Текст книги "Расплата"

Автор книги: Павел Крамар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Поздней осенью, по рассказу Устиньи, перед ледоставом, Назар во второй раз заявился к Зайчиковым. В село, правда, не зашел, а подкараулил Кузьму во время выпаса скотины. Узнав, что тот никаких вестей от Игната не получил, опять где-то скрылся. Выглядел тогда нормально и одет был прилично. После того Зайчиковы его не видели.

«Скажите, вы поверили тому, что Назар говорил вам насчет причины его появления в Приморье в 1945 году?» – продолжал я вести беседу с Устиньей. «Мы с Кузьмой очень сомневались. Но что поделаешь?» – «Могли бы сообщить о нем властям. Почему этого не сделали?» – «Скажу по правде, боялись пойти супротив воли Назара. Может быть, вам лучше объяснит это Кузьма». – «Как вы считаете, где может находиться Назар сейчас?» – «Если не убег опять за кордон, то скрываться может в тайге аи устроился где работать». – «У вас есть в Сучане родственники?» – «Там живет моя родная сестра – Мазун Матрена Елисеевна. Ее муж Петра умер еще до войны, сын погиб на фронте, а дочка вышла замуж и уехала куда-то на Урал». – «Матрена Елисеевна знает Назара?» – «А как же! Они не раз встречались, как он женился на Лукерье». – «Нет ли сейчас Назара у Матрены?» – «Такое дело может быть. Но разговора о том Назар не заводил. После войны мы с Матреной не виделись и не переписывались. И все вроде бы некогда было ее навестить. Потому мы ей о приходе к нам Назара не сообщали».

Мы попросили Устинью сказать своему мужу Кузьме, когда тот придет домой, чтобы он в беседе с нами был тоже откровенным, как она сама. Потом договорились встретиться с ней еще раз – до нашего отъезда из Тамбовки.

Не успели мы с капитаном Сошниковым прийти в сельсовет и обменяться впечатлениями о беседе с Устиньей, как вскоре прибыл сюда и лейтенант Дедов. Он известил нас: в село только что вернулся Зайчиков. Мы выждали время, когда он сходит домой пообедать, после чего пригласили его в сельсовет. Зайчиков поздоровался с нами, скороговоркой выпалил: «Мне Устинья сказала, вы Назара ищете. Так, ента-таво, я не знаю, иде ён».

Мы попросили его не волноваться, не спешить. Пригласили к столу…

Зайчикову было лет семьдесят. Но выглядел он моложе своих лет. Имея завидную память, тайгу знал с детства и мог увлеченно о ней рассказывать.

На охоте Зайчиков не раз вступал в опаснейшие схватки с медведями и кабанами. Однако в разговорах с людьми иногда терялся, будучи застенчивым от природы, легко уступал в споре, поэтому казался им несамостоятельным, то есть беспринципным. У жены был, что называется, под каблуком, во всем слушался ее. Но это все не означало, что характер Зайчикова не имел твердости.

«Кузьма Данилович, расскажите, что знаете о Дрозде Назаре, – обратился я к Зайчикову. – Ваша супруга, спасибо ей, нам откровенно поведала о нем, но хотелось и вас послушать». – «Ну что ж, расскажу, ента-таво», – начал Зайчиков, передергивая плечом.

Сперва он повторил многое из того, о чем мы узнали от Устиньи, а затем добавил к этому, и немало, кое-что новое: «Назар – мужик дюже плохой. В тайгу его не надо было пускать. Тайге нужен честный человек, а Назар хуже разбойника. Как ён уразумел о богатствах тайги, так и потерял всякий стыд. Ему захотелось быстрее разбогатеть, и ён вместе с дружком Афоней стал кидаться в разные аферы. Но тайга, ента-таво, не амбар без хозяина – приходи да бери. У нее тоже есть закон: честно добытое – твое, а зазря ничего не губи, не разевай рот на то, чего не проглотишь. Уважай ближнего, не мешай, а помогай ему. Шибко много старателей – русских, гольдов, орочей, удэгейцев – блюдут тот закон. Но тогда тайга кишела всякими прохвостами. Были среди них и русские, и китайцы, и корейцы – тайком от властей приносили из-за границы для продажи таежникам зипуны, материю, обутки, топоры, пилы, берданки, порох, спирт, котелки, чайники, кружки, чай, сахарин. А к примеру, для женщин еще и нитки, иголки, пуговки, зеркала, бусы, кольца, серьги и многое другое. Взамен сбытого добра уносили за границу золотой песок, монеты золотые, женьшень, панты, пушнину, шкуры тигров и медведей. По тайге мошкарой вились всякие скупщики и перекупщики, бумажные деньги не ценились вовсе, в ходу были натура и золото…»

Увлекшись, Зайчиков рассказал, что Назар и Афоня начали с охоты и другого промысла, а потом стали подряжаться носить товары. Набили руку на скупке и перепродаже ходового товара. Случалось – грабили: разоряли таежные склады контрабандистов. Охраняемых складов в тайге, разумеется, не было, а принесенный из-за границы товар сразу не сбудешь. Поэтому торговцы и скупщики прятали свое добро в пещерах, ямах, дуплах. Вызнав, где эти тайники, Назар и Афоня опустошали их, обрастая немалым богатством. Но и этого им казалось мало. Ходили слухи, что некоторых контрабандистов они убивали. Но однажды при дележе большого куша поссорились, и Назар, как позже сам он рассказывал Зайчикову, убил Афоню.

После того, вернувшись в село, Назар и поставил хутор, до к земле не прирос – продолжал заниматься в тайге темными делами.

«Встретил ён меня на охоте в тайге, – снова передернул от волнения плечами Зайчиков, – и подарил, ну, как бы для сродственников шелковую и плисовую китайскую материю, чай, сахарин и бутыль спирта. И предложил мне стать его напарником по таежному промыслу. Пьяный Назар шибко тогда размечтался. Дескать, мы вдвоем могли бы здорово разбогатеть на обработке хунхузов. И разрисовал передо мной всякие картины своих и Афониных дел. Даже плакал – жалковал о напарнике Афоне. Дескать, ён глупо погиб – из-за своей жадности… Я, ента-таво, наотрез отказался от авантюры Назара, а когда принес его подарки домой и рассказал все жене, она заставила выбросить их к ентовой матери. Даже не притронулась к шмуткам. И пригрозила, ента-таво, ежели я буду якшаться с Назаром, то сонному отрубит мне голову. Назар сторонился меня до самого ухода за кордон» – «Кузьма Данилович, почему о преступных проделках Назара вы не сообщили властям?» – «Э… э… ента-таво, добрые люди, власть от нас далеко, а Назар с кинжалом за поясом рядом. Пока власти до него доберутся, так ён десять раз может выпустить мне кишки в лесу. А у меня семья… Так что медведю ногу не подставишь». – «Ведь он убил человека – Черных Афоню, а вы молчали. Почему?» – «Об убийстве Афони Назар мне сознался опосля – лет почти через десять после того случая, как уходил он в Маньчжурию. Сам я убийства, ента-таво, не видал. Чего ж и кому ж мог я донести и доказать?» – «Что вам сказал Назар о своих дальнейших намерениях при встрече осенью 1947 года?» – «Ён сказал, что идет искать свово сына Игната». – «Где Назар сейчас?» – «Не знаю». – «Не скрывается ли он в тайге?» – «Может, и скрывается. Ён мужик еще в силе; Такому при доброй одежде и харче запросто можно зимовать в тайге». – «В каком месте?» – «Тайга большая, в ней легче легкого можно укрыться. Может ён зиму скоротать в Рокотуне. Ён уже там пытался зимовать в 1945 году. Место глухое, дичи шибко много, пещера имеется, родничок не замерзает». – «У вас есть родственники в Приморье?» – «Никого. Только в Сучане проживает моей жены родная сестра Матрена».

Зайчикова мы поблагодарили за беседу и отпустили домой, а сами, придвинув председательский стол к печке, расшуровали ее, вскипятили «таежный чаек». Совещались допоздна…

Ранним утром Сошников и лейтенант Дедов уехали в Чугуевку – для доклада по телефону Хабаровску, после чего они отправились на свои розыскные участки. А я с помощью председателя сельсовета Бочарова начал готовиться к рейду в тайгу. С большой охотой в ответ на мое предложение согласились сходить со мной на Рокотун, якобы поохотиться, Зайчиков и комсорг колхоза Женя Гладких. Под началом Зайчикова, такого опытного таежника, заметно ожившего и вроде помолодевшего, мы быстро снарядились. Для меня он раздобыл пиджак, оленьи брюки, унты, короткие, но широкие лыжи. Разложили походный груз поровну в три заплечных мешка.

Из Тамбовки вышли на другой день, еще затемно. Впереди неспешно, но легко двигался Зайчиков, за ним, по порядку, – я и комсорг Женя.

Было тихо, безветренно. Щеки пощипывал несильный морозец. За нами тянулась по жесткому, сухому снегу неглубокая лыжная колея – вдоль невысокого и редколесного правого берега таежной речушки Алихан, вверх по ее течению. Часа через полтора на восточном небосклоне появилось и стало медленно разрастаться светлое пятно. И постепенно там, впереди нас, где-то на горизонте, словно прорезались зубчатые хребты Сихотэ-Алиня. А спустя еще полчаса лучи красного негреющего солнца, медленно выплывавшего из-за гор, расцветили таежные распадки, долины и вековые деревья диковинным нарядом. Тайга заблистала в разноцветье, еще больше похорошела.

Чем дальше мы шли, тем она становилась непролазнее, вроде бы теснее. Пройдя по ней километров десять, присели отдохнуть на беспорядочно лежавшие валежины. Ветра тут не было. Но по вершинам огромных деревьев катился, видно, никогда не угасающий тугой шум. Мне было приятно забыться – как бы окунуться в неповторимую, монотонно шумящую таежную глушь. Только напряженный настрой в связи с поиском признаков пребывания Назара не позволял спокойно любоваться всеми ее причудами и прелестями.

Когда двинулись дальше, Женя вдруг окликнул убежавшего далеко вперед Зайчикова: «Дядя Зайчик, пошто мы идем по бурелому, а не по левому, свободному от валежин берегу речки?» – «Да нешто ты, ента-таво, не видишь, – ответил Зайчиков, – тут больше снега для лыж, а там, под крутизной, вон какие голые каменистые осыпи, по ним лыжи не пойдут…»

Так мы и шли еще несколько часов с короткими передышками. Выбрали наконец подходящее место, решили пообедать. Пока разгорался костер и грелся чай, Зайчиков задавал мне свои бесхитростные вопросы.

«Вы, Пётра, не обижаетесь, что я так величаю вас?» – «Конечно нет, мне даже приятно, что мое имя как-то по-новому звучит». – «Ну хорошо, а меня зовите просто Зайчик, я к такому званию давно привыкший… А вы раньше в тайге бывали?» – «Я родом из сибирской тайги, немало полазил по ней». – «Ну а какая она там, как здесь, аи другая?» – «В тайге, и там, и здесь, много одинакового. Саянские наскальные нагорья схожи с сихотэ-алинскими дебрями. А дальше к северу, в прибрежье Енисея, Кана, Бирюсы и Ангары, местность более ровная, низменная. Но тайга и там дремучая. Однако приморские леса богаче, разнообразнее сибирских. Еще до войны, во время срочной службы, побывал я в верховьях рек Имана и Ваки – был просто поражен необычным разнообразием растений здешних лесов». – «Значит, вы, Петра, тут и до войны находились, – в раздумье произнес Зайчиков. – Вот и мои сыны – считай, ваши ровесники – до войны тоже служили в армии. Они сейчас ходили бы, как и вы, молодые и ладные, да вот… всех троих война сглотнула».

Зайчиков надолго умолк…

Пообедав, мы двинулись дальше. Но вскоре на нашем пути сплошной стеной встали непроходимые дебри. Пространство между огромными вековыми соснами, кедрами, лиственницами и осинами сплошь забил мелкий и густой, словно щетка, пихтач вместе с колючим ельником, вязким лозняком, бесконечными кустами черемухи, высоким травяным сухостоем. Местами все это было переплетено и скручено крепкими, словно железными, лозами дикого винограда, гибкими лианами и завалено беспорядочно рухнувшими и наслойно лежащими вековыми, огромными деревьями. И если до этого удавалось находить или прорубать топорами пролазы для хода, то дальше идти стало вовсе невмоготу. Тогда Зайчиков посоветовал перебраться на левый, менее заросший растительностью скалистый берег речки Алихан, что мы и сделали.

Ее в этом месте уже сплошь покрывал игравший на солнце серебряным блеском молодой лед, который потрескивал под нашими ногами. На ненадежный лед мы положили рядком две длинные, срубленные и очищенные от сучьев осины, по которым можно было пройти только до средины речки. Первым по ним осторожно зашагал, с вещмешком за спиной и повешенным на шею ружьем, Зайчиков. Одной рукой он ловко опирался на палку, а другой потихоньку продвинул по льду продолжение «мостка» – еще две осины, достигшие противоположного берега, по которым сразу же и перебрался туда. За ним перешел речку и я. А с Женей случилась беда. Он пошел по столь шаткому настилу без опорной палки в руке, хотя мы с Зайчиком предупредили его об опасности. За плечами у него был вещмешок и привязанные к нему лыжи, на шее – ружье. Женя скоро было и легко зашагал по осиновым жердям, балансируя, словно циркач, расставленными в стороны руками. Пройдя половину пути, он вдруг оступился на крутнувшейся неровной осине и, потеряв равновесие, упал, проломив лед, забарахтался в образовавшейся полынье. Одежда и мешок быстро намокли, а сильное течение втянуло юношу под лед по самые плечи. Еще миг – и он бы скрылся там навсегда. Но, к счастью, Женя все-таки успел дотянуться до осины и намертво вцепиться в нее обеими руками. Но конец жерди, а с ним и пострадавший уже стали погружаться в воду. Я бросился к другому концу жерди и успел ухватиться за нее, хотя и сам по грудь оказался в воде – и подо мной рухнул лед. Упираясь ногами в каменистое дно, я изо всей силы потянул жердь с Женей к берегу, а подоспевший Зайчиков вовремя помог мне. Женя цепко держался за дерево и все пытался забраться на лед. Однако непрочные края его обламывались, все больше расширяя полынью… И все-таки доволокли пострадавшего до берега…

Несколько часов мы обогревались и сушили одежду у огромного костра; беспокойный Зайчиков щунял, почти не переставая, Женю за его беспечность.

Дальше шли без лыж, карабкались по крутым каменистым, местами изрядно обледенелым хребтам и скользким осыпям. Идти стало куда тяжелее, мы чаще делали привалы. На одном из них возле самой вершины каменистого хребта Женя окинул недовольным взглядом окрестности: «Какой страшный горный хаос. Тут можно запросто заблудиться».

Зайчиков на это заметил: «В горах полазишь поболе – и здесь порядок увидишь. Вон глянь: там, шибко-шибко далеко, синеет спина Сихотэ-Алиня. Тянется, ента-таво, на всю тыщу верст. В молодости я лазил туда. Оттель океан даже видать. И от спины хребта протягиваются влево и вправо отроги и отрожки. Это не по линеечке разложено, но, ента-таво, порядок имеет… Пойдем мы по самому верху тех отрогов. Через долины тоже теперь гляди да гляди в оба. Могём тут и на след Назара напасть, а то и яво самого повстречать. Любил ён шастать по тем отрогам…»

Мы шли до самого темна. Я и Женя едва успевали за неутомимым Зайчиком. А когда стемнело – остановились. Выбрали место для ночлега в глубокой низине, у шумевшего подо льдом ручья, костер развели возле огромной, поваленной бурей ели. После ужина отгребли головешки и золу подальше от места, где был костер, и сюда, на горячую землю, набросали разлапистых веток пихтача и улеглись на них рядком, прислушиваясь к убаюкивающему таежному шуму. От земли шло благодатное тепло, и слегка дурманило от пряного аромата нагретой ею, словно разомлевшей, пихтовой хвои…

«Скажите, Кузьма Данилович, – спросил я Зайчикова, – почему урочище, куда мы идем, называется Рокотун?» – «Ента-таво, знатное урочище. Там, на склоне широкого распадка, давние обвалы вроде как бы площадку и пещеру образовали. На краю площадки, у самого подножия каменной стены, пробился незамерзающий родник. Его шибко большая вода с высоты на камни падает, пенится, шумит, рокочет на камнях. Вот и прозвали родник и все урочище Рокотуном. Ежели идти вниз по течению ручья, встретишь пихтовую долину. Когда-то здесь было, ента-таво, стойбище лесных людей-гольдов». – «А разве теперь их там нет?» – включился в разговор Женя, до того молчавший, вроде бы уснувший. «Давно нету. Они, ента-таво, ушли далеко на север». – «А почему ушли?» – «На то были шибко большие причины, ента-таво. Переселенцы тут обстраивались. По долинам, по берегам речек – все ближе к хребту Сихотэ-Алиня продвигались. Так те переселенцы и заготовители леса нещадно секли дубовые рощи, кедрач, ягодники, виноград. Потому оттель и бегли на север, к верховьям Имана, Бикина, Хора и к Амуру, целые табуны кабанов, изюбрей, белок… И хищники за ними потянулись – тигры, рыси, лисы… Стало быть, охота шибко оскудела – гольды и снялись отседова». – «Разве гольды живут только охотой?» – «Шибко большие они охотники и рыбаки. Сбирают ягоды, грибы, орехи. Но не пашут и не сеют. Чтоб огород или скотину заводить – шибко большая у них редкость». – «Они зверей, говорят, не стреляют». – «Правильно, спокон веку без ружей охотятся. Был у меня знакомый гольд Максимка…»

И вдруг Зайчиков пробормотал что-то невнятное и замолчал.

«Ну так что – Максимка?» – спросил чуть погодя Женя.

Зайчиков не сразу ответил, словно бы затаился. Повздыхал едва заметно, а заговорил нехотя, продолжительно и неестественно позевывая. Ему вроде бы однажды Максимка рассказывал, как гольды охотятся без ружей на диких кабанов… Поздней осенью, когда холодало и выпадал снег, гольды выслеживали табуны кабанов, ходивших к водопою. Заметив, что звери барахтаются в воде, гольды быстро вставляли длинные, хорошо наточенные ножи, лезвиями кверху, в заранее сделанные дырки в бревнах и колодинах, лежавших поперек кабаньих троп. А потом неистово кричали, наступая на стадо. Напуганные, обезумевшие звери неслись в тайгу по своим привычным тропам и, прыгая через лесины, натыкались на ножи. Охотникам оставалось лишь добивать смертельно раненных кабанов. Это гольды называли большой зимней заготовкой мяса.

«Э, да мы шибко заговорились!» – воскликнул Зайчиков, протяжно зевая; вскоре он захрапел.

Рано утром пошли дальше, блуждая по склонам каменных горных отрогов. Зайчиков все чаще останавливался и внимательно изучал наброды зверей на снегу. А пологий склон одного из отрогов наискосок пересекали людские следы. Зайчиков еще более насторожился. Здесь, по его мнению, спешно и налегке прошли два молодых охотника.

«Вот видите, ента-таво, как они широко шагали. А где шибко круто – на носки становились. Стало быть, это молодые мужики. Спешили куда-то. Даже на самой вершине отрога не передохнули». – «Может, один из них и был Назар?» – предположил Женя. «Нет, Назара не было. Ён уже старый, чтобы так бегать по кручам. К тому ж и ступни ён ставит заметно врозь».

Около полудня добрались до Рокотуна.

С первого взгляда этот родник покорял своим величием. Из многих природных источников приходилось мне пить студеную, чистую воду. И всегда восхищала неповторимая их прелесть. Они всегда несли с собой свежесть и бодрость, душевную легкость и удивительно добрый настрой. От них я уходил с грустью, как от надежных друзей. И думалось порой: хорошо бы таким родникам, как уникальным явлениям природы, дать названия, чтобы увековечить эти живительные источники, обложив разноцветными каменьями, прикрыв резными навесами…

Рокотун – единственное в своем роде чудо природы. Вода его вытекает из довольно большого, с ведерный круг, отверстия, черневшего под отвесной скалой, наполняя глубокую чашу двухметрового диаметра. Нижняя часть ее – словно бы специально выгнутая гранитная глыба; верхняя часть – плотно пригнанные одна к другой каменные плиты – сооружение безымянных мастеров. Мощной, тугой струей проливается изумрудно-чистая вода через как бы слегка склоненный край чаши – и рокочущим водопадом хлещет по валунам распадка…

Напившись студеной воды из столь необыкновенного источника, мы разошлись в разные стороны, осматривая местность в радиусе двух-трех километров. После ее осмотра я поделился своими впечатлениями с Зайчиковым: сегодня на рассвете из источника пили кабаны, потом они небольшим табуном ушли по тропе; за ними кралась одинокая рысь; часа два назад здесь находилось стадо коз, убежавших затем по склону к орешнику; есть вчерашние и более ранние следы изюбрей. В последний раз снег выпал дней восемь назад; на нем следов человека не было, следовательно, человек не подходил к роднику не менее этого срока…

«Все верно, Пётра, – сказал Зайчиков, – ничего добавить не могу, следы вы прочитали, как книжку».

Мы направились к пещере, внимательно осмотрели ее.

Это был каменный мешок – метров пятьдесят в длину и тридцать в ширину – с очень низким сводом. Мы обследовали каждый метр каменистого пола пещеры и ее стен, но никаких признаков недавнего пребывания здесь человека не обнаружили.

До самой темноты мы бродили поодиночке по склонам сопок, чащобам и распадкам – в радиусе километров десяти от пещеры. Ничего подозрительного никто из нас не обнаружил. Встретились у Рокотуна. Развели большой костер, приготовили ужин. И тогда я заметил какое-то странное изменение в поведении Зайчикова. Обычно говорливый, он теперь помалкивал, часто вздыхал и не стал ужинать, заявив, что есть не хочет, так как переутомился. Добродушный Женя, пытаясь втянуть его в разговор, спросил: «Дядя Зайчик, вот вы угощали нас вкусным медвежьим салом. Скажите, где вам удалось убить этого медведя?» – «В тайге, где же еще, ента-таво, его забьешь!» – ответил Зайчиков, думая о чем-то своем.

Была уже глубокая ночь. Женя и я улеглись возле костра, но Зайчиков все топтался возле него, подбрасывая в огонь смолистые сучья.

Мне показалось, что охотник чем-то встревожен, хочет что-то сказать, но не решается.

«Может, вам не здоровится?» – как можно мягче спросил я его.

И Зайчикова словно прорвало. Порывисто теребя свою седенькую бороденку, он уставился на меня сердитыми глазками, заговорил громче обычного: «Вот вы, Петра, пошто нам такую распоряжению дали: кругом пещеры ходить не скопом, а в одиночку – и пошто для себя выбрали место за вон тем скалистым выступом?»

Я спокойно ответил, что такое обследование позволяет быстрее изучить местность. Для себя же выбрал тот выступ, поскольку он мне показался более трудным – из-за крутизны и осыпей.

«Ну ладно. А пошто вы сперва с моей женой Устиньей говорили в Тамбовке, ента-таво, а со мной во вторую очередь?» – «Потому что вас не оказалось дома, ведь вы за сеном уехали с утра». – «А я это все иначе понимаю», – уже потише проговорил Зайчиков, шуруя палкой в костре.

Такое заявление для нас с Женей было неожиданностью, и мы с недоумением уставились на старика.

«Я думаю, ента-таво, Назар находится в ваших руках, – волновался Зайчиков. – И ён дал показания про мою душу. Вы прибыли в Тамбовку и вот сюды неспроста, а хотите взять меня на пушку».

Совсем сбитый с толку таким заявлением Зайчикова, я поднялся с лежанки, подошел к нему: «Назара мы ищем и за этим пришли сюда. Вам доверяем – ведь кругом тайга, а в ваших руках оружие… Если у вас есть какие-то сомнения, давайте выкладывайте. Что у вас на душе? Не люблю недомолвок». – «На душе у меня, ента-таво, болячка. – Губы Зайчикова задрожали. – Мы с Назаром вот тута, у выступа скалы, закопали человека».

Следуя правилу – коль началось признание правонарушителя, нужно терпеливо слушать, не вспугнуть его, – я заставил себя молчать. Удивленный происходящим, помалкивал и Женя, глядя на Зайчикова широко раскрытыми глазами.

И тот рассказал нам, что там, у выступа скалы, под камнями, закопан гольд Максимка. Убил его Назар. Дело было так. Когда гольды ушли на север Приморья, с ними убрел и Максимка – так его русские прозвали. Но Максимка иногда приходил к Рокотуну. Каждый охотник имел в тайге облюбованные им для промысла места. Рокотун и был таким местом для Максимки. Словно душой к нему прикипел. А был он мужик из себя длинный, жилистый, гибкий, как лоза, и очень ходкий, как молодой лось. Мог не уставая за день оббежать десятки круч. В тайге Зайчиков иногда встречался с Максимкой на охоте. Тот умел блюсти таежный порядок. Чуть свет был уже на ногах и, подбадривая других, любил повторять гольдскую пословицу: кто часто встречает восход солнца, тот поздно увидит закат своей жизни. Охотникам он внушал мысль, чтобы они промышляли по-хозяйски – отстреливали только самцов: «Нужно бах-бах бик, только бик».

Контрабандисты втянули Максимку в свои темные делишки, задабривали и спаивали его. И тот надежно хранил товары в своих тайниках, затем сбывал их охотникам и другим таежным людям. Познакомился здесь он и с Назаром, предложив ему кое-что купить.

Для преступника Назара гольд оказался находкой. Вначале Назар скупал и выменивал за пушнину у Максимки недорогие товары, исподволь изучая порядок их доставки из-за границы и места хранения в тайге. А однажды, подвыпив, начал уговаривать гольда, чтобы тот подавал ему условные сигналы, когда хунхузы будут возвращаться из тайги после торговли с богатой выручкой. Сообразив, куда клонит Назар, Максимка с негодованием отверг его предложение: «Наша нету чик-чик человек, наша чик-чик зверя».

Назар возненавидел гольда и начал разорять его тайники. Тот устроил засаду возле одного из своих тайных складов, около пещеры, у Рокотуна, и застал Назара, как говорится, на месте преступления.

Матерый грабитель растерялся, заюлил, дескать, хотел забрать товары, думал, что они ничейные, брошенные кем-то. Максимка решил отвести его в свое стойбище на суд стариков и сказал Назару об этом. Тот, улучив подходящий момент, ударил Максимку тесаком в бок.

В тот день в этих же самых местах охотился и Зайчиков. Поднявшись на гребень отрога, он присел на валежник отдохнуть и вдруг услышал крик и слабый стон. Подумал, что это волк задирает козла, схватился за ружье. Но тут отчетливо послышалось: стонет человек. Предположив, что, возможно, это зверь корежит какого-то охотника, Зайчиков бросил свой мешок со шкурками на отроге и запрыгал с горы на помощь пострадавшему. Возле пещеры и увидел умирающего гольда Максимку, а чуть в стороне от него – Назара, которого сразу не признал – тот стоял к нему спиной, заталкивая тесак в кожаные ножны, пристегнутые к поясному ремню. Зайчиков наставил ружье на убийцу, потребовав от него бросить тесак на землю. Назар резко крутанул головой, и они узнали друг друга.

Зайчиков закричал от испуга: «Что ты делаешь, побойся бога!»

И бросился бежать – подальше от места душегубства. Назар мощными прыжками, как тигр, настиг его, вырвал из рук ружье и, схватив за шиворот, поволок назад – к умирающему гольду, приговаривая: «А-а-а, и ты, родственничек, выслеживаешь тут меня? Я по обоим справлю поминки».

Он подтащил перепуганного насмерть Зайчикова к Максимке и, совсем озверев, начал с маху бить того ногами, обутыми в тяжелые кованые сапоги, норовя попасть в кровоточащую рану. И гольд, несколько раз всем телом дернувшись, затих. Тогда Назар обратился к Зайчикову, наступая на него с тесаком в руке: «Соглядатаи и свидетели мне не нужны».

Зайчикова оставили последние силы. Он упал на колени, закричал в отчаянии: «Убивец, душегубец проклятый, а не родственник!.. Детей сиротишь!..»

Назар словно очнулся от безумия – заскрипел страшно зубами, прохрипел: «Ладно, пощажу тебя – из-за детей. Но знай, если пикнешь о том, что здесь видел, пощады от меня не жди».

Зайчиков, ко всему безразличный, сидел на валежнике, трясясь в нервном ознобе, и плакал, закрыв лицо ладонями. Дав ему успокоиться, Назар приказал раздеть убитого и, когда это было сделано, кинул к ногам своего родственника окровавленную одежу гольда: кожаные брюки, байковую рубашку…

«Бери вот свою долю, постирай и носи».

Сумку и ружье гольда он взял себе.

Голый труп они захоронили неподалеку от пещеры, привалив неглубокую могилу камнями… Всю ночь просидели у костра. Назар часто крутил головой, как от зубной боли, постанывал и все прикладывался к фляге со спиртом, ругал за «непорядочность» Максимку, за то, что тот хотел увести его в стойбище на суд стариков гольдов: «Ишь чего захотел, туды его растуды… Не родился еще человек, который будет судить меня! Руки коротки! Вот теперь и лежи под камнями, нехристь таежная, а Назар еще погуляет…»

И тогда, во хмелю, он проговорился: дескать, ему пришлось пристукнуть даже напарника Афоню, когда тот попытался при дележе золотых монет обыскать его, заподозрив в нечестности…

«Так с каждым будет, кто мне поперек дороги станет! – грозился он. – Не забывай этого, Зайчик».

Утром, чуть только рассвело, он ушел куда-то в тайгу, а Зайчиков поплелся домой. Он спрятал в камнях брюки и рубашку Максимки. И о гибели его, страшась мести Назара, никому не говорил до сегодняшнего дня, когда, терзаемый подозрительностью, сидел со мной и с комсоргом Женей у таежного костра…

«А здорово вас напугал Дрозд», – заметил я, когда Зайчиков закончил свое неожиданное признание.

Он покряхтел, потупив взгляд и теребя бородку, пробормотал: «Кабы кто другой постоял на коленях перед кровавым тесаком Назара, то, ента-таво, думаю, тоже стал бы всю жизнь помалкивать».

Спали и в ту ночь мы по очереди – кто-то обязательно дежурил у костра, поддерживая огонь. А утром направились к месту захоронения гольда Максимки, где обнаружили полуистлевший скелет человека. Этим, по существу, и закончился наш поиск на Рокотуне, и можно было возвращаться в Тамбовку. Но я не решался пока что идти туда, чувствуя незавершенность проделанного, чувствуя, что Зайчиков рассказал еще далеко не все о Назаре, не весь выговорился.

Мы вернулись к роднику, и Зайчиков вдруг спросил меня, скоро ли пойдем в Тамбовку. Он ссутулился, словно прислушивался к чему-то с тревогой и робостью. Я ответил, что возвращаться в село еще рано, и предложил ему и Жене готовить обед, а сам ушел в распадок, чтобы там побыть наедине со своими мыслями о признании Зайчикова.

Я перевалил через ближний отрог и уселся на валежину. Итак, размышлял я, мы здесь не нашли Назара. Ну что ж, такой вариант не исключался. Но настораживает поведение Зайчикова. В первом разговоре с ним, в Тамбовке, он скрыл очень существенный факт из жизни Назара – убийство и Максимки, и Афони. А почему скрыл? Неужели Зайчиков – соучастник преступлений Назара? Не может быть! Я вспомнил проникновенные слова Устиньи о своем муже. Нет, Зайчиков не преступник. Но он должен знать многое из прошлого Дрозда, однако скрывает это. Ведь они женаты на сестрах, много ходили вместе по тайге, близко общались.

Часа через два я вернулся к костру с твердым намерением попытаться еще раз вызвать Зайчикова на откровенность, полагая, что позже, в иных условиях, это будет сделать труднее. Знание жизни преступника, несомненно, активизирует его дальнейший розыск…