Текст книги "Дороги скорби (СИ)"

Автор книги: Павел Серяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

2

К зиме сыновья барона Хладвига закончили свой поход по землям отца. Сам Хладвиг говаривал, что летом он выпустил на волю птенцов и не мог даже надеяться на то, что обратно вернутся ястребы. На деле же только Хладвиг и не замечал, как поход по Грошевым землям изменил его сыновей. Ежели ты, дорогой мой друг, не слышал о плачевном финале жизни Хладвига, я расскажу тебе о нем и не возьму с тебя платы. Хладвиг встретил старость, будучи богатым и состоятельным человеком. Он заручился поддержкой короны и аристократии, наладил торговлю и чудом пережил нашествие армии Исенмара, а после нее поднял дважды на его веку разоренный край. Такой он был человек. Многим правителям, имеющим в своих венах голубую кровь, было чему у него поучиться. Он воспитал отважных по большей части сыновей, но тут судьба сыграла с ним злую шутку. Невзирая на жестокость, присущую многим правителям, особенно на первых порах правления, бывший атаман, вздернувший не один десяток людей, оказался весьма расчетливым и прозорливым человеком. Когда сыновья вернулись с войны под знаменами Секарей, Хладвигу более не приходилось пачкать руки в крови, ведь с этой задачей превосходно справлялись его преемники. Шли годы, состояние барона увеличивалось, и среди Грошевых Секарей, дружины его сыновей, пошла молва о том, что Хладвиг уже изрядно задержался на этом свете и в скором времени его место займет один из парней, а посему нужно трезво оценить обстановку и занять сторону сильнейшего, дабы не угодить в немилость. Сильнейшим было принято считать Лотара, у которого к тому моменту было трое прекрасных дочерей и один незаконнорожденный сын, которого Лотар держал в дружине. Гуннар детей не имел, а про Сика к тому моменту вспоминать уже было не принято. Не нужно быть провидцем, чтобы угадать судьбу пожилого Хладвига. Однажды утром он не проснулся, не встал с ложа и не потребовал позвать своего виночерпия. Сыновья ли помогли ему отойти в иной мир, или же время сыграло свою роль – не столь важно, ибо место его в конечном счете не занял никто, а в усадьбе Хладвига и на прилегающих к ней территориях поселилась тишина и замогильный покой. Потравили ли сыновья друг друга или просто перерезали, уже не имеет значения. Важно и памятно лишь то, что случилось это еще до того, как тело Хладвига было предано земле. Но до этого, друг мой, было еще очень далеко. Снег хрустел под сапогами Сика. Средний сын барона преклонил колено и, зубами стянув рукавицу, провел указательным пальцем по оленьему следу. – Зверь вернулся! Я же говорил! – радостно прокричал он и, увидев недовольство на лицах его братьев, насупился. Сик не мог узнать Гуннара, ибо летние кровопролития превратили его в молчаливую тень прежнего себя. Гуннар замкнулся и теперь во всем соглашался с Лотаром. Чудовища с каменными сердцами: сопливый садист и стервятник на его плече – такими он теперь видел братьев, и казалось, что эти прозвища не отражали и трети их природы. – Холодает, – равнодушно сообщил Гуннар. – Пора домой – к огню, вину и бабам. – Дай нашему Сику поиграть в охотника, – ответил старшему младший. – До обеда, Сик. У тебя времени до обеда. Потом возвращаемся домой. – Валите хоть сейчас, – прорычал Сик. – У меня нет желания смотреть на ваши кислые рожи. – Как скажешь. Лотар, что будем делать? – Мы будем греться у огня и наблюдать фиаско нашего брата, – довольно процедил рыжий. – Гуннар, пойди к нашим парням и вели разбить лагерь, скажи, что в лесу мы задержимся до вечера. – Ты же собирался закончить охоту в обед. – Сик сообразил, что младший затевает какую-то издевательскую игру и в очередной раз участвовать в ней не намерен. – Нечего тебе себя изводить. Не любишь охоту, убирайся. – Закрой рот, – Гуннар положил руку на яблоко меча и сделал шаг вперед. – Думай, как и с кем говоришь. – Теперь он никогда не расставался с оружием. Даже сейчас на его ватнике можно было разглядеть засохшие следы крови, а ватнику тем временем не было и двух недель с момента приобретения. – На брата с мечом полезешь? – На труса и слабака. На человека, который боится вести себя, как мужчина. – Как же Лотар тебя выдрессировал… Прямо-таки пес на привязи, – Сик начал гавкать, передразнивая манеру брата вести разговоры. Он знал, что Гуннара это злит, и также знал, что имеет все шансы начистить ему рожу, как говорится, до кровавого блеска. – Падла! – рявкнул Гуннар и собрался уже достать клинок. Он обернулся в сторону младшего, ища поддержки, но, не увидев оной, опустил руки. – Живи, вша. – Ага, – буркнул Сик и, натянув рукавицу на начавшую замерзать ладонь, пошел по оленьему следу. – Когда захочешь помочиться, спроси разрешения. Вдруг у Лотара иное на этот счет мнение. Та зима была скупа на снег, и потому Сик без труда пробирался по лесной чаще. Вороны султанами восседали на голых ветвях и равнодушно наблюдали за тем, как самый благоразумный из сыновей Хладвига крадется по лесу, не зная, что преследует оленя, задранного волчьей стаей несколько дней тому назад. Да, Сик был плохим охотником, и присущая молодости бравада лишь усугубляла положение дел. Выйдя наконец к обглоданной оленьей туше, средний сын барона-самозванца обложил всех и вся грязной руганью, несвойственной обладателям голубой крови, а присущей скорее голытьбе. Выругавшись, он пнул то, что волки оставили ему от оленя, и пошел в сторону лагеря. Вороны кричали так, словно смеялись над ним и это еще только затравка. Он знал, что вскоре и братья будут заняты тем же. Лотар, Гуннар и их люди не проявляли никакого интереса к охоте. Они драли свои луженые глотки; их смех, крики и ругань разлетались по лесу, спугивая и без того робкую дичь. Казалось, что лишь воронам присутствие в этих краях человека было абсолютно безразлично. Именно здесь и сейчас рыжую голову Лотара посетила идея, впоследствии прочно вписавшая его имя в историю Гриммштайна, принесшая его имени славу и прижизненные почести. Глядя на пламя костра, младший из сыновей барона и придумал словосочетание – Грошовые Секари. Возможно, родись Лотар в иной семье, состоятельной и благородной, парень нашел бы себе иное применение. Может быть, он бы стал, скажем, живописцем или поэтом. У него бы это получилось, поверь мне, дорогой друг. Я знаю, о чем говорю. Раздумывая над своими Секарями, парень уже знал, чем будет заниматься его вымышленный отряд. Ожидая своего братца, он видел не разбитый в сердце леса лагерь, а вражеские земли и себя во главе отряда теней. Видел себя идущим по непроходимым чащобам в сторону ничего не подозревающего противника, дабы обезглавить лиса в его же норе. На лице Лотара появилась улыбка, во взгляде заиграли огни, в сравнении с которыми жар костра казался жалкой искрой, неспособной разжечь настоящего пламени. Гуннар боялся своего брата. Боялся страхом еще небитой собаки и потому для себя решил, что лучше ему стать верным союзником для сопляка, нежели его врагом. Он презирал Сика, ведь тот никогда не потакал желанием младшего, не старался угодить ему в самых простых и до безобразия смешных мелочах. Презирал и почти ненавидел, ибо не мог позволить себе такого поведения. Гуннар отхлебнул из бурдюка крепкой браги, занюхал выпитое рукавом накинутого на плечи тулупа из козьей шерсти и, выдыхая изо рта облака пара, бубнил что-то себе под нос. Этот год изменил их, даже Гуннару сей факт стал очевидным. – Гуннар! – прокричал Лотар и жестом предложил брату составить себе компанию у огня. – Гуннар, брат, мне нужно кое-что с тобой обсудить. – Иду… – отозвался старший сын барона-самозванца и, незамедлительно исполнив волю Лотара, присел на ствол поваленного дерева, наспех очистив оный от снега. – Что такое, брат? – Я кое-что придумал. Их люди сидели у другого костра. Дружной компанией мужчины с лицами простаков рассказывали друг другу какие-то небылицы и смеялись, корча рожи, сопровождая гримасами особенно забавные эпизоды историй. – Посмотри на них, – произнес Лотар, поправляя съехавшую набок бобровую шапку. – Что ты видишь? – Верных людей. – Их вера рождена на страхе и желании прикормиться у барского стола. – Возможно. – Гуннар соглашался с братом и лишь в редких случаях обдумывал им же сказанное. – Но других у нас нет, потому и… – Я знаю, – иссохшая ветка лопнула в руках Лотара и полетела в огонь. – Так будет не всегда. – А как будет? – У меня будут Секари. – Секари? – Не вникай, брат. Просто по нраву звучание. – Ты что-то придумал? – Да. Я хочу отправиться на Исенмарские острова. – Ты спятил? – Гуннар поднял глаза и встретился взглядом с Лотаром. – Зачем? – Затем, брат мой, что я хочу узнать о берсерках. – Спроси отца, кажется, он уже заговаривал об этом. – Отец рассказывал с чьих-то слов. – Тебе недостаточно? – Нет. Я хочу понять, как человек становится столь же неистовым, словно медведь или вепрь. – А когда узнаешь, что будешь делать? – Вернусь с этим знанием домой и стану обучать берсерков, если это окажется возможным. – Не проще ли нанять уже обученных? Если ты получишь титул… – он осекся. Рыцарский титул для Хладвиговых детей был чем-то из области грез и несбыточных мечт. – …То и ландскнехтов заимеешь. Услышав про титул, Лотар поморщился. – Нанять проще. Но мой замысел несколько сложнее, чем ты об этом думаешь. – Я внимательно тебя слушаю. – Гуннар откупорил бурдюк и вновь приложился к браге. – Что ты хотел обсудить со мной? – Твое участие в моем замысле. – Продолжай. – Когда я покину дом и отправлюсь к кальтехауэрам, ты тоже должен будешь оставить отца и брата. – Но… – начал было Гуннар и смекнул, что сейчас с Лотаром лучше не спорить. – Продолжай. – Ты проделаешь великое путешествие по Гриммштайну и привезешь в наш дом лучших егерей, коих сможешь найти. – Для чего? – Для того, чтобы к моему возвращению мы собрали по Грошевым землям сирот и за их воспитание взялись те, кто знает леса и равнины нашей родины лучше любого следопыта. Вместе с тем я буду лепить из щеглов берсерков. Если, конечно, это делается так, как я себе воображаю. – Я не понимаю, в чем тут смысл. – Тебе и не нужно. Это наш путь к славе, и, если ты доверяешь мне, просто следуй моему замыслу. – Нет уж, братец. Сдается мне, что ты просто потратишь время. Если тебе нужны бойцы, знающие земли вдоль и поперек, проще обратиться к наймитам. Да, они дерут втридорога, но… Да возьми любого любого мужика, живущего близ этого леса, и он на пальцах растолкует тебе, где и какая коряга тут лежит. – Наш брат как раз такой сопляк. Сик никогда не выезжал за пределы Грошевых земель и, взяв олений след, даже не сообразил, что тому уже несколько дней. – Сик – другое дело… Сик болван, сам знаешь. – Одно, брат, я знаю наверняка: спорить с тобой бесполезно. Ты тоже в какой-то степени баран, и тебе надо все на пальцах объяснять, – Лотар поднялся на ноги и подозвал к себе первого попавшегося на глаза человека. – Я докажу тебе, что прав. Если так случится, ты будешь мне помогать? – Да, но, если случится иначе, я тоже кое-что у тебя попрошу. – Что угодно, – отмахнулся Лотар. – Можешь просить что угодно. – Может, сперва выслушаешь меня? – Гуннар был рад тому, что не пришлось предлагать братоубийство, но боялся, что Лотар неверно его понял. – Может быть, ты… – Нет. Прогоним его, если я продую в споре. – Прогоним так прогоним… Прежде чем выйти к лагерю, Сик успел трижды замерзнуть и многократно пожалеть о том, что зашел так далеко в лес. Возвращаясь к братьям без добычи, он ожидал насмешек и укоров. Невозможно описать, каким было его удивление, когда, усевшись, наконец, у огня и сбивая рукавицей снег с сапог, Сик не обнаружил у братьев никакого интереса к себе и своей неудаче. Согреваясь, он внимательно следил за тем, как Лотар объясняет что-то одному из их людей. Смотрел, как Гуннар бездумно кивает после каждого слова и каждой фразы их младшего брата. По большому счету разговор, в который его решили не посвящать, не очень-то и интересовал парня, но крохотное чувство обиды успело поселиться в его душе и пустить там корни. – Ты все понял? – По тону Лотара Сик сообразил, что речь идет о чем-то серьезном. – У тебя не так много времени, – добавил младший, – если мне придется торчать здесь до ночи, я высеку тебя и твою семью. – Если не понял, высеку, – пригрозил Гуннар, – но ты же понял? – Да, – подтвердил мужчина, – все сделаю, как надо. – Коня моего возьми. Ну, чего встал? Вали давай! Ослепшее зимнее солнце было в зените в тот час, когда братья потешались над Сиком, а человек с ужасным прошлым во весь опор гнал коня по еще не заметенной дороге в сторону ближайшего к лесу села, дабы привести в исполнение замысел младшего из сыновей Грошевого барона. Шел снег.

3

Волдо нес в каждой руке по ведру. Одет он был в тулуп отца, который висел на нем мешком и походил скорее на платье, нежели на верхнюю одежду. Так думал мальчишка. Бабушка не стала укорачивать и перешивать, решив, что вещь прослужит еще не одну зиму. Иренка оставила все как есть, на вырост, лишь подвернув рукава. За поясом мальчишки сидел топорик, которым он колол на реке лед. День был ясен, и падающий хлопьями снег почему-то поднимал Волдо настроение. Он медленно брел домой, стараясь не расплескать воду, и насвистывал какую-то мелодию, которую, как ему казалось, он услышал во сне. Вороний грай заставил его обернуться. Волдо видел, как стая черных птиц вспорхнула с ветвей чернеющего вдалеке леса. Парень поставил ношу на мягкую перину снега и, прислонив к лицу ладонь, прикрыл глаза от слепящего солнца. Из леса вышел некто, ведущий под уздцы коня. Некто проворным движением запрыгнул в седло и более был для Волдо неинтересен. Взяв ведро и продолжив насвистывать мелодию, он ускорил шаг. Произошедшее после, дорогой мой друг, не требует длительного описания, ибо жестокость, как правило, можно уложить в несколько фраз. Исполняя волю своего хозяина, всадник явился в первое подвернувшееся на пути село, объявил о том, что в лесу заблудился человек знатного рода, и, пообещав вознаграждение за помощь в поисках, обвел взглядом вышедших из домов крестьян. Среди сельских не было молодых мужчин: обескровленное вначале войной, а затем и летним объездом – это место почти пустовало. Перед человеком Лотара стоял непростой выбор. Привези он старика или, не дай Бог, женщину, хозяин исполнит обещанное, и плеть сдерет кожу не только с его спины (это можно было стерпеть), но и со спин его матери, отца и жены, а такого допустить он не мог ни в коем случае. Конь хозяина стучал копытом о промерзшую землю, а жители деревни не торопились оказывать помощь заблудившемуся в лесу человеку. – Смерды! – прокричал он, привстав в стременах. – Вы, твари, совсем страх потеряли или от голода из ума выжили? Вам будут дадены деньги! Может, еще чего, коли в лес со мной отправитесь. Ну же, кто из вас лес знает? Мужик нужен! Смерды, опустив глаза, молчали. Не потому, что им не нужны были деньги. Потому, что чувствовали обман. Да и опыт подсказывал им, что верить пришельцам в этих землях следует в последнюю очередь. – Мой хозяин заблудился в лесу! – голос слуги Лотара сорвался на хрип. – Вас отблагодарят. Суки, ну кто же, а?! – Твой хозяин – садист и убивец! – беззубый старик поднял вверх клюку и грозно потряс ей. – Собака, ты думаешь, мы не знаем, кому ты служишь? – Закрой пасть, старый! – Убирайся вон! – поддержала старика вышедшая из дома Иренка. – Твои хозяева не умеют благодарить ничем, кроме хлыста, и то лишь в лучшем случае! – Никто не поможет тебе, а если они действительно заблудились, то пускай там разбойники и остаются! Человек, стоящий в стременах, огляделся. – Плохо дело, – прорычал он себе под нос и, оглядевшись по сторонам, увидел мальчишку, идущего к въезду в село. «Мальчуган сойдет», – решил он и, резво повернув коня, пришпорил. Волдо не успел сообразить, что к чему. Он сошел с припорошенной снегом дороги, дабы пропустить несущегося во весь опор ездока. Мысли его были заняты совсем иным, и, когда всадник схватил его за загривок, он выронил ведра. – Не барахтайся, сука! – гаркнул ездок. – Переломаешься только! – Он, не сбавляя хода, втащил Волдо к себе и еще раз пришпорил. Перепуганный мальчик попытался укусить своего похитителя, и тот не раздумывая ударил его по лицу. Мальчишка потерял сознание и обмяк. – Так-то лучше, – произнес всадник и, увидев топор за поясом своей жертвы, извлек его и отшвырнул в сторону. – Так-то лучше. Когда Волдо пришел в чувства, первыми, кого он увидел, были сыновья барона, склонившиеся над ним. Огонь костра с треском пожирал хворост, непродолжительный снегопад кончился, но его хватило для того, чтобы серый лес нарядился в тонкую белую шаль. Его положили на шкуры, и по пробуждению старший из братьев протянул ему бурдюк с брагой: – Хлебни, щегол. Согреешься. – Что со мной будет? – испуганно хлопая глазами, спросил Волдо. – Зачем я вам? – Ничего с тобой не будет, – сказал Сик. – Развлеклись – и хватит. Вставай и иди к родителям. – Мы уже обсуждали это, – голос Гуннара был холоден и отстранен. – О том, чтобы отпустить его просто так, не может быть и речи. – Он ребенок! – И что? – в разговор вступил Лотар. – Как тебя зовут, оборванец? – Волдо. – Волдо, ты знаешь этот лес? – Знаю. Лицо Гуннара просияло улыбкой. – Хорошо знаешь? – спросил он. – Хорошо. – Лотар, проси, что хочешь, – Сик умоляюще глядел на младшего брата, осознавая, что от остальных людей, собравшихся здесь, помощи и поддержки ожидать не следует. – Лотар, это просто жестоко! То, что ты вытворял во время объезда, еще можно понять, но не это. – Заткнись! – Гуннар, не сдержавшись, врезал хлесткую пощечину брату, но тот не отреагировал на нее и продолжил, приложив ладонь к налившейся алым щеке: – Лотар, я прошу тебя. Не надо этого делать. – Братец, ты же хотел поохотиться. Хотел же зверька какого-никакого загнать. – Сучара, это не охота! На сей раз Гуннар крепко и исподтишка приложил брата в солнечное сплетение. Не помог даже тулуп. Брат бил сильно и наверняка. Сик упал и, тщетно пытаясь продохнуть, хрипел, лежа на снегу. Люди, глядевшие на все это действие, молчали. «В конце концов нам платит их отец», – думал каждый. – Еще слово – и ты окажешься на месте сопляка, – прорычал Гуннар. – Хватит скулить, это всего лишь голытьба. – Мальчик, – Лотар присел на шкуры и положил руку на плечо пленника. – Ты такой тощий. Недоедаешь, видимо. Волдо не отвечал. На глаза наворачивались слезы. – Отец не в состоянии прокормить семью? – Мы с бабушкой одни живем. – Вот как. В таком случае я предлагаю тебе вот что. Слушаешь? – Да… – Волдо не отрываясь глядел на корчащегося в перепачканном пеплом снегу человека, но, поймав направление его взгляда, Лотар аккуратно положил руку ему на темечко и повернул голову к себе. – В глаза смотри, – велел рыжий. – Если все пройдет гладко, я заберу тебя и твою старуху из села и отвезу к нам в усадьбу. У твоей старухи будет крыша над головой и возможность служить при нашем дворе. Тебе я тоже найду применение. Хорошо звучит, не правда ли? – А если нет? – Не соглашайся! Лучше уж пусть сразу убьют, чем будут мучать, – прошипел Сик и, поднявшись на ноги, тут же бросился на Гуннара. Их тут же разняли. – Если ты послушаешься моего непослушного братца, я удавлю твою бабку и заставлю тебя смотреть. От этих слов парнишке стало больно и до слез обидно. Он мечтал стать героем сказки, стать богатырем и вколотить каждое слово этому гаду обратно в пасть. – Да, – вместо этого коротко ответил Волдо, понимая, что выхода у него нет. – Я согласен… Гуннар прижал Сика к земле и, схватив за волосы, бил лицом о замерзшую землю. Не так чтоб убить, а скорее, дабы проучить. Так он это видел и понимал. – Твари, – хрипел средний сын. – Звери. – Смотри, – Лотар положил перед Волдо три арбалетных болта. – Знаешь, что это? – Знаю. – Отлично, парень. Раз ты знаешь лес, проблем с этим не возникнет. Мы дадим тебе время убежать и, выждав, отправимся за тобой. Ты же играл в прятки? Тут история такая же. Сик, слыша это, взвыл: – Мамка бы тебя слышала! Драный ты выбл… – Гуннар не дал брату договорить и снова ударил о землю, поднял голову и ударил снова. У Сика к тому моменту уже был сломан нос и разбиты губы. – Вы кем себя возомнили?! – Никак не успокоишься, а? – Гуннар, гони его нахер отсюда. Свяжи и посади на коня. Даст бог, доберется до дома, а нет – ну на то Божья воля. – Лотар вновь повернулся к Волдо, и на его лице вновь была улыбка. – Теперь мы играем в два болта. Так даже лучше для тебя. Каждый из нас выпустит по одному болту. Если к наступлению ночи ты останешься на ногах, считай, победил. Если каждый из нас промахнется, считай, одержал верх. Все просто, не так ли? Волдо трясло от ужаса, и, стараясь не разрыдаться, он покачал головой. – На том и порешили! – довольно произнес Гуннар. – А теперь вставай, щенок, и дуй отсюда нахер. Мне еще братца воспитывать. Повторять дважды не было необходимости. Волдо вскочил на ноги и побежал прочь. Он знал это место, знал, как выйти из леса, и под бешеный бой сердца ринулся в лесную чащу. – Сик, – Лотар поднялся и принял у слуги арбалет с взведенной тетивой. – Коли до дома доедешь, чтоб я тебя там больше не видел. Ты меня услышал? Скажешь хоть слово отцу, считай, тебе конец. Средний из сыновей барона-самозванца молча кивнул. – Ну что ж, брат! – довольно прокричал Лотар. – Сыграем же в два болта! – Удачной охоты… – прошептал Гуннар, в глубине души надеясь, что Волдо удастся уйти живым. – Начинаем. – Какая же ты падаль, – прохрипел Сик, умываясь кровью, – Гу-у-уннар… Сик плакал.

4

Иренка нашла внука у самой кромки леса. Старуха считала, что за свою долгую и полную боли жизнь она успела выплакать все глаза, но она ошибалась. Мальчишка сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и, тяжело дыша, смотрел на нее из-под полуприкрытых век. – Бабушка, – прохрипел он, и от уголка его рта медленно побежала вниз алая нить. – Все хорошо. Сейчас отдохну только, и пойдем домой. Волдо попытался подняться, но не смог. Боли и правда не было, он не врал. Перед его глазами стояла погоня, которая оборвалась столь же стремительно, как и началась. Он миновал ручей, пробежал через поляну, на которой по весне растут ландыши, преодолел стену из припорошенного снегом валежника и, остановившись, дабы перевести дух, был сбит с ног. Закричал от резкой и нестерпимой боли. Обернулся по сторонам, дабы понять, кто ударил его, но, кроме огромного валуна, прозванного в народе Собачьим камнем, никого рядом не было. Волдо поднялся на ноги, терпя боль, и сделал еще несколько шагов. Новый удар пришелся в руку, и, увидев стальной наконечник, торчащий из отцовского тулупа, мальчик зарыдал. Тогда ребенок понял все. – Стреляй, Гуннар, – донеслось до слуха мальчишки откуда-то сзади. – Бери еще болт, игра сыграна. Добей его. – Нет. Не буду, – ответил Гуннар брату. – Жаль сопляка… Что-то пронеслось рядом с лицом мальчика и с треском засело в стволе молодой ели. Сейчас он даже не мог вспомнить, что это было, помнил лишь долетевший до его ушей крик: – Лотар! Зачем?! – Ой, ладно тебе… – отмахнулся от Гуннара рыжий. – Все равно мне кажется, – Лотар отдал арбалет своему старшему, – что я все тебе доказал. – Да, доказал… Я помогу тебе с этой твоей идеей. Они стояли на стене валежника и не отрывали глаз от ползущего по снегу Волдо. Смотрели, как он борется за жизнь, и понимали, что она вот-вот оборвется. Кровавый след, оставляемый парнишкой на снегу, не привел Гуннара в чувства, но был первой к тому ласточкой. Многими годами позже он, но не его брат, будет корить себя за этот поступок и молить Господа о возвращении Сика домой. Этого не произойдет. Иренка знала, что, стоит ей вырвать засевший меж ребер внука болт, он тут же истечет кровью. По испещренному морщинами лицу катились крупные горькие слезы. В унисон с её рыданиями в полях выли злые ночные ветра. – Не плачь, бабушка, – Волдо улыбнулся ей, и его улыбка ножом иссекла сердце женщины. – Говорю, уже не больно. Скоро домой пойдем. Кровь ребенка уже растопила снег и теперь попросту смешивалась с грязью. Её руки тряслись. Она гладила волосы внука, мечтая лишь об одном – чтобы все это оказалось страшным сном, который растает с первыми лучами солнца. – Шапку потерял, да? Растяпа, – дрожащим голосом прошептала она сквозь слезы, застившие её глаза. – Как я без тебя?.. Мальчик закрыл глаза и захрипел. Детское тело лихорадочно затрясло. Иренка еще крепче прижала его к себе и взвыла от осознания того, что теперь она одна и теперь ей уже незачем бороться за жизнь, думать, где найти краюшку хлеба, волноваться, из чего сварить похлебку и как поставить внука на ноги. Она никогда не бранилась, а теперь на это уже не было сил. – Черный, как ночь. Белый, как день. Блеклого мира яркая тень, – её голос дрожал. – Шелест листвы, белизна нежных рук. Всё – твое имя, во всем ты, Лу-ух. Подари моему сокровищу прекрасный сон. Черно-белый баран стоял позади Иренки и, не сводя глаз с Волдо, ждал, когда тот наконец уснет. – Друг мой, не бойся. Я провожу тебя до дороги Мертвых, – проблеял он. – А по пути мы увидим чудесные земли, добрых людей и попробуем вкусной еды. Когда Волдо умер, его душа покинула тело, и, подойдя к Лу-уху, мальчик грустно улыбнулся. – Это конец? – спросил он, и слова эти ранили душу сына Рогатого Пса. – Я больше не проснусь, да? – Да, – ответил Лу-ух, – к сожалению, это так, но не думай об этом. Смерть в какой-то степени лишь начало. Волдо молчал. Сейчас он помнил о каждой их встрече. Помнил каждый миг их недолгой дружбы. – Ужасный настрой для путешествия, – проблеял Лу-ух. – Я редко предлагаю что-то своим друзьям, ведь дарю им больше, чем кто-либо, но ты, Волдо, можешь попросить меня о чем-нибудь. Случалось так, что сын хозяина Дороги Грез и узурпатор Тропы Кошмаров провожал детей к Ауру. Каждый подобный случай приближал пробуждение Гриммо, и каждый раз Лу-ух подолгу плакал, уткнувшись мордой в объятья Амелии. Знал, что будет плакать и в этот раз. – Проси, что угодно, – пообещал он, не подумав. – Почему? – Потому, что мне больно, – ответил Лу-ух. – Потому, что мой брат Гхарр советовал мне не привязываться к людям и я, кажется, понимаю, почему он дал мне этот совет. – Не надо приключений, добрых людей и вкусной еды. – Почему? – Не хочу. – А чего же ты хочешь, друг мой? – Хочу, чтоб бабушка не плакала. – Вот как… – Глаза Лу-уха уже блестели от слез. Он сделал первый шаг туда, где пожилая женщина захлебывалась слезами, так до конца и не веря в случившееся. Лу-ух прикоснулся копытом к бледному как мел лицу покойника и произнес: – Я отдаю тебе часть себя и всего себя, не заставляй мою подругу плакать. Глаза мертвеца, которые Иренка мгновение назад закрыла, широко распахнулись. – Господь милосердный, – прошептала она. – Волдо… – Пообещай, что вырастешь хорошим человеком, – проблеял Лу-ух. – Пообещай, что не заставишь других детей плакать. Пообещай, что будешь лучше. – Я обещаю, – прошептал Волдо до того, как сделал новый первый вздох, – Лу-ух. – Жаль, что я не вправе оставить тебе эти воспоминания, – сказал он на прощание. – Ты не сможешь с этим жить. Ты забудешь это прямо сейчас. Спи. Та часть бараньей шерсти, что была бела, как первый снег, тлела и, медленно опадая к ногам мальчика, исчезала в тусклом свете луны. Иренка еще сильнее прижала внука к груди. Она видела, как снежинки вновь тают, падая на лицо мальчика. Бледный диск луны застыл над полем, и казалось, что его робкий умирающий свет на мгновение стал ярче и от деревьев поползли длинные, похожие на змей тени. Волдо уснул и сквозь сон обратился к Иренке: – Слушай меня, женщина, – произнес Гриммо устами Волдо. Голос срывающийся его был ужасен, как крадущиеся в ночи тени, как липкий страх, притаившийся за колодцем в безлунном мраке. – Когда он очнется, ты не расскажешь ему, что произошло. Ты не понимаешь, как это важно для меня и… Как было важно для моего брата. – Хорошо, – старуха не понимала, что происходит, но теперь была согласна на все, лишь бы был жив её внук. Сейчас ей было не важно, Божий или Дьяволов промысел вершит её судьбу. Сейчас было важно совсем иное. – Обещаю. Тело Волдо изогнулось так глупо и неестественно, что хруст костей, должно быть, разнесся на мили окрест. Из него медленно выползли арбалетные болты. Иренка видела, как они падают на снег. Тяжело и отчего-то совсем беззвучно. Тьма. Удары сердца все еще приносили невероятную боль. По телу растекалось тепло. Он открыл глаза. Луна скрылась за облаками, но теперь он видел её сквозь окно, лежа завернутый в одеяла. Бабушка сидела рядом и крепко сжимала его руку, он чувствовал на себе её взгляд и был рад тому, что она рядом. – Лу-ух умер, – прошептал он, считая, что Иренке стоит знать об этом. – Лу-ух умер, и теперь его место занял Гриммо. Старуха сжала его ладошку еще сильнее. – Тебе просто приснился сон, – произнесла она. – Почему холодно? – Ты простыл, наверное, когда за водой ходил… Она уже поговорила с сельскими и рассказала им, где нашла внука, но умолчала о том каким. – Что такое сыграть в два болта? – спросил мальчик, ощупывая бок. – Что это за игра? – Не знаю, Волдо. Должно быть, тебе это приснилось.

Часть 2

На рассвете мы с Генрихом Чайкой вновь двинулись в путь, и, лишь выезжая из леса святого Августина, мой спутник, прежде не проронивший ни единого слова, пробормотал, глядя при этом куда угодно, но не на меня: – Волкер, друг мой. – Я слушаю вас, профессор. – Простите великодушно за мое поведение. – Ничего. – Скажите честно: вы же затеяли тот спор о псевдонимах лишь ради того, чтобы позлить меня? – О чем вы? – Бросьте дурачиться, – он резко повернул голову и грозно взглянул на меня из-под густых бровей. Глядя на то, как Чайка мечет в меня молнии своим взглядом, я невольно захохотал. – Отвечайте на вопрос! – Давайте оставим эту тему. Мы оба пили водку с перцем… – В самом деле? Вы так хотите это оставить? – В самом. – И вам ничуть не обидно, что я вот так от вас отвернулся и что наговорил лишнего? – Я негордый. – Ну-ну. – Генрих, – я пригляделся к виднеющимся вдали башням Чадска, накинул на голову капюшон. – Я думал над тем, что было в истории о двух болтах. Думал всю ночь. Мелко моросил дождь. Чайка не произнес ни слова, ожидая, пока я наконец разрожусь вопросом. Признаюсь, друг мой, мысли даются мне с особым трудом в утренние часы и по сей день, но, взяв волю в кулак, а мысли в кучку, я таки заговорил: – Ну, допустим, Волдо был убит сыновьями барона Хладвига. – Так, – Чайка утвердительно кивнул головой. – Пока все верно. – Допустим, Лу-ух отдал свою жизнь ради того, чтобы Волдо ожил. – Тебя это смущает? – Чайка ухмыльнулся. – Как, впрочем, и многих. – М-м? – Не каждый понимает, ради чего Лу-ух отдал жизнь. – Бред какой-то, согласитесь. – Нет, не соглашусь, – Генрих воздел руки к небу и тоном многомудрого наставника произнес фразу, смакуя каждое её слово: – Не пытайтесь понять и осмыслить поступки тех, чьи жизни лежат в иных плоскостях. Не думайте, что сможете понять замысел кошки или же кусающей её блохи. Не думайте, что вам доступно понимание замыслов Господа или Диавола. Нам, людям, – он говорил медленно, – доступно лишь понимание собственных мыслей, замыслов и реже поступков. И то не всегда. – Проще говоря, Лу-ух поступил так потому, что поступил? – Именно. Действие свершилось. Его жизнь стала дровами в костре новой жизни. Человеческой. Сила его жизни разожгла потухший костерок… – Я понял, – перебил я Генриха. – Но все равно… Глупо. – Может, да, а может, и нет. Лу-ух прожил многие сотни лет, и, если уж решил поступить именно так, значит, на то были свои, не понятные для нас причины. К тому же Лу-ух дал слово. – Хорошо. Мне нравится про слово. Редко такое встретишь, чтоб, пообещав, шли до конца. – Это все, что вы хотели узнать? – Нет, – ответил я, – далеко не все. И более того – свой вопрос я пока так и не задал. – Я жду, не томите. – Как вы вышли на то, что Волдо и есть Ян? – О! Я рад, что ты спросил! Волкер, я ждал этого вопроса! – Генрих Чайка захлопал в ладоши и чуть было не выпал из седла, но, успев вовремя ухватиться за луку, удержал равновесие. – Глупо бы вышло, упади я в грязь и… – Лошадиное дерьмо, – я помог ему договорить. – Что вас смущает? – Не припомню, чтобы кто-то ехал впереди нас. – Нет, тут вы ошибаетесь, профессор Чайка. Вы еще спали, когда мимо нашего лагеря проехал всадник. – Я вижу на вашем лице ухмылку. Что вас так радует? – Я говорил вам о своем деликатном дельце, по которому я еду в Чадск. – Ох. Тот господин едет с дурными вестями, думая, что вы их уже сообщили? – Именно, – произнес я. – Именно так, друг мой. Не мне сегодня быть битым. Не мне, а этому подлецу Хеймо. Он же, пес сутулый, поехал поглядеть, как меня будут наказывать. – А вы хитрый лис. Но я уже не слушал Чайку и не особо-то глядел на дорогу. Я живописал себе картину, как Йохан въезжает на постоялый двор, в котором остановился господин, имя которого я унесу с собой в могилу, и скажет: «Ну что, братец мой Барт. Поди, уже слыхал о том скандале, что приключился с твоей блудливой женой и сыновьями заморского купца? Ох и стонала она той ночью. Ох и горькие слезы лила на следующее утро». Услыхав это, Бартоломью, скорее всего, опрокинет стол, за которым будет в тот час сидеть, и проломит Йохану череп. Так и будет, но с моим недругом Йоханом, а не со мной. Как говорится, не рой яму ближнему своему… – То было очень давно, – профессор заговорил, так и не дождавшись моего ответа. – Так же давно, как и события, описанные в историях ведьм из круга Рогатого Пса. Да-да, братец, те далекие годы, те темные времена не то что вписаны, нет, они высечены в истории нашей родины. Я уже говорил тебе о «Природе тьмы». Припоминаешь? – История о крестьянах, заваливших грот? – В «Природе тьмы» я наткнулся на предсмертную исповедь одного купца. Кажется Юрек. Он-то и рассказал, что был знаком с Яном Снегирем, и назвал его имя. Вот так все просто. Не возьму в толк, почему никто не натыкался на это прежде, но я не позволил никому опередить себя в исследовании и вырвал ту страницу. Молод я был и глуп… Теперь уж никто не узнает правды. – Вы потеряли её, – сообразил я. – Но почему не рассказываете о том своим ученикам? – Рассказываю всякий раз. Другое дело, что слушают меня в последнее время редко. – Вы хорошо говорите, друг мой, – сказал я. – Вас интересно слушать, а студенты ваши – дураки. Генрих грустно улыбнулся: – Вы читали историю о Даме Треф? – Я слышал о ней. – Будет время – перечитайте. Будет время – сопоставьте её с летописями. Многое откроется вам, дорогой мой студент. Глядишь – и вас послушают охотнее, нежели меня. – Обещаю, – ответил я, думая, что вру. – Так и сделаю. Генрих издал смешок. Не злой, скорее ироничный. – Вы тоже лентяй, – произнес он. – А между тем какие знания я вам предлагаю! – он махнул рукой и отвернулся. – А как умер Снегирь? Вы так и не ответили. Совершенно незаметно для меня мой конь остановился и, протяжно фырча, уставился на стоящих посреди дороги солдат. – А с чего вы, Волкер, взяли, что он умер? – Лет-то сколько прошло… – И что же? Ян живее всех живых. Я увидел потрепанную временем дозорную башню, мимо которой мне уже доводилось проезжать прежде. Все те же камни, поросшие мхом, все те же штандарты, треплемые осенними ветрами, и все те же угрюмые мужчины в кольчугах и мятых котах, чьи лица видели бритву лишь несколько раз в год, да и то перед великими церковными праздниками. – Спасибо за то, что составил мне компанию, – произнес профессор Чайка. – Давненько не случалось со мной столь душевной поездки. – Рад знакомству, – ответил я, не сводя глаз с идущего ко мне солдата. – Я-то думал, что вам нужно в город. – Ты это мне? – произнес дозорный. – Ежели да, то не заговаривай мне зубы, показывай грамоту и проезжай. Если грамоты не имеешь, – солдат замялся, – можешь подкинуть мне на выпивку, а моим деткам на печеные яблоки, и я сделаю вид, что грамота у тебя имеется. – Нет, я говорю со своим спутником, – ответил я и, обернувшись назад, дабы обратить внимание заспанного бойца на своего собеседника, увидел лишь уходящую в сторону леса святого Августина дорогу. – Когда он успел уехать? Вот же пройдоха! – Парни! – закричал часовой. – Парни! Отправляйтесь в город за священником! – Для чего? – удивился я, глядя то на солдата, то через плечо, стараясь обнаружить скрывшегося за холмами Генриха. – Я не понимаю. – Ты не первый, кто видит здесь призрака, – ответил боец, вырывая из моих рук грамоту. – Каждую осень такое случается. Однажды… – Боец присмотрелся к печатям, украшавшим пергамент. – Грамота в порядке, можешь проезжать. Однажды и мой тесть видел его, да полно народу. – Что ты такое говоришь? Какой призрак? – Самый настоящий. Ограбили тут одного ученого прохиндея. Я от деда эту историю узнал. Ехал, мол, к нам в город один мужик башковитый, да так и не доехал. Ограбили, убили, а тело в лесу скинули. Никто понять не может, что его душа все никак к Господу не отправится. Волындает тут по полям, людей пугает. За священником надо – дорогу освящать. Зло, как говорится, изгонять. Я молча взял протянутую грамоту и, скатав её в трубочку, спрятал обратно в кожаный футляр. – Ты не разговаривал с ним? Людям строго-настрого запрещается говорить с мертвыми. – Нет, – ответил я. – В основном я слушал.