Текст книги "Двоякая история"
Автор книги: Павел Семененко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Ты хоть в душу не лезь… Психокорректор блин! – отвернулся я.
– Ну как знаешь… – Серёга шмыгнул носом и помолчал. – Захочешь поговорить, я с тобой, брат. В любое время. А подарочек мой сразу не хлопни! Растяни на пару месяцев.
Серёдкин подмигнул, дружелюбно усмехнулся и убежал работать. Взгляд мой прилип к пухленькому свёртку, размером с половину ладони. Любопытство разгоралось с каждым мгновением. Я отвернулся от камеры и ослабил тугой обёрточный слой. Табак! Серёга, как же я тебя люблю, мой друг!
Несколько лет назад Госздрав и Гоструд совместными действиями пропихнули закон о запрете курения по всему Союзу, после чего под корень уничтожили фабрики и табачные плантации. За табакокурение назначили нехилый штраф, за продажу табака и никотиноидов длительную изоляцию.
Я вытащил свой сломанный прыг-скок. Любой потребительский ретранслятор состоит из пяти основных деталей. Определить, что конкретно сломалось, для человека хоть сколько-нибудь разбирающегося в электронике не составляло труда. Благо, я соображал в этом побольше некоторых. Разобрав прибор, я взял маячок и по очереди просветил детали. Когда головка сканера просветила схему концентратора – светодиод не загорелся. На складе, среди опытных образцов, должен быть концентратор. Если я возьму его, вставлю в свой прыг-скок, покурю и уйду минут на десять назад – никто ничего не заметит!
В складском помещении имелась только одна камера наблюдения. Если её загородить коробкой, то на пульте охраны появилось бы чёрное пятно, и тогда кто-нибудь обязательно прибежал бы проверить. А если поставить пустую бутылку из-под кваса, то изображение станет размытым и никто ничего не заподозрит.
Установив бутылку, я нашел контейнер с образцами, в механизме которых участвовал концентратор.
– Та-а-а-ак… – я потёр руки. – Сейчас мы тебя почи-иним…
Разобравшись с прыг-скоком, я отложил его на полку. Сам, присев над вентиляционной шахтой, скрутил самокруточку. Крепкий, насыщенный горечью дым объял мои лёгкие. Я кашлянул. Хорош табачок! Сердце забилось чаще. В глазах поплыло, запахи вокруг стали отчётливее, а в ушах зазвенело. Пивка бы еще бутылочку и вообще красота.
– Наза-а-а-адкин…
Обернувшись, я увидел Борю Крохина с коробкой в руках. По его глазам я понял – хорёк ищет наиболее выгодный вариант использования ситуации. Я ведь запер дверь… Чёрт его побери! Как я мог забыть, что у этого гнуса теперь есть допуск?!
– Чего уставился? – я сделал глубокую затяжку. – Ставь коробку и проваливай!
– Не-е-ет, Назадкин! – прыщавая рожа Бори расплылась в хитроумной улыбке. – Сейчас мы с тобой потолкуем…
Он поставил коробку, вразвалочку прошелся между полочных рядов и присел на корточки напротив меня.
– Табакокурение… Нц-ц-ц… – он покачал головой.
– Чё ты тут строишь из себя?! – я начал злиться, что забитый всеми доходяга пытается поддеть меня на крючок.
– Мы станем с тобой друзьями, Вадик. Лучшими друзьями! – он принялся противно хрустеть суставами пальцев.
– Да лучше штраф заплатить! – я потушил окурок.
– Штраф? – ухмыльнулся Боря. – А разве ты не пытался втюхать мне сегодня эту дрянь? Возле столовки? А это уже не штраф…
Я заметил, что его визор активен. Пишет меня на видео, скотина!
– Чего тебе надо, Крохин?! – я глубоко вздохнул, чтобы хоть как-то ослабить спазмы ярости, тисками сжимающие моё горло.
– Работать будешь, Вадик. Рейтинг мой трудовой повышать.
– Чего-о-о?! – опешил я.
– Ну, или поедешь спецуху шить в изоляции! – крикнул он, что буквально расплющило остатки моей сдержанности. Терпение болталось на волоске.
– Буду! – процедил я сквозь зубы. Главное было выиграть время, а там потом всё могло измениться.
– Конечно, как миленький будешь, куда ты денешься?! – Боря встал и упёрся спиной в стену. – В гости хочу к тебе захаживать. На дружеский секс. Жены у меня нет, так что придется тебе подвинуться. Да? Жена у тебя м-м-м, сладкая, Серёдкин её постоянно нахваливает. Я больше сзади люблю, а попка у неё ничё так, рабочая…
– Боря… – на моём лице появилась дрожащая улыбка.
– Что, мой друг? – ухмыльнулся Крохин.
Я молча поднял в руке прыг-скок.
– Надо же! Детский трюк! Ну, давай-давай, Назадкин! Беги! – слизняк ухмыльнулся, подняв кверху острый подбородок.
– Ты не понял… – я одной рукой схватил его за шкирку, а второй с размаху врезал ретранслятором по прыщавой роже. – Попка рабочая, да?!
– Ты чего… – Крохин осел. Его глаза выпучило от ужаса, рот нелепо приоткрылся.
– Сзади любишь?! – я ударил ещё раз, и ещё, и ещё.
Отбросив ретранслятор, я повалил Крохина на пол и принялся пинать ногами. Вообразив этого тощего, прыщавого кабыздоха на Лизе, я начисто слетел с катушек. Упиваясь яростью, хладнокровно орудовал руками и ногами. Подумать только – это делал я – не признающий насилия, дравшийся всего один раз в жизни, да и то с собакой.
Боря совсем не сопротивлялся. Он впал в какой-то ступор и даже не пытался увернуться или прикрыться.
– Ну что?! А?! Всё ещё хочешь сзади?! – я схватил его за подбородок и заглянул в глаза.
На меня не моргающим взглядом смотрело жалкое нечто. Он ничего не говорил, только всхлипывал, пуская кровавые слюни. К тому же бедолага, кажется, обмочился. Волна жалости и отвращения накрыла меня с головой. Мне стало мерзко от содеянного. Я ведь не хотел его бить… Крохин жертва современных нравов, даже не подозревающая об ином образе жизни. В сущности, он такой же, как моя жена и десятки миллионов граждан, практикующих дружеский секс. С чего я вообще взял, что это неправильно? Кто дал мне право решать, что истинно, а что ложно? Горький? Шекспир? Чёрт, я просто обязан был сдержаться!
Я понял, что совершил большую глупость. Ошибку, которая тянет на большее, чем табакокурение и сбыт никотиноидов. Я отпустил Крохина и он, как мусорный мешок, шмякнулся на пол, шваркнувшись башкой об стенку.
Кое-как скрутив дрожащими руками еще одну самокрутку, я подкурился. Табак попадал мне в рот, в горло, вызывая рвотные спазмы. Боря тем временем странно сотрясался и таращил стеклянные глаза куда-то мимо меня. Он резко дёрнулся, рот его искривился, губы дрогнули и он затих.
– Крохин! Эй… – я ударил его по щеке.
Лицо его бледнело на глазах. Внутри меня закружился вихрь смешанных чувств.
«Чёрт! Кажется, я его убил…» – одна единственная мысль и меня вывернуло наизнанку. Вот дерьмо! Надо валить! Я схватил прыг-скок и непослушными пальцами установил интервал – десять минут! Пусковик щелкнул и… ретранслятор взорвался.
Всё вокруг было наполнено ярким светом, я летел в нём или тонул, меня это мало беспокоило. Я пришел в себя и открыл глаза. Надо мной качались ветви деревьев, покрытые густой, сочно зелёной листвой, а за ними – белые облака и небо. Такое голубое и вкусное, что захотелось пить. До ушей доносилось журчание воды. Поднявшись на ноги, я увидел в нескольких шагах песчаный берег и речку, по краям которой густо разрослась осока. Забежав в воду, я умыл лицо, напился и осмотрелся. Вокруг шептался редкий лесок. Ветер волновал подол моего мятого халата.
– Всю рыбу распугал, ирод…
Я оглянулся. На камне в трёх шагах от меня в тени сидел старик в соломенной шляпе. Его густые усы были слегка подкручены, а глаза из глубин морщинистого лица с подозрением ощупывали меня, с ног до головы. Старик держал в руках удочку.
– Где я?
– Где-где… – он всё ещё недоверчиво косился. – В Караганде! Ты какого лешего в реку залез?! Давно не кашлял? Студень горный ведь, проточный!
– Что? – я посмотрел на ноги, по колено скрытые под водой. – А… Ага…
– Тьфу ты! Чёрти-что! – старик принялся сматывать удочку.
– Вы кто? – отчего-то я не торопился выходить из воды, хотя ноги уже начало сводить от холода.
– Тебе какое дело? Пешков я… – ответил старик, глянув на меня из-под густых бровей.
– Как?! – я, спотыкаясь, быстро подковылял к нему. – Вы Горький?! Максим Горький?!
Старик молча смотрел на меня; ветер стих, перестала шелестеть листва, исчезло журчание реки. Всё погрузилось в тишину.
– Где искать правду, Горький?! Как жить дальше?! – я схватил его за руки.
Горький молчал.
– Скажи мне! Скажи, пожалуйста! – не унимался я. – Я запутался…
– Правда – здесь! – он ткнул меня в грудь. – Внутри. А всё, что снаружи это так… До кучи! – старик, расправив белоснежные крылья, взлетел.
– Т-ты чего! Куда?! – я едва успел схватиться за его ногу.
Мы, словно сказочные колдун с богатырём, пролетели через лесок, через полосатое зелёное поле с работающими на нём крестьянами, через пыльную дорогу с подсолнухами на обочинах. Когда долетели до города, старик стряхнул меня, и я рухнул на мостовую. Ко мне бросилась тощая ободранная собака и зашлась хриплым лаем. Грохоча деревянными колёсами, подъехала телега. На землю спрыгнул бородатый извозчик в чёрных сапожищах, отпихнул меня ногой в сторону. Воняло стоками и какой-то падалью. Из подворотни, визжа и грязно ругаясь, вывалилась женщина. За ней выскочил крупный мужчина в форме, видимо, городовой. Они оба шатались и двигались так, будто крепко пьяны. Мужик схватил женщину за волосы и принялся бить. Вокруг образовалась толпа зевак.
– Ведь я люблю тебя, дур-р-ра! – кричал он, орудуя кулаком.
Женщина смеялась, из разорванного платья вывалилась крупная белая грудь с большим бордовым соском.
– А я тебя нет! – крикнула она, захлебываясь сумасшедшим смехом.
Меня с силой прижало к земле, я едва смог поднять голову. В глазах всё плясало. Собака лаяла, вонь усилилась, зеваки глазели, городовой бил бабу, та смеялась. И только три человека смотрели на меня. Двое белокурых парнишек лет шестнадцати с ясными, зеленоватыми глазами. И я сам! Только какой-то другой, в очках, с непонятным электронным прибором в руках. Близняшки подошли ближе.
– По… по… помогите мне встать… – я с огромным усилием воли протянул к ним исцарапанные при падении руки.
– Папа… – сказал один из них, обернувшись на другого меня. – Не сопротивляйся!
– Что? – мне стало труднее дышать, будто кто-то затягивал петлю на моей шее.
– Мы не откажемся, слышишь?! – всхлипнул второй парнишка, присев рядом. – Запомни! Мы не откажемся от тебя!
– Расслабься… – он положил руку мне на грудь.
Я шумно выдохнул, откинулся назад и в тот же миг будто провалился под землю.
– Помнишь, как ты нап… в «Весёлом гноме»… Вспомни, что ты подумал, глядя на бармена? – перед глазами стоял тот самый я в очках. Он держал в руках какую-то мерцающую хреновину, что-то говорил, но до меня долетали лишь обрывки фраз.
– Я привёл их для то…что бы ни случилось, слышишь – не… я… мы все не погибли…
Голос его оборвался, и я очнулся на больничной койке в прескверном состоянии. Меня осмотрел седоголовый врач, затем долго мучал каким-то дурацким тестированием. Наконец-то, убедившись, что я в своём уме, он привёл двух полицейских, которые разъяснили, что к чему.
Боря Крохин не умер – беднягу парализовало. Предотвратить трагедию, случившуюся по моей вине, полиция не смогла. Деталь, которую я впихнул в свой ретранслятор, оказалась вовсе не концентратором, а каким-то агрессивным экспериментальным дерьмом из склада предметов категории «А». Возникла пространственно-временная аномалия. Я исчез, а потом так же внезапно очутился на том самом месте, что и зафиксировал Борькин визор. Когда нас обнаружили – прошло ровно пять суток. Полицейский сообщил, что суд уже состоялся и мне впаяли тридцать пять лет изоляции. Допрыгался…
Лёжа на белоснежных нарах в городском изоляторе, я смотрел на исцарапанные руки и не переставал думать – что же произошло? Горький с крыльями, близняшки, называвшие меня папой, этот очкастый ботаник с моим лицом? Он талдычил что-то про «Весёлого гнома». Это бар, недалеко от моего бывшего интерната. В нём я надрался с приятелями до полусмерти перед госэкзаменом и проспал его. Но при чём тут это? Голова раскалывалась от напряжения. Я был кувшином, из которого вылили благородное вино и наполнили зловонной жижей. Ничего не хотелось делать, на всё было наплевать. От жизни тошнило.
Взгляд мой вертелся вокруг заусенца на стене возле светильника. Небольшой острый уголок, скорее всего краешек арматуры. Если растереть запястье об одеяло, а потом резко садануть по заусенцу, то наверняка можно вскрыть себе вены…
– Назадкин, к тебе посетитель! – крякнул динамик.
Дверь автоматически открылась. Нацепив тапки, я, шатаясь, пошаркал к комнате свиданий. Кто-то из изолянтов затянул грустную песню, и из соседних камер ему подпевали другие. В комнате сидели Лиза и Серёдкин. Лица у обоих были прискорбные, будто им навстречу вышел полуразложившийся труп.
– Здравствуй… – проговорила Лиза. Голос её был на удивление холодным, как, впрочем, и взгляд.
– Привет, милая, – ответил я, сглотнув ком в горле.
При виде жены моё сердце ёкнуло, на глаза навернулось что-то тёплое. Моя Лиза, моя половинка. Мне до слёз хотелось обнять её, вдохнуть запах её волос, такой родной и нежный. Прильнуть губами к ее рукам, упасть на колени, обхватить за ноги и сказать, что на всём белом свете у меня нет ничего дороже неё.
– Как ты? – кашлянув, спросил Серёга.
– Ничего… Сижу себе, – ответил я, слегка переведя дух.
Возникла пауза, и из окутавшей нас тишины я понял, что ничего хорошего они не скажут.
– Вадим, я развелась с тобой! – выпалила Лиза.
В памяти всплыл заусенец над светильником. Стало даже как-то смешно, и я горько хохотнул. Ведь по большому счёту из-за неё я обрёк Борю Крохина ссаться под себя до конца своих дней. Судьба охреначила меня стопудовым железобетонным монолитом, расплющив, как букашку.
– Мы решили пожениться… – сказал Серёдкин, тяжело вздохнув.
Теперь я нисколько не сомневался, что заусенец в камере это дьявольская усмешка. Как острая кость, брошенная голодной беззубой собаке. Жена развелась со мной, чтобы выйти замуж за лучшего друга.
– Спасибо за презент… Хорошая ботва где-то выросла, крепкая! – я поднял глаза и посмотрел на вмиг побледневшего Серёдкина. – Да не бойся, не сдам…
– Ты сам во всём виноват! – Лиза вскочила на ноги, стул с грохотом упал. Она метнулась к двери, но Серёга перегородил ей путь.
– Ты должна ему сказать! Ты должна объяснить! – говорил он, потряхивая её за руки.
Лиза перестала рваться к выходу. Она высвободила руки и с опущенной головой медленно вернулась назад.
– Я беременна, Вадим… Тридцать пять лет это слишком… Я… я не смогу в одиночку… – говорила она с дрожью в голосе.
Ребёнок… Папа… Близнецы… Не откажемся… Неясные воспоминания зашевелились в моих мозгах. Как дежавю…
«Что ты подумал, глядя на бармена?» – всплыл в памяти голос того, другого «я» из аномалии. Точно! В «Весёлом гноме», глядя на клетчатый жакет парнишки-бармена, я ощутил «дежавю»! Подумал, что пора бы остановиться, воспользоваться прыг-скоком, выспаться перед экзаменом… Но как этот «я» узнал то, что известно только мне? Чёрт, глупый вопрос… Неужели он это я?! Тот я, который вовремя скакнул назад и не проспал госэкзамен? Получил государственное образование и стал… Не может быть! И близнецы, и крылатый Горький – эта пространственно-временная аномалия – всё это искусно создал он, то есть «я»! Пазл магнитным щелчком сомкнулся в моей голове. Я моргнул, и в этот момент моё сознание как бы слилось с сознанием того, другого «я». Все бесчисленные сценарии бытия, из которых я убегал, не убегал или мог убежать с помощью ретранслятора – никуда не исчезли. Они существуют. Подумать только – я сам и моя жизнь это всего лишь один из возможных бесчисленных вариантов!
После ухода Лизы к Серёдкину я бы вскрыл себе вены в камере. Не появись «я» из параллельного мира или бог знает откуда, и не устрой мне это маленькое шоу с Горьким и моими пацанами – чёрт подери, я бы так и сделал – клянусь! «Я» предостерёг меня от самоубийства… Но зачем «мне» из параллельной жизни помогать мне настоящему? Возможно, наши реалии связаны, и если я умру здесь, то что-то произойдёт и в других бесчисленных параллелях. Возможно, этот «я» преследует какие-то личные цели. Это уже не важно. «Я учёный» уберёг «нас» от моей фатальной ошибки, приоткрыл будущее, подарил смысл жить дальше – это главное!
– Будет двойня… – ответил я, улыбнувшись. – Оба мальчишки!
Лиза подняла мокрые от слез, изумлённые глаза. Переглянулась с Серёгой, у которого от удивления отвисла челюсть. Кажется, они знали, и теперь терялись в догадках, откуда это известно мне?
– Серый, береги её, – сказал я, поднявшись со стула.
– Милая, а ты… – я осёкся. – Ты тоже береги себя и наших… мальчиков.
Прошло семь лет. Как и предполагалось, у Лизы родилась двойня. Она прислала мне свою фотографию с детьми. На фото была короткая надпись, сделанная её рукой, и мне не хочется произносить эти драгоценные слова всуе, чтоб не сглазить.
Прав был Горький или чёрт знает кто, явившийся мне во временной аномалии. Важно не то, что вокруг тебя, важно – что внутри тебя. Если в душу попало семя веры – главное, не смотря ни на что уберечь его, и тогда вера принесёт свои плоды.
С улыбкой на лице, насвистывая «Семейку мамы Джуди», я с большим удовольствием собираю розетки. Быть может, Серёга купит эту дешёвку в подземном переходе и установит её в моём гараже. Розетка будет видеть моих близняшек, будет смотреть на них моими глазами. Может, они даже дотронутся до неё, и я обязательно это почувствую. Может, Лиза, глядя на неё, вспомнит что-то хорошее из нашей жизни. И может быть, приснится мне во сне… Как хорошо, что на тысячу разных «может» кое-что одно я знаю наверняка.
Павел Семененко © 2010
