою,
Чтоб обессилить тот незримый яд,
Которым сжег меня единый взгляд,
Неразделимо властвующий мною.
 
 
Чернил, бумаги – весь давай запас!
На ста листках, нетленных, как алмаз,
Запечатлеть хочу мои томленья,
 
 
И то, что в сердце молча я таю —
Мою тоску, немую скорбь мою, —
Грядущие разделят поколенья.
 

* * *

 
Своих мужей искусница Елена
С иглой в руке бои умела шить
По полотну; а ты изобразить
Все муки моего желаешь плена.
 
 
Но, госпожа, хоть черным цветом тлена
Мою погибель начертала нить, —
Иль на изнанке зеленью явить
Не хочешь ты, что будет перемена?
 
 
Но видит только, легшие на газ,
Оранжевый и черный цвет мой глаз, —
Печальные свидетели страданья!
 
 
О, горький Рок! Не только глаз ее
Меня ввергает в безнадежность, – все
Сулит одно лишь разочарованье.
 

* * *

 
Когда одна, от шума в стороне,
Бог весть о чем рассеянно мечтая,
Задумчиво сидишь ты, всем чужая,
Склонив лицо как будто в полусне,
 
 
Хочу тебя окликнуть в тишине,
Твою печаль развеять, дорогая,
Иду к тебе, от страха замирая,
Но голос, дрогнув, изменяет мне.
 
 
Лучистый взор твой встретить я не смею,
Я пред тобой безмолвен, я немею,
В моей душе смятение царит.
 
 
Лишь тихий вздох, прорвавшийся случайно,
Лишь грусть моя, лишь бледность говорит,
Как я люблю, как я терзаюсь тайно.
 

* * *

 
Бродил я, горьких слез лия поток,
То страх, то чаянья в душе питая,
А Генрих за чертой родного края
Честь возвратить далеким предкам смог,
 
 
Рукой победной доблесть он пресек
Испанскую, у Рейна в бой вступая,
И лучезарный путь к воротам рая
Он прочертил копьем средь всех дорог,
 
 
О сестры – жительницы Геликона,
К своим священным водам благосклонно
Ведете вы поэтов всех подряд —
 
 
Коль некогда вы мне напиться дали,
Пусть занесут мой скорбный вздох в скрижали,
Что вечно в храме Памяти хранят!
 

* * *

 
Хочу три дня мечтать, читая «Илиаду»,
Ступай же, Коридон, и плотно дверь прикрой,
И если что-нибудь нарушит мой покой.
Знай, на твоей спине я вымещу досаду.
 
 
Мы принимать гостей три дня не будем кряду,
Мне не нужны ни Барб, ни ты, ни мальчик твой,
Хочу три дня мечтать наедине с собой,
А там опять готов вкушать безумств отраду.
 
 
Но если вдруг гонца Кассандра мне пришлет,
Зови с поклоном в дом, пусть у дверей не ждет,
Беги ко мне, входи, не медля на пороге!
 
 
К ее посланнику я тотчас выйду сам.
Но если б даже бог явился в гости к нам,
Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги!
 

ВТОРАЯ КНИГА ЛЮБВИ

Мария

* * *

 
Когда я начинал, Тиар, мне говорили,
Что человек простой меня и не поймет,
Что слишком темен я. Теперь наоборот:
Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле.
 
 
Вот ты учен, Тиар, в бессмертье утвердили
Тебя стихи твои. А что ж мои спасет?
Ты знаешь все, скажи: какой придумать ход,
Чтоб наконец они всем вкусам угодили?
 
 
Когда мой стиль высок, он, видишь, скучен, стар,
На низкий перейду – кричат, что груб Ронсар, —
Изменчивый Протей мне в руки не дается.
 
 
Как заманить в капкан, в силки завлечь его?
А ты в ответ, Тиар: не слушай никого
И смейся, друг, над тем, кто над тобой смеется.
 

* * *

 
Меж тем как ты живешь на древнем Палатине
И внемлешь говору латинских вод, мой друг,
И, видя лишь одно латинское вокруг,
Забыл родной язык для чопорной латыни,
 
 
Анжуйской девушке служу я в прежнем чине,
Блаженствую в кольце ее прекрасных рук,
То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг,
И по пословице не мудр, но счастлив ныне,
 
 
Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет:
«Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!»
Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет.
 
 
Любовь напастью звать я не могу покуда.
А если и напасть – попасть любви во власть,
Всю жизнь готов терпеть подобную напасть.
 

* * *

 
Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!
Налей нам, Коридон, кипящую струю,
Я буду чествовать красавицу мою,
Кассандру иль Мари – не все ль равно какую?
 
 
Но девять раз, друзья, поднимем круговую, —
По буквам имени я девять кубков пью,
А ты, Белло, прославь причудницу твою,
За юную Мадлен прольем струю живую.
 
 
Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,
Фиалки, лилии, пионы, резеду, —
Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.
 
 
Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь.
Быть может, завтра нам уж не собраться вновь,
Сегодня мы живем, а завтра – кто предскажет?
 

* * *

 
Мари-ленивица! Пора вставать с постели!
Вам жаворонок спел напев веселый свой,
И над шиповником, обрызганным росой,
Влюбленный соловей исходит в нежной трели.
 
 
Живей! Расцвел жасмин, и маки заблестели,
Не налюбуетесь душистой резедой!
Так вот зачем цветы кропили вы водой,
Скорее напоить их под вечер хотели!
 
 
Как заклинали вы вчера глаза свои
Проснуться ранее, чем я приду за вами,
И все ж покоитесь в беспечном забытьи, —
 
 
Сон любит девушек, он не в ладу с часами!
Сто раз глаза и грудь вам буду целовать,
Чтоб вовремя вперед учились вы вставать.
 

* * *

 
Любовь – волшебница. Я мог бы целый год
С моей возлюбленной болтать, не умолкая,
Про все свои любви – и с кем и кто такая,
Рассказывал бы ей хоть ночи напролет.
 
 
Но вот приходит гость, и я уже не тот,
И мысль уже не та, и речь совсем другая,
То слово путая, то фразу забывая,
Коснеет мой язык, а там совсем замрет.
 
 
Но гость ушел, и вновь, исполнясь жаром новым,
Острю, шучу, смеюсь, легко владею словом,
Для сердца нахожу любви живой язык.
 
 
Спешу ей рассказать одно, другое, третье,
И, просиди мы с ней хоть целое столетье,
Нам, право, было б жаль расстаться хоть на миг.
 

* * *

 
Когда лихой боец, предчувствующий старость,
Мечом изведавший мечей враждебных ярость,
Не раз проливший кровь, изрубленный в бою
За веру, короля и родину свою,
Увидит, что монарх, признательный когда-то,
В дни мирные забыл отважного солдата, —
Безмерно раздражен обидою такой,
Он в свой пустынный дом уходит на покой,
И, грустно думая, что обойден наградой,
Исполнен горечью и гневом и досадой,
И негодует он, и, руки ввысь воздев,
На оскорбителя зовет Господень гнев,
И, друга повстречав, на все лады клянется,
Что королю служить вовеки не вернется,
Но только возвестит гремящая труба,
Что снова близится кровавая борьба, —
Он, забывая гнев, копью врага навстречу,
Как встарь, кидается в губительную сечу.
 

* * *

 
Постылы мне дома и грохот городской,
В пустынные места я ухожу все чаще,
Мне дорог дикий лес, приветливо молчащий,
И я бегу, едва замечу след людской.
 
 
Во всех моих лесах пичуги нет такой,
Нет вепря хищного во всей угрюмой чаще,
Бездушной нет скалы, протоки нет журчащей,
Не тронутых моей убийственной тоской.
 
 
Приходит мысль одна, за ней тотчас другая,
Слезами горькими мне душу обжигая,
А стоит на людей случайно набрести,
 
 
Любой прохожий прочь бросается, не веря,
Что человека он увидел на пути,
А не свирепого затравленного зверя.
 

* * *

 
Да женщина ли вы? Ужель вы так жестоки,
Что гоните любовь? Все радуется ей.
Взгляните вы на птиц, хотя б на голубей,
А воробьи, скворцы, а галки, а сороки?
 
 
Заря спешит вставать пораньше на востоке,
Чтобы для игр и ласк был каждый день длинней,
И повилика льнет к орешнику нежней,
И о любви твердят леса, поля, потоки.
 
 
Пастушка песнь поет, крутя веретено,
И тоже о любви. Пастух влюблен давно,
И он запел в ответ. Все любит, все смеется.
 
 
Все тянется к любви и жаждет ласки вновь,
Так сердце есть у вас? Неужто не сдается
И так упорствует и гонит прочь любовь?
 

* * *

 
Коль на сто миль вокруг найдется хоть одна
Бабенка вздорная, коварная и злая, —
Меня в поклонники охотно принимая,
Не отвергает чувств и клятв моих она.
 
 
Но кто мила, честна, красива и нежна,
Хотя б я мучился, по ней одной вздыхая,
Хотя б не ел, не спал – судьба моя такая! —
Она каким-нибудь ослом увлечена.
 
 
И как же не судьба? Все быть могло б иначе,
Но такова любовь и так устроен свет,
Кто счастья заслужил, тому ни в чем удачи.
 
 
А дураку зато ни в чем отказа нет.
Любовь-изменница, как ты хитра и зла!
И как несчастен тот, в чье сердце ты вошла!
 

* * *

 
Будь я Юпитером, была бы ты Юноной,
Вздымайся над дворцом моим соленый вал,
Бессмертной Тефией тебя бы я назвал
И океанскою украсил бы короной.
 
 
Будь я царем, а ты царицею законной,
На быстрых скакунах, пьянея от похвал,
Ты проносилась бы, и ветер бы взвивал
Златые волосы перед толпой склоненной.
 
 
Но я не Бог, не царь, и жребий мой иной:
Я создан, чтоб служить, служить тебе одной,
Любой твой приговор сочту я справедливым.
 
 
Ты жизнь моя и смерть, печаль и боль моя,
Ты только полюби – Нептуном стану я,
Юпитером, царем, богатым и счастливым.
 

* * *

 
Мари! Вы знаете, мой пламень не потух.
Укрою ли от вас любви моей улики?
Когда, подобная нежнейшей повилике,
Вы ластитесь ко мне, я – невесомый пух —
 
 
Мечтаю умереть меж поцелуев двух.
Благоухание жасмина и гвоздики
Со сладким запахом малины и клубники
Мешается у вас в устах – в тончайший дух,
 
 
Достойный вознестись по голубой дороге
К Юпитеру, в его прекрасные чертоги.
Я счастлив, нет границ блаженству моему.
 
 
Но вдруг, причудница, не говоря ни слова,
Вы убегаете, чтоб целовать другого.
Он юноша, и я завидую ему.
 

* * *

 
Мари, перевернув рассудок бедный мой,
Меня, свободного, в раба вы превратили,
И отвернулся я от песен в важном стиле,
Который «низкое» обходит стороной.
 
 
Но если бы рукой скользил я в час ночной
По вашим прелестям – по ножкам, по груди ли,
Вы этим бы мою утрату возместили,
Меня не мучило б отвергнутое мной.
 
 
Да, я попал в беду, а вам и горя мало,
Что муза у меня бескрылой, низкой стала,
И в ужасе теперь французы от нее,
 
 
Что я в смятении, хоть вас люблю, как прежде,
Что, видя холод ваш, изверился в надежде,
И ваше торжество – падение мое.
 

* * *

 
Ты плачешь, песнь моя? Таков судьбы запрет:
Кто жив, напрасно ждет похвал толпы надменной.
Пока у черных волн не стал я тенью пленной,
За труд мой не почтит меня бездушный свет.
 
 
Но кто-нибудь в веках найдет мой тусклый след
И на Луар придет как пилигрим смиренный,
И не поверит он пред новой Ипокреной,
Что маленькой страной рожден такой поэт.
 
 
Мужайся, песнь моя! Достоинствам живого
Толпа бросает вслед язвительное слово,
Но Богом, лишь умрет, становится певец.
 
 
Живых, нас топчет в грязь завистливая злоба,
Но добродетели, сияющей из гроба,
Сплетают правнуки без зависти венец.