Текст книги "Расплата"

Автор книги: Павел Крамар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Павел Крамар
РАСПЛАТА
повесть

Глава I
В РЯДАХ АРМЕЙСКИХ ЧЕКИСТОВ

Весна в том году пришла в Хабаровск рано и была холодной, капризной. Не сумев одолеть своим первым бурным натиском устоявшуюся за суровую зиму стужу, она надолго затянулась, заметалась непроглядными колючими метелями и вихрями. Солнце все сильнее пригревало в полдень. Оно уже успело согнать почерневший за зиму снег с протянувшихся по крутым холмам и высокому берегу Амура улиц и скверов города. Но по ночам от реки тянул резкий северняк, как бы советуя горожанам: расставаться с зимней одеждой спешить не надо. А за городом снег лежал почти нетронутый. Величавый Амур еще спокойно дремал, закованный метровым льдом и укутанный снежной пеленой, по которой гуляла пенисто-кружевная поземка. И казалось, что нет на свете силы, способной оживить и всколыхнуть таежного речного великана.

Ранним утром, когда по студеным улицам проворно пробегали редкие прохожие, к многоэтажному зданию, в котором размещались межкраевые курсы по подготовке оперативного состава органов госбезопасности, быстрым твердым шагом подошел, поеживаясь под порывами леденящего ветра, высокий широкоплечий военный в форме майора-пехотинца. Предъявив стоявшему при входе часовому удостоверение личности на имя сотрудника Управления особых отделов МГБ войск Дальнего Востока Батищева Петра Петровича, он поднялся на второй этаж, шагая по крутой лестнице рывками, через две ступеньки. Затем направился к кабинету начальника курсов, с которым они накануне условились встретиться до начала занятий.

– А, Петр Петрович, заходите, пожалуйста, – приветствовал начальник курсов майора Батищева и поздоровался с ним за руку. – Оказывается, амурскому ветерку и сибиряки подвластны, продолжал он шутливым тоном, всматриваясь в разрумянившееся широкоскулое волевое лицо майора и жестом руки приглашая присаживаться к столу.

– Вы правы, амурский сквознячок продолжает шалить и продирать, словно наждачком, щеки и уши, – сдержанно улыбнулся Петр Петрович.

– Мне сообщили, что руководство управления утвердило ваше обзорное выступление перед курсантами по ранее проведенным оперативным мероприятиям. – Гремя стулом, начальник курсов тоже сел за стол, застланный зеленой скатертью. – Об этом я и хотел поговорить. Возможно, у вас есть какие-то соображения на этот счет?

– Материалы мной уже собраны, выступление подготовлено, – раздумчиво произнес Петр Петрович. – Намереваюсь рассказать курсантам о проведенных армейскими чекистами операциях по разгрому японских разведорганов в Маньчжурии во время войны с Японией в 1945 году. А также о розыске и обезвреживании агентуры этой разведки в Приморье… О тех событиях хотелось бы не просто рассказать, но в меру сил проследить, как они назревали и вытекали из конкретной обстановки. Кроме того, хочу коснуться вопросов становления и мужания молодых контрразведчиков. Как видите, задумано немало. Поэтому просил бы выделить мне время, возможно, за пределами ваших официальных напряженных плановых занятий, чтобы разговор повести не в академическом ключе, а в более свободной манере – это доходчивее для молодежи.

Задав ряд вопросов Петру Петровичу об объеме материала, о фамилиях и судьбах участников событий, о которых пойдет речь, начальник курсов поднялся, заглянул в лежавшую на столе синюю папку с какими-то документами, прошелся по кабинету взад-вперед, о чем-то размышляя, и, остановившись перед собеседником, сказал:

– Значит, поступим так: завтра ваши соображения мы рассмотрим на учебном совете. Думаю, время для ваших выступлений найдем.

Потом он – по его словам, для ориентировки – кратко проинформировал Петра Петровича об учебе, дисциплине и социальном составе курсантов.

Через полчаса они тепло распрощались.

Несколько дней спустя Петру Петровичу сообщили, что руководство курсов отвело для его выступлений необходимое время – за счет уплотнения вечерних занятий и часов самоподготовки курсантов. Затем в просторном конференц-зале состоялось его первое выступление. Начальник курсов представил рассказчика аудитории и сам остался здесь послушать его.

Петр Петрович поднялся на сцену, подошел к трибуне. Не без волнения окинул он взглядом зал, почти битком заполненный слушателями.

«Оправдает ли мой рассказ их ожидания? – подумал он, борясь с закравшейся на мгновение в его душу нерешительностью, прокашлялся, пробуя голос. – Ну что ж, раз взялся, надо постараться…»

Он положил руки перед собой на трибуну и тут же почувствовал привычную уверенность в себе. Но все же он молчал, возможно, дольше, чем нужно в таких случаях, собираясь с мыслями и как бы углубляясь в них. Наконец задумчиво вглядываясь в исполненные нетерпеливого ожидания и любопытства лица курсантов, потирая руки, словно на морозе, что делал Петр Петрович по давней привычке в минуты сильного душевного напряжения, он заговорил вполголоса:

– Прежде чем приступить к главным событиям своего рассказа, надо, на мой взгляд, сделать несколько вступительных пояснений…

Он глубоко вздохнул, окончательно преодолев внутренний барьер, и повел рассказ о самом себе так, словно бы о постороннем:

– В целом ряде событий, о которых пойдет речь, будет фигурировать и моя личность. Поэтому уместно немного сказать о той моей личности, какой тогда она была, то есть откуда и с каким идейно-нравственным багажом пришел я в армейскую контрразведку, как мне тогда представлялась чекистская профессия… Кстати сказать, чекистов, в частности военных контрразведчиков, кое-кто считает людьми особыми, необыкновенными, с почти что сверхчеловеческой выдержкой и упорством в достижении цели, с незаурядными умственными и физическими способностями. Возможно, все это так. Во всяком случае, под влиянием прочитанных книг и различных рассказов раньше я тоже считал чекистов людьми особыми, которые, как говорится, видят под землей на метр и даже глубже. О том, чтобы самому стать в их ряды, я тогда не думал. И не скрою, был даже удивлен, когда, уже во время войны, особый отдел предложил мне перейти к ним на работу. Я начал отказываться от этого предложения, просил оставить меня на прежнем месте. Мне посоветовали подумать и – «зайти завтра утром». И вот накануне, в ту бессонную ночь, я мысленно перебирал по косточкам свою недлинную, двадцатитрехлетнюю биографию. Чем упорнее думал, тем больше сомневался: справлюсь ли с обязанностями чекиста? Ведь вырос я в простой крестьянской семье в таежном сибирском селе. В детстве вместе с другими мальчишками, как водится, озоровал, дрался со сверстниками и любил бродить по таежным дебрям. «Какие уж тут чекистские задатки!» – думалось мне. А в студенческие годы, в педучилище, успехи мои были скромными. Среди студентов я встречал действительно заметных, вроде бы необыкновенных ребят. Даже тайком завидовал им. Они уже летали на самолетах, обучались при Осоавиахиме, прыгали с парашютом, бойко выступали на собраниях, были запевалами на студенческих линейках, что очень высоко у нас ценилось. «Вот это ребята!» – восхищался я. А что моя личность представляет? Разве только то, что иногда меня похваливали за безотказность в работе. Ну что еще? Я рано стал интересоваться политическими вопросами, а в двадцать лет вступил в партию. А еще: любил с детства честность и справедливость. И вот говорил тогда себе (да и сейчас говорю): «Но это же обычные качества многих советских людей. Ничего тут нет особенного».

Итак, на другой день утром я пришел в особый отдел нашей воинской части и попытался снова отказываться – не достоин, мол. Мне сказали: о моей кандидатуре уже доложено комиссару полка и, как член партии, я обязан быть там, где более всего нужен. Тогда я опустил руки по швам – и моя судьба была решена…

А до этого, окончив педучилище, я два года работал учителем. После призыва в армию в сентябре 1939 года служил в 66-й стрелковой дивизии, стоявшей в городе Приморского края. Вначале служил рядовым, а потом заместителем политрука… Никогда не сотрется в моей памяти первый день войны. В то воскресное утро мы проводили в батальоне соревнования по волейболу. И вдруг – тревога. Война!.. Это известие потрясло всех нас, бойцов и командиров, вызвало в душе гнев и ненависть к фашистским захватчикам и какое-то новое, глубоко тревожное чувство, не покидавшее меня всю войну.

Вскоре мы совершили марш и заняли оборонительные позиции на правом берегу реки Уссури, у самой границы с Маньчжурией, где тогда окопались японские самураи.

В то время японские милитаристы, наглея с каждым днем, устраивали здесь одну провокацию за другой. Демонстративно разъезжая на катерах по Уссури, они ликовали, размахивая своим и немецко-фашистским флагами. Небольшие отряды самураев иногда средь бела дня высаживались на нашем берегу. Но мы вынуждены были терпеть все это, не стрелять до поры по провокаторам, поскольку был приказ проявлять выдержку…

Но одна из провокаций японцев была столь наглой, что едва не переросла в вооруженный конфликт, вызвав нервный срыв у нашего командира отделения Конопленко Антона.

Антон служил в одном со мной взводе. Прилежный я крепкий физически, он стойко переносил армейские тяготы. К товарищам относился просто, душевно. Но как оказалось, наш добрый Антон не всегда мог сдерживать свои эмоции, терял голову от гнева. Будь я тогда внимательнее и поопытнее как замполитрука, возможно, помог бы ему избавиться от этих недостатков или хотя бы не допустить, чтобы Антона посылали в наряды на горячие участки границы. А повод, чтобы получше раскусить Антона, был. Однажды в задушевной беседе мы коснулись фактов людской несправедливости, и я рассказал Антону об одном случае.

Произошло это давно, было тогда мне лет двенадцать. Крестьянских детей к труду приучают с малолетства, и я уже тогда пахал землю. И вот возвратился как-то с поля, отвел лошадей на колхозный двор, а конскую сбрую кинул на предамбарник. Уже домой зашагал, да тут возьми и окликни меня плотник Лосев Евмен: «Эй, Петька, подожди! Ты взял мои гвозди?» – «Какие гвозди? Нет, я не брал». – «Да вот здесь лежали и куда-то делись – двести гвоздей, связаны в два пучка шпагатом, я привез их из района», – совсем расстроился Лосев.

При этом разговоре присутствовал старший конюх Гнуско Матвей. Тряся своими жирными, красными щеками, он начал сыпать скороговоркой: «Кум Евмен, ето он взял, больше никто сюда не подходил, а он тут все терся возле нас». – «Не брал я гвозди! – набычился я. – Зачем вы напрасно говорите, дядя Матвей? Вот смотрите, у меня ведь ничего нет ни в руках, ни в карманах».

Пристально посмотрел на меня Лосев и вроде бы неопределенно проговорил: «Да и правда у него ничего нет». – «Кум Евмен, – хрипел, едва не задыхаясь Гнуско, – он где-то тут спрятал гвозди, а потом заберет. Пошукай, хлопец, может, и найдешь». – «Не видел я гвоздей и не брал!» твердил я уже сквозь слезы, будучи кровно обиженным нападками Гнуско.

Тем не менее вместе с Лосевым и Гнуско я стал искать пропажу. Засунул руку под пол амбара, и точно – нащупал там пачки гвоздей, вытащил их и закричал от радости: «Вот гвозди, под амбаром лежали!» – «Видишь, кум Евмен, прижали ево, он и достал. Ето он украл и спрятал. Дай-ка ему по шее хорошенько!» – сквозь зубы говорил Гнуско и хотел было схватить меня за руку, но я отскочил в сторону. «Как же ты мог такое сделать? – укоризненно и вроде сочувственно проговорил Лосев, качая большой седой головой. – А ведь фамилия ваша всегда была порядочная». – «Дядя Евмен, неужели вы ему поверили? Если правда, что к вам никто не подходил, то гвозди спрятать мог только сам дядя Матвей, а на меня спирает». – «Ах ты, сукин сын, безбатченко, я вот тебе сейчас задам!» – взвыл не своим голосом Гнуско и всей своей полной, бесформенной тушей ринулся на меня.

Я отбежал от него, забрался на забор и уселся на нем, готовый спрыгнуть на другую сторону, в переулок. Гнуско не преследовал меня, но продолжал кричать и ругаться.

На шум к амбару собралось уже с десяток колхозников. Меня душила обида и злоба: я безвинно был опозорен перед людьми, но не знал, чем доказать свою правоту. Наконец задыхаясь, я закричал на весь двор: «Дядя Матвей, вы сами прибрали гвозди! Вы и еще кое-чего тягаете из колхоза!» – «Что я тягал? Ты видел, паршивец, говори!» – «Не видел, а знаю!» – кричал я. «Что ты знаешь и мелешь тут?» – «А вот что я знаю! В воскресенье вместе с вашим сыном Гошкой я зорил воробьиные гнезда в вашем старом гумне в конце огорода! И мы нашли там запрятанные в соломенной крыше колхозные уздечки, вожжи и выездную дугу! Это вы утащили и спрятали!» – со слезами на глазах, но уже торжествующим тоном кричал я.

Гнуско опешил и замолк на несколько секунд, а затем ухватил палку и прытко бросился на меня, матерно ругаясь. Я соскочил с забора в переулок и побежал за огороды к речке. Гнуско гнаться за мной не стал, но его злобный, наигранно-торжествующий голос долго не затихал.

А я тем временем горько плакал у речки, умываясь ее прохладной водой. Меня мучило не только лживое обвинение в воровстве, но и обидное слово – «безбатченко». Не прошло и года, как умер наш отец, и больная мать выбивалась из сил, бедуя с нами семерыми. Да, без отца нас можно унижать и обижать как вздумается, а заступиться – некому. Как же мне доказать сельчанам свою невиновность?!

После долгих переживаний и раздумий я решил ничего пока не говорить о случившемся больной матери. Подождать прихода домой старших братьев, которые работали трактористами в нашем колхозе, и попросить их как-нибудь отомстить Матвею Гнуско. Такое решение меня немного успокоило. Я пришел домой, поужинал и лег спать, а рано утром уехал в поле.

Пока я ходил за плугом со своим горем в душе, не отрывая опухших глаз от ловко перевертываемого начищенным лемехом пласта чернозема, в селе вокруг случая с гвоздями развернулись самые неожиданные для меня события, о которых я и предполагать не мог.

Оказывается, разговоры о хищении гвоздей и краже колхозного имущества в тот же вечер дошли до председателя колхоза. Заподозрив Матвея Гнуско в нечестности, он отдал распоряжение осмотреть его клуню, что и сделали бригадир и два комсомольца рано утром, когда хозяин клуни еще спал. Разворотив соломенную крышу этого ветхого строения, они нашли там и принесли в правление колхоза две наборные уздечки с ременными поводами, трое вожжей, дугу, шкворни, сошники от плугов, сыромятные супони, чересседельники. Все это положили рядком на скамейку. Позвали Матвея Гнуско. Когда тот глянул на эту картину, тотчас онемел, а потом, придя в себя, стал, нервничая, отпираться: «Впервой вижу такое. Небось ето сын мой Гошка натаскал в клуню. Ну, подлец, испорю ево до крови».

С тем и убежал домой.

В тот же день Матвея Гнуско отстранили от должности старшего конюха. Чтобы как-то сбежать от позора, он выпросил у колхозного председателя разрешение уехать в дальнюю бригаду – на полевые работы почти на все лето…

Петр Петрович замолчал, поблагодарив кивком молоденького лейтенанта, поставившего на трибуну графин с водой и стакан, затем продолжал:

– Выслушал меня наш слабонервный командир отделения Антон Конопленко и спросил с неудовольствием: «Это и все? И ты не посчитался с Матвеем Гнуско?»

Я ответил, что тому достаточно влетело и без меня. Вора разоблачили, пристыдили всем селом, и тем самым как бы снято было пятно с нашей семьи.

«Нет, я бы тем не ограничился!» – зло прищурился Антон. – «А что бы ты сделал?» – «Я бы его избу спалил – не простил бы подлюге!» – «Как же можно палить? Ведь у него шестеро ребят и – мал мала меньше. В чем они виноваты?» – «Ну и что? – Глаза Антона засверкали, как у сумасшедшего. – Лес рубят – щепки летят…»

Пожурив собеседника за излишнюю его эмоциональность, я на этом разговор с ним закончил, не предполагая, что необузданная мстительность – действительно в его характере и что она себя вскоре проявит в самый неподходящий для нас момент…

Петр Петрович отнял руки от трибуны, как бы отталкиваясь от нее. Прошелся по сцене не спеша, чуть враскачку, вроде прощупывая твердь ее, и вдруг резко остановился, напряженно глянул в затаившийся зал:

– Да, не секрет, что японские самураи с первых же дней нападения гитлеровцев на нашу страну постоянно устраивали провокации на дальневосточной границе, то и дело имитируя нападение на нас, понимая, что мы не заинтересованы в вооруженном конфликте с ними. Так было и в одну из июльских ночей тяжелого 1941 года….

С японской стороны донесся гул танковых двигателей, послышались взрывы. Предполагая, что это возможное скопление вражеских войск, присланных для удара через Уссури, наше командование приняло необходимые меры. Пехотинцы заняли приграничные окопы, и артиллеристы вышли на исходные позиции. На рассвете шум за рекой утих, и по ней забегали японские катера. Я лежал в тот час возле пулемета «максим», чуть позади меня – Антон со своим «максимом».

Вдруг в наш берег ткнулся носом японский катер. С его борта спрыгнули пять солдат с винтовками. Катер тут же отчалил к середине реки. Высадившиеся японцы находились от нас метрах в ста, не больше, и были видны как на ладони: на пологом песчаном берегу никакого укрытия. С командного пункта нашего батальона передали по цепочке приказ: «Усилить наблюдение, не стрелять!» И самураи, зная, что мы не будем стрелять, решили проверить наши нервы, поиздеваться над нами. Положив винтовки на землю, они повернулись к нам спинами, приспустили штаны и присели. Такую пакость они нам преподнесли впервые. Но мы проявили должную выдержку. Сорвался только Антон. Сняв штык с винтовки и ухватив ее за ствол, как палку, он ринулся на японцев.

Помкомвзвода Губарев крикнул: «Конопленко, стой, назад!»

Но Антон бежал, утопая в песке и задыхаясь от бешенства. Я бросился ему наперерез, схватил его, и мы оба упали на землю. Подоспел мне на помощь помкомвзвода Губарев – отобрали у Антона винтовку. Он весь трясся, еле шевеля белыми как мел губами: «Я покажу этим сволочам!.. В порошок сотру…»

Всю эту провокационную возню заметили бойцы из соседних окопов – подняли головы над брустверами. Тогда японцы и открыли из-за реки по нашим позициям беглый ружейно-пулеметный огонь, а к берегу, к незадачливому «десанту», устремились на большой скорости два катера. Все мы заняли свои места. К счастью, от огня японцев никто не пострадал. Однако все еще попахивало жареным: один из вражеских катеров с солдатами на борту остановился возле нашего берега. Мы замерли. Что же произойдет? Если японцы прислали подкрепление и начнется высадка нового десанта, тогда мы должны, по всей вероятности, получить приказ открыть огонь. Но на катер поспешно вскарабкались перепуганные провокаторы, и он полным ходом пошел к противоположному берегу.

Антона за его нервный срыв наказали – в дисциплинарном порядке…

Всякого рода провокации со стороны японцев все учащались. Было ясно, что своими наскоками они не только прощупывали наши дальневосточные войска, но и хотели держать их в постоянном напряжении, чтобы не допустить переброски их на фронт – для военных действий против гитлеровцев, которые уже находились на подступах к Москве.

В эти тревожные для нашей Родины дни я и подал командованию рапорт с просьбой направить меня на фронт. В просьбе отказали. А послали на курсы командиров. После их окончания и началась моя служба в военных органах госбезопасности. Попал я, скажу без преувеличения, в отличный боевой коллектив чекистов. Старшие товарищи терпеливо учили меня, с каждым разом доверяя все более сложные оперативные задания. А потом довелось мне участвовать и в мероприятиях по обезвреживанию опасных преступников…

Петр Петрович, потирая по привычке руки, замолчал. Он поглядывал на слушателей с таким видом, словно бы ожидал от них вопросов. Так, видно, и понял его кто-то из курсантов.

– Скажите, а какие все же качества чекистов считаете характерными? – спросил он. – Чем более всего сильны чекисты?

Рассказчик отпил из стакана воды глотка два, доверительно улыбнулся:

– Чекисты – рядовые бойцы за наше общее дело. И служат ему не щадя себя… Они умеют ценить в людях человеческое достоинство и стремятся понять мотивы их поступков. Поэтому они и снискали уважение у наших граждан, которые оказывают им всемерное содействие… И наконец, чекисты владеют творческим стилем работы, когда разумный риск и оперативная фантазия идут рука об руку. Вот показательный пример – дело Савинкова. Феликс Эдмундович Дзержинский тогда преподал нам удивительный урок оперативного искусства… А еще вот что добавлю к своему ответу на вопрос курсанта. Мои земляки, сибирские таежники, сравнивают чекистов с охотниками. Да, чекисты – отважные следопыты. Зачастую затаив дыхание они терпеливо наблюдают, выжидают, накапливая и анализируя информацию. А когда приходит пора – наносят точно выверенный удар по противнику…