Текст книги "Исполнитель (СИ)"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«Вопросов пока нет. Устал сегодня чего-то, хотя всего и делов было…»

«Завтра, всё завтра! Спокойной ночи»

* * *

В приёмной королевского прокурора было душно и жарко, одинокая муха осатанело билась в зеленоватые неровные стёкла окошка.

– Простите, могу я видеть ясновельможного пана прокурора?

Секретарь окинул взглядом посетителя, по виду мелкопоместного шляхтича, или странствующего рыцаря. А может, и русский дворянин, кто их разберёт теперь… В любом случае, подобный посетитель вполне может обождать.

– Тут очередь, и приём с десяти, – кивнув на сидящих челобитчиков, обливающихся потом на лавках, секретарь снова взялся за перо. Первей мягко придержал его руку. Ошеломлённый подобным нахальством чиновник вскинул глаза, и встретился взглядом с рыцарем.

– И тем не менее, – негромко, но внятно произнёс Первей.

Ни слова не говоря более, секретарь юркнул за обширную дверь морёного дуба и через минуту возник вновь.

– У вас есть пять минут, пан…

– Спасибо, – вежливо кивнул секретарю рыцарь, не утруждая себя титулованием. Незачем.

В отличие от приёмной, в кабинете пана прокурора было прохладно, гулял ветерок и приятно пахло молодыми яблоками.

– Представьтесь, пожалуйста, молодой человек, – хозяин кабинета сидел в расстёгнутом сюртуке, перед ним высилась кипа бумаг самого разного размера и вида. – Что привело вас сюда?

– Моё имя Первей Северинович, ясновельможный пан прокурор, – учтиво поклонился рыцарь. – В Киеве я по своим личным делам, сюда же меня привело одно очень странное обстоятельство…

Он изложил дело коротко и сжато – ровно столько, чтобы стала понятна суть. Приняв участие в судьбе несчастной девушки, пан рыцарь выкупил её долговые обязательств у злого и бессердечного ростовщика, намеревавшегося погубить бедняжку и её бабушку (в присутствии свидетелей, всё честь по чести), и среди полученных бумаг затесалась (ясное дело, совершенно случайно) одна посторонняя записка…

– … Эта случайно оказавшаяся у меня бумага показалась мне настолько странной, что я имел смелость побеспокоить вас.

По мере того, как пан королевский прокурор вникал в суть документа, лицо его меняло цвет – белый, пунцовый, слегка зеленоватый…

– Благодарю вас, пан Первей… Северинович. Вы совершенно правильно обратились прямо ко мне…

* * *

– … Ой, что делалось-то тама, что делалось! Собакой выл Еремей-то, пока волокли до возка!

Соседка честно старалась приглушить голос, сообщая важные новости, но возбуждение брало верх, и бормотание из сеней отчётливо доносилось сквозь закрытые двери. Первей усмехнулся. Как будто могло быть иначе. От судьбы не уйдёшь…

Тем более, когда судьбу эту тебе приносит в руке Исполнитель.

Ещё раз оглядев небогатые пожитки, рыцарь принялся аккуратно укладывать всё в дорожные мешки.

– Уходишь…

Мария стояла, прислоняясь к печке, сцепив пальцы рук в замок.

– Пора мне, – чуть улыбнулся Первей. Уложив последнюю вещь, затянул кожаную тесёмку горловины.

– Скажи… нельзя было их иначе? – внезапно спросила девушка. – У них Станька больной…

Первей внимательно ей посмотрел в лицо. М-да… До чего проницательные девки живут во славном граде Киеве, просто ужас…

– Он сам всё сделал, Мариша. Сам устроил себе судьбину. Я только помог… немного.

* * *

Дорога шла по опушке, дававшей поутру спасительную тень, но сейчас солнце поднялось уже достаточно высоко, и ощутимо жгло спину. Первей чуть усмехнулся. Дорога, опять дорога… Вся его жизнь – вязь дорог, без конца и края.

«А кто-то всю жизнь сидит в своей берлоге, не повидав в этой жизни ничего, кроме родного курятника и огорода» – вливается в мозг шелестящий бесплотный голос.

«Всё хорошо в меру… Слушай, эта девица задала прямой и честный вопрос. Сын за отца не ответчик»

«Когда как… Но сейчас он ответит только за себя»

«Он ничего не сделал, этот Станька…»

«Во-первых, сделал, и во-вторых, ещё больше замышлял»

Первей только кивнул, принимая к сведению. Всё правильно, всё верно. Не ему рассматривать меру вины, а равно и наказания. А уж после того случая, когда Приговор пал на никчёмного возчика…

«Ты полагаешь, что здесь решилась судьба этого ростовщика, и по совместительству предателя. А если я скажу, что вчера решилась судьба десятков тысяч людей? Жителей Подолии, которые не попадут в плен и не погибнут под татарскими саблями. А также самих татар, которых теперь встретят свинцом и железом»

Первей только головой покрутил.

«Нет, не привыкнуть мне к таким масштабам. Давай уже просто – ты говоришь, кого именно, а я режу»

Шелестящий бесплотный смех.

«Договорились. И всё же боевой магией тебе придётся заняться всерьёз, а не на уровне фокусов»

Первей вздохнул. Это правда. Вот и на этот раз не обошлось без ворожбы… Надо заниматься.

Когда это началось, Первей не сразу осознал свою силу, хотя Голос уже прямо намекал ему, что отныне его сила не только и не столько в руках, ногах и умелом мече. Главная сила – в голове, и надо только научиться ей пользоваться. Как? Не надо нервничать, Голос подскажет.

Повинуясь указаниям Голоса, на исходе дня Первей забрался в укромный уголок. Место было до того хорошо, что ни в сказке сказать, ни пером описать – опушка берёзовой рощи, и на самом краю могучая, многовековая сосна, каких теперь уже не сыщешь по всей Ржечи Посполитой. А перед восторженным взором рыцаря открывался бескрайний окоём, наполненный воздушной неги и какой-то невероятной успокаивающей силы – впрочем, всё в этом месте, казалось, было наполнено этой мягкой, древней, спокойной силой.

Повинуясь Голосу, Первей разделся догола и сел на мягкую траву, перемешанную с хвоей, толстым слоем покрывавшую землю под древней сосной. Он сел, скрестив ноги по-турецки, подставив развёрнутые ладони и всего себя под потоки солнечного света. Он сидел, ни о чём не думая, и ему казалось, что солнечные лучи пронизывают его насквозь, собираясь в области солнечного сплетения в некий огненный сгусток, наливающийся невиданной силой. Сгусток начал расширяться, затопляя его всего, проникая в голову… Взрыв! Первей вздрогнул и открыл глаза, в которых плавала призрачная зелень. Как будто в голове взорвался бочонок с порохом, ей-богу…

– Эй, малый, так-то тебе своих вшей не выжарить, однако.

Сзади послышался грубый смех. Первей обернулся – трое великовозрастных лоботрясов покатывались со смеху, глазея на голого дурачка, сидящего нараскоряку под деревом. Рыцарю вдруг пришла в голову мысль – вот и случай проверить, правда ли…

Он неумело сосредоточился, как учил Голос, добиваясь, чтобы по телу прошла волна дрожи, сменившаяся как бы холодком…

– А ну, ребята, давай-ка пописаем. Быстро, быстро!

Трое лоботрясов ещё пытались судорожно распустить гашники, но момент был упущен – холщовые штанины наливались тёмной мокретью. Глаза деревенских олухов выражали сильный испуг.

– А ну, бегом! И до хаты не останавливаться!

Когда топот ног затих вдали, Первей встал и начал не торопясь одеваться.

«Ты не должен расходовать свою ману так бестолково» – сухо напомнил Голос.

«Кого?»

«Ману, свою магическую силу. Её у тебя пока что кот наплакал, и она нужна тебе для другого. Я понимаю, ты должен был опробовать своё новое умение, но далее тебе всё-таки лучше беречь ману для серьёзных дел»

Рыцарь закончил натягивать сапоги, распрямился.

«Договорились. Всё будет так, как ты захочешь, дорогая»

И тогда Голос впервые за время их знакомства засмеялся, шелестящим бесплотным смехом.

«Хорошо, милый»

Да, точно, так и ответил. Шутка, это была такая шутка…

* * *

Дорога снова нырнула в лес. Лес был молодой, густой, как щётка, очевидно, выросший на месте заброшенных полей. Давно уже заброшенных – деревца вымахали высокие, толщиной в руку взрослого мужчины. Многие деревца уже погибли, не выдержав конкуренции со своими собратьями, наполняя лесок густым сухостоем, то и дело дорогу перегораживали лежащие поперёк жердины, и Гнедко, возмущённо пофыркивая, переступал через них, высоко вскидывая ноги. Неудобная дорога, а для пешего так и вовсе почти непроходимая.

Первей не любил такого леса. Он кожей ощущал, как тысячи деревьев ведут между собой безмолвную, неподвижную, страшную борьбу за место под солнцем, за землю под корнями, давя слабых слепо и безжалостно, и не смущаясь стоящими рядом трупами своих сородичей. Прямо как люди, подумал вдруг рыцарь. Совсем как люди.

Нет, Первей вообще-то любил лес, но совсем другой. Там, где медноствольные красавицы-сосны привольно стоят, давая простор солнечному свету. Где могучие неохватные дубы шелестят своими жёсткими листьями, маня путника отдохнуть в прохладной тени. Где по опушке танцуют свой неподвижный танец красавицы-берёзки, уже вошедшие в силу, как девушки на выданье. Лес, забывший о своём тёмном прошлом.

А ведь, наверное, каждый лес начинал вот так – мириады лезущих к свету ростков, упорно и беспощадно давящих тех, кто хоть чуть слабее. Или нет? И вообще, всегда ли страдание и смерть одних – неизбежное и обязательное условие счастья других?

Надо будет спросить об этом Голос, усмехнулся про себя Первей. Ответит или нет?

Дорога между тем вильнула и вывела путника к крутому спуску в овраг. Первей даже вздрогнул – до того чётко вид этого места, где он ни разу не был, отпечатался в его памяти. Да, Голос, как всегда, точен. Здесь внизу должен был быть бочажок с прозрачной и холодной водой. Отличное место для ночлега. Место его работы. Это должно было произойти здесь.

Первей любил такие задачи. Сложно, да. Зато сегодня все будут живы.

Гнедко запрядал ушами, зафыркал – почуял воду. Рыцарь спешился, взял коня под уздцы и начал аккуратно спускаться в овраг, пробуя ногой грунт. Тропа здесь была едва проторена, и спускаться приходилось почти наобум. Интересно, как тут пробираться вечером, не говоря уже о ночи?

В овраге действительно оказался симпатичный бочажок, где от пробивавшейся крохотной струйки на дне песчаной ямки плясали песчинки. Первей напоил коня, напился сам. Кругом росли плотные кусты, а трава была такой густой и сочной, что Гнедко тут же забыл обо всём на свете, хрупая так, что слышно было за версту.

Обследовав «рабочее место», Первей несколько минут посидел у бочажка просто так, поддаваясь тихому очарованию этого чудесного, укромного уголка. Затем скинул рубаху, сел по-турецки (Голос почему-то называл такую, с точки зрения христианина довольно неприличную позу «позой лотоса») и подставил себя солнечным лучам, закрыв глаза и изгнав всякие мысли. Солнечные лучи ласково касались его кожи, проникая всё глубже и глубже, как будто рыцарь становился всё прозрачнее, будто замутнённая вода, медленно отстаивающаяся в стеклянном сосуде. И вот уже солнечный свет с раскрытых ладоней, со всего тела стекается в одну точку – в солнечное сплетение, собираясь там в горячий, упругий шар, наполняя грудь щекочущим теплом. Шар рос, вытягивался, заполняя собой всего человека, вот солнечное тепло достигло головы…

Первей открыл глаза. Он уже давно научился контролировать свою энергию, и взрыва порохового бочонка в голове больше не получалось. Но всё равно ощущения были не из простых. Ладно. Ощущения ощущениями, но главное – у него сейчас достаточно маны, и она, вероятно, ох как понадобится сегодняшним вечером, а то и ночью.

Рыцарь снова обвёл глазами чудесный тихий уголок и порадовался, что сегодня у него такая работа. Что этот дивный уголок не придётся осквернять казнью. Да, сегодня это будет не казнь – сегодня его подопечных ждёт прозрение.

Что порой бывает хуже казни.

Первей вздохнул, напялил рубаху, затем куртку. До вечера ему ещё необходимо было сделать некоторые вещи. Голос Голосом, а дополнительные сведения никогда не бывают лишними. Значит, так… Сперва в местную корчму, куда и положено стекаться всем новостям со всей округи.

Гнедко подозрительно косил глазом, уплетая сочную траву с удвоенной силой – понимал, что обед, похоже, заканчивается.

– Пойдём, дружище, – виновато улыбнулся рыцарь. – Работа, понимаешь?

Гнедко неодобрительно фыркнул, в том смысле, что по своей воле уйти из такого места может разве что законченный идиот. А впрочем, что взять с человека, существа, ничего не понимающего ни во вкусе травы, ни, по большому счёту, во вкусе жизни?

Конь тяжко вздохнул и подчинился.

* * *

Корчма стояла на окраине села, углом выходя на дорогу. Первей окинул глазом добротное, обмазанное глиной и аккуратно побелённое строение. Крепкий хозяин.

В корчме в разгар трудового дня посетителей почти не было, только один пожилой мужичок с вислыми усами сидел, пригорюнясь, над пустой чаркой и глиняным блюдом с парой не то солёных, не то вяленых огурцов. Хозяина за стойкой тоже не было видно, и только из кухни доносились голоса. Первей подошёл к стойке, постучал, и, не дождавшись ответа, зычно окликнул:

– Хозяин! Эй, хозяин!

Хозяин, дородный и солидный, с пышными пшеничными усами, важно появился из кухни.

– Чем могу, добрый пан? Обед?

– Само собой, почтенный, – улыбнулся Первей. – И пива. И овса моему коню.

Хозяин важно кивнул, и Первей направился в угол, за свободный столик, откуда так удобно было наблюдать за дверью. Впрочем, наблюдать пока было не за кем. Ладно, пока есть время, потратим его с пользой. Отдохнём, поедим, не спеша выпьем пива. И подумаем.

* * *

…Это случилось прошлой зимой. Снег шёл и шёл, нет – валил и валил не переставая, меняясь, подобно настроению капризной панны. То он валил густыми, жирными, тяжёлыми хлопьями, тяжело оседая на гнущихся под тяжестью висящих сугробов ветвях, то обретал колючесть и холодность, и поднимавшийся ветер взвихривал метель, в которой не было видно собственного коня. И снова ветер стихал, и снова валили стеной густые, жирные хлопья, уничтожая всякий намёк на дорогу.

Первей никогда доселе не терял дорогу, но тут… Прошло не менее трёх часов, прежде чем он понял – дальнейшее движение якобы вперёд приведёт его прямо в лапы смерти. Не то, чтобы рыцарь так уж боялся её, отнюдь. Но за время его скитаний он как-то привык, и несделанная работа, задание, которое он уже получил, тяготило его.

Полуразорённый стожок сена, ставленый на лесной поляне, был истинным чудом, спасением. Первей вознёс молитву Господу, затем с теплотой помянул безликий Голос, ещё ночью предупредивший его: «будет тяжко – заройся в сено и жди». Да, тут и коню есть чем поживиться, и самому дождаться конца бурана будет несложно… Вот только жаль, Голос обычно не откликался Первею во время бодрствования – всё больше во сне.

В толще сена завывание бури казалось мягким, успокаивающим. Рыцарь сразу будто провалился в сон – так велика была усталость.

«Ну здравствуй, рыцарь» – бесплотный шелестящий голос, как всегда, возник в самой голове. Когда-то, в самом начале, это страшно бесило Первея, и сам Голос тогда был как-то суше, что ли… Сейчас же Первей вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется слышать этот Голос, что он как-то даже скучает, что ли, когда его нет. Впрочем, если поначалу Голос являлся рыцарю далеко не каждую ночь, и только по делу, то теперь их беседы стали почти еженощными и гораздо более продолжительными. Тоже вроде бы по делу – Первей задавал вопросы, Голос отвечал – и в то же время… Сам Голос обычно ни о чём Первея не спрашивал, дав понять, что знает о нём всё.

«И тебе крепкого здоровья, мой Голос» – отозвался во сне рыцарь. Да, так и ответил в тот раз. Обычно он отвечал просто – «привет».

Послышался короткий бесплотный смешок.

«Ну сам подумай, какое у меня может быть здоровье? У меня и тела-то нет»

«Ну значит, здоровье твоё вообще нерушимо. Ведь нельзя разрушить того, чего нет»

Долгая пауза.

«Это правда»

Вот странно – в бесплотном шелестящем Голосе Первею почудилась тоска.

«У тебя возникли за день какие-либо вопросы? Я имею в виду твою очередную задачу»

«Задачу… Да нет, тут всё вроде ясно. Вопросов нет»

Пауза.

«Ну тогда что – спокойной ночи?» – и снова в Голосе Первею почудилась грусть.

«Нет, погоди. Давай поговорим, правда, успею выспаться, вон какой буран. У меня ведь по вашей милости совсем не осталось друзей, а случайные собеседники – это не то… Словом, поговори со мной, пожалуйста»

Снова долгая пауза. Первей не был уверен, что получит согласие – бывало и так, что Голос исчезал, отключался не прощаясь, особенно поначалу, если вопрос, заданный Первеем, был не по делу или почему-либо недопустим.

«Вообще-то мне не положено разговаривать не по делу»

«Послушай. Я живой человек, и мне время от времени необходимо полноценное общение. Душу отвести, понимаешь? Если меня лишить этого, я буду чувствовать себя ещё хуже, чем сейчас, и это скажется на моей работе, ясно?»

Короткий шелестящий смешок.

«Ну разве что так… О чём мы будем говорить? Спрашивай, я постараюсь ответить»

«Слушай, и откуда ты всё знаешь? Ты и вправду всё знаешь?»

«Ну, не всё, но многое. Очень многое. Мне позволено»

«Кем позволено?»

Молчание. Нет ответа. И можно ждать до утра – его не будет. Ладно…

«Расскажи мне о себе»

Снова молчание. Долгое, долгое молчание, но Первей уже различал их – это молчание перед ответом.

«Что именно?»

«Ну… Как ты дошла до жизни такой» – и тут Первей испугался.

Он давно уже ловил себя на том, что подсознательно воспринимает Голос как женщину, этакую стройную высокую молодую даму, с красивым, умным и холодным лицом, с гладко зачёсанными назад волосами.

«Почему ты решил, что я дошла? А может, я дошёл? Или и вовсе дошло?»

Почему? Трудно ответить. Нет, Голос ни разу не подставился, не сказал о себе что-то вроде «я подумал» или «я заметила», или хотя бы «я вспомнило». Только безличные предложения, только бесплотный шелестящий голос. И всё-таки…

«Не надо. Зачем? Ты дошла, не отпирайся»

Послышался вздох. Да, натуральный бесплотный вздох, вздох насмерть измученной женщины.

«Ты прав, рыцарь. Я действительно дошла. Как? Я не уверена, что мой рассказ доставит тебе удовольствие»

«Ничего, я потерплю»

Пауза.

«И я совершенно уверена, что этот рассказ не доставит удовольствия мне»

«Тебе потерпеть ещё проще. Вообще, женщины созданы для терпения»

Короткий бесплотный смешок.

«Нет, ты совершенно невозможен. Ну ладно, слушай.

Жила-была девочка. Нормальная с виду девочка, у нормальных родителей. Дом на краю села, за домом сад, дальше поле, за полем лес. В поле полным-полно васильков, из которых так славно плести венки. Пчёлы жужжат в белой кипени цветущих яблонь… И мамины ласковые руки. И это «доченька, вставай»…

Голос пресёкся. Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Только девочка не ценила всего этого. Её с детства влекла к себе магия. Её не тянуло к другим детям, и они отвечали ей взаимностью. Она нашла себе подружку не по летам – старую колдунью, жившую на отшибе, уже, считай, в лесу. Девочка могла часами сидеть с ней, учить заговоры, составлять обереги и прочее. Она научилась лечить детей и скот, научилась составлять приворотное зелье и снимать порчу. И напускать тоже научилась. Умирая, колдунья передала ей своё умение целиком. Но много ли знает деревенская колдунья? Девочке этого было мало, очень мало.

Впрочем, к тому времени она была уже не девочкой – девушкой, юной и прекрасной. Правда, местные парни боялись её, боялись одного взгляда огромных, глубоких, бархатно-чёрных глаз. Мать с отцом очень любили её и печалились, что женихи бегут от их ворот, как от пещеры дракона. Но девушку это не трогало. Зачем ей эти деревенские дурни, не могущие связать двух слов и годные лишь на то, чтобы с сопением залезть на женщину, как бык на корову? Нет, она метила выше, гораздо выше. И дождалась.

Когда он впервые посетил отца, по какому-то делу, она сразу поняла – это судьба. Ей, вообще-то, полагалось стыдливо потупиться и скрыться, но она стояла, бесстыже выпятив грудь, раздувая ноздри и пожирая гостя своими чёрными огромными очами. И гость разом забыл про все дела, и только мычал чего-то, неотрывно глядя на эту бесстыжую вздымающуюся грудь с перекинутой чёрной косой, толстой, как корабельный канат, на эти трепещущие ноздри и полураскрытые губы, а главное – в её колдовские глаза.

Дальше всё понеслось вихрем. Сваты с лентами и посохом, подарки, какие-то весёлые, улыбающиеся люди, кони мчатся… И священник, возлагающий на голову новобрачных венец.

Жених был богат, он был из знатного рода, и он без памяти влюбился в неё. А любила ли его девушка? Если бы её спросили тогда, она ответила бы не колеблясь – «да». Собственно, так и ответила она перед алтарём. Ещё бы! Замужество вырывало её из серой деревенской жизни, открывая перед ней новые, сияющие перспективы. Какие? Она хотела стать магом. Не деревенской колдуньей, и не университетским учёным-шарлатаном в шёлковой мантии – настоящим магом, способным повелевать на расстоянии судьбами королей и миллионов.

Муж очень любил её, и потакал всем её капризам. Книги? Какие угодно. Приборы? Пожалуйста. Жаль только, настоящего учителя-мага было не сыскать днём с огнём – к тому времени Королевство Польское объединилось с Великим Княжеством Литовским, и на землях бывшего княжества уже вовсю орудовала святая инквизиция, выжигая огнём всех, кто был способен хотя бы заговорить зубную боль. Настоящие маги ушли в глубокое подполье.

Родители мужа, с самого начала не очень-то восторгавшиеся невесткой по причине неравного положения, в штыки приняли её идею учиться магии. Свекровь начала упорную и кропотливую подготовку сына к разводу. Повод был весомый – молодые жили вместе четвёртый год, а детей всё не было. Глупая женщина! К этому времени девушка – нет, уже молодая женщина – давно переросла ту деревенскую колдунью, умевшую, кстати, совсем не так уж мало. Какие дети? Ей надо учиться, время уходит, а тут пелёнки! Нет, всё это подождёт. Муж, любивший свою жену-ведьму до беспамятства, соглашался потерпеть и это. Но свекровь была иного мнения. Нет, молодая женщина в принципе была не злой, но позволить свекрови порушить свою жизнь она, разумеется, не могла»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«В общем, свекровь ничего не успела… Однажды свёкор лёг спать с живой, тёплой женщиной, а проснулся с холодной восковой куклой. Доказать ничего не удалось, но свёкор с тех пор ни ногой не ступал к сыну, не здоровался с невесткой, а напившись пьян, бегал с саблей и кричал, что зарубит ведьму. Дальше – хуже. Он совсем сошёл с ума, он перестал есть дома что-либо, питаясь в окрестных корчмах, а дома потреблял только вино из запечатанных бутылок, которые метил собственноручно особой печатью, и держал в запертом погребе, ключ от которого не показывал никому. Но это бы полбеды. Однажды он пришёл к сыну и заявил – либо ты прогонишь эту ведьму, либо я лишаю тебя наследства, и пошли оба вон из моего дома!»

Снова долгая пауза.

«Зря он так. Подавиться вином в таком состоянии – плёвое дело. Во всяком случае, ты освоил этот фокус за несколько уроков. После похорон старого графа уже ничто, казалось, не мешало двум молодым, любящим друг друга людям жить в своё удовольствие. Графиня выписала-таки себе настоящего мага, сыскала буквально из-под земли – старый маг жил в Рудных горах, в какой-то пещере. Молодой графине удалось подкупить старого мага не деньгами – старик очень переживал, что древнее искусство стараниями церкви сходит на нет, и ненавидел попов всех мастей лютой ненавистью, считая их приспешниками дьявола, а инквизиторов – подлинными адскими псами, подлежащими безусловному уничтожению всеми доступными способами. Красота и недюжинный талант молодой графини, а главное – беззаветная преданность магии растрогали старика, и он согласился на переезд в имение, где поселился в отдельном флигеле со всеми удобствами. Теперь графиня могла заниматься своим любимым делом под руководством отличного учителя днём и ночью.

В разгар этих событий неожиданно заявился с бандой головорезов брат мужа – вернулся с какой-то очередной войны нищим и ободранным и на этом основании решил требовать свою долю наследства. Бандитов было много, да ещё муж, не сразу сообразив, в чём дело, пустил дорогого братца со товарищи в замок… В общем, всё висело на волоске, и пришлось применить новый фокус. Ты с блеском использовал его совсем недавно против шайки разбойников.

Вот с этого-то момента всё и пошло наперекосяк. Муж, доселе без памяти любивший свою молодую жену – а она к тому времени стала уже совершенно роскошной красавицей – вдруг сделался задумчив, всё меньше и меньше времени проводил с женой, и всё чаще исчезал из замка. Молодая женщина, привыкшая каждую ночь получать горячие ласки любящего мужа, страдала и мучилась в своей одинокой холодной постели, даже плакала, что, в общем-то, было ей несвойственно. А потом решила всё исправить.

Всё вышло отлично – к тому времени она уже продвинулась в магии ой как далеко. Муж снова не сводил с неё глаз, днём беспрерывно держал за руки, а ночью – за все остальные места. Вот только удовольствия от этого молодая графиня получала всё меньше и меньше – ей всё время почему-то казалось, что с ней спит кукла-марионетка, нити от которой держит в руках она сама. Да плюс делами муж совершенно перестал заниматься – он вообще перестал заниматься чем-либо, кроме графини, и даже кормить его приходилось чуть ли не насильно. А тут ещё старый маг покинул замок. Напрасно графиня умоляла его – старик был непреклонен. На прощание он сказал – возможно, инквизиторы где-то не так уж неправы»

И снова долгая, долгая пауза.

«Конец наступил быстро. Через неделю после ухода старого мага молодой граф упал с самой высокой башни, разбившись насмерть. Зачем он туда полез, осталось тайной, но можно предположить – он хотел одним рывком оборвать все верёвочки…

А ещё через девять дней к молодой вдове явился некто, назвавший себя Исполнителем. Как ни была подавлена и расстроена графиня, она вовсе не хотела умирать, и она дала бой. И тут выяснилось, что знает и умеет она хотя и немало, но недостаточно. В общем, умереть ей-таки пришлось»

Шелестящий бесплотный смешок.

«Её смерть была бы короче, а дальнейшая судьба куда хуже, если бы при жизни она не успела совершить несколько не особо поганых поступков, в том числе избавила от чумы окрестные сёла, принадлежащие графу. Не пустила туда чуму, и спасла тем множество жизней»

Долгая, долгая пауза.

«У тебя, рыцарь, по крайней мере есть руки, и ноги, у тебя есть тело, способное чувствовать прикосновение ветра, и солнечные лучи, и холод, и боль. Да, хотя бы боль! А у меня ничего этого нет. Один только голос, бесплотный голос. Господи, знал бы ты, как все эти годы я хочу пить, и нечем мне напиться!»

Первей давно уже слушал Голос, звучащий в его голове, не смея дышать. И вот сейчас он услышал… Да, нет никаких сомнений – это плач. Шелестящий, бесплотный плач смертельно измученной женщины. Того, что было женщиной. Того, что от неё осталось.

«Маленькая моя…» – неожиданно выдал из себя Первей.

«Ох, не жалей меня, рыцарь, не надо. Он прав – я заслужила, и со мной расплатились. Я не ропщу, нет. Что толку лить слёзы и сопли, когда дело сделано? Я буду работать, рыцарь, я буду работать, пока не заработаю прощение»

«Прощение? Какое прощение?»

Она ещё всхлипывала, но сквозь эти всхлипы уже пробился знакомый короткий смешок.

«Ну какой же ты всё-таки дурень, извини. Чем, по-твоему, мы с тобой всё это время занимаемся?»

Первей молчал, переваривая. Он-то думал…

Короткий смешок.

«Чтобы что-то делать, надо это уметь, и думать – не исключение»

«Ну и ехидная ты язва всё-таки» – не удержался Первей.

Снова бесплотный смех, чуть продолжительнее.

«Спасибо тебе. Огромное тебе спасибо, рыцарь. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна. Ты выслушал меня, и ты меня не презираешь, не ненавидишь…»

«Кто я такой, чтобы судить тебя?» – удивился Первей – «Я сам всего лишь Исполнитель. И ты знаешь – у меня рыло в пуху по самые уши»

Они помолчали.

«Слушай, как тебя зовут?»

Пауза.

«Я Голос. Голос Свыше. У Голосов нет имени»

«Но как тебя звали при жизни?»

«Неважно. Та жизнь ушла и не вернётся. А в следующей… откуда мне знать, как меня назовут? И назовут ли?»

«Тогда я буду звать тебя Родная. Можно?»

Пауза. Господи, какая долгая, бесконечно долгая пауза.

«Почему?»

«Видишь ли… Из всей родни в настоящий момент ты у меня одна. Вот так, Родная»

Снова пауза.

«Спасибо… родной»

* * *

Корчма наполнялась гулом голосов, народ всё прибывал и прибывал – мужики жаждали расслабиться после тяжёлого трудового дня. Первей заказал ещё кружку пива и сидел, полуприкрыв глаза, внимательно вслушиваясь в обрывки разговоров.

– … А он мне гутарит – за такое сено в городе серебром заплатят, а не то, что здесь… Да вот беда – пан не велит возить в город, всё чтобы шло через него…

– … Да разве же это сапоги? Нет, ты глянь, глянь – голенища же сползают, как чулки у пьяной бабы – срам! Ну, я ему вместо грошей – в рыло, и айда…

– Но сапоги-то всё ж забрал!

– А как? Не босому же мне ходить, раз такое дело. И потом, эта ж пьянь всё равно загнала бы теи сапоги кому-нибудь, и ходил бы человек, мучился… Уж лучше я сам!

Дружный хохот.

– …Да ты на неё и глядеть опасайся. Нет, конечно, девка она куда как видная из себя, даром что по уму чистый младенец…

Первей весь превратился в слух. Двое собеседников расположились через столик от него. Один высокий, тощий как жердь, с бородой клинышком, второй – молодой, дюжий парень, с широким, как сковорода, губастым лицом.

– Поначалу-то немало было охотников повалять её на сене, в своё удовольствие, – тощий отхлебнул пива, почмокал. – Да только иных из них давно уж в живых нету, а которым ещё такая судьба выпала – хуже смерти. Вон Никифор Птица какой парень был, ни одной юбки мимо не пропускал – бродячая собака яйца откусила, ты себе представь! Ну да, прямо на улице, бежала себе мимо – и хвать! А братьев Крутых лесиной перешибло, да так ловко – лежат оба, только мычат да под себя гадят… И родителям каково, смотреть на такое…

– Так и что теперь, и сладу нету с колдуном проклятым? – подал голос губастый парень.

Тощий с сожалением посмотрел на него.

– Злой ты, Радек. Сладу по теперешним временам на любого найти можно – вон, псы папские рыщут, крови ищут. Да только зачем тебе такой грех на душу? Ну спалят их живьём – тебе от этого легче? А потом, к примеру, зубы заболят или поясницу скрутит, или хоть грыжа – куда идти? К инквизиторам, что ли? Так они кроме как людей жечь, особливо баб да девок молодых, и не умеют ничего. Каты, одно слово. И потом, он ведь никого первый не тронул покуда – не лезь, и живи спокойно.

Тощий допил пиво, встал, за ним поднялся и губастый парень.

– А насчёт дочки его я тебе верно говорю – забудь… На свою обиду он, может, ещё и плюнет, а за дочку…

Собеседники вышли в дверь, и что там будет обидчику за дочку колдуна, Первей не расслышал.

Рыцарь вздохнул, отставил кружку. В принципе, можно было бы влезть в разговор – Первей это умел – но зачем? Вряд ли эти деревенщины смогут сообщить ему что-то такое, чего не сказал Голос.