Текст книги "Князь Меттерних: человек и политик"

Автор книги: Павел Рахшмир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Меттерних не мог взять на себя ответственность за принятие этого документа и прервал переговоры, чтобы выиграть какое-то время и получить необходимые инструкции и полномочия. Практически ничего не дали арьергардные бои, которые он завязывал по отдельным пунктам конвенции. Добился он лишь того, что французская сторона согласилась вычеркнуть слово «все» в предложении «Все трудности, возникшие из Пресбургского договора, устранены» из преамбулы документа[113]113
  Botzenhart M. Op. cit. S. 136.


[Закрыть]. Предварительным условием ратификации конвенции Наполеон выдвинул признание его братьев королями Голландии, Неаполя и Вестфалии. Переговоры стоили Меттерниху многих сил, нервов, здоровья. Он жаловался Штадиону на крайнюю усталость. По возвращении из Фонтенбло он даже не мог писать в течение 20 часов, так как глаза утратили способность ясно видеть. Тот факт, что он столько времени не мог взяться за любимое дело, пожалуй, самое убедительное свидетельство его угнетенного состояния. Естественно, он пытался оправдаться за уступки тем, что «отсрочка могла бы только создать шансы для новых жертв без какой-либо надежды на лучшее»[114]114
  NP. Bd. 2. S. 124.


[Закрыть]. «Линия, проведенная на карте собственноручно императором, – признает Меттерних, – была барьером, о который разбивались все мои усилия»[115]115
  Ibid. S. 127.


[Закрыть]. Затягивать подписание конвенции Меттерних не стал и ради возвращения Браунау, оккупированного французами. Эту крепость охотно заняла бы союзница Франции Бавария. И все же Клеменс верен себе: «Я вышел из дела гораздо лучше, чем сам рискнул бы надеяться»[116]116
  Цит. по: Botzenhart М. Ор. cit. S. 140.


[Закрыть]. Хотя Штадион слегка посетовал, что посол часто действовал без формальных полномочий, но одобрил достигнутые им результаты. 10 ноября 1807 г. Франция и Австрия обменялись ратификационными документами. Шампаньи передал Меттерниху комплименты Наполеона за его заслуги в достижении «совершеннейшей гармонии» между Австрией и Францией, а кроме того, и табакерку в 30 тыс. франков. Штадиону пришлось после этого позаботиться насчет подарка для Шампаньи.

Теперь Меттерних мог сосредоточиться на проблеме австро-французского союза. Штадион, по всей видимости, решил предоставить ему большую свободу рук. Во-первых, у него оставались опасения по поводу франко-русского сближения, а во-вторых, активность Меттерниха должна была послужить прикрытием для подготовки очередной войны против Наполеона. Пусть Меттерних флиртует с французами, а тем временем можно будет укрепить военные и финансовые позиции австрийской империи. Зондаж Меттерниха у Шампаньи насчет перспектив союза, однако, не дал обнадеживающих результатов. Казалось, Наполеон утратил всякий интерес к Австрии. Это настораживало Меттерниха, он стал мучиться кошмаром русско-французского альянса. Но в ноябре 1807 г. в игру неожиданно для австрийского посла вступает Талейран.

Мотивы сближения Талейрана с Австрией основательно раскрыты в исследованиях Е. В. Тарле и Ю. В. Борисова. Читатель может ознакомиться и с изданными на русском языке мемуарами выдающегося дипломата. Здесь речь пойдет лишь о линии взаимоотношений Меттерних – Талейран. Интересно, что контакт с Австрией Талейран завязывает первоначально не через Меттерниха, а через упоминавшегося уже генерала Винцента. Посредником был доверенный Талейрана баденский посланник Э. Дальберг. Французский министр (а Талейран тогда еще занимал этот пост) дал понять, что всегда был другом Австрии, пытался придать наполеоновской политике более умеренный характер. В Вене Штадион отнесся к талейрановскому зондажу с явным недоверием. Но после Тильзита он решил использовать внезапно открывшуюся возможность. Меттерниху было указано войти в контакт с Дальбергом. К тому же секретарь парижского посольства Флоре, очень близкий Меттерниху, еще раньше установил отношения с Дальбергом. Но тот не вызывал доверия у осторожного Меттерниха. Посол скептически воспринял донесение Винцента. Однако его депеша от 12 ноября 1807 г., отправленная после долгой беседы с самим Талейраном, свидетельствовала о том, что Меттерних всерьез воспринял очередной поворот в жизни своего французского коллеги. Два грансеньора хорошо понимали друг друга.

Меттерних смог убедиться, что Талейран побуждаем не только личными корыстными соображениями и готовит себе запасную позицию на случай непредсказуемого будущего. С подобными побуждениями сочетались у него и принципы, весьма родственные меттерниховским. Еще их сближал и страх перед «русской системой» и стремление восстановить европейское равновесие. Не стоит преувеличивать, но и не следует забывать того обстоятельства, что оба в юности прошли курс у теоретика равновесия Коха в Страсбургском университете. Оба надеялись, что в постнаполеоновское время австро-французский альянс станет барьером на пути продвижения России в Европу. Тильзит, говорил Талейран Меттерниху, «не перейдет, как кое-кто ожидает, в систему; он поставил вас в наилучшую позицию, потому что каждая сторона нуждается в вас, чтобы контролировать другую, и если вы поведете себя умно, в соответствии с духом момента, который ни вы, ни кто-либо другой не в состоянии изменить, то вы выйдете в конечном счете из великой борьбы с большей славой, чем любая другая держава»[117]117
  NP. Bd. 2. S. 155.


[Закрыть].

В рассуждении Талейрана нетрудно увидеть четкие очертания той стратегии, которая проглядывала в более раннем анализе у самого Меттерниха, стратегии, которой австрийский дипломат, правда не всегда последовательно, будет придерживаться вплоть до падения Наполеона. Хотя в ней и был заложен сильный антинаполеоновский заряд, но было бы упрощением видеть только эту сторону. В той же, если не в большей мере эта стратегия нацелена против возможного преобладания в Европе могущественной Российской империи. Отсюда неоднозначность мотивов в политике Меттерниха. Репутация убежденного противника Наполеона позднее побудила его спрямить задним числом свой собственный политический курс, придать ему последовательную антинаполеоновскую направленность. Этой задаче подчинена и публикация документов, осуществленная под непосредственным наблюдением его сына. Меттерних предстает в роли рока Наполеона. В немалой мере под влиянием этих источников Г. фон Србик рисует образ Меттерниха как непримиримого, принципиального врага Наполеона. Вполне естественно, что такой Меттерних не мог относиться серьезно к идее австро-французского союза, а лишь «морочил» этой идеей Наполеона[118]118
  Srbik H. R. Op. cit. S. 117.


[Закрыть].

Подобная версия выглядит не очень убедительно уже хотя бы потому, что Наполеон был дипломатом не меньшего калибра, чем полководцем; все козыри были у него на руках, и не австрийский посол морочил ему голову, а он играл с ним как кошка с мышью. Не учитывает в должной мере эта версия и диалектики отношения Меттерниха к Наполеону и его империи. Причем диалектика эта складывается как раз в парижские годы. Прибыл Меттерних во Францию ярым ненавистником узурпатора, но то, что он увидел в наполеоновском государстве, поколебало его предубеждения. Дело заключалось не только и не столько в личном обаянии императора французов. Тем более что общение с ним тогда было редким и чаще всего официальным.

Гораздо сильнее на него повлияла сама империя – плод деятельности Наполеона – законодателя и правителя. По словам Меттерниха, Наполеон был законодателем и администратором по инстинкту[119]119
  NP. Bd. 1. S. 278.


[Закрыть]. Посол не мог сдержать восхищения эффективностью наполеоновской системы, бесперебойным и точным функционированием ее механизмов, он воздал должное ее полицейскому аппарату, а также разведке и контрразведке. Его наблюдения парижской поры отразились на всех его проектах административно-управленческих реформ, в его подходе к проблемам национальностей в империи Габсбургов.

Он извлек уроки из наполеоновских методов обработки общественного мнения. В пренебрежении ими Меттерних усматривал грубую ошибку монархических правительств, которых ничему не научила Французская революция. «Общественное мнение, – писал он в послании Штадиону, – самое могущественное средство, которое подобно религии проникает в самые глухие места, где административные меры бессильны; презирать общественное мнение столь же опасно, как и презирать моральные принципы»[120]120
  Ibid. Bd. 2. S. 192.


[Закрыть]. Самым же эффективным средством воздействия на общественное мнение, как показывает французский опыт, является пресса. Меттерних ссылался на слова Наполеона, что полдюжины продажных писак могут навести страха не меньше, чем трехсоттысячная армия[121]121
  Ibid. S. 193.


[Закрыть].

От него не ускользнула, однако, принципиальная слабость могущественной и стройной системы. Стоит ее творцу потерпеть поражение или погибнуть, и она рухнет. Ей недоставало укорененности в исторической почве, какой обладали старые династии.

Наполеон перестает быть для Меттерниха воплощением революции. Более того, по его собственным словам, он понял, что «этот человек сам стал дамбой против анархистских теорий во Франции и в тех странах, на которые легла его железная рука»[122]122
  NP. Bd. 1. S. 97.


[Закрыть]. Он приводит также сказанные ему Наполеоном слова: «В молодости я был революционером из-за невежества и амбиции. В разумном возрасте я, следуя советам и собственному инстинкту, раздавил революцию»[123]123
  Ibid. S. 286–287.


[Закрыть].

Меттерниху были в общем чужды ультрароялистские предубеждения. Если сразу после провозглашения империи он был склонен рассматривать ее как прикрытие принципа народного суверенитета, то теперь воочию убедился, что единственным носителем суверенитета являлся сам император. Реальный политик тогда явно доминировал в нем над доктринером и поэтому мощь наполеоновской империи в сочетании с ее контрреволюционным характером была в его глазах достаточной ее легитимацией. Теперь уже Меттерних полагал, что революционная анархия может стать следствием развала наполеоновской империи. Наполеон для него – не революционер, а нарушитель европейского равновесия. Следовательно, и борьба против него – это прежде всего борьба за восстановление баланса сил, нарушенного гипертрофированной мощью наполеоновской Франции. Но как раз такой подход, практически лишенный идеологических предрассудков, открывал и возможности сотрудничества с Наполеоном при тех или иных колебаниях баланса сил.

III

Характерные черты формирующегося дипломатического стиля Меттерниха отчетливо проявились в эпизоде разрыва Австрией дипломатических отношений с Англией. Проблема возникла после того, как англичане напали на датский флот и подвергли варварской бомбардировке Копенгаген в ответ на мероприятия Наполеона, связанные с Континентальной блокадой. На дипломатическом приеме 15 октября 1807 г. Наполеон разыграл очередной приступ гнева и угрожающе заявил, что не потерпит присутствия где-нибудь в Европе ни одного британского дипломата. Меттерних убеждает Штадиона, что нужно выполнить требование Наполеона о разрыве отношений с Англией. Император французов не остановится ни перед чем ради изоляции Англии. Еще не оправившейся от поражения Австрии нельзя рисковать своей независимостью и целостностью. Сейчас лучше склониться пред Наполеоном, чтобы «дождаться дня, когда можно будет бросить на чашу весов чудовищное средство, которое провидение даст в руки его величества. Этот день придет! Такая держава, как наша, должна пережить одного-единственного человека»[124]124
  Цит. по: Botzenhart M. Op. cit. S. 163.


[Закрыть].

Наверное, Клеменс был искренен, когда сочинял это послание, но в то же время чувствуется, что оно написано с учетом взглядов и психологии адресата. Штадион, скрепя сердце, согласился с аргументами своего парижского посла, ведь они соответствовали образу мыслей самого министра, готовившего войну против Наполеона. Он с облегчением позволил Меттерниху взять дело разрыва с Англией в собственные руки. Клеменс же увидел в нем интересные дипломатические возможности как для Австрии, так и для себя лично. Привлекательной выглядела идея австрийского посредничества между главными антагонистами: Францией и Англией. Меттерних надеялся убедить французов апробировать ее прежде, чем Австрия порвет отношения с Англией. Это подняло бы престиж и политический вес Австрии в Европе, да и сам Меттерних сразу мог стать значительной фигурой в европейской дипломатии. Следовательно, для него в отличие от Штадиона дело не сводилось только к выжиданию удобного момента, чтобы отомстить французам за былые унижения. Меттерних видел определенные перспективы и при существующем положении вещей.

Штадион дал ему относительную свободу рук, так как в идее посредничества его привлекала возможность оттянуть разрыв с Англией. Из таких же соображений исходил и австрийский посол в Лондоне граф Л. Штаремберг, без особого желания подключившийся к игре Меттерниха. Все же он убедил англичан хотя бы рассмотреть мирные предложения Франции. Одновременно Штаремберг обратился к Меттерниху с тем, чтобы тот побудил Наполеона выдвинуть приемлемые для Англии условия. Меттерних в еще большей мере берет игру на себя, испросив у Штадиона полномочия на тот случай, если потребуется действовать энергично, без непосредственного согласования с Веной.

Игру поддержал и Наполеон; он ничего не имел против того, чтобы выглядеть миролюбивым в глазах уставших от его войн французов, небезразлично было ему и общественное мнение Европы. Клеменс в мечтах уже видел себя миротворцем европейского масштаба и, увлеченный идеей посредничества, явно переоценил серьезность мирных намерений Наполеона. Это обстоятельство как раз и подчеркивает неоднозначность, диалектику парижской дипломатии Клеменса. В письме Штарембергу, которое было доставлено в Англию судном-парламентером вместе с ответом Наполеона на английскую ноту, Меттерних уверял коллегу, что Франция имеет самые серьезные намерения. В случае отрицательного ответа английского правительства австрийский посол должен был затребовать паспорта. Штадион в Вене намного реалистичнее оценивал намерения Парижа. Наполеон и Шампаньи не форсировали события, чтобы поддержать определенные иллюзии насчет своего миролюбия. Но британский министр Дж. Каннинг решительно прервал игру с посредничеством, заявив, что будет вести переговоры с австрийским послом без непосредственного контакта, только письменно. Штарембергу оставалось лишь затребовать паспорта, и 18 января 1808 г. он покинул Лондон.

Несмотря на провал посреднических усилий, Меттерних доволен собой: «Я – центр связей между дворами Вены, Франции и Англии, и если эта роль, трудность которой по достоинству может оценить только тот, кто был здесь, не привела к великой цели – всеобщему мирному порядку, однако, я все же имел счастье послужить тому, чтобы установить с первым из тех двух дворов такие отношения, каких не было со времени уничтожения старой системы государств»[125]125
  Ibid. S. 176.


[Закрыть].

Ответственность же за неудачу Меттерних постарался свалить на Штаремберга, который будто бы действовал вопреки его советам, нарушал его инструкции, пытался играть роль не посредника, а арбитра. Не исключено, что Меттерних так усиленно критиковал Штаремберга, чтобы устранить потенциального соперника, который по всем данным мог претендовать на роль министра иностранных дел, а Клеменс в глубине души предназначил ее для себя. В своем донесении он приводит замечание Наполеона о Штаремберге на полях составленной тем ноты: «Вот человек, который никогда не был бы моим послом»[126]126
  Ibid. S. 177.


[Закрыть]. Между Меттернихом и прибывшим из Лондона Штарембергом развернулась ожесточенная полемика. Причем Меттерних настаивал на искренности мирных намерений Наполеона. Штадиону пришлось вмешаться в свару послов. Объектом критики Меттерниха стал и другой видный австрийский дипломат, посол в Петербурге – Мервельдт. На жену Мервельдта пожаловался Меттерниху Наполеон. Ведь эта дама во время одного из обедов в Петербурге отказалась подать руку послу Наполеона Савари, замешанному в деле герцога Энгиенского, хотя демонстративно подала ее послу Англии[127]127
  NP. Bd. 2. S. 161.


[Закрыть]. С самоиронией Меттерних назвал себя «общественным обвинителем дипломатического корпуса».

После Тильзита Меттерниха неотступно мучит кошмар франко-русского альянса. «Мы должны более всего опасаться, – пишет он 12 ноября 1807 г., – полного сближения между двумя соседствующими с нами державами». Глубокую тревогу вызвали у него слухи о намерении Наполеона развестись с Жозефиной и просить руки одной из сестер царя. Клеменс очень тесно сближается с российским послом в Париже графом П. А. Толстым, непримиримым противником Наполеона. Австрийский посол пустил в ход все свое обаяние, а самое главное – сумел убедить Толстого в том, что сам тоже является врагом императора. С Толстым Меттерних познакомился еще в Берлине. В Париже советником российского посольства оказался старый знакомец Клеменса Нессельроде. Взаимопонимание было достигнуто быстро. Российские дипломаты считали Меттерниха своим союзником, а он был крайне озабочен тем, чтобы помешать русско-французскому сближению. С этой точки зрения Толстой был для него, можно сказать, идеальной фигурой. Меттерних был хорошим психологом. Вот одно из типичных его заявлений российскому послу: «Европа, или скорее остатки Европы, находятся по одну сторону, а император Наполеон – по другую. Он приласкает Вас сегодня, чтобы обмануть. Завтра он проделает это с нами; мы должны будем вдвоем бороться против его подрывных и опустошительных проектов; открытая борьба, к несчастью, велась слишком плохо; наши позиции теперь побуждают к тому, чтобы ограничивагься обороной принципов, всегда формировавших базу вашего и нашего существования»[128]128
  Ibid. S. 140.


[Закрыть].

Будучи человеком военным, а не дипломатом, Толстой не очень скрывал свои истинные взгляды и настроения, поэтому у него сразу же возникли сложности в отношениях с Наполеоном и Шампаньи. Толстой и Нессельроде были частыми гостями в австрийском посольстве, где чувствовали себя весьма уютно. Вскоре к Меттерниху и Толстому присоединился Талейран.

Часто близкие отношения Меттерниха с Толстым рассматриваются как свидетельство антинаполеоновской политики венского посла. В известной мере это так и было. Однако не менее важным для Меттерниха было торможение русско-французских отношений. Обхаживал Толстого он не столько ради союза с Россией, сколько ради того, чтобы вбить клин между Россией и Францией. Особенно наседает Клеменс на Толстого с конца ноября 1807 г., когда поползли слухи о матримониальных намерениях императора французов. Толстой уверяет Меттерниха, что Наполеон не получит руки великой княжны[129]129
  Ibid. S. 146.


[Закрыть]. Но дружеские заверения российского посла не смогли развеять опасений Меттерниха. К тому же Наполеон искусно их поддерживает.

Тревожили Меттерниха и русско-французские переговоры о судьбе Турции и ее владений. Они проходили в Петербурге, и Толстой имел о них скудную информацию. Как раз в это время посол Меттерних втягивается в омут так называемого «восточного вопроса», который испортит столько крови канцлеру Меттерниху. Еще в Тильзите, масштабно разделив сферы влияния между Францией и Россией, Наполеон дал согласие на присоединение к России Дунайских княжеств Молдавии и Валахии, манил воображение царя Константинополем. В то же время Наполеон ободрял турок не уступать России. Раздел Турции между Францией и Россией был одной из главных приманок Наполеона для царя, хотя он предпочел бы сохранить Турецкую империю. Наполеон добился проведения в Париже русско-турецких переговоров при посредничестве Франции, которые начались на рубеже 1807–1808 гг.

Меттерних, естественно, не мог упустить такой великолепной возможности, так как в сохранении Турции Австрия была заинтересована еще больше, чем Франция. Продвижение же России в Восточную Европу рассматривалось как серьезная угроза Габсбургской империи, среди подданных которой немалую часть составляли славяне. Меттерних постарался наладить хорошие отношения с турецким послом Мухибом-эфенди, а тот вскоре дал понять Толстому, что питает доверие к австрийскому послу. Поскольку Меттерних был близок с обоими участниками переговоров, проходивших во французской столице, то имел исчерпывающую информацию. Он хотел бы вклиниться в них, взять на себя посреднические функции. Встревоженный чрезмерной, на его взгляд, активностью посла, Штадион охлаждает его пыл.

Между тем переговоры в Париже все более превращались в фарс. Меттерниху стало очевидно, что Наполеон заинтересован в их затягивании. Это вызывало неудовольствие царя, ухудшало климат русско-французских отношений. В середине января Талейран сообщил Меттерниху, что Наполеон ради сохранения союза с Россией готов на раздел Турции. Если вы пойдете против течения, предостерегал он, «вы будете раздавлены, если вы останетесь пассивными, то опуститесь до уровня державы второго ранга»[130]130
  Ibid. S. 159–160.


[Закрыть].

Таким образом, нужно принять участие в разделе, чтобы получить свою долю. Затем последовала беседа с Наполеоном, который доверительно говорил, что он в принципе за сохранение Турции и не хотел бы видеть русских в Константинополе, но испытывает сильное давление с их стороны. Поэтому Австрия и Франция нуждаются друг в друге. Император произнес тираду против России, отметив, что русским недостает цивилизованности, стабильности во взглядах и принципах. Беседа была довольно долгой, собеседники свыше пятидесяти раз пересекали императорский кабинет[131]131
  Ibid. S. 164.


[Закрыть].

Меттерних немедленно запросил Вену об австрийских требованиях на случай раздела Турции. Скрыв от своего приятеля Толстого разговор с Наполеоном, Клеменс закинул удочку насчет совместных действий с Россией в турецком вопросе. Он хотел двойных гарантий, чтобы обеспечить Австрии в случае раздела Турции добычу посолиднее. Поддался искушению и Штадион, очертивший довольно широкую сферу австрийских интересов: турецкая Хорватия, Босния, Сербия и Болгария с северным побережьем Эгейского моря, от Салоник до Марицы[132]132
  Botzenhart M. Op. cit. S. 203.


[Закрыть]. Хотя у Меттерниха и возникли подозрения, не является ли план раздела турецкого наследства маневром Наполеона, но он все же попался в ловушку. Он был слишком озабочен тем, чтобы нейтрализовать франко-русский альянс, а Наполеон сумел сыграть на этом и усилить взаимные подозрения между Веной и Петербургом.

О том, какое серьезное значение придавал Меттерних франко-русским отношениям, свидетельствует его поведение в связи с Эрфуртским свиданием Наполеона и Александра I. Он стремится во что бы то ни стало попасть туда. Меттерних просит у Наполеона разрешения сопровождать его в Эрфурт, мобилизует на помощь Талейрана. Тот активно поддерживает австрийского посла. «Мы не можем быть праздными наблюдателями»[133]133
  NP. Bd. 2. S. 229.


[Закрыть], – бьет тревогу Клеменс. Наконец Штадион разрешил ему поездку, но французская сторона в очень вежливой форме отклонила просьбу венского посла. Наполеон мотивировал отказ тем, что в Эрфурт не разрешено ехать ни одному из послов, кроме российского, так как царя будет сопровождать французский посол Коленкур. Шампаньи утешил Меттерниха тем, что в его страстном желании сопровождать Наполеона в Эрфурт император видит «новое доказательство доброго духа, который Вас воодушевляет»[134]134
  Ibid. S. 231.


[Закрыть]. Меттерниху были даны заверения, что в Эрфурте не будут приняты какие-то шаги, направленные против Австрии.

Отчаявшись попасть в Эрфурт сам, Меттерних рекомендует отправить туда представителем императора Франца I генерала Винцента. У Клеменса прорезаются замашки министра, он действует так, как будто уже стал канцлером. Он сам составляет инструкции для Винцента, высылает их Штадиону вместе с посольскими депешами. Известной компенсацией Меттерниху послужило то, что представительство интересов Австрии в Эрфурте тайно взял на себя Талейран. Еще одной удачей оказалась давняя близость Талейрана с Винцентом. По возвращении в Вену генерал подтвердил переход Талейрана в оппозицию, еще более тем укрепив Штадиона в его воинственном настроении.